Баочай вдруг рассердилась и, не дав Инъэр договорить, отправила ее за чаем, а затем снова повернулась к Баоюю.
Прижавшись плечом к плечу Баочай, Баоюй вдруг ощутил какой-то необыкновенный аромат, в носу приятно защекотало.
— Сестра, чем это ты надушилась?
— Терпеть не могу душиться, — ответила Баочай, — к тому же на мне хорошее платье, зачем же обливать его духами?
— Нет, ты скажи, чем это пахнет? — не унимался Баоюй.
— Ах да, совсем забыла! — воскликнула Баочай. — Еще утром я приняла пилюлю холодного аромата. Вот ею и пахнет.
— Пилюлю холодного аромата? — с улыбкой спросил Баоюй. — А что это такое? Дай мне одну попробовать, дорогая сестра!
— Не говори глупостей! — засмеялась Баочай. — Разве лекарство принимают без надобности?
В этот момент из-за двери послышался голос служанки:
— Пришла барышня Линь Дайюй.
В комнату вприпрыжку вошла Дайюй и с улыбкой сказала:
— Ай-я-я! Как я некстати!
Баоюй вскочил с места, предложил ей сесть.
— Некстати? — засмеялась Баочай. — Что ты хочешь этим сказать?
— Знай я, что он здесь, ни за что не пришла бы, — ответила Дайюй.
— Не понимаю, — промолвила Баочай.
— Не понимаешь? — воскликнула Дайюй. — Сейчас объясню. Так получается, что мы либо приходим вместе, либо вообще не приходим. Уж лучше бы тебя навещал кто-нибудь один, но каждый день, сегодня он, завтра я. А то день пусто, день густо. Что же тут непонятного, сестра?
Заметив на Дайюй накидку из темно-красного голландского сукна, Баоюй спросил:
— Разве пошел снег?
— Давно идет, — ответили стоявшие возле кана женщины.
— Захватили мой плащ? — спросил Баоюй.
— Хорош! — засмеялась Дайюй. — Не успела я появиться, как он тут же уходит!
— Разве я сказал, что собираюсь уходить? — возразил Баоюй. — Просто хотел узнать.
Кормилица Баоюя, мамка Ли, сказала:
— Снег так и валит, придется переждать здесь. Побудь с сестрицами! Госпожа для вас приготовила чай. За плащом я пошлю служанку, а слуг отпущу домой.
Баоюй кивнул.
— Идите, — приказала слугам мамка Ли.
Тетушка Сюэ между тем приготовила чай, велела подать изысканные яства и пригласила всех к столу.
За трапезой Баоюй принялся расхваливать гусиные лапки, которые третьего дня ел в восточном дворце Нинго у жены Цзя Чжэня. Тетушка Сюэ тоже угостила его гусиными лапками собственного приготовления.
— Еще бы вина, тогда было бы совсем хорошо! — воскликнул Баоюй.
Тетушка Сюэ распорядилась подать самого лучшего вина.
— Не нужно ему вина, госпожа, — запротестовала мамка Ли.
— Милая няня, всего один кубок, пожалуйста, — стал упрашивать ее Баоюй.
— Нельзя, — заупрямилась мамка. — Были бы здесь твоя бабушка или мать, тогда пей хоть целый кувшин! В прошлый раз я недосмотрела и кто-то дал тебе выпить глоток вина, так меня, несчастную, потом два дня ругали! Вы что, госпожа, его не знаете? Стоит ему выпить, как он начинает безобразничать. Бабушка один-единственный раз разрешила ему выпить, когда была в хорошем настроении, а так никогда не позволяет. Зачем мне из-за него страдать?
— Ты тоже выпей! — прервала ее тетушка Сюэ. — Я не позволю ему много пить. А если узнает старая госпожа, держать ответ буду я.
И она приказала служанкам:
— Дайте тетушке кубок вина, пусть согреется.
Мамке Ли ничего не оставалось, как выпить вместе со всеми.
— Вино не подогревайте, я люблю холодное, — предупредил Баоюй.
— Вот это не годится, — возразила тетушка Сюэ. — От холодного вина дрожат руки — ты не сможешь писать.
