Как и всякий уважающий себя француз, любитель философии и изящной словесности, господин префект не мог не знать имени Сведенборга, этого странного фантазера и одновременно крупнейшего ученого. Но здесь сведения нашего интеллектуала о Швеции исчерпывались…

В передней господина Синтеза находился один из его телохранителей. Однако оказался он вовсе не негром, как сообщалось о том в рапорте агента номер 27 и в гостиничном списке, а бхилем из Индустана.

Ошибка, кстати говоря, простительная для тех, кто не изучал антропологию [42], ибо этот индус с кожей цвета сажи, грубыми чертами лица и почти плоским носом свободно мог сойти за негра, если бы не его длинные прямые гладкие волосы и густая борода.

При виде незнакомца, приближающегося в сопровождении гостиничного слуги, он вскочил, как на пружине, и стал в дверях, лопоча что-то на языке, непонятном префекту. Пришедший достал из кармана визитную карточку, протянул ее слуге, отчеканив:

— К господину Синтезу!

Индус издал нечто похожее на ворчанье, открыл дверь и скрылся за ней для того, чтобы почти тотчас же вернуться. Однако столь краткое отсутствие круто изменило отношение к гостю, — словно по волшебству высокомерие и враждебность сменились почти любезным видом. Округло взмахнув руками над головой и почтительно кланяясь, индус знаком пригласил префекта следовать за собой.

Пройдя две комнаты, расположенные анфиладой [43], они вступили в роскошно обставленную гостиную, наскоро переделанную в кабинет. Индус тотчас же вернулся обратно на свой пост. И тут префект заметил неподвижно сидящего на тростниковом [44] с очень длинными ножками стуле высокого старика со спокойным, слегка задумчивым взглядом, который одновременно и очаровывал, и странным образом будоражил.

Старик чуть приподнялся, наклоном головы ответил на церемонное приветствие гостя, приветливым жестом пригласил его садиться и. снова неподвижно застыл. В ответ на это молчание, очень похожее на вопрос, префект полиции счел уместным начать с извинений за свой сугубо официальный визит и повторить то, что обычно говорят люди, явившиеся без приглашения и тем самым нарушившие светские приличия. Рассыпаясь мелким бесом, как адвокат, для которого словоблудие стало уже не просто привычкой, а внутренней потребностью, префект исподтишка разглядывал загадочную персону, столь живо интересующую его последнее время.

Сидящий перед ним человек не только полностью соответствовал созданному воображением префекта образу, но даже в чем-то превосходил его. По-настоящему выразительное лицо старика напоминало посмертную маску великого Дарвина [45], в последнее время часто мелькавшую на страницах иллюстрированных журналов, — тот же огромный лоб мечтателя, монументальный свод, если можно так выразиться, удваивающий мыслительную мощь черепной коробки; черные глубоко посаженные глаза, прикрытые широкими полуопущенными, но едва тронутыми увяданием веками, напоминали шары из вороненой стали [46], блеск которых не пригасили ни длительные бессонницы, ни неусыпные труды, ни прожитые лета.

Безукоризненная по форме, правда, несколько двусмысленная вступительная речь префекта полиции вызвала на губах господина Синтеза легкую улыбку, что позволило пришельцу с удивлением убедиться, — рот старика, как и рот Виктора Гюго [47], полон ровных, совершенно целых зубов, ни один из которых не был обязан протезисту своим появлением на свет.

Такая по-юношески здоровая челюсть должна была бы служить для господина Синтеза, как служила в свое время нашему бессмертному поэту, предметом тщеславия и поводом для кокетства. Кокетства, кстати говоря, вполне оправданного, ибо в пожилых людях нет ничего более привлекательного, нежели органы, сохранившиеся вопреки времени и позволяющие нам при виде восьмидесятилетнего старца не думать о разрушении.

Однако улыбка господина Синтеза тут же погасла. Он погладил — казалось, ему свойственно это движение — заостренную бородку, обнаружив очень маленькую, смуглую, волосатую руку с узловатыми, необычайно тонкими пальцами, и наконец медленно промолвил глубоким, но звучным, приятного тембра голосом без малейшего иностранного акцента:

— Ваш визит ничуть не оскорбителен для меня, его также трудно назвать и обременительным. А вот если бы вы прислали ко мне кого-нибудь из своих подчиненных и если бы тот переусердствовал или оказался недотепой, я вынужден был бы выдворить его вон с помощью моих индусов Апаво и Вирамы.

