— Моего родственника? — улыбнулся Цзя Юйцунь. — Но у меня в столице нет родственников.

— Зато есть однофамильцы. А однофамильцы все принадлежат к одному роду! Разве не так?

— Какой же род вы имеете в виду?

— Род Цзя из дворца Жунго, — ответил Лэн Цзысин. — Уж не считаете ли вы для себя зазорным иметь такую родню?

— Ах, вот вы о ком! — вскричал Цзя Юйцунь. — В таком случае род наш весьма многочислен. Отпрыски рода Цзя появились еще при Цзя Фу, во времена Восточной Хань[28], и расселились по всем провинциям. Как же теперь установить, кто кому и каким родственником приходится? Ведь род Жунго и в самом деле принадлежит к той же ветви, что и наш. Но он так возвысился, что нам даже неудобно напоминать об этом родстве. Мы постоянно чувствуем отчуждение.

— Зря вы так говорите, почтенный учитель! — вздохнул Лэн Цзысин. — Род Жунго, как и род Нинго, постепенно оскудевает.

— Почему же оскудевают? — удивился Цзя Юйцунь. — Ведь еще недавно они были многочисленны и сильны!

— История эта, право же, длинная, — отвечал Лэн Цзысин.

— В прошлом году, — продолжал Цзя Юйцунь, — по пути к историческим памятникам эпохи Шести династий[29] я проезжал через Цзиньлин и побывал в Шитоучэне, где расположены эти дворцы. Они стоят рядом и занимают чуть ли не половину улицы: дворец Нинго — восточную сторону, дворец Жунго — западную. У главных ворот действительно было безлюдно. Но за каменной оградой по-прежнему высились парадные залы, роскошные гостиные, палаты и башни, а в саду все так же пышно зеленели деревья, громоздились искусственные горки. Ничто не напоминало о разорении и упадке.

— Удивляюсь, как это вы, опытный чиновник, ничего не заметили! — воскликнул с усмешкой Лэн Цзысин. — Еще древние говорили: «Сороконожка и мертвая стоит на ногах». Прежней роскоши в этих дворцах уже нет, но обитатели их живут не так, как простые чиновники. Людей у них прибавляется, дел невпроворот, господа и слуги по-прежнему в почете, а хозяйство в запустении, расточительство достигло предела, экономить никто не желает. Слава пока не померкла, но в кармане давно уже пусто. Но и это бы еще ладно! Гораздо страшнее, что потомки в этой семье от поколения к поколению становятся все хуже и хуже — вырождаются!

— Неужели в этих высокопоставленных семьях пренебрегают воспитанием детей? — усомнился Цзя Юйцунь. — Не знаю, как остальные ветви рода Цзя, но семьи Нинго и Жунго, казалось мне, в этом смысле всегда служили примером. Как же могло такое случиться?

— Но именно об этих двух семьях и идет речь, — вздохнул Лэн Цзысин. — Сейчас я вам все расскажу. Нинго-гун[30] и Жунго-гун — единоутробные братья. Нинго-гун, старший, имел двух сыновей. После его смерти должность перешла по наследству к старшему — Цзя Дайхуа, а у того тоже было двое сыновей. Старший, Цзя Фу, умер не то восьми, не то десяти лет. Поэтому титул и должность отца унаследовал младший, Цзя Цзин. Так вот, этот Цзя Цзин стал почитателем даосов, плавит киноварь, прокаливает ртуть, пытается найти эликсир бессмертия, и ничто больше его не интересует в мире. Счастье еще, что в бытность его молодым у него родился сын — Цзя Чжэнь, и Цзя Цзин, которым владела единственная мечта — стать бессмертным, передал ему свою должность, а сам свел знакомство с даосами и все время проводит с ними за пределами города. У Цзя Чжэня тоже есть сын — Цзя Жун, в нынешнем году ему минуло шестнадцать лет. Цзя Цзин делами не интересуется, а Цзя Чжэню заниматься ими недосуг — на уме у него одни развлечения. Он перевернул вверх дном весь дворец Нинго, и никто не смеет его одернуть. А теперь послушайте о дворце Жунго: именно здесь и случилась странная история, о которой я только что упомянул. После смерти Жунго-гуна должность его по наследству перешла к старшему сыну Цзя Дайшаню, который в свое время женился на девушке из знатного цзиньлинского рода Шихоу. Она родила ему двух сыновей, старшего — Цзя Шэ и младшего — Цзя Чжэна. Цзя Дайшаня давно нет в живых, и жена его вдовствует. Должность унаследовал старший сын Цзя Шэ, человек весьма заурядный, к тому же равнодушный к хозяйственным делам. Лишь один из сыновей Цзя Дайшаня — Цзя Чжэн — с детства отличался честностью и прямотой, любил науки, и отец, не чаявший в нем души, мечтал, чтобы он сдал государственные экзамены и получил должность. Перед смертью Цзя Дайшань написал прошение императору, и государь, всегда милостиво относившийся к своему преданному слуге, повелел ему передать титул и должность старшему сыну, а младшего немедленно представить ему. Так Цзя Чжэн получил должность лана[31]. Его жена — урожденная Ван — родила ему сына Цзя Чжу, который четырнадцати лет поступил в школу и вскоре женился. У него родился мальчик, а сам он заболел и умер, не дожив и до двадцати лет. Спустя некоторое время госпожа Ван родила дочь, — ребенок появился на свет в первый день Нового года, весьма примечательно. А еще лет через десять у нее родился сын. И представьте, появился на свет с яшмой во рту. Яшма эта излучала радужное сияние, а на поверхности виднелись следы иероглифов. Ну, скажите, разве это не удивительно?