— Брат Баоюй, наверное, науки, которыми ты так усердно занимаешься, не идут тебе на пользу! — насмешливо заметила Баочай. — Неужто не знаешь, что вино само по себе горячит? Если пить его подогретым, оно быстрее усваивается; а холодное будет разогреваться в желудке. Ведь это вредно для здоровья. Так что оставь эти глупости! Не пей больше холодного вина!
Совет был разумным, поэтому Баоюй отставил кубок с холодным вином и велел подать подогретого.
Дайюй щелкала дынные семечки и, с трудом сдерживая смех, прикрывала рот рукой.
Как раз в это время Сюэянь, служанка Дайюй, принесла своей барышне маленькую грелку для рук.
— Спасибо за заботу! А то я совсем замерзла! Кто тебя прислал?
— Сестрица Цзыцзюань, она подумала, что вам будет холодно, барышня!
— И ты послушалась? — с язвительной усмешкой заметила Дайюй. — Ведь это для тебя так хлопотно! Мне иногда целыми днями приходится твердить тебе одно и то же, а ты все пропускаешь мимо ушей. Никак не пойму, почему любой ее приказ ты исполняешь быстрее, чем исполнила бы высочайшее повеление?!
Баоюй понял, что Дайюй решила воспользоваться оплошностью служанки, чтобы позлословить, и захихикал. Баочай, хорошо знавшая нрав Дайюй, не обратила на ее слова внимания.
— Здоровье у тебя слабое, — улыбнулась тетушка Сюэ, — ты вечно мерзнешь. Вот о тебе и позаботились! Что же тут плохого?
— Вы ничего не знаете, тетя! — возразила Дайюй. — Хорошо, что я у вас! А другие на вашем месте обиделись бы! Неужели у людей не найдется грелки и надо присылать ее из дому? Что они чересчур заботливы, это ладно. Но ведь меня могут счесть избалованной?
— Ты слишком мнительна! — заметила тетушка Сюэ. — Мне такое даже в голову не пришло бы!
Баоюй выпил уже три кубка, и мамка Ли попыталась его остановить. Но где там! Баоюй был в прекрасном расположении духа, беседовал с сестрами, шутил, смеялся.
— Дорогая няня, — сказал он с обидой в голосе, — я выпью еще два кубка, и все.
— Смотри! — сказала мамка Ли. — Отец дома и в любую минуту может спросить тебя о занятиях!
Баоюй, раздосадованный, поставил кубок на стол и опустил голову.
— Не порть всем настроение, — проговорила Дайюй. — Позовет отец, скажешь, что тетушка задержала. Няня говорит это просто так, чтобы нас позабавить!
Она легонько подтолкнула Баоюя и процедила сквозь зубы:
— Не обращай внимания на эту старую каргу! Будем веселиться как нам нравится!
Мамка Ли, хорошо знавшая характер Дайюй, стала ей выговаривать:
— Барышня Линь, чем подстрекать его, лучше бы удержала. Тебя он, пожалуй, послушается.
— Я не стану ни подстрекать его, ни удерживать, — с холодной усмешкой возразила Дайюй. — А ты слишком уж осторожна, няня! Бабушка никогда не отказывает ему в вине, и если он у тетушки выпьет немного лишнего, ничего страшного, я думаю, не случится. Или ты считаешь тетушку чужой?
— Право же, каждое слово барышни Линь острее ножа! — сдерживая раздражение, шутливым тоном произнесла мамка Ли.
— Совершенно верно! — смеясь, сказала Баочай, ущипнув Дайюй за щеку. — Стоит этой Чернобровке открыть рот, и тогда хоть злись, хоть смейся!
— Не бойся, мой мальчик! — успокаивала Баоюя тетушка Сюэ. — Раз уж ты здесь, я угощу тебя на славу! И не принимай все так близко к сердцу, не огорчай меня! Ешь спокойно, я тебя в обиду не дам. А опьянеешь, заночуешь у нас. — И тетушка Сюэ приказала служанкам: — Подогрейте еще немного вина. Мы с тобой выпьем еще по два кубка, — снова обратилась она к Баоюю, — а потом будем ужинать.
Баоюй повеселел, а мамка Ли сказала служанкам:
— Вы тут присматривайте за ним. А я только переоденусь и сразу вернусь. — Расстроенная, она попросила тетушку Сюэ: — Госпожа, не позволяйте ему пить лишнее…
Не успела мамка Ли уйти, как взрослые служанки улизнули. Остались две девочки — они изо всех сил старались угодить Баоюю.
