Письма. Часть 2

 
      О себе. Написала во Франции поэмы: «С моря», «Попытка комнаты», «Лестница», «Письмо к Рильке» (будет в № III «Верст»), «Поэма воздуха» и ныне кончила II ч<асть> «Тезея» — «Федру». (Задумана трилогией: «Ариадна» — «Федра» — «Елена».)
 
      Не помолодела — не постарела, живу хоть лучше, чем во Вшенорах, но и хуже: нет той природы и свободы. И друзей нет. Вся жизнь в детях, в домашнем и в тетради.
 
      Надеюсь весной приехать в Прагу, все зависит от 1000 крон, к<отор>ые — соберу или не соберу? — пражским выступлением (нужны на дорогу туда и обратно, жить буду у Анны Антоновны). Очень соскучилась по Праге.
 
      Да! На самых днях будет оказия в Париж: в Прагу едет наш добрый знакомый П. П. Сувчинский (вождь евразийства) на несколько дней. Если не трудно, милый Валентин Федорович, передайте Анне Антоновне для него наши «драгоценности». Он у нее будет. Очень хотела бы, чтобы Вы с ним повидались, но не знаю, где остановится.
 
      Очень рада буду, если отзоветесь. Сердечный привет Вам и Вашим. Пишите обо всем.
 
      МЦ.
 
      29-го дек<абря> 1927 г.
 
      Meudon (S. et O.)
 
      2, Avenue Jeanne d'Arc
 
      С Новым Годом, дорогой Валентин Федорович! Желаю Вам в нем — но у Вас всё есть— а Россия — в <19>28 г. — несбыточна.
 
      Где Вы и что Вы? Я Вам недавно писала через Анну Антоновну. Если отзоветесь, напишу большое письмо.
 
      Нынче выходит № III «Верст» и, скоро, моя книга стихов «После России» (1922 г. — 1925 г.) — получите обе.
 
      Всего лучшего Вам и Вашей семье от нас всех.
 
      МЦ.
 
      КУБКЕ Ф.
 
      Вшеноры, 14-го марта 1925 г.
 
      Многоуважаемый доктор,
 
      У меня из своих вещей далеко не все. Посылаю Вам, что имею: «Метель», «Фортуну» (пьеса), «Психею», «Царь-Девицу», «Ремесло», отдельные стихи, напечатанные в газетах, и два прозаических отрывка из неизданных московских записей: «Вольный проезд» и «Чердачное».
 
      <…> Все, что я Вам посылаю — единственные экземпляры. «Метели» у меня нет даже в черновике, приехав из России восстановила по памяти.
 
      «Молодца», который выйдет на днях. Вам с удовольствием подарю. Шлю привет Вам, Вашей милой жене, сыну. Как назвали? Мой — Георгий!..
 
      Вшеноры, 26-го августа 1925 г.
 
      <…> Самое позднее — послезавтра, в пятницу, отправлю Вам I ч<асть> «Героя труда» (записи о Валерии Брюсове), неделю спустя — II ч<асть>. Так что, не позже как дней через десять, у Вас будет вся вещь (около двух листов), из которых и выберете, по своему усмотрению, для «Prager Presse». Я лично посоветовала бы взять «Вечер поэтесс», дающий не только Брюсова, но картину времени (1921 г.). Прочтете — увидите.
 
      Очень, очень благодарна Вам за Вашу заботу, при Вашей занятости это — героизм…
 
      <…> Знакомы ли Вы с книгой прозы Бориса Пастернака? (Борис Пастернак—рассказы, есть на советской книжной выставке.) Самое замечательное достижение современной русской прозы. Буду писать о ней. Лелею мечту устроить ее на чешский, хотя бы частично (в книге <…> рассказа). Язык, при всей своеобразности, вполне переводим. Один из рассказов «Воздушные пути», перепечатанный в журнале «Своими Путями», будет Вам передан Сергеем Яковлевичем. Прочтите — перечтите — а, главное, вчитайтесь. И скажите, есть ли надежда с переводом? <…>

ШАХОВСКОМУ Д.А

      V?enory, 6-го октября 1925 г.
 