— Просто непостижимо, — улыбнулся Цзя Юйцунь. — У этого мальчика, я полагаю, необыкновенная судьба.

— Так все говорят, — отвечал Лэн Цзысин, — и потому бабушка холит его и лелеет. Когда мальчику исполнился год, господин Цзя Чжэн решил узнать, каковы наклонности у ребенка, и разложил перед ним множество всяких предметов. Против ожиданий мальчик схватил белила, румяна, шпильки и кольца и принялся ими играть. Господин Чжэн был разочарован: значит, сын будет увлекаться вином и женщинами. С тех пор отец его невзлюбил. Только бабушка без ума от внука. Сейчас мальчику десять лет, он избалован, однако умен и развит не по годам — едва ли найдется один такой на сотню его сверстников. И рассуждения у него необычные. «Женщины, — говорит он, — созданы из воды, мужчины — из грязи. При виде женщин я испытываю блаженство и радость, а при виде мужчин — тошноту, такое они распространяют зловоние». Право, забавно! Наверняка вырастет отчаянным повесой!

— Вряд ли, — возразил Цзя Юйцунь, и лицо его приняло суровое выражение. — Жаль, что вы не знаете историю появления на свет этого мальчика! Видимо, господин Цзя Чжэн в одном из своих прежних воплощений был незаслуженно причислен к распутникам. Но понять это может лишь тот, кто прочел много книг и не щадил сил своих, стремясь постичь сущность вещей, познать истину и смысл жизни.

Цзя Юйцунь говорил так серьезно, что Лэн Цзысин весь обратился в слух и попросил разъяснить ему сказанное.