Вскоре тетушка Сюэ приказала подать ужин, а вино унести. Баоюй без всякого удовольствия съел немного куриного супа с маринованными ростками бамбука и выпил отвар отборного осеннего риса. После ужина Баоюй и Дайюй утолили жажду несколькими чашечками чая. Теперь тетушка Сюэ больше не беспокоилась.
Сюэянь и остальные служанки уже поели и дожидались Дайюй и Баоюя.
Дайюй встала и решительно заявила:
— На сегодня, пожалуй, хватит. — И обратилась к Баоюю: — Пойдем?
Баоюй прищурился и снова поглядел на нее:
— Пойдем!
Они стали прощаться со всеми. Девочка-служанка подала Баоюю широкополую, из красного войлока, шляпу от снега. Баоюй приказал служанке надеть ему шляпу и наклонил голову. Служанка встряхнула шляпу и нахлобучила Баоюю по самые брови.
— Постой, что же ты делаешь! Дура! Поучилась бы у других! Дай-ка я сам!
— Подойди ко мне, я надену! — предложила Дайюй.
Осторожно придерживая маленькую шапочку с красными бархатными кистями на голове Баоюя, Дайюй аккуратно надела шляпу так, чтобы остались видны повязка на лбу, заколка для волос и кисти.
— Теперь можешь надевать плащ! — заявила она, оглядев Баоюя.
Баоюй набросил плащ.
— Подождал бы, пока вернутся твои няни, — заметила тетушка Сюэ.
— Не хватало еще, чтобы я их ждал! — возмутился Баоюй. — Пойдут служанки, и ладно.
Но тетушка Сюэ все же дала им в провожатые еще двух девушек.
Извинившись перед тетушкой Сюэ за доставленные ей хлопоты, Баоюй и Дайюй отправились к матушке Цзя. Та еще не ужинала и очень обрадовалась их приходу. Заметив, что Баоюй захмелел, она велела ему идти к себе отдыхать, а служанкам приказала хорошенько за ним присматривать. Потом вдруг вспомнила о провожатых Баоюя и спросила:
— Что это не видно мамки Ли?
Баоюй и Дайюй побоялись сказать, что она расстроилась и потому ушла, и ответили:
— Она нас проводила, а потом неожиданно отлучилась по каким-то делам.
— Стоит ли о ней спрашивать? — сказал Баоюй. — Не будь ее, я прожил бы по крайней мере на два дня дольше!
Он круто повернулся и, слегка пошатываясь, ушел. В комнате у себя он увидел на столике тушь и кисти.
— Хорош! — принялась упрекать его Цинвэнь. — Велел мне растереть тушь, с утра с жаром взялся за работу, написал три иероглифа, а потом бросил все и ушел! Обманул меня, заставил прождать целый день! Ну-ка, садись и пиши, пока не испишешь всю тушь!
Только сейчас Баоюй вспомнил, что произошло утром, и рассмеялся:
— Где же иероглифы, которые я написал?
— Да он пьян! — ахнула Цинвэнь. — Ведь, уходя во дворец Нинго, ты сам велел мне наклеить их над воротами. Я побоялась, что другие не справятся, и сделала это сама, взобравшись на высокую лестницу. До сих пор руки от мороза как деревянные!
— Подойди ко мне, я их погрею, — улыбнулся Баоюй.
Он взял Цинвэнь за руки, и они стали любоваться иероглифами, приклеенными над входом.
Пришла Дайюй.
— Милая сестрица, — обратился к ней Баоюй, — скажи честно, какой из иероглифов написан искусней?
Дайюй подняла голову, прочла: «Двор Наслаждения пурпуром» — и с улыбкой сказала:
— Все три прекрасно написаны! Неужели это ты написал? Завтра напиши для меня.
— Опять надо мной смеешься! — с обидой произнес Баоюй и спросил: — Где сестра Сижэнь?
Цинвэнь что-то буркнула и кивнула головой в сторону кана. Баоюй обернулся и увидел Сижэнь, она как была в одежде, так и уснула.
— Вот это да! Рано же улеглась спать! — Он засмеялся и снова повернулся к Цинвэнь: — Сегодня во дворце Нинго на завтрак были пирожки из соевого теста. Я вспомнил, что ты их очень любишь, и попросил жену господина Цзя Чжэня прислать несколько штук сюда, будто бы для меня. Ты не видела, где они?