      Милостивый Государь,
 
      Г<осподи>н Шаховской,
 
      (К сожалению, не знаю Вашего отчества.)
 
      Настойчивость Вашего желания меня трогает, но, увы, у меня ничего нет, в данный час, для Вашего журнала, кроме стихов. Прозу пишу редко, скорей в порядке события, а не состояния, — так, только что сдала в «Волю России» большую статью о Брюсове — «Герой труда», вещь, над которой работала месяц и которая бы Вам не подошла по размерам (больше трех листов). В настоящее время кончаю поэму «Крысолов» и, живя сверхъестественно трудной бытовой жизнью, уже ничем не отвлекаюсь.
 
      Если стихи Вам нужны, уведомьте экспрессом, экспрессом же вышлю. Есть поэма в 70 строк о Марине Мнишек (былинная), есть «Поэма горы», но обе вещи отнюдь не «благонамеренные», даже — обратно. (Вне политики.) — Предупреждаю. — Впрочем, если Вы знаете мои стихи, и предупреждать нечего. И не лучшим ли образцом благородной иронии будет явление моих стихов на страницах журнала с таким названием?
 
      То есть: не подумает ли читатель, что над ним смеются? То же, впрочем, испытывает и читатель революционной «Воли России», читая моего «Крысолова».
 
      _______
 
      Итак, стихи есть. Выслать могу. Для следующего же № «Благонамеренного» смогу дать Вам один или два психологически-критических очерка о двух совершенно необычайных книгах, которые не называю, чтобы не сглазить.
 
      К 1-му ноября думаю быть в Париже, где мне устраивают выступление.
 
      Всего лучшего. Привет.
 
      Марина Цветаева
 
      Р. S. Извините за промедление, — только сегодня удалось отыскать Ваше первое письмо с адресом. В последнем Вашем и в письме г<осподи>на Цебрикова он отсутствовал.
 
      Вшеноры, близ Праги, 10-го октября 1925 г.
 
      Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,
 
      Вы не в обиде, что я к Вам не пишу — князь? Князь я говорю только тогда, когда могу дать этот титул — вторично. Это со мною было — за жизнь — раз — с Кн<язем> С. М. Волконским, которого — до того человеческий нимб затмевал княжеский — попросту звала Сергеем Михайловичем.
 
      Хотите в каком-нибудь № Вашего журнала напишу о княжестве? О титуле вообще. Есть хорошие мысли.
 
      А имя у Вас восхитительное — мое любимое и парное — и было бы именем моего сына, если бы в честь Добровольческой Армии не обещала (еще в 1918 г.) назвать его Георгием.
 
      «Благонамеренный» — шутка, проба читателя. Как мое «Ремесло», в котором ничего от ремесла. И только один (совсем молодой) критик задумался, остальные приняли. «Благонамеренный» похож на название миноноски: «Отчаянный», «Неустрашимый». По-моему — мистификация, потому что не сознательно так назвать нельзя. — «Pour йpater le bourgeois».
 
      Скажите Цебрикову, чтобы не подписывался «заместитель Князя Шаховского» — замещать можно редактора, не князя. «Князь» незаместимо, потому что не занятие. («Что делаешь?» «Княжу». Это кончилось с Ростиславами и Мстиславами.) И поскольку великолепно — наместник, постольку жалко — заместитель. Тень такой подписи падает на Вас.
 
      Если когда-нибудь встретимся, расскажу Вам, чтт я бы делала со своим княжеством, если бы оно у меня было. (Было у моей польской бабушки.) Что я бы с ним делала, не оно — со мной!
 
      Титул — глубокая вещь, удивляюсь поверхностному, чисто-словесному — вне смыслового — отношению к нему его носителей. Говорю не о Вас, потому что Вас не знаю.
 
      Княжество прежде всего — нимб. Под нимбом нужен — лик.
 
      ________
 
      Посылаю Марину — стихи написаны давно, но читателю это безразлично.
 
