Большая просьба: достаньте мне в «Воле России» моего «Героя труда» (о Брюсове), в каких №№ не знаю, но знаю, что в 1924 г. — в двух нумерахю Еще: «Твоя смерть» (о Рильке) — кажется в феврале — м. б. в марте — 1927 г. (в одной книге).
Мне эти вещи нужны для вечера — 17-го, в Тургеневском о<бщест>ве, м. б. придете?
Просят читать прозу, — у меня ничего на руках нет. Если Вам некогда просматривать каталог — дайте Гронскому.
Ему же сообщите ответ и, по возможности, дайте книги, мне они нужны срочно, устроители торопят для объявлений.
Всего лучшего, простите за беспокойство.
МЦ.
— Как мой Бычок? Корректуры не было. С<ережа> говорил про какую-то ЦИКОЛОДКУ — конечно: Щ!
Медон, 20-го авг<уста> 1929 г.
Милый Володя!
Что сие означает?? Ведь Гончаровой еще 2 печатных листа, а в последнем № «В<оли> Р<оссии>» никакого «продолжение следует».
Куды ж Вы (вы) с ними теперь денетесь?? Или — трюк, чтобы не раздразнивать честного эсеровского читателя? Как бы то ни было—остаток рукописи получите на днях. Я бы советовала целиком в след<ующую> книжку, чтобы не размазывать на 4 № (уже в двух!), но мое дело — написать…
Слонима уже известила, дивлюсь на него: отлично знал, что около 5-ти листов. Напечатано же меньше трех.
Почему мне не дают корректуры? Последнего № еще не просматривала, но в предыдущем зверские опечатки. Очень прошу корректуры хотя бы конца.
Да! Не знаете ли Вы адр<еса> Резини?
Если знаете, напишите на записочке, устно С<ергей> Я<ковлевич> забудет.
Мур болен, а то бы пришли с ним в Кламар.
До свидания! Привет Вашим.
МЦ.
<Приписка на полях:>
Рукопись сдам на самых днях.
17-го сент<ября> 1929 г.
Милый Володя! Умоляю о корректуре (всего данного, досылаю листки) — чтобы хоть кончить прилично.
Не задержу.
Много поправок, да и печать кое-где слаба, — очень прошу Вас!
У меня, напр<имер>, ПАРУСкОВ, а напечатают ПАРУСОВ и т. д. и чем далее — тем хуже.
Не задержу.
Привет вашим.
МЦ.
<Приписка на полях:>
У меня в конце более чем где-либо игра на знаках, а игра — вещь серьезная.
Кор-рек-т?-?-?р?!
29-го марта 1930 г.
Милый Володя, как видите — устраиваю вечер и, увы, очень скоро, т. е. очень спешу с билетами.
Сделайте их, по дружбе, в возможно скорый срок и по образцу — прелестных! — прошлогодних.
М. б. в виду большего текста придется увеличить формат, — Вам виднее. Не удивляйтесь, что помечен Вадим, еще не успела запросить, но уверена, что не откажет, нынче пишу ему. Сообщите мне, пож<алуйста>, адр<ес> Поплавского, — еще тоже не оповещен, но тоже уверена. Мне нужно наработать на Сережино лечение.
Очень благодарна буду за возможно скорое выполнение билетной просьбы, — дней так мало, а выбора нет — мой главный козырь Тэффи уезжает в начале мая.
Сердечный привет Вам и Вашим.
МЦ.
Р. S. Если не трудно отошлите прилагаемое письмо Поплавскому, — не знаю адреса.
_________
Милый Володя! Мне до зарезу нужно 3 экз<емпляра> № Воли России с «Твоя смерть» (проза о Рильке) — по-моему февраль или март 1927 г. Для франц<узского> и немецк<ого> перевода. Непременно три. За один готова заплатить.
Медон, 23-го апр<еля> 1930 г.
Милый Володя!
А Вы сможете быть у меня на вечере распорядителем? А то у меня только одно лицо мужского рода, — маловато. Об этом же прошу и Варшавского:
надпишите пожалуйста закрыточку, не знаю адреса.
