Возвращаясь к лягушке: если т?, с не — голубой. В?ше, — такое же: мужское, простое, тяжелое, не objet de luxe, a — de n?cessit?, и даже — de peine, — еще страстнее хочу его — если оно только живо, ибо я его не видела, и — спрашивала Мура — на руке у Вашего Бориса его нет — «только такое — желтое — обыкновенное — женатое» (Мур).
 
      Чудно, что не надо будет тревожить О<льгу> Н<иколаевну> и испытывать ее, ко мне, чувства.
 
      Но как Вы объясните брату?? А вдруг он меня — возненавидит? Гостила неделю — да еще кольца лишила! А вдруг — внезапно ожаднев (смеюсь) не отдаст? Станет носить, не снимая? Влюбится? Бросив жену и детей — уедет в Китай? Никогда не вернется? Станет мудрецом с вислыми усами? Китайским святым?
 
      И всё буду виновата — я.
 
      ________
 
      О четверге. В четверг я неминуемо должна быть в 9 ч. веч<ера> на Convention у дружественной (он — немец) пары, я свято обещала и переменить нельзя, п. ч. это последняя встреча до разъездов. Значит, пришлось бы от Вас уехать никак не позже 6 ч., а м. б. и в 5 1/2 ч., ибо мне дома нужно еще накормить и уложить Мура, переодеться в гостевое, и т. д., — и вообще поспеть. Значит, милая Ариадна, предупредите детей, что мы не как всегда, до вечера, а я предупрежу Мура — чтобы не было огорчений.
 
      Итак, с поездом 11 ч. 30 мин<ут> — в четверг.
 
      _________
 
      А Ваш лапис буду носить по ночам, из-за его красоты, в вообще приятно — чтобы никто не видел! Угревать его своими снами — и сном — так он будет совсем мой, ибо во сне я — на полной свободе: le moi du moi.
 
      Теперь до свидания. Пишу в 7 ч. утра — Мур еще спит — о других говорить нечего, ибо если Мур спит — весь дом спит.
 
      Привезу Вам еще один перевод: «Для берегов отчизны дальней», у меня вообще мечта перевести все мои любимые стихотворения Пушкина, — все самые любимые.
 
      Обнимаю Вас и радуюсь встрече.
 
      МЦ.
 
      <29-го или 30-го июня 1936 г.>1
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна,
 
      Судьба решительно против нашего последнего (на днях уезжаю) свидания, но будем — против судьбы, и всё же увидимся в четверг, только на ещё — короче, ибо мне необходимо быть в городе в 5 ч. по отъездным делам, т. е. выехать от Вас не позже 4 ч.
 
      А то — совсем не увидимся, п. ч. мне нужно убрать весь дом, уложиться — и т. д.
 
      Но верю, что Вы ко мне выберетесь — хотя билет и дорог (21 фр<анк> aller et retour, за Фонтенбло, на двух реках).
 
      Итак — до четверга, хотя и накоротко.
 
      Целую Вас, сердечный привет детям от нас обоих.
 
      МЦ.
 
      3-го июля 1936 г., среда
 
      Moret-sur-Loing (S. et M.)
 
      18, rue de la Tannerie, chez Mme V-ve Thierry
 
      Дорогая Ариадна, вчера, в грозу и ливень въехали с Муром в Moret. Выгрузив вещи, зашли в кафе, а когда вышли — все улицы были превращены в глубокие и бурные потоки. Пока Мур изумлялся и негодовал, я быстро и молча разулась и пошла вперед — в воде выше щиколки, держась за край домов, ибо поток — уносил. (То же, конечно, пришлось сделать и Муру — но к?к он потом ворчал! — «Все из окон на нас смеялись… Думают, что мы всегда ходим босиком»… и т. п. рассуждения горожанина.)
 
      Квартира очень уютная и чистая, уличка тихая, за с?мой церковной стеной (спиной). Окрестности редкостной красоты: две реки — Loing и Сена — близкий лес (есть и сосна), холмы… Мы уже сделали две прогулки и уже нынче ели свои маслёнки.
 