— Лучше не вспоминай об этом! — прервала его Цинвэнь. — Как только пирожки принесли, я сразу поняла, что это для меня. Но есть не хотелось, и я поставила их вон там. Затем пришла мамка Ли, увидела и говорит: «Баоюй, пожалуй, не будет есть. Дай лучше я отнесу их внуку». И велела отнести их к ней домой.
Пока они беседовали, Цяньсюэ подала чай.
— Сестрица Линь, выпей чаю, — сказал Баоюй.
Все расхохотались.
— Барышня Линь Дайюй давно ушла!
Баоюй выпил полчашки и обратился к Цяньсюэ:
— Ты заварила утром чай «кленовая роса», а я сказал, что этот чай надо заваривать три-четыре раза, чтобы у него был настоящий цвет. Зачем же ты заварила новый?
— Тот, что я заварила утром, выпила няня Ли, — объяснила Цяньсюэ.
Баоюй в сердцах швырнул на пол чашку, которую держал в руках; чашка разбилась, осколки со звоном полетели в разные стороны, и брызги чая попали Цяньсюэ на юбку.
— Она такая же служанка, как и ты! — вскочив с места, Баоюй обрушился на Цяньсюэ. — А вы все ходите перед ней на задних лапках! Всего несколько дней кормила меня своим молоком, а теперь так зазналась, что считает себя чуть ли не выше моих предков! Вон ее, вон! Всем только легче станет!
Он заявил, что сейчас же пойдет к матушке Цзя и обо всем доложит.
Сижэнь, которая только притворялась спящей, чтобы подразнить Баоюя, пока разговор шел о всяких пустяках, не подавала голоса, но когда он разбушевался и разбил чашку, поспешно вскочила, чтобы унять его. Тут прибежала служанка от матушки Цзя:
— Что случилось?
— Я наливала чай, поскользнулась и разбила чашку, — ответила Сижэнь.
Затем она принялась урезонивать Баоюя:
— Хочешь выгнать няню Ли — выгони. А заодно и всех нас. Мы не возражаем. По крайней мере, не будешь жаловаться, что у тебя нет хороших служанок!
Услышав это, Баоюй умолк. Сижэнь вместе с остальными служанками уложила его на кан, помогла раздеться. Баоюй что-то говорил, но разобрать было невозможно, язык заплетался, глаза помутнели. Сижэнь сняла с шеи Баоюя «одушевленную яшму», завернула в шелковый платочек и сунула под матрац, чтобы утром не была холодной.
Едва коснувшись головой подушки, Баоюй уснул. Все это время мамка Ли и другие пожилые служанки находились поблизости, но войти не осмеливались и, лишь удостоверившись, что Баоюй уснул, разошлись.
На следующий день, едва Баоюй проснулся, ему доложили:
— Господин Цзя Жун из дворца Нинго привел на поклон Цинь Чжуна.
Баоюй тотчас поспешил навстречу гостю и повел его поклониться матушке Цзя. Красивой внешностью и изящными манерами Цинь Чжун произвел на старушку хорошее впечатление, и она решила, что он достоин учиться вместе с ее любимцем. На радостях матушка Цзя пригласила Цинь Чжуна пить чай и завтракать, после чего велела представить его госпоже Ван и всем остальным. Госпожу Цинь очень любили, и возможно, еще и поэтому ее брат всем так понравился.
Когда настало время прощаться, все наперебой старались выказать Цинь Чжуну внимание. Матушка Цзя подарила ему вышитый кошелек и золотую фигурку бога Куйсина, покровителя наук, в знак того, что Цинь Чжун должен прилежно учиться.
— Ездить из дому на занятия тебе далеко, — сказала она Цинь Чжуну, — особенно в холод или в жару, так что живи лучше у нас. Только смотри, не разлучайся со вторым дядей Баоюем, не перенимай дурных привычек у нерадивых учеников.
Цинь Чжун выслушал матушку Цзя с величайшим почтением, а вернувшись домой, подробно рассказал обо всем отцу.