      Если можете, перешлите мне гонорар еще по чешскому адр<есу>. До 30-го я в Чехии. Потом мой адр<ес>:
 
      PARIS, XIX
 
      8, rue Rouvet chez Mme Tchemowa
 
      ________
 
      До свидания.
 
      Марина Цветаева
 
      Очень прошу, по возможности, корректуру. (Из Брюсселя в Париж — пустяк.) Если же очень срочно, — попрошу править самолично. Как поэт, Вы знаете нестерпимость опечаток. Прошу ударений на:
 
      У руднаго у царевича и
 
      Солнце среди звздъ.
 
      (рифма).
 
      > означают пробелы между строчками.
 
      Париж, 15-го ноября 1925 г., воскресение
 
      Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,
 
      Не бойтесь: статьи никакой нет и не будет, — ограничусь краткой записью в тетрадь. Мне, лично, такие, налету брошенные, мысли больше дают, чем статьи: статья в потенции.
 
      Относительно нимба и лика — остру и умну, относительно барона и князя — остроумно. Нимба нет не только у барона (где уж тут! «Zigeunerbaron!») — и у герцога нет. А знаете почему? Князь — очень Древний, древнейший, дочеловеческий титул — первый из всех — Князь Тьмы. Отсюда, может быть, его осиянность, убедительность и прекрасность.
 
      Вот и вся моя статья.
 
      О «Щипцах». — Неужели Вы поверили?! — Я — редактором журнала с таким неблагозвучным названием? (Зубоврачебные, волосяные, пр.)
 
      По-французски les tenailles — еще дает: йcartelй, tenaillй и т. д. Инквизиция, чуть ли не Иоанна д’Арк, — но по-русски — либо зубоврачебный кабинет, либо дамская парикмахерская.
 
      От своей резкой отповеди Ремизову, по просьбе «Посл<едних> Новостей», пришлось отказаться. Опровержение же они поместили.
 
      Ненавижу такие шутки, шуток (с собой) вообще не понимаю, в детстве кидалась предметами, ныне, увы, ограничиваюсь словесным рипостом, но всегда вредоносным и всегда мгновенным.
 
      Шутить со мной — отсутствие чутья и дурной вкус. Жаль, что их проявил именно Ремизов, весь на чутье.
 
      В Париже — его же «информация» — навряд ли останусь, мне, чтобы перейти Place de la Bastille, нужно напрячь всю свою волю, ввиду нелегкости моей жизни — излишняя «проба сил». Но месяца два еще выживу, — вечер в конце декабря, потом приедет муж (основатель журнала «Своими Путями» — прекрасный журнал — абсолютно-благородный) — посмотрю вместе с ним Париж — настоящих, т. е. незаменимых, спутников пока нет — а дальше? Не знаю. Если бы ему удалось достать здесь какую-нибудь работу (не шоферскую), остались бы, — после докторской работы (о византийском искусстве), к<отор>ую он на днях подает, делать ему в Праге нечего. Русским, особенно филологам, в Чехии по окончании нет ходу. Если бы прослышали про какое-нибудь место (так называемый «интеллигентный труд»), была бы Вам очень благодарна за оповещение. С журнальным и газетным делом он знаком отлично.
 
      Пишу без всякой надежды, на всякий случай, ибо отродясь знаю, что все места (в жизни сей) уже заняты. Свободно только Царство Небесное, и там я несомненно буду первой.
 
      _______
 
      Мысль о творчестве и детях — прекрасна. Напишите! Только — остру заостряя, уточняя до крайности. И пошлите в «Своими Путями», — или мне, — я перешлю. Я в Париже их представитель.
 
      И не только заострите — углубите. О сущности женской и мужской. Об исконной разнице. О сознательной любви (отцовстве) и инстинкте (материнстве). Об источнике творчества (подсознательном).
 
      Напишите. Может хорошо выйти.
 
      _______
 
      До свидания. Вещь, по своему усмотрению, назовите «Димитрий» или «Марина». При такой связанности судеб это — одно.
 
      МЦ.
 