      Лавок — залиться: целая улица кооперативов и всяческих Familister’ов. Цены — не дороже Ванва. Словом, быт устр?ен, т. е. — почти устранён.
 
      — За этой церковью я живу, и у меня есть своя химера, и у Мура тоже: живем почти под ними. Церковь начата в 1166 г., т. с. 870 лет назад, т. е. без 30-ти — 900. — Население приветливое, а вот слово Мура: — «Как странно: отчего это в старых городах — столько стариков? Наверное в Париже — их давят». (NB! — машины.) Это же слово, кроме реалистического толкования, я читала не то у Бодлера, не то у Верхарна — во всяк<ом> случае у кого-то Муром нечитанного.
 
      ________
 
      Пишите о себе. Приехал ли Н<иколай> О<скарович> — и на сколько? Кончились ли детские экз<амены> — и каковы результаты? (Мне уже кажется, что мы с вами — сто лет не виделись.) А мандат???
 
      Носится ли синее ожерелье и всё так же ли нравится? Отозвалась ли О<льга> Н<иколаевна> на кольцо — и есть ли надежда??!!
 
      Словом, пишите все свои новости. И — непременно — когда (приблизительно) ко мне собираетесь? Лучше не в воскр<есенье> (хотя и дешевле) в воскр<есенье> у меня — именно из-за этого — всегда будет народ, и ничего не удается, не считая общеприездной толчеи на берегу.
 
      Непременно напишите, когда приблизительно и сможете ли с ночевкой?
 
      Погуляли бы по ночному городку — набережным — под химерами и с привидениями.
 
      МЦ.
 
      15-го июля 1936 г.
 
      Moret-sur- Loing (S. et M.)
 
      18, rue de la Tannerie, chez Mme V-ve Thierry
 
      Дорогая Ариадна, получила нынче письмо от О<льги> Н<иколаевны> — уже сюда, очевидно адрес мой у нее от Вас, т. е. — Вы мое письмо получили. От О<льги> Н<иколаевны> узнала о наконечном возвращении Вашего мужа, — рада за Вас, авось Ваши бедствия кончились.
 
      Оказывается, О<льга> Н<иколаевна> уже писала мне 12 дней тому назад — ничего не получила, хотя тогда была еще в Ванве. Не знаю, что в т?м письме, в этом — о кольце ни слова. M. б. не сочла нужным и даже возможным написать о нем мне, считая (как оно и есть) это в?шим делом? Очень хотела бы знать, нашлось ли оно у них, и написали ли они что-нибудь В?м, — и чт???? (Сплю и вижу его во сне, честное слово!)
 
      Живем под дождем, — привыкли. Вчера было событие рынка (раз в неделю). Вчера же — событие 14-го июля. (Первое для меня, второе — для Мура.) В оба праздника (воскр<есенье> и вчера) приезжали гости. Здесь чудные прогулки, но купанья нет, несмотря на две реки.
 
      Отзовитесь — тогда напишу настоящее письмо.
 
      Пока же целую — и желаю
 
      МЦ.
 
      31-го июля 1936 г.
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Vanves (Seine)Дорогая Ариадна,
 
      Пишу в последнюю moret’скую минуту — обуянная страхом, что вдруг, не предупредив, приедете — а нас — нет!
 
      Уезжаем из-за отчаянной сырости: двух рек, самого дома, небес и земли — а главное из-за подозрения, у Мура, ревматизма: болит то одна нога, то другая, иногда — до хромоты.
 
      Из Ванва напишу о своей дальнейшей судьбе: возможно, что уеду в горы — было приглашение, но нужно еще проверить, а главное добыть деньги на билеты.
 
      Если сразу напишете, застанете меня еще в Ванве (уедем, если (тьфу! тьфу!) не раньше 4-го/5-го).
 
      Пока целую вас и детей, простите, что не отозвалась раньше, но необходимость решения дальнейшей (или ближайшей) судьбы — мешала.
 
      Пишу на узлах (litt?ralement). Горюю об этом чудном городке, где мне чудно жилось и работалось.
 