Думаю (между нами) что вечер будет постыдноватый: одновременно бал в пользу Приречья и еще что-то.
— А у меня на вечере новый номер, к<оторо>го не угадать! Сама удивлена выше слов. —
Насчет распорядительства ответьте. (Хотя — может быть — и рассаживать будет некого! Разве что—участников!)
Написали ли заметочку?
Сердечный привет всем.
МЦ.
<24-го или 31-го октября 1930 г.>
Пятница
Дорогой Володя!
Большая просьба: отпечатайте мне несколько (если возможно — …) оттисков Маяковского, очень нужно, — в первую голову для Пастернака и близких. Есть возможность переслать.
Вторая большая: очень внимательно проверьте, это не простые стихи, и достаточно меня будут ругать по существу, чтобы я еще отвечала за опечатки.
Выписываю отдельно.
(Оцените: вместо:
Будь, младенец — Володимир!
Будь, младенцем Володимир!)
Да! Чудо! С Фохта
деньги взыскала, но ка-ак! При встрече изображу в лицах.
Сердечный привет Вам и вашим.
МЦ.
Vanves (Seine)
65, Rue J. В. Potin
15-го июня 1938 г., среда
Дорогой Володя,
Обращаюсь к Вам со странной — и срочной — просьбой. Я сейчас (впрочем, уж целую зиму!) ставлю памятник на Монпарнасском кладбище родителям и брату С<ергея> Я<ковлевича>.
Теперь нужна надпись — и в последнюю минуту оказалось, что лицо, купившее место, подписалось на французский лад Effront, и это Effront — во всех последующих бумагах пошло и утвердилось — и теперь директор кладбища не разрешает — на плите — Efron, а требует прежней: по мне безобразной, ибо все члены семьи: с тех пор как я в нее вступила, подписывались — и продолжают — Efron.
Тогда я подумала — о русской надписи. Администрация кладбища согласна, но просит нарисованного текста, так как рабочий — француз.
Для русского бы я нарисовать буквы сумела, но для француза — не решаюсь. Хотела было вырезать из Посл<едних> Новостей — по букве — но там шрифты (и величина букв) разные и часто — «fantaisie».
Кроме того, не знаю — и нет времени поехать удостоверить (у меня скоро переезд
— и уже кошмар) — все ли буквы текста одной величины, или есть — заглавные, напр<имер>
Яков — или ЯКОВ.
— м. б. Вы знаете? На Монпарнасе русских могил — немного, кроме того я — с моей ориентировкой — я, залезши, просто никогда оттуда не вылезу, сама — похоронюсь: самопохоронюсь.
Но просьба еще не в том, а: нарисовать мне от руки прилагаемый текст и послать мне его, а я пошлю — им. И — гора будет с плеч.
Только — постарайтесь узнать у знакомых (должна знать Людмила Николаевна Замятина,
но не знаю ее адреса) — все ли буквы одной величины? Это — важно. У меня никакой зрительной памяти — одни сомнения. Впрочем, Вы м. б. — сами знаете, и все знают — кроме меня??
Вот текст. (Буква — 4 фр<анка> 50, поэтому — без отчеств).
Только умоляю — если можно — поскорее и предварительно выяснив соотношение букв.
Здесь покоятся Яков Эфрон
Елизавета Эфрон-Дурново сын их Константин
<Приписки на полях:>
NВ! Володя! Непременно по старой орфографии, ибо 1) умерли они в 1910 г., 2) памятник ставлю — я.
Простите за такое мрачное поручение, но это были чудные люди (все трое!) и этого скромного памятника (с 1910 г.!) заслужили. Сердечный привет Вам и Вашим. Будьте все здоровы и благополучны!
МЦ.
РЕЗНИКОВУ Д. Г.
St. Gilles-sur-Vie, 25-го мая 1926 г.