      Р. S. Не знаете ли Вы кого-нибудь из сильных мира сего, в Париже, кто бы мне для вечера предоставил бесплатный зал? Есть таковой у Юсупова и есть таковой у Малявина (студия). Цейтлины (т. е. Мария Самойловна) уже отказали, — «К нам она — и нам ее поэзия — не подходит». Снять зал — 600 фр<анков>. Для меня вечер — вопрос не славы, а хлеба.
 
      Самое трудное—просить за себя. За другого бы я сумела. Титула я не преувеличиваю, я только не хочу, чтобы его приуменьшали его носители.
 
      Париж, 2-го декабря 1925 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      Не вините в неблагодарности — только что отправила в «В<олю> Р<оссии>» последние главы поэмы.
 
      Теперь я — временно и очень относительно — свободна. Если хотите и не поздно, могу дать в «Благонамеренный» что-нибудь из прозы — небольшое. — Каковы сроки?
 
      Письмо к Малявину получила. Меня трогает Ваше заочное участие. Это редко.
 
      С вечером пока ничего не выяснено, виною отчасти я сама, — мое оттолкновение от всех житейских низостей, от унизительности всего житейского. Пережить стихи — да, написать стихи — да, прочесть стихи — да, навязывать билеты на стихи — нет. И не только лично, — и заочно противно.
 
      Пока до свидания. Рада буду, если напишете. Письмо Малявина очень послужит. — Спасибо. —
 
      МЦветаева
 
      Париж, 7-го декабря 1925 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      Посылаю Вам свое «О благодарности» и статью молодой начинающей поэтессы — Ариадны Черновой — о моем «Мтлодце». Не удивляйтесь: статьи о себе могут предлагать только писатели бесстыдные — или совсем уже отрешенные (я). Дело не в «Молодце», а в пишущей.
 
      Я и реклама еще дальше, чем я и политическая экономия, совсем далеко, не на одной земле. Просто — хорошо написано.
 
      Просьба: тотчас же известите о судьбе и той и другой вещи. Подготовляются рождественские №№, и всюду просят прозы.
 
      Пока до свидания, скоро увидите Алексея Михайловича, радуется поездке, как ребенок.
 
      МЦ.
 
      За «Благодарность» хотела бы 100 фр<анков> — не много ведь? Я знаю, что у вас (собирательно) мало денег.
 
      За другое — что положите.
 
      — Рецензий, увы, нету, да я и не умею их писать, никогда не писала. — Малявин в студии отказал.
 
      Париж, Сочельник <24-го декабря> 1925 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      «Венеция» в «Современные Записки» передана и, думается, принята. Руднев был один и окончательно сказать не мог. В «Совр<еменных> Записках» никто не понимает стихов, кроме Степуна, а Степуна нет. Был еще Гуковский, но Гуковский умер. Я с ними en froid: читают мне опасливые нотации о форме (чту они под ней подразумевают?) и, явно робея, просят рукописей — которых я не даю.
 
      Да! Голубчик! Ужасный случай с Ремизовым. Все готово, чемоданы уложены, завтра ехать, в 11 ч. уходят все гости, а в 12 ч. сильно и сразу заболевает Серафима Павловна. Припадок печени. 40 температуры. Была на краю смерти. Врач испугался и созвал консилиум. Вчера (23-го) у них была моя приятельница, г<оспо>жа Чернова. Говорить с больной нельзя, полный покой, лежит в темноте. t° — 39. Телеграмма, посланная через знакомую старушку (невесту Владимира Соловьева), не дошла, п. ч. старушка, с перепугу и сослепу, перепутала фамилию. Телеграмма, к ужасу Алекс<ея> М<ихайловича>, вернулась. Расскажите все это устроителям банкета. — Fatalite.
 
      Да! Читали ли в «<Последних> Новостях» мою «Попытку ревности»? Вчера получила на нее ответ, — по пунктам — и столько же строк. Передала в «Последние Новости», — пусть напечатают. Грубовато — забавно — чуть трогательно — очень по-мужски. То, чего не скажет (даже себе!) ни один «порядочный» мужчина. Мужское-собирательное — на единоличное женское.
 