Цинь Банъе, отец Цинь Чжуна, служил в управлении строительства. Ему уже перевалило за шестьдесят. Овдовел он давно, в молодости своих детей не имел и, когда ему исполнилось пятьдесят, взял из сиротского дома на воспитание мальчика и девочку, но мальчик вскоре умер. Девочку в детстве звали Кээр. Когда же она подросла, ее стали звать Цзяньмэй. Цзяньмэй была стройной, красивой, в меру кокетливой и отличалась мягким характером. Старик приходился дальним родственником семье Цзя, в которую и выдал замуж свою воспитанницу.
Когда Цинь Банъе было пятьдесят три года, у него родился Цинь Чжун. Сейчас мальчику исполнилось двенадцать. Год назад его учитель уехал к себе домой, на юг, и Цинь Чжуну ничего не оставалось, как повторять пройденное. Отец давно хотел пристроить сына в домашнюю школу родственников. А тут как раз Цинь Чжун познакомился с Баоюем, узнал, что домашней школой рода Цзя ведает старый ученый-конфуцианец Цзя Дайжу, и отец обрадовался представившейся возможности. Он надеялся, что сын будет успешно учиться, в будущем добьется известности и сделает карьеру. Одно лишь смущало Цинь Банъе — то, что сын будет постоянно общаться с детьми знатных и богатых родителей. Чтобы не уронить своего достоинства, он не считался ни с какими расходами — ведь речь шла о будущем сына. С большим трудом он собрал двадцать четыре ляна серебра на подарки, которые полагалось поднести при первой встрече, и вместе с Цинь Чжуном отправился к Цзя Дайжу. После этого Баоюй выбрал счастливый день, когда они с Цинь Чжуном должны были отправиться в школу. С той поры и начались в школе скандалы.
Но об этом мы вам расскажем в следующей главе.
Глава девятая
Ли Гуй получает наказ присматривать за избалованным мальчишкой;
Минъянь, рассердившись на сорванцов, учиняет скандал в школе
Цинь Банъе и его сын ждали письма от семьи Цзя с сообщением о начале занятий в школе. Баоюю так не терпелось поскорее встретиться с Цинь Чжуном, что он решил идти в школу через три дня, о чем и не замедлил известить своего друга.
В тот день, едва проснувшись, Баоюй увидел, что Сижэнь, которая уже успела собрать книги, кисти для письма и другие школьные принадлежности, сидит грустная и задумчивая на краю его постели. Когда она стала помогать Баоюю приводить себя в порядок, он спросил:
— Дорогая сестра, почему ты невесела? Неужели думаешь, что из-за школы я всех вас забуду?
— Не говори ерунды! — одернула его Сижэнь. — Ученье — дело хорошее! Кто не учится, напрасно живет на свете. Об одном тебя прошу: во время чтения пусть все твои мысли будут заняты книгой, в свободное время — мыслями о доме. И смотри, не балуйся с мальчишками. Узнает отец, спуску не даст! Учись, но не надрывайся, не то, как говорится, схватишь большой кусок, а не проглотишь. Береги здоровье!
Слушая Сижэнь, Баоюй согласно кивал.
— Твой халат на меху я упаковала и отдала слугам, — продолжала Сижэнь. — Наденешь его, если будет холодно, в школе — не дома, там некому о тебе позаботиться. Грелки для рук и для ног я тоже отправила, требуй, когда понадобятся. Слуги ленивы — не спросишь — они только рады. Так и замерзнуть недолго.
— Не беспокойся, все будет в порядке, — сказал Баоюй. — А вы не скучайте, ходите почаще гулять с сестрицей Линь Дайюй.
Пока они разговаривали, Баоюй оделся, собрался, и Сижэнь стала его торопить: надо было пойти к матушке Цзя, отцу и госпоже Ван.
Поговорив еще с Цинвэнь и Шэюэ, Баоюй наконец отправился к матушке Цзя, выслушал ее наставления, попрощался с госпожой Ван и пошел к отцу.
Цзя Чжэн сидел у себя в кабинете и болтал с молодыми людьми — приживальщиками, когда вошел Баоюй, справился о здоровье и сообщил, что собирается в школу.
Холодная язвительная усмешка скользнула по губам Цзя Чжэна:
— Собираешься в школу? Мне стыдно слышать от тебя эти слова. Лучше бы сказал, что собираешься развлекаться, — было бы вернее! Смотрю я на тебя и думаю: ты оскверняешь пол, на котором стоишь, и дверь, которой касаешься!