Милый Дода,
Я не так самонадеянна, и, если бы Вы даже сказали всё (место), первая протянула бы: — ли? (все — ли?) Нет, столько не надо, когда все — это беда. Подумайте, Ваше место — занято. Вы без местопребывания. Вы вытеснены, Вас нет — чту Вам, что мне от Вас остается? (Что мне—знаю: ответственность!)
Любить другую и дружить со мной, — это я сама выбрала (La part du lion.)
Любовь — la part du tigre.
Очень рада была бы, если бы Вы летом приехали. (Кстати, где будете?) У нас целая бочка вина — поила бы Вас — вино молодое, не тяжёле дружбы со мной. Сардинки в сетях, а не в коробках. Позже будет виноград. Чем еще Вас завлечь? Читала бы Вам стихи.
Что пишу? Две вещи сразу.
Вторую почти кончила, впечатление: чего-то драгоценного — но осколки. (Дода, это чудно! Вы пишете «Поэма Молчанья», а я прочла «Мычанья».
Помните, как он мычит? Мычал, п. ч. — увы — уже в прошлом: написала одно письмо и, пиша, чувствовала: из последних жил!) Нет, Дода, не он герой! (Вы не верите в поэмы без героев? Впрочем, сама не верю… Впрочем, сама виновата…)
Рада, что хорошо встретились с моей поэмой Горы. (Герой поэмы,
утверждаю, гора.) Кстати знаете ли Вы, что мой герой Поэмы Конца женится, наверное уже женился. Подарила невесте свадебное платье (сама передала его ей тогда с рук на руки, — не платье! — героя), достала ему carte d’identite
или вроде, — без иронии, нежно, издалека. — «Любите ее?» — «Нет, я Вас люблю». — «Но на мне нельзя жениться». — «Нельзя». — «А жениться непременно нужно». — «Да, пустая комната… И я так легко опускаюсь». — «Тянетесь к ней?» — «Нет! Наоборот: даже отталкиваюсь». — «Вы с ума сошли!»
Ужинали вместе в трактирчике «Les deux freres».
Напускная решительность скоро слетела. Неожиданно (для себя) взял за руку, потянул к губам. Я: «не здесь!» Он: «где — тогда? Ведь я женюсь». Я: «Там, где рук не будет». Потом бродили по нашему каналу, я завела его на горбатый мост, стояли, плечо в плечо — Вода текла — медленнее чем жизнь.
Дода, ведь это стуит любви? И почему это «дружба», а не любовь? Потому что женится? Дружба, я просто больше люблю это слово. Оттого — «дружу».
Здесь два мира: море и суша, именно суша: ни деревца. Море я и не пытаюсь любить, чтобы любить море, чтобы быть вправе его любить, нужно быть или рыбаком или моряком. Поэт — здесь — несостоятельность.
Море, эту отдаленность чувствуя, подлизывается ко мне всеми своими волнами.
До свидания, Дода. Пишите мне хотя бы изредка. — Жаль, что не Вы о «Поэме Горы».
Но друзей рознить — не должно. В четверг будем встречать С<ергея> Я<ковлевича>, которого вы все что-то уж слишком долго провожаете. (Один праздничный обед уже пропал, пришлось, с болью сердца, съесть.)
Наши места — места Жиля де Ретца.
МЦ.
27-го декабря 1926 г., понедельник.
В случае с В., на который не сразу ответила.
Я не верю, что, зная меня, можно любить другую. Если любит, значит не знает, значит не знала (не могла бы любить).
Короче: человек могущий любить меня, не может любить другую. И — еще более — обратно. Исключительность ведь не только в исключении других, но и в исключенности из других. Меня в других нет.
Можно любить до меня, и после меня, нельзя любить одновременно меня и, ни даже дружить, еще менее — дружить. Этого никогда не было. Доказательство моей правоты — меня МАЛО любили.
Тем, что Х не перестает любить свою жену, он мне явно доказывает, что я бы не могла его любить. Предвосхищение достоверности.