— Вашим телохранителям цены нет…

— Они неподкупны и преграждают путь парижскому нескромному любопытству. Я живу, как вам уже известно, очень замкнуто, поскольку главнейший и единственный смысл моего существования — работа, требующая полного уединения.

Неудивительно, что, с одной стороны, затворничество, к которому я стремлюсь и которого всей душой желаю, а с другой стороны, осуществляемые в данное время приготовления к экспедиции создали мне репутацию оригинала [48]. Это никоим образом не стану перед вами отрицать.

«А-а, вот и добрались до дела!» — подумал префект, обрадованный благоприятным оборотом разговора.

— Должно быть, про меня ходят странные слухи? — продолжал господин Синтез.

— Действительно весьма странные…

— И эти россказни полны преувеличений?

— Они изобилуют нелепостями…

— Поэтому вы решили, что наша с вами беседа, быть может, рассеет уже наверняка сложившееся у вас предубеждение? Полноте, не возражайте! Хоть мне и безразлично мнение и суждения о себе своих современников, я прекрасно понимаю, что некоторые особенности моего образа жизни должны встревожить всегда недоверчивые и подозрительные власти. Это совершенно естественно! Будучи гостем другой страны, я подчиняюсь ее законам, правилам и традициям, обязательным как для ее граждан, так и для чужеземцев. В силу этого я сделаю все от меня зависящее, чтобы исчерпывающим образом удовлетворить ваше любопытство.

Вы желаете знать, кто я такой? Старый студент, пытающийся вот уже на протяжении семидесяти лет выведать у природы ее секреты. Откуда я? Можно сказать — отовсюду, ибо нет такого отдаленнейшего закоулка на земном шаре, где бы мне не пришлось побывать. Куда я направляюсь? Об этом вы скоро узнаете. Но вам, наверное, желательно получить сведения о моей особе как о гражданине? Будучи законопослушным путешественником, хочу предъявить вам, как предъявляют удостоверение жандарму, все свои документы. Вы только гляньте — их у меня изрядная коллекция! Бумаг при мне достаточно.

Вот свидетельство о рождении, подтверждающее, что родился я 4 октября 1802 года в Стокгольме от состоящих в законном браке отца Жакоба Синтеза и матери, урожденной Кристины Зорн. Вот перед вами недурная подборка почти двухсот дипломов на всех языках мира, присужденных вашему покорному слуге различными научными обществами. Мне пришла в голову мысль их переплести, и теперь они образуют собой весьма оригинальный том.

Эти дворянские грамоты [49], снабженные сургучными печатями, удостоверяют мое звание дворянина уже и не припомню какого количества стран. Во всяком случае, я являюсь английским баронетом [50], графом Священной Римской империи [51], герцогом чего-то, заканчивающегося на -берг в Германии, принцем датским, гражданином Соединенных Штатов, гражданином республики Швейцария и т. д., и т. д.

Некоторые коронованные особы удостоили меня своей дружбы. Вот их письма, адресованные вашему покорному слуге. Не угодно ли узнать, с какими словами обращались ко мне король Голландии, престарелый германский император, обходительный и высокообразованный властитель Бразилии, монархи Австрии и Италии? Тогда ознакомьтесь с подшивкой, она представляет некоторый интерес.

Можно расспросить также и мертвых. Расшифруйте эти мелкие каракули, нацарапанные покойным российским самодержцем Николаем, человеком, кстати говоря, довольно суровым — уж он-то не жаловал ученых! Или необычные резкие буквы, начертанные Бернадоттом [52], тоже дарившего меня своей дружбой…

А вот на моем письменном столе лежит совсем уж современный документ — всего-навсего чек на сто миллионов, подписанный господами Ротшильдами. Это мне на карманные расходы.

— На карманные расходы?! — ахнул, отшатнувшись, префект.

— Конечно. В Английском банке у меня пятьсот миллионов, столько же в банке Франции и почти вдвое больше в Америке. Я мог бы в короткое время, если бы мне вдруг в голову пришла такая фантазия, потратить два миллиарда. И это далеко не все, чем я владею, у меня существуют и другие способы сколотить деньжат. Но если желаете, продолжим далее обзор моих справок.

Взгляните вот сюда… Как вам этот комплект цветных пустяков? Не правда ли, они похожи на коллекцию бабочек, собранных энтомологом?