— Рожденные Небом и Землей люди, — начал Цзя Юйцунь, — мало чем отличаются друг от друга, за исключением, разумеется, тех, кто прославился великой гуманностью или страшными злодеяниями. Люди гуманные рождаются по воле доброй судьбы, чтобы установить в мире порядок. Злодеи — по велению рока, чтобы принести миру бедствия. Яо[32], Шунь, Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван, У-ван, Чжоу-гун, Шао-гун, Кун-цзы, Мэн-цзы[33], Дун Чжуншу, Хань Юй, Чжоу Дуньи, Чэн Хао, Чжу Си, Чжан Цзай — родились по воле доброй судьбы; Чи-ю, Гунгун, Цзе-ван, Чжоу-ван, Цинь Шихуан, Ван Ман, Цао Цао, Хуань Вэнь, Ань Лушань, Цинь Гуй — по велению рока. Люди гуманные устанавливали в Поднебесной порядок, злодеи сеяли смуту. Людям гуманным свойственны чистота и разум — проявление доброго начала Вселенной. Злодеям — жестокость и коварство — проявление злого начала Вселенной. Ныне, во времена великого счастья и благоденствия, покоя и мира, дух Чистоты и Разума витает повсюду — и в императорском дворце, и в отдаленных уголках страны. Он превращается то в сладкую росу, то в ласковый ветерок, распространяясь по всему миру. Яркое солнце загнало дух Зла и Коварства в глубокие рвы и расселины скал. А ветер и облака не дают ему вырваться на свободу, даже струйке его, тонкой, как шелковинка. Чистота и Разум стоят на пути у Зла и Коварства, Зло и Коварство стремятся всячески навредить Чистоте и Разуму. Чистота и Разум, Коварство и Зло — между ними извечная борьба, в которой они не могут уничтожить друг друга, как Ветер и Вода, Гром и Молния. Если струйка зла, вырвавшись на свободу, поселится в каком-нибудь человеке во время его рождения, не станет он ни добродетельным, ни злодеем. Но ум и способности возьмут верх над лживостью и коварством. Рожденный в знатной и богатой семье, он скорее всего вырастет распутником; в семье образованной, но обедневшей — пойдет в отшельники и со временем прославится. Даже в самой несчастной, нищей семье он добьется известности, став актером или гетерой, но никогда не опустится до того, чтобы наняться рассыльным или слугой и угождать какому-нибудь пошлому тупице. С древних времен сохранилось много тому примеров: Сюй Ю[34], Тао Цянь, Юань Цзи, Цзи Кан, Лю Лин, Ван Даньчжи и Се Ань, Гу Хутоу, чэньский Хоучжу, танский Мин-хуан, сунский Хуэй-цзун, Лю Тинчжи, Вэнь Фэйцин, Ми Наньгун, Ши Маньцин, Лю Цицин, Цинь Шаою, а также Ни Юньлинь, Тан Боху, Чжу Чжишань, Ли Гуанянь, Хуан Фаньчо, Цзин Синьмо, Чжо Вэньцзюнь, Хун Фу, Сюэ Тао, Цуй Ин, Чао Юнь. Все они уроженцы разных мест, но закон жизни для всех один.

— Вы хотите сказать, что удача делает князем, а неудача — разбойником? — спросил Лэн Цзысин.

— Совершенно верно, — отвечал Цзя Юйцунь. — Вы ведь не знаете, что после того, как меня уволили от должности, целых два года я странствовал по разным провинциям и каких только детей не видел! Но в общем все они делятся на две категории, я вам о них говорил. К одной из них и относится мальчик, рожденный с яшмой во рту. Кстати, знаком ли вам господин Чжэнь из Цзиньлиня, начальник провинциальной палаты Благотворительности?

— Еще бы! — воскликнул Лэн Цзысин. — Ведь семья Чжэнь состоит в близком родстве с семьей Цзя и тесно с нею связана. Мне и то не раз приходилось иметь с ними дело.

Цзя Юйцунь улыбнулся и продолжал:

— Так вот, в прошлом году в Цзиньлине меня рекомендовали учителем в семью Чжэнь. Богатство и знатность не мешают ей придерживаться весьма строгих нравов, и более подходящего места я не смог бы найти. Хотя заниматься с мальчиком, еще не знающим грамоты, гораздо труднее, нежели со взрослым, выдержавшим экзамены. Меня всегда забавляло, когда он говорил: «Если бы вместе со мной занимались девочки, я лучше запоминал бы иероглифы и понимал ваши объяснения, а то ведь останусь на всю жизнь глупым и неученым». Сопровождавших его слуг он поучал: «Слово „девочка“ — самое чистое и святое. Перед девочками я благоговею больше, чем перед сказочными животными и редкостными птицами, чудесными цветами и необыкновенными травами. И вам, сквернословам, запрещаю произносить это слово без надобности. Запомните! А появится надобность, прежде чем произнести, прополощите рот чистой водой или ароматным чаем! Дерзнувшему нарушить мой приказ я выбью зубы и выколю глаза!» Он был жесток и бесчеловечен до предела, но стоило ему, вернувшись с занятий, увидеть девочек, как он преображался, становился ласковым и покорным, остроумным, изящным. Отец его наказывал, бил палкой — ничего не помогало. Когда становилось особенно больно, мальчик громко кричал: «сестрицы», «сестрички». Девочки над ним насмехались: «Ну что ты зовешь нас? Думаешь, мы вступимся за тебя? Постыдился бы». — «А мне от этого легче становится, — отвечал мальчик. — Слово „сестрички“ — мое тайное средство от боли». Ну не забавно ли? Бабушка после каждого наказания ругала сына, да и мне доставалось. В общем, пришлось отказаться от места. Такие дети не дорожат наследием предков, не слушаются ни учителей, ни друзей. А сестры у этого мальчика замечательные, редко встретишь таких!