      Голубчик, как только сможете — гонорар за «Благодарность». Не обижайтесь, что напоминаю. Праздники — и много чаевых.
 
      Нынче приезжает мой муж. Чудный день, розовый и голубой. Идем за елкой.
 
      МЦ.
 
      Р. S. Прочтите в «Новостях» и «Днях» (рожд<ественские> №№) мою прозу. Послала стихи на конкурс «Звена» — из чистого задору
 
      Будет ли отзыв о «Ковчеге»? Чириков не «нечист», ибо прошел. Вредно лишь действующее, напр<имер> — Крачковский. Что скажете о «Поэме конца»? Айхенвальд в «Руле» опять «ничего не понял».
 
      Париж. 30-го декабря 1925 г.
 
      Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,
 
      Пока только два слова.
 
      Если бы я еще обладала способностью воспринимать обиды, я бы на Ваше «гутированье» обиделась, им бы оскорбилась. Но это давно утрачено, обижаюсь только на толчки на улицах, — привычка с детства.
 
      «Гутировать», «Feinschmecker» — до чего не я и не мое! Вообще, из всех пресловутых пяти чувств, знаю только одно: слух. Остальных — как не бывало и — хоть бы не было!
 
      «Гутированье», кроме того — нечто от влаги. Я суха, как огонь в как пепел.
 
      _______
 
      «Благодарность», «О любви», «Из дневника» и все, что еще появится на столбцах газет — тождественны, т. е. разнятся только страницами дневника, на которых написаны. День на день, час на час, миг на миг — не приходятся. А в итоге — всё я. «A prendre ou а laissen» и «plutфt а laisser qu’а prendre».
 
      Беседа с Антокольским — просто игра фантазии. Как таковую и даю. Я не философ. Я поэт, умеющий и думать (писать и прозу).
 
      Единственный мой грех в том, что я даю эти отрывки врозь. Будь в России царь, или будь я в России — дневник этот был бы напечатан сразу в полностью. Встала бы живая жизнь, верней — целая единая неделимая душа. А так — дробь, отрывки… Misиre de nous!
 
      ________
 
      Все, что я хочу от «славы» — возможно высокого гонорара, чтобы писать дальше. И — тишины. (В просторечии: пустой комнаты с трехаршинным письменным столом, — хотя бы кухонным!)
 
      Ваши стихи в «Совр<еменные> Записки» передам. Привет.
 
      МЦветаева
 
      Париж, 23-го января 1926 г.
 
      Милый Димитрий Алексеевич,
 
      Пока только два слова: и «Благонамеренный» и гонорар получила — сердечное спасибо.
 
      6-го мой вечер, все время пожрано рассылкой билетов, «благодарностями» и просьбами. После 6-го напишу — и о «Благонамеренном» и о Вас, лично.
 
      Сердечный привет.
 
      Марина Цветаева
 
      Париж, 14-го февраля 1926 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      — Ура! — Ваша взяла! Отдаю Вам статью без всяких оглядок. Тогда, в последний вечер, Вы меня растрогали — Африкой, Гиппиус («красивая?» — «Не знаю, я к ней не подходил»…), стариком, в которого швыряли камни, — настойчивостью, грустью — не знаю: всем собой.
 
      Поэтому — не жду 20-го (приезд Святополка-Мирского) и отдаю статью. Только берегитесь: большая!
 
      У меня работы еще на неделю, самое большее — на 10 дней. Получите не позже 25-го. Мое слово верное. Будьте совершенно спокойны.
 
      — Очень жаль, что уехали. Мы с Вами хорошо встретились. Посылаю Вам стих для «Благонамеренного». Посвящение — если не нравится, или по иным каким причинам — можете снять, сноску оставьте непременно, без нее не помещайте. Иначе — рассоримся.
 
      Посвящаю этот стих (который очень люблю) Вам, потому что Вы на него похожи.
 
      До свидания. Пишите.
 
      МЦ.
 
      <Приписка карандашом:>
 
      АВТОРСКАЯ КОРРЕКТУРА ПРОЗЫ НЕОБХОДИМА
 
      <К письму приложен текст стихотворения «Старинное благоговенье».)
 