— Уж очень вы строги с ним! — рассмеялись гости, вставая. — Если ваш сын проявит усердие в занятиях, то, глядишь, годика через два-три прославится. Не будет же он вести себя как в прежние годы. А ты, братец, не медли, — обратились они к Баоюю, — время близится к завтраку.
И тотчас двое слуг под руки вывели Баоюя.
— Эй, кто там из слуг сопровождает Баоюя? — крикнул Цзя Чжэн.
Снаружи отозвалось сразу несколько голосов, и на пороге появилось не то трое, не то четверо рослых детин: они опустились на колени, справились о здоровье Цзя Чжэна. В одном из них Цзя Чжэн узнал Ли Гуя, сына кормилицы Баоюя, мамки Ли, и обратился к нему:
— Ты давно сопровождаешь Баоюя в школу. Чем он там занимается? Учится озорству и слушает всякие пустые истории? Погодите, доберусь я до вас! Сначала с тебя шкуру спущу, а потом и с моим негодником рассчитаюсь!
Перепуганный Ли Гуй снял шапку, отвесил земной поклон, пробормотал: «Слушаюсь» — и сказал:
— Старший брат Баоюй выучил три раздела из «Шицзина»[124] до какой-то там песни: «Оленей, оленей вдали слышен зов, там лотосов листья и ряска прудов»[125]. Я правду говорю!
Все так и покатились со смеху. Цзя Чжэн тоже не сдержал улыбки и промолвил:
— Он может выучить еще тридцать разделов «Шицзина». Это будет все равно что, «заткнув уши, красть колокол», — толку никакого, один обман! Так что пойди справься о здоровье господина учителя и передай ему от меня: «Толкуя „Шицзин“ и другие древние тексты, не следует рассказывать всякие пустые истории. Прежде всего надо выучить „Четверокнижие“ — это самое важное».
Ли Гуй еще раз произнес: «Слушаюсь» — и, поняв, что разговор окончен, поднялся с колен и вышел.
Баоюй в это время стоял в одиночестве за воротами, слушал затаив дыхание и ждал, когда выйдут слуги, чтобы отправиться в школу.
Ли Гуй отряхнул на себе одежду и сказал Баоюю:
— Слышал, брат? Грозятся с нас шкуру спустить! В других домах провожатые хозяина в почете, а мы вот из-за тебя терпим понапрасну ругань и побои. Хоть бы пожалел нас!
— Не обижайся, дорогой братец, — улыбнулся Баоюй, — я как-нибудь тебя угощу.
— Эх, молодой господин, да разве смеем мы на это надеяться? — со вздохом произнес Ли Гуй. — Слушался бы нас, и то ладно.
Подошли к дому матушки Цзя. Цинь Чжун был уже там и беседовал с ней. Обменявшись приветствиями, мальчики простились со старой госпожой.
Затем Баоюй побежал попрощаться с Дайюй. Она как раз наряжалась перед зеркалом. Узнав, что Баоюй идет в школу, Дайюй с улыбкой сказала:
— Вот и прекрасно! Думаю, на сей раз ты «сломаешь коричную ветку в Лунном дворце»[126]. Проводить тебя я, к сожалению, не могу.
— Подожди, милая сестрица, пока я вернусь с занятий, — сказал Баоюй, — мы вместе поужинаем и приготовим для тебя румяна.
Они поболтали еще немного, и Баоюй собрался уходить.
— Что же ты не идешь попрощаться с сестрой Баочай? — спросила Дайюй.
Баоюй ничего не ответил, лишь засмеялся и вместе с Цинь Чжуном отправился в школу.
Бесплатная домашняя школа находилась неподалеку от дома и была создана основателем рода, прадедом Баоюя. В ней, как уже говорилось выше, учились дети из бедных семей, состоявших в родстве с Цзя. Все члены рода, занимавшие чиновничьи должности, обязаны были вносить деньги на содержание школы. Учителем обычно назначался самый пожилой и добродетельный человек в семье.
Придя в школу, Баоюй и Цинь Чжун познакомились с учениками и тотчас же приступили к занятиям. Они были неразлучны, дружба их крепла день ото дня. Матушка Цзя тоже полюбила Цинь Чжуна, часто оставляла его у себя на несколько дней и относилась к нему как к родному. Зная, что семья Цинь Чжуна не из богатых, матушка Цзя одаривала мальчика одеждой и другими вещами. Таким образом, не прошло и двух месяцев, как Цинь Чжун полностью освоился с жизнью во дворце Жунго.