— В семье Цзя тоже три девушки, — заметил Лэн Цзысин. — Юаньчунь, старшую дочь господина Цзя Чжэна, за мудрость и благочестие, добродетели и таланты взяли в императорский дворец. Еще есть Инчунь — дочь господина Цзя Шэ и его наложницы, Таньчунь — дочь господина Цзя Чжэна и его наложницы, а четвертая девушка, Сичунь, родная сестра господина Цзя Чжэна из дворца Нинго. Старая госпожа Цзя души в них не чает, внучки живут и учатся у нее в доме, все их хвалят.

— Весьма любопытно, что в семье Чжэнь, в отличие от других семей, принято называть девочек так же, как и мальчиков, пышными именами, — продолжал Цзя Юйцунь. — Например, «Чунь» — Весна, «Хун» — Красная, «Сян» — Благоуханная, «Юй» — Яшма. Не понимаю только, как это могло войти в обычай в семье Цзя!

— Вы не совсем правы, — возразил Лэн Цзысин. — Старшая барышня в семье Цзя родилась в первый день Нового года, то есть в начале весны, потому ее и назвали Юаньчунь — Начало весны. А потом уже слово «чунь» вошло в имена остальных дочерей. В предыдущем поколении часть имени могла быть и у мальчиков и у девочек одинаковой. А жену вашего хозяина господина Линя — родную сестру гунов Цзя Шэ и Цзя Чжэна — дома называют Цзя Минь. Можете это проверить, возвратясь домой.

— Совершенно верно! — рассмеялся Цзя Юйцунь, хлопнув ладонью по столу. — У меня есть ученица, зовут ее Дайюй. Я не раз с удивлением замечал, что иероглиф «минь» она произносит как «ми», а при написании сокращает в нем одну-две черты. Теперь все понятно. Вполне естественно, что речь и манеры моей ученицы совсем не такие, как у других девочек! Значит, как я и полагал, мать ее из знатного рода. Это видно по дочери. Раз она принадлежит к роду Жунго, то тут все ясно. К сожалению, мать девочки в прошлом месяце скончалась.

— Ведь это самая младшая из трех сестер старшего поколения! — сокрушенно вздохнул Лэн Цзысин. — Так рано умерла. Интересно, кому достанутся в жены сестры младшего поколения?

— Да, интересно, — согласился Цзя Юйцунь. — А есть у них в семье еще мальчики, кроме сына господина Цзя Чжэна, родившегося с яшмой во рту, и малолетнего внука? Есть ли сын у Цзя Шэ?

— После Баоюя наложница господина Цзя Чжэна родила ему еще одного сына, — сказал Лэн Цзысин, — но о нем мне ничего не известно. Итак, у господина Цзя Чжэна сейчас два сына и один внук, а что будет дальше, кто знает? У Цзя Шэ тоже есть сын по имени Цзя Лянь. Ему двадцать лет. Четвертый год он женат на Ван Сифэн — племяннице жены господина Цзя Чжэна. Этот Цзя Лянь купил себе должность, но служебными делами не интересуется, живет в доме господина Цзя Чжэна и помогает ему по хозяйству. Все в доме от мала до велика восхищаются его женой, и Цзя Ляню пришлось уступить ей первенство. Жена его красива, бойка на язык, ловка и находчива, не всякий мужчина с ней сравнится.

— Это еще раз подтверждает мою правоту, — улыбнулся Цзя Юйцунь, выслушав Лэн Цзысина. — Уверен, что люди, о которых у нас с вами шла речь, явились в мир либо по воле доброй Судьбы, либо по велению злого Рока.

— Пусть добрые будут добрыми, а злые — злыми, — произнес Лэн Цзысин, — не нам об этом судить. Давайте лучше выпьем вина!

— Я уже выпил несколько чарок, пока мы беседовали, — ответил Цзя Юйцунь.

— Ничего удивительного, — засмеялся Лэн Цзысин. — Когда болтаешь о чужих делах, вино пьется особенно легко. Но почему бы не выпить еще?

— Поздно уже, как бы не заперли городские ворота, — проговорил Цзя Юйцунь, взглянув в окно. — Мы можем продолжить разговор по дороге в город.

Они встали, расплатились. Но едва собрались уходить, как позади раздался возглас:

— Брат Юйцунь! Поздравляю. Я пришел сообщить тебе радостную весть.

Цзя Юйцунь обернулся…

Если хотите узнать, кого он увидел, прочтите следующую главу.