Со все растущим удивлением префект стал рассматривать причудливую чешую, образованную всевозможными орденами самых разных форм и отчеканенных в самых разных странах; здесь были розетки [53], ордена на цепочках, наивысшие знаки рыцарского достоинства, кресты, звезды — все это сверкало и переливалось россыпями драгоценных камней.

— Излишне говорить, — продолжал господин Синтез все так же официально, — что я не придаю ни малейшего значения безделушкам такого рода. Для меня не имеют ценности даже украшающие их камешки. Я ни у кого не выпрашивал наград, мне вручали их по собственной инициативе, а храню я и эти ордена, и эти дипломы, образующие второй том форматом ин-фолио [54], только из вежливости. Какая, в сущности, разница — быть командором, кавалером или простым рыцарем Большого креста или Большого орла, того или иного ордена? [55] К тому же последние лет двадцать мне их почти и не вручают по той веской причине, что они едва ли не все уже у меня имеются. Кстати, забыл сообщить, что все эти ювелирные побрякушки имеют одну оригинальную особенность — они украшены сделанными мною драгоценными камнями.

— Как?! — завопил префект, чье удивление возрастало с каждой минутой. — Вам действительно известен секрет изготовления драгоценных камней?! Значит, то, что о вас рассказывают, — правда?!

— Все это подлинная правда, месье. Вы слышите — все! Кстати сказать, недурная работа делать бриллианты. Многие ваши соотечественники тоже пытались добиться такого результата. Во всяком случае, до уровня мельчайших кристаллов они добрались. Хвати у них терпения — и успех был бы обеспечен, еще немного, и они смогли бы получить образцы желаемого размера.

Итак, как вы сами понимаете, если бы я решил наводнить рынок бриллиантами, то уже на следующий день это было бы сделано. Но зачем опошлять доброкачественный товар, для чего разорять процветающую ветвь промышленности и пускать по миру торговцев и мастеровых — тех, кто благодаря алмазу может честно зарабатывать свой кусок хлеба? Потому-то я и оберегаю свою тайну. Вот, взгляните еще на эти образцы, — продолжал господин Синтез, зачерпывая из бронзовых чаш пригоршни белых, черных, светло-желтых бриллиантов, смешанных с рубинами.

— Значит, это правда, — пролепетал гость, борясь с охватившим его волнением. — Неужели такое возможно на самом деле?..

— А вы в этом сомневались? — Хозяин слегка нахмурился. — Разве я похож на мистификатора?! [56] Не довольно ли с вас предъявленных мною доказательств?

Повторяю вам, что все это чепуха, мелочи, тина, оседающая на дне потока. Главное — мой гигантский план, венец моих стремлений, единственное оправдание всей моей жизни. Что может сравниться с таким замыслом, с такой целью?.. — И резко, без перехода, добавил: — Скажите, как вы думаете, есть ли что-либо невозможное для науки?

— Клянусь честью, в наш век пара, электричества, телефона, фонографа [57], аэростатов, дирижаблей я начинаю думать, что наука способна осуществить решительно все!

— Правильно. В то же время, отдавая должное усилиям ученых, приветствуя их успехи, я констатирую, что сами по себе все осуществленные на сегодняшний день открытия приложимы лишь к нашему земному шару.

— Неужели этого недостаточно?!

— Конечно же нет. Лично я целюсь выше и куда как дальше. Вот, между прочим, пример; не хотелось бы вам, префекту полиции, человеку, призванному знать поступки ваших современников и факты их жизни, быть в курсе того, что происходит на звездах, в нашей планетарной Вселенной?

— Разумеется, хотелось бы. Даже не говоря о профессиональном интересе, я был бы просто по-человечески счастлив узнать сокровенные тайны вращающихся вокруг Солнца планет.

— Тем лучше. Если вы располагаете временем, я опишу вам в нескольких словах мой проект сообщения между Землей и Марсом. Это обычный воздушный путь. Не примите мои слова за каламбур — в его осуществлении нет ничего невозможного.

В настоящее время мы располагаем осветительной аппаратурой такой мощности, что свет, посланный с Земли, не может быть не замеченным жителями Марса. Я лично убежден, что последние уже начали подавать нам сигналы, хотя никто из землян, кроме меня, должно быть, не задумался пока над тем, как принимать эти сигналы.

Однако сумеем ли мы, учитывая отдаленность наших двух планет, с одной стороны, и несовершенство существующих ныне оптических приборов — с другой, установить регулярную связь? Вот о чем я спрашиваю себя.

— Мне кажется, такое невозможно.