Трагическая любовь (я люблю, он нет) — либо незнание меня, либо незнание мое. (Знал бы — любил бы, знала бы — не любила бы.) То есть недоразумение. Недоразумение тоже может быть трагичным.
Другой ее вид (он любит, я нет) также не для меня. Ибо если он любит (не возле, не около, меня в упор, именно меня, здесь обману нет) — я конечно его люблю — кто бы он ни был, каков бы он ни был, то есть: и кто и каков уже определяются этой любовью. Любовь ко мне есть любовь к целому ряду явлений и сама по себе—явление.
Всех не любящих меня (ВСЕГО в одном) я сижу и миную. А если не миную (губы, руки) то все-таки сужу и, уверяю Вас! — не себя (за слабость) какая слабость? Еще одна проба силы — сил.
_______
Вас вчера не было, а я была. Жаль. Хотя бы потому не прекращайте, что почти единственная возможность видеться. Дома у меня по-настоящему нет, есть, но меня в нем нет.
— Как хорошо Вы тогда сказали про С<лони>ма: кукушка. Где кукушка — там и сказка, там и песня, и я в своей долгой дружбе — права. С негодяем дружить нельзя, с кукушкой — можно. Любить даже.
А из сплетен о Вас — волшебное плетево: не у проститутки, а у сороки-воровки (пух, мех, золото, гнездо), — на содержании у сороки-воровки…
Хотите, 30-го, в предпоследний день старого года? Приезжайте к 6 ч. (можно и к 5 1/2 ч.), пораньше поужинаем, поедем в Ваш монпарнасский
(Узнайте программу!) Деньги есть, не заботьтесь.
30-е, по-моему, четверг. Во всяком случае — 30-го. Проводим, начерно, год. Не запаздывайте!
До свиданья. Тот ветер еще дует.
МЦ.
АНДРОНИКОВОЙ-ГАЛЬПЕРН С. Н
St. Gilles, 15-го июля 1926 г., четверг
Дорогая Саломея,
Вчера на берегу я писала Вам мысленное письмо, стройное, складное, как всё, непрерванное пером. Вот отрывки:
Умиляюсь и удивляюсь Вашему нетерпению.
Мне, с моей установкой на Царство Небесное (там — потом когда-нибудь —) оно дико и мило. Торопить венец (здесь) — торопить конец. (Чту любовь — чту елка!) Я, когда люблю человека, беру его с собой всюду, не расстаюсь с ним в себе, усваиваю, постепенно превращаю его в воздух, которым дышу и в котором дышу, — в всюду и в нигде. Я совсем не умею вместе, ни разу не удавалось. Умела бы — если бы можно было нигде не жить, все время ехать, просто — не жить. Мне, Саломея, мешают люди, № домов, часы, показывающие 10 или 12 (иногда они сходят с ума — тогда хорошо), мне мешает собственная дикая ограниченность, с которой сталкиваюсь — нет, наново знакомлюсь — когда начинаю (пытаться) жить. Когда я без человека, он во мне целей — и цельней. Жизненные и житейские подробности, вся жизненная дробь (жить — дробить) мне в любви непереносна, мне стыдно за нее, точно я позвала человека в неубранную комнату, которую он считает моей. Знаете, где и как хорошо? В новых местах, на молу, на мосту, ближе к нигде, в часы, граничащие с никоторым. (Есть такие.)
Я не выношу любовного напряжения, у меня — чудовищного, этого чистейшего превращения в собственное ухо, наставленное на другого: хорошо ли ему со мной? Со мной уже перестает звучать и значить, одно — ли ему?
Бывают взрывы и срывы. Тогда я очень несчастна, не знаю чего могу, всякого «вместе» мало: умереть! Поймите меня: вся моя жизнь — отрицание ее, собственная из нее изъятость. Я в ней отсутствую. Любить — усиленно присутствовать, до крайности воплощаться здесь. Каково мне, с этим неверием, с этим презрением к здесь? Поэтому одно желание: довести войну до позорного конца — и возможно скорее. Сплошной Брестский мир.