Баоюй, в отличие от Цинь Чжуна, был необуздан в своих желаниях и требовал, чтобы все его прихоти исполнялись немедленно. И вот однажды, когда на него напала блажь, он потихоньку сказал Цинь Чжуну:
— Мы с тобой одногодки, вместе учимся, какой я тебе дядя! Давай называть друг друга просто братьями.
Цинь Чжун сначала не мог на это решиться, но Баоюй слышать ничего не хотел, упорно звал его братом, и Цинь Чжуну в конце концов пришлось согласиться.
Дети, учившиеся в школе, принадлежали, как известно, к одному роду, но недаром говорится: «У дракона девять сыновей и все разные». Попадались среди «драконов» и «змеи».
Все в школе сразу заметили, что Цинь Чжун стыдливый и робкий, как девушка, краснеет от смущения, стоит к нему обратиться, и такой же мягкий, податливый и отзывчивый, как Баоюй. Баоюй к тому же любил вести заумные речи. Мальчики были очень дружны, и соученики стали шептаться о них, злословить, распускать всякие нелепые слухи и в школе, и за ее стенами.
Сюэ Пань, поселившись в доме госпожи Ван, вскоре разузнал о существовании домашней школы, и у него вспыхнула «страсть Лун Яна» [127]. Он заявил, что хочет учиться, однако на деле «три дня ловил рыбу, два дня сушил сети», посылал подарки учителю Цзя Дайжу, никаких успехов в учебе не делал и помышлял лишь о том, как завязать дружбу с мальчиками.
Нашлись ученики, которые, соблазнившись деньгами и угощениями Сюэ Паня, поддались на обман и попались в его сети. О двух из них никто ничего не знал, ни чьи они родственники, ни каково их настоящее имя; поскольку они были красивы и близки с Сюэ Панем, одному дали прозвище Сянлянь — Сладостная нежность, другому — Юйай — Яшмовая любовь. Хотя у мальчиков при виде их, как говорится, слюнки текли и появлялось «преступное» желание, никто не осмеливался их трогать из страха перед Сюэ Панем.
Баоюю и Цинь Чжуну тоже очень нравились эти мальчики, но, как и остальные, они боялись Сюэ Паня и держались от них подальше. Сянлянь и Юйай, в свою очередь, питали дружескую симпатию к Баоюю и Цинь Чжуну. Но пока эта симпатия никак не проявлялась.
Ежедневно, приходя в школу, все четверо мальчиков следили за каждым движением друг друга, перебрасывались загадками, говорили намеками, чтобы остальным было непонятно. Но нашлись хитрецы, которые это подметили, и стали у них за спиной строить рожи, многозначительно покашливать. И так изо дня в день.
Однажды учителю понадобилось отлучиться по делам. Он велел ученикам сочинить к следующему дню парное выражение из семи слов в строке и ушел домой, оставив следить за порядком своего старшего внука Цзя Шуя.
В этот день Сюэ Пань не явился на утреннюю перекличку в школе. Воспользовавшись случаем, Цинь Чжун перемигнулся с Сянлянем, и они, якобы по малой нужде, вышли во внутренний дворик. Первым заговорил Цинь Чжун:
— Тебя дома спрашивали, с кем ты дружишь?
Не успел он спросить, как за его спиной кто-то нарочито громко кашлянул. Мальчики испуганно обернулись и увидели Цзинь Жуна, соученика.
Сянлянь, вспыльчивый по характеру, вдруг смутился и с досадой проговорил:
— Чего кашляешь? Поговорить нельзя?
— Если вам можно говорить, почему мне нельзя кашлять? — вызывающе ответил Цзинь Жун. — Мне просто интересно, чем это вы здесь занимаетесь? Ведь я вас поймал с поличным! Попробуйте отпереться! Не примете в компанию, всем расскажу!
— А что мы такого сделали? — покраснев от волнения, в один голос спросили Цинь Чжун и Сянлянь.
— Я видел, что вы делали! — рассмеялся Цзинь Жун, захлопал в ладоши и крикнул: — Давайте выкуп!