— Добавлю: при современном состоянии наших технических средств. Но если оптика окажется недостаточной и оптические законы восстанут против нас — а этого я опасаюсь, — то инженерное искусство, которое еще не сказало своего последнего слова, должно вступить в межпланетные исследования, должно вмешаться… Ибо такова моя воля.

— Но…

— Инженерная мысль сократит расстояния, разделяющие звездные миры…

— Каким образом?

— Позвольте ответить, перефразируя знаменитые слова пророка: «Если планета не идет ко мне, я иду к планете» [58]. Вернее, мы все идем к планете, так как в дальнейшем я собираюсь изменить путь движения Земли в космическом пространстве.

«Ну вот, — подумал префект. — До сих пор он рассуждал как человек пусть эксцентричный, но вменяемый. Что за нелепые идеи? Очевидно, господин Синтез одержим маниакальным бредом… Надо как можно скорее откланяться, не нарушая приличий».

— Вы считаете меня сумасшедшим! — продолжал ст ранный старик, распаляясь. — Но это лишь потому, что мои взгляды на много столетий, а может быть, и тысячелетий, опережают взгляды современников! И это после того, как вы признали всемогущество науки! До чего же все одинаковы! Но давайте же поразмыслим. Сколько на Земле жителей? Как вы думаете?

— Статистика утверждает, что приблизительно миллиард.

— Глупости! Население составляет около полутора миллиардов, я могу это доказать.

— Склонен с вами согласиться.

— Задумывались ли вы о гигантской работе, которую способны проделать пятнадцать сотен миллионов человек, оснащенные наимощнейшими современными машинами, если они будут работать не покладая рук? Сколько можно перекопать земли, сколько перенести грунта, скал, гор, если хотите — передвинуть с места на место целые континенты!

— Действительно огромное количество! Однако какова цель проведения таких всемирных работ?

— Цель — изменение формы земного шара.

— Зачем же ее менять?

— Чтобы сместить земную ось и таким образом изменить орбиту вращения планеты.

— Я готов поверить в возможность реализации такой грандиозной гипотезы… [59] Но хорошо ли вы представляете себе те трудности, которые будут возникать на каждом шагу? Как правители цивилизованных стран или варварских племен, являющиеся зачастую хозяевами своих земель, отнесутся к вашим работам?

— Я скуплю их владения за наличные, а они заставят работать свои народы. Все реально, если предложить настоящую цену. Возможно, что в будущем я стану хозяином Земли.

— Но если все станут копать, то как решить вопрос выживаемости? Ведь надо чем-то питаться, а у землекопов аппетит хороший!

— Они не будут есть. Во всяком случае, не будут питаться в вашем понимании этого слова. Посмотрите на меня — вот уже тридцать лет в мой организм не поступало ни одного атома хлеба или мяса, а я себя чувствую отнюдь не хуже, даже наоборот! Так что это несущественные детали. Вернемся к кошмару бесконечности, который не дает мне покоя.

Форма нашего сфероида будет изменена, земная ось переместится, Земля станет по-иному реагировать на законы всемирного тяготения. Она отклонится от своего пути. Кстати, для меня не составит труда вычислить предполагаемое отклонение и привязать его ко времени и к месту.

Согласно моей воле, Земля помчится в космическом пространстве, и я намереваюсь ею управлять — ведь материя должна быть покорена. Нахлестывая свою планету, я отправлюсь посмотреть на своих братьев тиранов, руководителей иных планет; я сыграю свою партию в этом сонме [60] властелинов звездных миров; которые в час битвы выстраивают целые созвездия и бомбардируют друг друга астероидами [61]…

В течение некоторого времени префект уже не пытался следить за прихотливыми извивами мысли своего собеседника. Он заметил, что тот внезапно повернул голову и стал пристально вглядываться в металлическое зеркальце, укрепленное на штативе какого-то, по-видимому весьма сложного, прибора, которое начало вдруг стремительно вращаться.

Господин Синтез несколько секунд сидел, застыв в одной позе, высоко держа голову, казалось, погруженный в некий экстаз [62], и, не моргая, во все глаза смотрел в зеркальце, излучающее довольно сильный свет. Потом по телу его прошла дрожь, губы полуоткрыл легкий зевок.

— Что с вами, месье? — спросил префект, который уже перестал чему-либо удивляться.

— Ничего страшного, — спокойно ответил господин Синтез. — Моя жизнь отрегулирована, как хронометр. Ни за что на свете я не хотел бы поменять режим. В данный момент я сплю и я голоден.