(Имейте в виду, что все это я говорю сейчас, никого не любя, давно никого не любив, не ждав, в полном холоде силы и воли. Знаю и другую песенку, ВСЮ другую!)
Почему я не в Лондоне? Вам было бы много легче, а мне с Вами по-новому хорошо. Мы бы ходили с Вами по каким-нибудь нищим местам — моим любимым: чем хуже, тем лучше, стояли бы на мостах… (Места — мосты —) И почему не Вы на днях здесь будете, а М<ир>ский. Приезжайте ко мне из Парижа! Ведь это недолго! Приезжайте хотя бы на день, на долгую ночную прогулку — у океана, которого не любите ни Вы, ни я — или можно на дюнах, если не боитесь колючек. Привлечь, кроме себя, мне Вас здесь нечем.
О Вас. Думаю — не срывайтесь с места. Достойнее. Только с очень большим человеком можно быть самим собой, целым собой, всем собой. Не забывайте, что другому нужно меньше, потому что он слаб. Люди боятся разбега: не устоять. Самое большое (мое) горе в любви — не мочь дать столько, сколько хочу. Не обороняется только сила. Слабость отлично вооружена и, заставляя силу умеряться, быть не собой, блестяще побеждает.
А еще, Саломея, — и может быть самое грустное:
«Es ist mir schon einmal geschеhn!»
— oft geschehn!
________
Из Чехии пока ни звука. Сегодня, 15-го, день получки. За меня хлопочет целый ряд людей.
Написала и эсерам
(выходит, что не люди!) Словом, сделала все, что могла. Если бы Вы знали, какие литераторы в Праге получают и будут получать стипендию! Мне пишут, чехи обиделись, что я прославляла Германию, а не Чехию. Теперь уж никогда не «прославлю» Чехию — из неловкости. Неловко воспевать того, кто тебя содержит. Легче — того, кто тебя обокрал.
Пустилась как в плаванье в большую поэму.
Неожиданность островов и подводных течений. Есть и рифы. Но есть и маяки. (Все это не метафора, а точная передача.) Кроме поэмы — жизнь дня, с главным событием — купаньем, почти насильственным, потому что от разыгрывающегося воображения сразу задыхаюсь. О будущем ничего не знаю, три возможности: либо чехи ничего больше не дадут — никогда, тогда в Чехию не поеду, и куда поеду — не знаю, либо чехи велят сразу возвращаться — тогда сразу поеду, либо согласятся содержать заочно до Октября — поеду в Октябре. О заочном бессрочном мечтать нечего. Как надоели деньги! Кто у меня из предков так разорялся, чтобы мне так считать?!
Версты вышли, по-моему — чудесная книга. У нас очень жарко, все жалуются, а я радуюсь. Целую Вас. Вам уже не три недели, а две.
МЦ.
<Приписки на полях:>
Читайте стихи.
— Все же промчится скорей песней обманутый день…
(Овидий).
С<ергей> Я<ковлевич> успокоился: получил повестку из префект<уры>; по ней пошли, и пока все благополучно.
St. Gilles, 12-го августа 1926 г.
Дорогая Саломея!
Где Вы и что Вы?
У нас съезд: был Св<ятополк>-М<ирский>, сейчас С<ув>чинские и еще две дамы, одна, променявшая на С<ен->Жиль — Ниццу, другая, бросившая ради нас (песок включая) четверых детей. Все это с трудом спевается. Часов в сутках все столько же, а каждому нужен свой.
Я последний раз на океане, всю душу вымотала, лежачи, ежедневное обязательное поглупение на четыре часа. С<ув>чинский сочувствует, хотя здесь всего третий день.
Получила Jeune homme,
спасибо, хорошая книга, книга равная доброму делу. Многим бы следовало ее прочесть. Разоблачение обольщения.
Кончила последнюю поэму за это лето (Лестницу). Сейчас дорабатываю большую драматическую вещь — Тезея — написанного два года назад, хочу сдать в Совр<еменные> Записки, чтобы не совсем разгрызться. Сдала в Волю России конец цикла Деревья (начало в последнем №).