Возмущенные Сянлянь и Цинь Чжун побежали жаловаться Цзя Жую, что их безо всякой причины обижают.
Но Цзя Жуй, человек бессовестный, заботился лишь о собственной выгоде. Он всегда требовал, чтобы ученики его угощали, и во всем потакал Сюэ Паню в надежде на подачки, старался снискать его расположение. Сюэ Пань же отличался крайним непостоянством: сегодня ему нравилось одно, завтра — другое, в последнее время у него завелись новые друзья, и он утратил интерес к Сянляню и Юйаю, так же как в свое время к Цзинь Жуну. Цзя Жую это было все равно, но Сянляня и Юйая он возненавидел за то, что они не помогли ему завоевать благосклонность Сюэ Паня. Не один Цзя Жуй их ненавидел. Их недолюбливали Цзинь Жун и еще некоторые ученики. Поэтому, когда мальчики пришли жаловаться на Цзинь Жуна, Цзя Жуй, не смея прикрикнуть на Цинь Чжуна, отыгрался на Сянляне, заявив, что тот всегда лезет не в свои дела, и вдобавок обругал его. Цинь Чжун был возмущен. Так мальчики ни с чем вернулись на свои места. Цзинь Жун торжествовал, покачивал головой, прищелкивал языком, болтал всякую чепуху. Сидевший неподалеку от него Юйай слышал все, что тот говорил, и, не утерпев, принялся его стыдить.
— Я только что собственными глазами видел, как они целовались и гладили друг друга по заднему месту! — нагло заявил Цзинь Жун. — Они это уже давно задумали, а сейчас договаривались о подробностях.
Он так увлекся, что стал говорить непристойности, ни на кого не обращая внимания. Тут один из учеников рассердился. И кто бы вы думали? Цзя Цян!
Цзя Цян, шестнадцатилетний юноша, был правнуком Нинго-гуна по прямой линии. Оставшись круглым сиротой, он с самого детства воспитывался в доме Цзя Чжэня и отличался манерами еще более утонченными, чем Цзя Жун, родной сын Цзя Чжэня. С Цзя Жуном его связывала тесная дружба.
Во дворце Нинго жили самые разнообразные по характеру и склонностям люди, и обиженные слуги и служанки не упускали случая о них позлословить, не стесняясь в выражениях. Опасаясь, как бы и о Цзя Цяне не пошла дурная слава, Цзя Чжэнь поселил его в отдельном доме и приказал обзавестись семьей.
Цзя Цян был умный, понятливый юноша приятной наружности. Школу он посещал лишь для отвода глаз, на самом же деле увлекался петушиными боями да собачьими бегами, любовался цветами и ивами. Никто не смел ему перечить, ведь он пользовался расположением Цзя Чжэня и был другом Цзя Жуна! Видя несправедливость, Цзя Цян хотел было вмешаться, но потом передумал:
«Цзинь Жун и Цзя Жуй — друзья моего дяди Сюэ Паня, да и я с ним в добрых отношениях. Вмешаюсь — они пожалуются Сюэ Паню, и это может повредить нашей дружбе! Промолчу — пойдут сплетни. Надо как-то схитрить!»
Он сделал вид, что направляется во двор по малой нужде, а сам незаметно подозвал Минъяня, слугу Баоюя, и сказал ему несколько слов.
Минъянь, любимец Баоюя, молодой и неопытный в житейских делах, услыхав, что Цзинь Жун обидел Цинь Чжуна и что в это дело замешан и его господин, решил проучить обидчика. Тем более что получил поддержку Цзя Цяня.
Минъянь вообще никогда никому не давал спуску. Он нашел Цзинь Жуна и, забыв, что сам он слуга, а тот господин, набросился на него:
— Эй, Цзинь Жун! Ну и сволочь же ты!
Услышав это, Цзя Цян топнул ногой, поправил платье и произнес:
— Мне пора!
Цзя Жую он сказал, что должен отлучиться по делам, и тот не посмел его задерживать.
Минъянь между тем схватил Цзинь Жуна за руку и угрожающе спросил:
— Что тебе за дело до наших задниц? Ведь мы твоего папашу не трогаем, вот и молчи! А то выходи, если ты такой храбрый, померяемся силами!
Ученики оторопели и испуганно таращили глаза.