      Париж, 25-го февр<аля> 1926 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      Со статьей беда: очень большая. 30 страниц моего текста и около 15-ти — Адамовича, не выкину ни строки, предупреждаю, но Адамовича можно петитом. (Тогда около 40 стр<аниц>.)
 
      Три пункта:
 
      Первый: 1) идет или нет «Старинное благоговенье» (только со сноской!)
 
      Второй: 2) беретесь ли печатать всю статью зараз (иначе не даю!)
 
      Третий: 3) если все-таки (последний срок!) настаиваете, пришлите экспрессом расписку, что обещаете авторскую корректуру.
 
      Сердечный привет. Пришлась ли парча?
 
      MЦ.
 
      Р. S. Статья готова.
 
      Париж, 3-го марта 1926 г., среда
 
      Милый Димитрий Алексеевич,
 
      Вот — рукопись. Теперь — внимание:
 
      В этой вещи не должно быть ни одной опечатки. Отвечаю за каждое слово. У меня слишком свой язык (соседство слов), чтобы я кому бы то ни было, кроме себя, могла доверить слежку. Поэтому — личная корректура необходима. Кроме того, я отвечаю не только за себя, но за Адамовича. Достаточно с него своих грехов.
 
      10-го я на 2 недели уезжаю в Лондон, и корректура должна быть пересылаема туда. О поездке никому не говорила и никому не говорите. Адрес сообщу еще до отъезда. Летучей почтой — так летучей почтой. Возвращать буду исправно.
 
      БОЛЬШАЯ ПРОСЬБА: у меня на 20 стр<анице>, во второй половине: «не забыть Репина — волочащуюся по снегу полу шинели»… Узнайте, точно ли это репинская картина. («Дуэль Пушкина» — Дантес с опущенной головой и пистолетом, и приподнимаемый су снегу Пушкин, — Известнейшая картина, висевшая везде и всюду. Справьтесь. Мне некогда и не у кого. — Опрашивала всех).
 
      Если успеете (?), пришлите часть корректуры еще сюда, не успеете — по адресу, который сообщу. Знайте, что без корректуры вещь не даю и буду от нее повсеместно (в печати!) отрекаться. Прошу внимания 1) к сноскам 2) подчеркнутым словам (косой шрифт, курсив, не разрядка) 3) к кавычкам 4) к красной строке.
 
      Я так над этой статьей работала, что испортить в печати—грех. До свидания. Жду ответа. О моей поездке — НИКОМУ. (Ехать морем, боюсь сглазу.)
 
      МЦ.
 
      «Цветник» — Адамовича — можно петитом, в виду экономии места, но возражения — тем же шрифтом, что текст. Чтобы оттенить. Обиды никакой, п. ч. — цитаты.
 
      Да! Щадя Вас, по личной склонности, вместо: «ПОЗОРНАЯ СТАТЬЯ АКАДЕМИКА БУНИНА» проставила: «ПРИСКОРБНАЯ»…
 
      — Напишите впечатление от статьи.
 
      _______
 
      Посылаем новый № «Своими Путями». Резников уже написал отзыв, который будет Вам переслан завтра. Полюбуйтесь на идиотизм Воеводина («О Худож<ественном> Театре»). Статью просунул тайком от С<ергея> Я<ковлевича>, пользуясь его отсутствием. То же самое как если бы, пользуясь отсутствием — Вашим, за писание принялся бы… «руководитель». (№! Последнему не показывайте!)
 
      ________
 
      «Тыл» С<ергея> Я<ковлевича> Вы уже конечно получили. «Шинель» так разрослась — что до другого раза.
 
      Все эпиграфы — петитом. Везде, где курсив — подчеркнуто. (Ничего не подчеркнутого не выделять.) Эпиграф после Монтеня — мой — курсивом! (подчеркнуто)
 
      Париж, 8-го марта 1926 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      Вы большой умник и большое Вам спасибо. Невязка — явная. Необходима следующая вставка:
 
      «Не доверяю также критикам — бывшим поэтам, НЕ ИМЕВШИМ МУЖЕСТВА ОТСТАТЬ».
 