      Жду скорой весточки, — как здоровье мужа, и где он — и чт? дальше, намечается с вами и, главное — с Вами? Работаете ли?
 
      Сердечный привет родителям и брату. Как здоровье отца?
 
      МЦ.
 
      <Приписка на полях:>
 
      От О<льги> Н<иколаевны> получила большое приветливое письмо — давно уже.
 
      28-го августа 1936 г., русское Успенье
 
      St. Pierre-de-Rumilly, Haute Savoie
 
      Ch?teau d'Arcine
 
      Дорогая Ариадна! А я Вам последняя писала — из Ванва, сразу после Moret.
 
      Как видите — я в Савойе — (мы с Муром) — в настоящем феодальном замке — XIII века, для меня, к сожалению, слишком сохранном, слишком приспособленном к человеческому образу жизни — есть и вода, и электричество, и — увы — мебель, хотя и не новая, но явно — не т? — но я забралась на чердак, в никем не оценённую комнату — вроде пещеры, с крохотным оконцем, пробитым во всей толще стенки — и каменным полом en pierres de tаillе — и здесь блаженствую, т. е. пишу все утра. А Мур в ней только спит — целый день гоняет (как у Вас с Верой) с н? год младшим мальчиком и н? пять младшей девочкой — под надзором одного 15-летнего полуюноши.
 
      Погода — дивная — и засл?женная.
 
      Но спутников, увы, для пешего ходу — нет, все ездят на автомобиле-то в Chamonix, то в Annecy, а мне нужно — просто горы, без названия и — главное — без компании. Поэтому хожу одна — не особенно далёко, п. ч. не только теряю чувство направления, а как родилась — потеряла. Рву орехи — единственное, чт? здесь есть в изобилии, ибо фрукты погибли — все.
 
      Пишу немножко своё. Перевожу Пушкина.
 
      Очень жду от Вас весточки — о себе, о Вашей работе, о планах, о детях. Не поленитесь! Я здесь наверное еще пробуду дней десять.
 
      Мур приветствует девочек — и Вас, конечно.
 
      А я — обнимаю.
 
      МЦ.
 
      30-го сентября 1936 г.
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна,
 
      Почему Вы ни разу не отозвались — голосу не подали за всё лето? Писала Вам дважды: из Moret и из Савойи. Неужели Вам было так плохо, что даже мне не захотелось написать??
 
      В 20-тых числах мы с Муром вернулись из Савойи — и я все надеялась на весточку от Вас — но вместо Вашей получила наконец (4 месяца спустя!) от Люсьена, но — если бы Вы знали какую никакую: Chere Madame — и — pardonnez — и enchant? — в таком роде, а какие, по существу, всё слова и вещи — чудесные: и ch?re и ma dame (Dame!) и pardon и enchantement, но не дано людям осознавать чт? говорят! Ни — чувствовать.
 
      Итак, дорогая и неверная Ариадна, как видите — не сержусь, а верю, люблю и надеюсь (вчера как раз был этот тройной праздник).
 
      Если Вы нынче — 18-го русск<ого> сентября — имянинница — поздравляю и желаю.
 
      МЦ.
 
      Мур завтра идет в школу, и мы вчера купили пуд тетрадей — еле дотащили.
 
      Он очень приветствует Вас и девочек.
 
      12-го апреля 1937 г.
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна,
 
      Не знаю Вашего адреса и пишу на Ольгу Николаевну. От нее знаю, что вы уже у себя, знаю и о болезни детей — помню как двухлетний Мур гнал от себя докторшу — Уходи, противная краснуха!
 
      а она, не понимая, одобряла: — Вот молодец! Так и нужно гнать болезни!
 
      Но жаль все-таки, что на первых порах Вашей новой жизни — такое осложнение.
 
      О<льга> Н<иколаевна> пишет, что квартира небольшая, но хорошая, веселая (а у меня — небольшая и нехорошая! мечтаю переехать: извела третья печн?я — трехп?чная зима — все утр? простояла на коленях, выгребая и протрясая) — а я все вспоминаю Ваши сады, которые у меня все слились в один: огромный, — я очевидно их сложила, а м. б. и перемножила.
 
      Как я помню одно наше с Вами гулянье, м. б. последнее, вечерело. Вы мне показывали молодые бобы, а потом дали мне розы, а дом уже был совсем темный. Слово Garches для меня навсегда магическое, для Вас — нет и не может быть, п. ч. там шла Ваша жизнь, я же попадала в чей-то сон, немножко как Domaine sans nom — да там Вы мне его (Meaulnes) и дали… (Правда, Meaulnes, son grand r?ve — немножко кусочек нашей жизни? С нами было. (Я (в книге) невыносимо только когда его нет. Когда оно есть — это лучшее слово и имя.)
 
      Пишите, милая Ариадна, не смущаясь собственными долгими перерывами, — не будем считать и считаться.
 
      У меня к Вам большая просьба, но скажу ее только после Вашего ответа.
 
      До свидания! Когда в Париж? Непременно предупредите заранее. Хорошо бы вместе съездить на волю, на целый день. Сейчас начинаются чудные дни.
 
      Пишите.
 
      Обнимаю
 
      МЦ.
 
      <Приписка на полях:>
 
      Пишете ли — книгу своего детства и юности? Что делаете весь день? Есть ли кто-нибудь при детях? А м, б. у Ваших краснухи не было? У меня было впечатление, что переболели все.
 
      26-го Октября 1937 г.
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна,
 
      Если я Вам не написала до сих пор — то потому что не могла. Но я о Вас сквозь всё и через всё — думала.
 
      Знайте, что в Вашей страшной беде я с Вами рядом.
 
      Сейчас больше писать не могу потому что совершенно разбита событиями, которые тоже беда, а не вина..
 
      Скажу Вам, как сказала на допросе — C'est le plus loyal, le plus noble et le plus humain des hommes. — Mais sa bonne foi a pu ?tre abus?e. — La mienne en lui — jamais.
 
      Обнимаю Вас и — если это в последний раз — письменно и жизненно — знайте, что пока жива, буду думать о Вас с любовью и благодарностью.
 
      Марина
 
      Vanves, 2-го ноября 1937 г., вторник
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Ариадна родная,
 
      Лягушка конечно Ваша: неужели Вы думаете, что я могла ее иначе воспринять — и принять. Эта Ваша лягушка охраняла меня целое лето, со мной шла в море, со мной писала повесть о Сонечке, со мной горела (горели ланды, мы были в кольце огня), и всё это были — Вы.
 
      Вижу пред собой Ваше строгое, открытое, смелое лицо, и говорю Вам: что бы Вы о моем муже ни слышали и ни читали дурного — не верьте, как не верит этому ни один (хотя бы самый «правый») из его — не только знавших, но — встречавших. Один такой мне недавно сказал: — Если бы С<ергей> Я<ковлевич> сейчас вошел ко мне в комнату — я бы не только обрадовался, а без малейшего сомнения сделал бы для него всё, что мог. (Это в ответ на анонимную статью в Возрождении.)
 
      Обо мне же: Вы же знаете, что я никаких дел не делала (это, между прочим, знают и в сюртэ, где нас с Муром продержали с утра до вечера) — и не только по полнейшей неспособности, а из глубочайшего отвращения к политике, которую всю — за редчайшими исключениями — считаю грязью.
 
      Дорогая Ариадна, пишите мне! (Вы ничем не рискуете: мы с Муром на полной свободе.) Пишите мне обо всем: и Вашем горе, и вашем будущем — близком и далёком, и о девочках, и о душе своей… Люблю Вас как сестру: этого слова я еще не сказала ни одной женщине.
 
      Мой адрес тот же: та же руина, из которой пока никуда не двинусь — не могу да и не хочу: еще скажут — прячется или — сбежала. Предстоит тяжелая зима — ну, ничего.
 
      Напрасно просили меня о вечном адресе, потому что его у Вас не могло бы не быть — неужели Вы думаете что я могу так кануть — без следу — сжигая за собой — всё? Я человек вечной благодарности.
 