С грустью вижу, что у меня пропадает очередная книга стихов (так уже пропали две до Ремесла). Все стихи с 1922 г. по сей, т. е. все стихи, написанные заграницей. Многие из них печатались по журналам, но это не то. Книга — этап.
С радостью услышу о Вас, думаю, что Вы уже уехали. Когда будете в Париже? Я — не знаю. С Чехией пока ничего не выяснено. Последнее письмо печальное: Вас чехи считают отрезанным ломтем. Достоверно отрезанным, раз сами отхватили!
До свидания, пишите, целую Вас.
МЦ.
Когда С<ув>чинская зашла в фотографию за карточками, барышня, радостно:
— Ah je sais се que vous voulez dire: avec le Charlot!
(NB! М<ир>ский никогда не видал Чаплина!)
Bellevue, 7-го Октября 1926 г.
Дорогая Саломея,
Недавно приехала и очень хочу Вас повидать. В город (неустройство — или устройство — кухня — Мур и т. д.) мне выбраться трудно, потому жду Вас к себе.
Наш адр<ес>:
Bellevue
31, Boulevard Verd (большой дом, даже несколько, в саду. Железная решетка. Башенка).
Маршрут: Монпарнасскнй вокз<ал>, станция Bellevue. До нас три минуты (Вашего) хода. Естественного — пять.
К нам лучше к 6-ти, когда время (вспомните Мандельштама и Мирского!) частью отшумело.
До свидания. Целую Вас. Сердечный привет от С<ергея> Я<ковлевича>.
МЦ.
18-го декабря 1926 г.
Bellevue (S. et О.)
31, Boulevard Verd
Дорогая Саломея,
Большая просьба о декабрьском иждивении. (Получала дважды: сразу за сентябрь и октябрь и, отдельно, за ноябрь.) Приходят наложным платежом наши вещи из Чехии — вагон с неведомым! — каждый день могут придти, а платить нечем.
Если можно, перешлите по почте или еще как-нибудь, ближайшие мои вечера заняты людьми, приехавшими из Чехии, и Мирским (приезжает завтра). Кроме того, горячка с Верстами, временами отзывающаяся и на мне.
До свидания! Не отождествляйте меня с моим иждивением, иначе Вам станет нудно. Целую Вас
МЦ.
<Приписка на полях:>
М. б. как-нибудь встретимся совместно с Д<митрием> П<етровичем>?
Тогда черкните, в понед<ельник> я занята.
8-го февр<аля> 1927 г.
Bellevue (S. et О.)
31, B<oulevar>d Verd
Дорогая Саломея!
Мольба об иждивении. В этом месяце — туго, потому что не напечатала ни одной строки. Если можно, вышлите: под угрозой газа и электричества.
________
Тщетно ждала Вашего письма и приезда — помните, хотели? Часто хотела писать сама — причина неприезда та же: нежелание, чтобы Вас т было дома, нежелание, чтобы Вы были дома — с другими. Давайте сговоримся. Что скажете о следующем вторнике (15-го)? Хотите — Вы ко мне? Впрочем, как захочется, у Вас свободнее, но у меня увидели бы Мура, которому 1-го исполнилось 2 года («ДЖА» «ГУОДа»).
Целую Вас и люблю.
МЦ.
<1927>
Дорогая Саломея,
Спасибо за извещение, которым очень огорчена — и за сестру (умершей) и лично. (Я сейчас в большой волне сочувствия — такому.)
Поедем, когда можно будет, надеюсь, не оповестивши Вас, не сдадут. Пока другие квартиры не смотрю.
Да! О вечере. Как Вы думаете — сможет ли вечер у Н. И. Бутковской (студия) дать 2 тысячи? Если да — давайте устроим там. Большой наемный зал, помимо платы, сожрет 1/4 дохода, т. е. в лучшем случае останутся те же 2 тысячи + все неудовольствия.
Не могли ли бы Вы, дорогая Саломея, позвонить Н. И. Бутковской? Вечер, думаю, хорошо бы в конце марта.
С Союзом молодых, по сведениям, выйти не может, — они в руках у враждебной (СТАРШЕЙ) группы.
Если найдете нужным, — т. е. не заведомо-безнадежным — еще и от себя напишу Н. И. Бутковской лично, — но лучше после Вашего телефона.
Да! чтобы покончить с делами: милая Саломея, напомните А<лександру> Я<ковлевичу>,
чтобы непременно узнал фамилию и, по возможности, адрес той Поляковой,
что замужем за французом и живет, если не ошибаюсь, в Boulogne (м. б. Champs Elysees? — во всяком случае не на Vilette!)
Две новости: одна о Мирском (смешная), другая — о другом, обе устные.
Черкните словечко. Целую Вас.
МЦ.
Bellevue, каж<ется> 25-го наверн<ое> февраля, пятница.
<1927>
2-го марта 1927 г., среда.
Bellevue (S. et О.)
31, B<oulevar>d Verd
Дорогая Саломея,
Вчера внезапно заболела Аля: горло до задохновения, сильный жар, кашель, всю ночь не спала, — сегодня лучше, но бронхит настоящий, до воскресенья продержу ее в постели. Присутствия, естественно, вдвое (ЦЕЛЫЙ Мур!)
Итак, хотите в воскресенье? Если заняты — в понедельник (тогда — отзовитесь). Приеду вечером, как всегда, — м. б. пойдем на какой-нибудь хороший фильм?
Пожалуюсь на Св<ятополк->М<ир>ского.
Да! с Viroflй
(я?) м. б. — к лучшему: 1) Теснота 2) Даль 3) Перспектива осеннего переезда и перетбска.
Нам предлагают кв<артиру> около Медонского электр<ического> вокзала — 3 комнаты, ванна, крохотная кухня, свое центр<альное> отопление — 330 фр<анков> в месяц. Без сада, но около парка. Если сумеем — возьмем.
Мебель какой-то магазин дает в рассрочку, если на 1000 фр<анков> — 300 сразу — и по 60 фр<анков> в месяц. По-моему, более или менее, т. е. в случае вечера («хошь самого худенького») — доступно.
В прошлом году вечер был затеей — и удался, в нынешнем — зарез — и — посмотрим.
Жаль, что Б<утко>вская не отвечает. (М. б. моя «евразийская» слава?)
Да, Саломея дорогая, спасибо за адр<ес> Поляковой, но — увы — Раиса, Зинаида или Ксения? Нельзя ли это — каким-нибудь чудом?
Кончила свой ответ на смерть Рильке (проза).
Но все остальные новости — устно. Итак, молчание будет означать воскресенье. Понедельник будет ждать ответа.
МЦ.
Belleveu, 6-го марта 1927 г., воскресение.
Дорогая Саломея,
Будем у Вас с С<ергеем> Я<ковлевичем> во вторник (вечером) — если разрешите. Договоримся о вечере. М. б. принесу с собой прозу о Рильке. Хотелось бы, чтобы послушал и Б<орис> Ф<едорович>,
у меня мечта <…> или перевестись на франц<узский> для какого-нибудь журнала — о мечте пока не сообщайте, посмотрю как понравится.
До свидания!
МЦ.
Р. S. Квартира снята.
22-го марта 1927 г.
Bellevue (S. et О.)
31, Boulevard Verd
Дорогая Саломея, Забыла вчера две важных вещи:
1) Надо мной висит зуб, то есть необходимость вставить. Помните, Вы говорили о зубном враче, могущем начать без залога и ждать несколько времени. Если все это так — вот моя просьба: позвоните ему и попросите назначить возможно скорее, и, по назначении, сообщите мне вместе с адресом и какими-нибудь топографическими данными. Поеду, видно, одна, С<ергей> Я<ковлевич> болен надолго.
Да! и предупредите его, пожалуйста, что уплачу после вечера, в середине апреля. Чтобы мне уже придти на готовое (NB! его огорчение).