      Это и объясняет, и затемняет, словом, то, что нужно. Не совсем критики, не совсем поэты, — отставшие-не приставшие, и т. д. Об этом я и думала. А о книге мне Святополк-Мирский говорил. Это — трогательно. Доказательство, что тяготение к столу — врожденное.
 
      Вы внимательный читатель, во внимании перещеголяли писавшего. (А я ли уж не внимательна!) — Спасибо.
 
      Насчет Талмуда — не знаю. У меня нет стариков, которым я могла бы верить. Нет универсального старика! (Есть — Вячеслав Иванов — но он далёко.) Если Талмуд — быт, заковничество, сутяжничество, прикладное еврейства (полагаюсь на Вас!), смело перечеркивайте и ставьте ПРОРОКАМИ. Я Талмуда не читала (поступила как Адамович).
 
      Третье: непогрешимость русского царя и римского папы. Это скорей для красного словца. Для меня каждая сила непогрешима. (Непогрешимость природы!) А цари и папы не всегда бывали сильны. Поэтому — перечеркивайте всю фразу, ни к чему.
 
      Видите, во всем сошлись, и это не уступка. Я просто доступна воспитанию. Все Ваши отметки — правильны. Спорить нечего. Мне дорога вообще правда: чистота вывода.
 
      ________
 
      «Конец Казановы» (III ч<асть> «Феникса») — гнуснейшая книжонка, с картинкой, да еще без моей корректуры. Если Вы меня любите, сожгите ее немедленно. Посвящение? Не понимаю.
 
      «Дочери моей Ариадне — венецианским ее глазам». Это? — Чего же тут вырывать? Ответьте. Не люблю загадок. Впрочем (книга издана обманом, и я за нее не получила ни копейки) те мои «издатели» отлично могли сочинить посвящение. — Какое?
 
      ________
 
      Еду послезавтра утром, на две недели:
 
      Адр<ес>:
 
      Prince D. Swiatopolk-Mirsky
 
      (для МЦ.)
 
      15, Torrington Sq.
 
      London W.C. I
 
      Потому что я еще не знаю своей квартиры. Корректуры это не задержит, с Мирским будем соседями.
 
      ________
 
      До свидания. Из Лондона напишу.
 
      МЦ.
 
      Мирский мне говорил — не в порядке жалобы, а удивления, что до сих пор не получил гонорара за статью в I Благонамеренном. Я сказала, что это, очевидно, оплошность. — Так ведь?
 
      18-го марта <1926>
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      Сначала деловое.
 
      1) Если до отсылки сами будете сличать мой текст с корректурным и уверитесь, что пропусков нет, можете рукописи не отсылать. Она мне нужна только в смысле пропусков.
 
      2) В следующий же раз пришлите мне корректурные знаки, точные, с толкованием. А то, боюсь, мои поправки не будут поняты. Вами — да, рабочими — нет. Во всяком случае, эту корректуру просмотрите. Мирский знает только английскую систему, так как русские ему, естественно, корректуры не присылают.
 
      _______
 
      Детектива не нанимайте: погубите его для Англии. Следя за мной, разжиреет от моей неподвижности, а детективу — как жокею — как актеру — жир — смерть.
 
      Сижу и рву в клоки подлую книгу М<андельштама> «Шум Времени». Вот все мои тайны в АНГЛИИ (лондонские трущобы).
 
      До свидания. Когда будете в Париже? Возвращаюсь 25-го, до 24-го — шлите сюда.
 
      МЦ.
 
      Лондон, 20-го марта 1926 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      1) Я Вас еще не поблагодарила за Чэстертона. Очень мне близкая и замечательная книга.
 
      2) Что с Сережиной рукописью? (Тыл.) Она была отослана до моего отъезда, с адр<есом> отправителя, и если затерялась, то только у вас. Кроме того, ей предшествовала телегр<амма>, где С<ергей> Я<ковлевич> оповещал Вас, что высылает. Времени прошло больше двух недель. Вы видите, что вещи нет, и упоминаете об этом, между прочим, в письме — мне, не запрашивая С<ергея> Яковлевича). В чем дело? Ответьте.
 