      Ах, Ариадна, какой это был рай — в тех Ваших садах! Я еще когда-нибудь их напишу.
 
      Жду весточки и обнимаю Вас,
 
      Ваша всегда
 
      Марина
 
      <Приписка на полях:>
 
      Не думайте, что я не думаю о Вашем горе: у меня в сердце постоянный нож.
 
      Ваша лягушка была — мои последние счастливые дни. Кстати, она из голубой от моря и огня превратилась в серебряную — т. е. стала совсем Ваша (О<льге> Н<иколаевне> этого конечно не говорите, да и не скажете!)
 
      <Из тетрадки Юношеских стихов>
 
      С.Э.
 
Я с вызовом ношу его кольцо:
Да, в вечности — жена, не на бумаге!
Его чрезмерно-узкое лицо
Подобно шпаге.
 
 
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
 
 
Он тонок первой тонкостью ветвей…
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями раскинутых бровей —
Две бездны.
 
 
В его лице я Рыцарству верна:
— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
 
      Коктебель, 3-го июня 1914 г. (ДО войны!)
 
      Коктебель. 1914 г. — Ванв, 1937 г.
 
      МЦ.
 
      17-го ноября 1937 г., четверг
 
      Vanves (Seine) 65, rue J. В. Potin
 
      Ариадна!
 
      Откуда Вы знаете, что я больше всех цветов на свете люблю деревья: цветущее д?ревце?!
 
      Когда мне было шестнадцать лет, я видела сон: меня безумно, с небесной страстью, полюбила маленькая девочка, которую звали Маруся. Я знала, что она должна умереть и я ее от смерти прятала — в себя, в свою любовь. Однажды (все тот же сон: не дольше трех минут!) я над ней сидела — была ночь — она спала, она спала, я ее сторожила — и вдруг — легкий стук — открываю — на пороге — цветок в плаще, огромный: цветущее деревце в плаще, в человеческий (нечеловеческий!) рост. Я — подалась и он — вошел.
 
      Потом это видение отобразилось в моем М?лодце, где сама Маруся становится д?ревцем: барин влюбляется в деревце, не зная, что оно — женщина.
 
      Вы ведь всего этого не знали, как не знали магии надо мной слова азалия, моей вечной мечты о деревце, которое будут звать азалия — как женщину, — только лучше.
 
      Ариадна! Моя мать хотела сына Александра, родилась — я, но с душой (да и головой!) сына Александра, т. е. обреченная на мужскую — скажем честно — нелюбовь — и женскую любовь, ибо мужчины не умели меня любить — да может быть и я — их: я любила ангелов и демонов, которыми они не были — и своих сыновей — которыми они были! —
 
      — Ариадна, никто не подарил мне цветущего деревца, которое зовут азалия.
 
      …И еще — какой мой поступок: подарок в день своего рождения (— Мама! Что Вы мне подарите в день своего рождения? из года в год — Мур).
 
      — Ариадна, я третий день живу этим деревцем и над этим деревцем: оно рядом, у изголовья, вместе с Vie de Ste-Th?r?se de l'Enfant J?sus ?crite par elle — m?me  — первой книгой которую я стала читать после моей катастрофы — странной книгой, страшной книгой, равн? притягивающей и отталкивающей. Вы знаете ее лицо? Лукаво-грустное личико двенадцатилетней девочки, с началом улыбки и даже — усмешки: над собой? над нами? («Je veux ?tre Son joujou: Sa petite balle… Je veux qu’ll passe sur moi tous Ses caprices… J?sus a rejet? Sa petite balle…») Это — отталкивает, но последнее слово: — Je passerai tout mon ciel ? secourir la terre — не только восхищает, но совозносит, с ней, на т? высоту. (Tout mon ciel — как: tout mon temps…) Эта маленькая девочка могла быть поэтом, и еще больше: grande amoureuse: это Марианна д’Альваредо полюбившая — вместо прохожего француза — Христа. Я знаю эти ноты. Ариадна, достаньте и прочтите: — La vie de Ste-Th?r?se de l’Enfant Jesus, ?crite par elle — m?me (Office Central de Lisieux — Calvados) — с безумно-безвкусной обложкой «du temps» (1873–1897, но все то же лицо 12-летней девочки, вдвое младшее своей молодости.)
 
      …Не думайте queje tombe en religion — я была бы не я — этого со мной никогда не будет — у меня с Богом свой счет, к нему — свой ход, который мимо и через — над моей головой (как сказал поэт Макс Волошин обо мне, 16-летней) двойной свет: последнего язычества и первого христианства — а может быть, как я сама сказала — двадцати лет:
 
Оттого и плачу много,
Оттого —
Что взлюбила больше Бога
Милых ангелов Его…
 
      — Ожидаю: Ариадна! мы должны еще встретиться на этой земле, в этой части света. Думайте. Помните что если Вы будете в Париже, мы открыто можем встречаться: я (тьфу, тьфу не сглазить!) на полной свободе, даже не (тьфу, тьфу!) ? la disposition, — хожу ко всем и ко мне все ходят. Бояться меня нечего, но м. б. — и говорить (по семейным соображениям) об этих встречах — если будут — не для чего, — зачем смущать? Окружающий Вас мир живет общественным мнением. Ну, Вам виднее будет, если это «будет» — будет.
 
      Пишите.
 
      И работайте на встречу: я здесь, во всяком случае, до весны — но навряд ли дольше чем до весны. (Об этом — молчите.) Потом — не увидимся никогда.
 
      Жду письма.
 
      Мы с деревцем Вас обнимаем: я — руками, оно — ветвями, а г?ловы у нас одинаково — двуцветные — с двойным светом…
 
      М.
 
      23-го декабря 1937 г., четверг
 
      Vanves (Seine) 65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна! Вы меня совершенно поражаете: Вы поступаете, как я — раньше, как я — бы, как я внутри себя (а иногда (и сейчас) и вне себя) — всегда. И это соответствие: я только утром послала Вам книгу Nоёl, уже села за письмо, но вдруг охватила безнадежность: сказать — всё, и я спокойно отложила листок — точно уже написала: вот он сейчас передо мной, с готовым конвертом. И вдруг — стук: — C’est bien l? и т. д. — Oui. (Я от стука давно чудес не жду.) — Un colis pour Vous. — Vous devez Vous tromper, je n’attends rien. — Si, c'est pourtant bien pour Vous…
 
      Расписываюсь, отпускаю (уходит — радостный) и — первое что у меня в руке — ёлочка с фиалками, оба — живые! и первое, чт? у меня в сознании — или в сердце — (у меня это одно) — Вы. И — Т?К — и — ЕСТЬ.
 
      Н?, вот.
 
      Обнимаю Вас, благодарю за каждую отдельность («Всесильный Бог деталей — Всесильный Бог любви»…), за всё, за всю Вас: за то, что это — есть. И было в моей жизни.
 
      После праздников — большое письмо. Мое, ненаписанное, начиналось, а м. б. кончалось — так: Завтра Сочельник, и я знаю, что Вам больно, как Вам больно, и хочу чтобы Вы знали, что я знаю.
 
      Пишите про себя и про детей и про планы. И про жизнь дней. — Приедете? Обнимаю ещё и ещё.
 
      М.
 
      21-го января 1938 г., пятница
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна! У меня к Вам есть большая просьба — и абсолютно — конфиденциальная.
 
      Мне может быть придется уехать жить в Чехию (МОЛЧИТЕ, КАК КОЛОДЕЦ!), а там очень холодно и мне необходимо НЕПРОДЁРНОЕ пальто — на всю жизнь. Теперь имейте терпение прочесть меня внимательно до конца.
 
      Каждое матерчатое (суконное, velours de laine, даже английское!) пальто я протираю на боку кошёлками, к<отор>ые ношу (и буду носите — всегда. Поэтому мне нужна su?dine.
 
      В Париже из su?dine делают только trois-quarts и стоят они безумно — дорого: здесь это — luxe. (Кроме того, мне нужно длинное: 1 м<етр> 20 — длины, а здесь таких не делают.) Материи этой (su?dine qualit? lourde, вроде замши) ни во Франции, ни в Бельгии в продаже нет, она вся откуплена фабрикантами готовых вещей. Это я — знаю.
 
      Теперь — сама просьба.
 
      Есть в Брюсселе: 105, Chauss?e de Wavre небольшая с виду лавочка:
 
      Au Bon Go?t (fabrique de v?tements en cuir, вход с улицы) где можно такое пальто, как мне нужно, заказать. (Одна моя знакомая в прошлом году для себя такое заказала и в нем приехала и я его, глазами, видела.)
 
      Но вот, главное: как мне сюда такое пальто доставить? Ваш брат навряд ли сможет (да наверное сейчас — и не захочет: его жена — с тех самых пор — ни звука! Да я всегда знала (сердцем знала!) что это — не настоящая любовь) — уверены ли Вы, что Вы до 1-го мая, скажем, а это уж — крайний срок! — сюда приедете? потому что Вы с собой его могли бы привезти — с легкостью, моя знакомая часто ездила и возила. Это — главный пункт.
 
      (Терпите, дорогая Ариадна, сейчас начнутся подробности.)
 
      1) Взять нужно лучшее качество, самое лучшее, а оно у них, поскольку я знаю, одного цвета: коричнево-красного, тот цвет и качество, из к<оторо>го они делают готовые blousons su?dine (они 2 года назад стоили 65 бельгийских) франков: все размеры! С эклером до середины, это я Вам — как примету цвета и качества).
 
      2) Пальто должно быть compl?tement crois? и книзу расширяющееся, чтобы при ходьбе не раскрывалось — совершенно, т. е. с максимальным запахом с обеих сторон. Застежка на пуговицах совсем сбоку. Пояс. Воротник — обыкновенный, т. е. отложной (не лежачий).
 
      3) Размер заказывайте 46, на «une dame forte» (это я-то!), так, чтобы Вам было очень просторно, особенно проймы и хорошую широкую спину (NB! у меня действительно на редкость широкая спина, т. е. плечи, и проймы мне нужны широкие: мужские — из-за совершенно прямых плеч. Мне всегда всё тесно под мышками. Mais le 46 fera l’affaire, а если будет широко в талье — мне здесь убавят: важно, чтобы не сузили верха.
 
      4) Такое огромное пальто мне нужно, чтобы положить под него мех, который у меня — есть.
 
      Длина 1 м<етр> 20, пояс, compl?tement crois?, книзу расширяется, и рукава, как сейчас носят, на плече bouffants (т. е. несколько заложенных складок). Прилагаю свой неумелый рисунок. Пуговиц — шесть: больших.
 
      Вы его на себе не мерьте, а только — прикиньте, и если Вам будет широк?, мне будет — хорошо.
 
      5) Какая цена? (Всё равно будет дешевле чем здесь, и деньги у меня будут, п. ч. на днях сдаю рукопись.)
 
      6) Как Вам деньги переправить? Просто в конверте (на риск)? Переводом? (но — позволено ли? мне сейчас уж всё кажется — не позволенным? Я — понятия не имею). Послать — здесь — Вашим родным? В гостиницу — брату (якобы мой долг — Вам. Пусть не боится, напишу отправителя — Цветаеву, а это имя — несомненное).
 
      С нетерпением буду ждать ответа. Если ответ будет благоприятный, Вы меня просто — спасете.
 
      Но не забудьте: pour une dame forte, забудьте — меня, помните — «forte» (Я — тоже forte, но — по-другому).
 
      Кончаю мою обожаемую Повесть о Сонечке, это моя лебединая песнь, т?-то никак не могу расстаться! Эта вещь, хотя я ее сама написала, щемит мне сердце. Эпиграф:
 
Elle ?tait p?le — et pourtant rose,
Petite — avec de grands cheveux…
 
      (Вся гениальность Hugo в этом grands, а не longs …) В этой вещи (весна 1919 г.) — вся моя молодость.
 
      ________
 
      Живу очень уединенно: друзья — мать и дочь, другие друзья: брат и сестра, и еще один друг — Коля, преданный всему нашему дому. И больше на весь Париж, в к<отор>ом я прожила 12 лет с уже половиной — НИ-КО-ГО.
 
      Вожусь (мажусь, грязнюсь) с печами, вся (кроме души!) — в доме. Кормлю Мура и учителя (Мур этот год учится д?ма). И еще — кота (чужого, ничьего, бродячего). Главная радость — чтение и кинематограф. Ариадна, когда опять сможете ходить, гениальный фильм — Grande Illusion.
 
      Вечерами чиню и штопаю Мура, «заводим» Т. S. F.
 
      От Али частые открытки, много работы (рисует в журнале), всё хорошо.
 
      Я сказала: главная радость — книги, нет! — природа главное: природа, погода (какая бы ни была), наша улица, обсаженная деревьями, наши каштаны, бузина, огороды — в окне.
 
      — Если видаетесь с 3. А. Шаховской — горячий привет и благодарность за письмо. Передайте, что напишу ей непременно. (Но про мой возможный отъезд — ради Бога! — и ей ни слова: НИ-КО-МУ.)
 
      А пальто мне нужно compl?tement crois? — п. ч. у меня отмороженные колени и для меня мороз — самый большой страх, какой я знаю.
 
      Ну, кончаю, обнимаю, прошу прощения за заботу, но эта просьба — только мое доверие. Я ведь знаю, что Вы — человек, то есть всему и подробно сочувствуете — когда любите.
 
      А что любите меня — я знаю.
 
      Марина
 
      28-го января 1938 г., пятница
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна!
 
      (Простите, я всё — с пальто!)
 
      Я забыла карманы (вопль отчаяния: кар-маны забы-ыла!!) — большие, накладные глубокие — до дна души. П. ч. я по возможности никогда не ношу перчаток, а всегда — руки в карманы.
 
      Второе: могут ли они сделать его на теплой, прочной подкладке, всё, д?низу, — бывает такой густой плюш — под мех, как делают на мужских шоферских пальто (м. б. в Брюсселе не делают?)
 
      И сколько они возьмут: за без-подкладки — и за с-подкладкой?
 
      Очень жду ответа — еще на первое письмо, п. ч. деньги скоро будут и боюсь — уйдут постепенно на другое, а, в случае согласия, я бы сразу Вам послала, всю сумму.
 
      Целую Вас и жду весточки. Это не письмо, только post-scriptum.
 
      Всегда любящая Вас
 
      М.
 
      15-го февраля 1938 г.
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Моя дорогая Ариадна!
 
      Я только что прочла (перечла) жизнь Дункан, и знаете какое чувство от этой как будто бы переполненной всем жизни? Пустоты. Тщеты. Точно ничего не было.
 
      Я всё ищу — в чем дело? (NB! Это письмо в ответ на Ваше, последнее, где Вы пишете, что мечетесь, что никого не можете вполне ни отбросить, ни принять.) У этой женщины было всё: гений, красота, ум: (с знаком вопроса, ибо часто безумно безвкусна, но было что-то, что у женщины peut tenir lieu et tient lieu, скажем — конгениальности со всем большим), были все страны, все природы и вся природа, все книги, встречи со всеми большими современниками — и вдруг я поняла чего у ней не было: ее никто не любил и она никого не любила, ни Гордона Крэга, ни своего Лоэнгрина, ни гениального пианиста, ни — ни — ни, — никого. В книге разительное отсутствие — жалости. Любила она — к?к пила и ела. Иногда (Станиславского) — как читала. То насыщаясь, то поучаясь, никогда — любя другого, то есть жалея его и служа ему. Поэтому, еще и поэтому так ужасна смерть ее детей, которые были в ней — единственное живое: большое и больное. (И Есенина, конечно, не любила: это чистый роман американского любопытства + последней надежды стареющей женщины. Терпеть от человека еще не значит его жалеть.)