Второе.
Помните, Вы говорили, что у Вас есть шкаф и, кажется, столик. Если это мне не помнилось, можно ли их будет взять, то есть когда, в какие часы кто-нибудь дома и бывает ли дом безлюден? Дело в том, что, кажется, из збгорода ездят такие messagers,
за поручениями, сравнительно доступные. Нужно знать, когда можно ему назначить.
Милая Саломея, хотите разгадку — полу-трагедии. Вашей и моей? Вас всегда будут любить слабые, по естественному закону тяготения сильных — к слабым и слабых — к сильным. Последнее notre cas,
в нас ищут и будут искать опоры. Сила — к силе — редчайшее чудо, на него рассчитывать нельзя.
Слабость, то есть: ЧУТЬЕ, многообразие, созерцательность и — невозможность действия. Слабость как условность, конечно, слабость — как, может быть, сила в других мирах, но в этом, любимом Вами и нелюбимом мною, конечно — слабость: неумение (нехотение?) жить. В нас любят ЖИЗНЬ. Даже во мне.
А полу-трагедия — потому что любовь — мно-ого! — полжизни, о, гораздо, неизмеримо меньше.
Целую Вас и очень люблю.
МЦ.
<Приписка на полях:>
Поздравляю Вас с падением Шанхая. С<ергей> Я<ковлевич> говорит, что это хорошо, п. ч. наши войска…
26-го марта 1927 г., суббота.
Bellevue (S. et O.)
31, Boulevard Verd
Милая Саломея,
Хотите и можете ли — в понедельник? (Совместное нашествие Св<ятополк-> М<ирского>, С<ергея> Я<ковлевича> и меня.)
Во вторник С<ергей> Я<ковлевич> занят, в среду занята я, четверг — канун переезда, пятница — переезд и первый день.
Остаются понедельник и суббота.
Если в понедельник, две просьбы: 1) известите Мирского, что это моя единственная возможность скоро повидаться с ним, ибо дома переезд и разгром. 2) известите Путермана, чтобы был у меня определенно во вторник — звала его либо в понедельник, либо во вторник — почитать стихи.
Если же в субботу — не извещайте никого ни о чем, только меня, тогда Мирскому сама напишу.
Большое (содрогающееся!) спасибо за зубного врача и — радостное — за неодушевленные предметы. Дарю Вам в ответ Слонима, которого приведу или направлю к Вам — как и когда пожелаете — начиная с через-будущей недели.
Итак, жду ответа. Если в понедельник, НЕ ЗАБУДЬТЕ известить Путермана, а то — приедет — меня нет. С этого начинать нельзя. Целую Вас.
МЦ.
Расскажу про впечатление от Вас — Шестова, его точными словами.
Медон, 2-го апреля 1927 г.
Дорогая Саломея,
Очарованное спасибо за софу, я как раз в ту минуту торговала у хозяйки одр, пролежанный четырьмя русскими шоферами — de meilleures families
— жившими en meublй. («Us sont fres gentils, les Russes, mais ils cassent tout».)
И вот — к восторгу моему и ужасу хозяйки (СТРАСТЬ ЖАДНОСТИ) — то серое, мягкое, непролежанное, непродавленное.
Ho — un scrupule
— (по-русски непереводимо) — С<ергей> Я<ковлевич> опасается, что увез самовольно, почему, не знаю, есть какие-то поводы. (М. б. я лежу на краже? Тем слаще спать!)
От переезда еще не очнулась и долго не очнусь. Электричества пока нет, бродим с лампой. Кажется, все хорошо — или будет хорошо.
Плохо, что уехала с долгами, молочнице и <слово залито чернилами>. Поэтому очень буду просить Вас, дорогая Саломея, дать мне уже сейчас из апрельского иждивения, <сколько> сможете. Нужно, например, платить вперед за электричество, иначе не зажгут. И многое в таком же роде. Могу заехать в понедельник вечером, если нельзя — известите.