      3) В отсылаемой корректуре маленький пропуск. Стр. 106, строка 3 сверху.
 
      — именно современников. И из современников — именно соотечественников.
 
      Подчеркнутое красным пропущено, необходимо вставить. Последите.
 
      _______
 
      4) Пойдет ли «Старинное благоговенье»?
 
      5) — Просьба о сообщении корректурных знаков.
 
      ________
 
      Жду ответа на все эти вопросы. Пока, всего лучшего.
 
      МЦ.
 
      Лондон, 24-го марта 1926 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      С корректурой беда, поправляйте пока не поздно. Пропущен (не послан) целый большой кусок рукописи, а именно: с половины 12 стр. рукописи по 24а. Т. е. последнее, что я получила до нынешнего — 1/2 12 стр. моей рукописи (разрезана у Вас) и соответствующая корректура. Последнее слово в тексте: ДЛЯ СИМВО — тут отрезано.
 
      Посылаю Вам самоё страницу для наглядности. Пропущено, т. е. не послано Вами и не правлено мною, целых 12 1/2 стр. (от второй половины 12 стр. по нынешнюю полученную 24а).
 
      Послезавтра буду дома, высылайте домой. Ради Бога, не подведите!
 
      Пропасть здесь не могла, здесь образцовая почта. И в доме заваляться негде.
 
      _________
 
      Рукопись отошлю всю целиком, по окончании вещи. На корректуре «Цветника» настаиваю СТРАСТНО. Дело чести.
 
      А с «Тылом» — слава Богу. Это Вы меня спутали, упомянув о «Шинели». С<ергей> Я<ковлевич> верно уже знает.
 
      _________
 
      Читатель ограничен писателем? О да. Пример безграничного читателя — тонкая, умная, даровитая женщина, любящая Вербицкую, т. е. не могущая (силой даровитости своей!) оставаться в пределах пошлости, ставимых автором, разбивающая круг.
 
      Читатель должен быть ограничиваем писателем! Иначе все авторы Шекспиры!
 
      _________
 
      Просмотрите еще раз мою корректуру. Есть пропущенное слово. Последите, чтобы вставили. Вообще, приложите руку.
 
      Итак 1) жду пропущенных 121/2 стр.
 
      2) ЦВЕТНИКА
 
      ________
 
      Мирскому просьбу заехать в Бельгию передала. Он Вам вчера писал.
 
      Всего лучшего.
 
      МЦ.
 
      Париж, 27-го марта 1926 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      Я, конечно, на Вас не сержусь, но давайте поправлять, пока не поздно.
 
      Немедленно высылайте мне всю напечатанную статью. Просмотрю и отмечу главнейшие опечатки, те, что искажают смысл (есть явные, невинные), а Вы в конце книги их поместите.
 
      Ведь опечатки могут быть (могут и не быть, — тем лучше!) и в том, что я правила, поэтому прошу Вас выслать всю статью, «Цветник» включая. Словом, от А до Z.
 
      ВСЮ СТАТЬЮ, ОТ А до Z, ЦВЕТНИК ВКЛЮЧАЯ.
 
      Помеченные опечатки книги не портят, это знак внимания к читателю. Кроме того, ведь все равно не успокоюсь и, так или иначе, обелюсь.
 
      Руководителя, если заупрямится, к чертям, — сам виноват.
 
      Итак, жду. Не нужно ссориться!
 
      Сердечный привет от С<ергея> Я<ковлевича> и меня.
 
      МЦ.
 
      Париж, 5-го апреля 1926 г.
 
      Дорогой Димитрий Алексеевич,
 
      Только что вернулась с моей родины Вандеи, куда уезжаю с Алей и Муром в 20 числах. Спасибо за исполненную просьбу и вот Вам, в ответ, исполненная, даже преисполненная Ваша: обойдемся вовсе без опечаточного листа. Опечатка (смысловая) только одна: стр. 108, первая строка: