Тайны господина Синтеза

— Человеком?! — не удержался ужаснувшийся зоолог.

— Совершенно верно, — продолжал господин Синтез, как будто такой ошеломляющий план был наизауряднейшей вещью на свете. — Я намереваюсь взять простейшую органическую клетку, поместить в среду, благоприятствующую ее развитию, и с помощью энергетических и других специально разработанных факторов меньше чем за год воспроизвести все феномены трансформаций, которые происходили с момента зарождения на Земле органической жизни, представленной этой клеткой, до момента появления человека.

Что для этого нужно? С помощью науки ускорить процесс модификации [107] живых существ, последовательно длившийся миллионы столетий, истекших с того времени, когда наша планета стала обитаемой. Не вижу в этом ничего невозможного.

Вас я выпущу на свободу тогда, когда эта человеческая особь, в каком-то смысле искусственная, так как у нее не будет ни отца, ни матери, выйдет живой из моих аппаратов. Это будет не слабый и беспомощный ребенок, чей интеллект еще дремлет, а взрослый человек, способный выдержать борьбу за существование.

ГЛАВА 5

Население приморского города очень заинтриговано. — Неудовлетворенное любопытство. — Четыре парохода. — Груз гидравлической извести. — К чему такая таинственность? — Химические реактивы. — Пушки и пулеметы. — Пересуды. — «Анна». — Новое разочарование зевак. — «Инд», «Ганг», «Годавери». — Происшествие перед самым отплытием. — Пассажирский поезд. — Старые знакомые. — Два непримиримых врага. — Отплытие. — Испуг двух грузчиков. — В море. — На палубе «Анны». — Прерванный разговор. — Внучка господина Синтеза узнает, что вскоре станет невестой .

Какими бы трудолюбивыми, какими бы занятыми ни были рабочие торговых портов, все равно любопытства им не занимать и языки почесать они всегда рады. Нет такого судна, входящего в порт или выходящего из него, стоящего на рейде или в сухом доке, чьего названия, груза, места назначения, экипажа и капитана эти ребята не знали бы. Они всегда на глазок прикинут скорость корабля, тоннаж и регистровую вместимость [108], а придется, так и нарасскажут про него множество замысловатых, порой и совершенно невероятных историй.

И впрямь, плавучие дома, побывавшие на краю света и вновь готовые к отплытию, окружены ореолом экзотики, что очень способствует рождению самых разнообразных сплетен. А посему, несмотря на вздохи пара, на свистки машин, на скрип лебедок, на шорохи трущихся друг о друга бесчисленных тюков и крики грузчиков, сплетни находят свои пути и, передаваясь из уст в уста, превращаются в легенды. Попади в такой многолюдный порт, как Гавр или Марсель, заинтересованный и даже просто любопытствующий человек, то худо-бедно, в большем или меньшем объеме, но всегда, не сходя с места, он получит информацию обо всем, что может его интересовать.

Тем более необычным было появление в одно прекрасное утро в Гавре четырех судов под шведским флагом, которые, неподвижные и мрачные, застыли теперь на тихих водах дока Люр, словно четыре загадки из дерева и металла, пожираемые глазами любопытной и болтливой толпы на набережной. Превосходные корабли — водоизмещением [109] пятнадцать-шестнадцать сотен тонн, они отличались большим изяществом и походили на великолепные пароходы Трансатлантической компании.

Что это за суда? Откуда они пришли? Кому принадлежат? Для чего предназначены? Вот какие вопросы целый месяц волновали всех, начиная с судовладельцев, грузополучателей, рассыльных, грузчиков и кончая офицерами, матросами кораблей, стоящих на рейде, и даже пугливыми обывателями, чье единственное занятие — с видом знатоков наблюдать за таинственными сигналами семафоров [110]. Но всеобщее любопытство до сих пор не получило удовлетворения.

На четырех пришвартованных рядом кораблях экипажи несли службу так, словно судно находилось в открытом море да к тому же во время боевых действий или проводимых военно-морским флотом учений. Офицеры вообще не сходили на берег, а великолепно одетые члены экипажа лишь иногда отправлялись закупать продовольствие, ни разу не посетив злачные места, где матросы, со ставшей нарицательной бесшабашностью, вознаграждают себя за долгие дни воздержания и тяжелых корабельных работ.

Ничего нельзя было выведать у этих людей, вышагивавших важно, как солдаты под ружьем, хранивших молчание и подчинявшихся, судя по всему, каким-то своим собственным строгим правилам. Быть может, они не понимали вопросов, задаваемых моряками, которые в своих бесчисленных странствиях стали полиглотами [111] и прибегали к особому наречию, составленному из обиходных выражений, принятых во всех цивилизованных странах? Такое, конечно, возможно. Но, несмотря на то, что обмундирован экипаж был самым классическим образом — береты, матросские блузы, синие мольтоновые штаны, — с первого взгляда было видно, что многие из них не являются ни европейцами, ни американцами. Скорее всего, они были индусами — смуглая кожа, плавные движения, тонкие конечности.

Надо полагать, портовое начальство было в курсе дела и все необходимые формальности, касающиеся входа в порт и стоянки, были улажены, однако, кроме заинтересованных лиц, никто не знал, как долго все это будет продолжаться.

Так прошла неделя, но ничего примечательного, могущего дать пищу растущему любопытству толпы, не происходило. И вот, в одно прекрасное утро, на набережной, как раз напротив пришвартованных кораблей, остановился поезд. Угрюмая тишина внезапно сменилась бурным оживлением на палубах. Казалось, четыре парохода вдруг очнулись от спячки, пробужденные резкими свистками, несущимися со всех сторон.

Четыре экипажа, человек эдак сто, собрались на судне, стоявшем ближе всех к набережной, и, ответив на сигнал с берега, выстроились в две шеренги на палубе. Снова зазвучал свисток и началась погрузка на корабли содержимого прибывших вагонов.

Слухи о происходящем быстро распространились в порту. Заранее предвкушая раскрытие тайны, тройное кольцо зевак окружило поезд. Но долгий вздох разочарования пронесся над толпою, — все вагоны были полны аккуратно уложенными зеленоватыми мешочками. Их тут насчитывалось сотни и сотни тысяч. На каждом большими буквами было выведено: «Портлендский цемент [112], Д. и Л., Булонь-сюр-Мер».

Кто б мог подумать, что изысканные, с такими утонченными формами суда, в которых любители всего чудесного готовы были заподозрить корабли, прорывающие блокады, на худой конец корабли чилийских или перуанских корсаров [113], а быть может, участников будущей войны против Поднебесной империи [114], всего-навсего простые грузовозы! Вместо пороха и ядер эти, с позволения сказать, пираты преспокойно перевозят гидравлическую известь! К чему же тогда такая таинственность? Зачем такой экзотический экипаж и железная дисциплина? Да это же чистой воды мистификация!

Не обращая внимания на всеобщий ажиотаж, вызванный погрузкой, интригующей еще больше, чем все предыдущие события, матросы таинственной флотилии работали как проклятые. Двадцатипятикилограммовые мешки с головокружительной скоростью спускались по деревянным желобам прямиком в трюмы, где их аккуратно складывали.

Две вахты трудились так споро, что не прошло и четырех часов, как вагоны были опустошены, а трюмы на три четверти заполнены. Тотчас же задраили люки, подошедший локомотив отогнал состав, люди разошлись по местам, и все пришло в прежний порядок.

Через неделю разнеслась весть, что прибыл новый поезд, чей груз предназначен для второго корабля, на котором, как и в первый раз, собрались все четыре экипажа, чтобы произвести выгрузку и погрузку.

На сей раз зевак было меньше, однако любопытствующие получили некоторое удовлетворение, конечно, весьма приблизительное, но для людей, лишенных каких бы то ни было объяснений, и то пожива! Вагоны были битком набиты небольшими, но крепкими, добротно сделанными ящиками, на которых неизменно красовались всего два слова: «Химические реактивы».

Химические реактивы… Это уже лучше! Это сразу же наводит на мысль о динамите, отчего мороз продирает по коже даже самых равнодушных. Это вам не вульгарная гидравлическая известь. Химические реактивы! Черт побери! Бывают среди них и безобидные вещества, но встречаются и ого-го какие! — их состав и действие известны далеко не всем, а лишь посвященным! К тому же предосторожности, принимаемые экипажем, избегавшим толчков и соприкосновений между предметами, красноречиво свидетельствовали о том, что хранение такого груза по меньшей мере небезопасно. Поэтому-то зрители и не скрывали своего удовлетворения, словно им посчастливилось проникнуть в самую суть дела.

Кстати сказать, после очень длительной и тщательной погрузки на фок-мачте [115] взмыл красный вымпел, извещающий по международному сигнальному коду, что судно имеет на борту взрывчатые вещества.

В следующие дни все только и говорили о превосходных стосорокамиллиметровых пушках и пулеметах Нордтенфельдта, якобы доставленных в количестве, достаточном для того, чтобы обеспечить всем четырем судам отменное вооружение. Разочарование, вызванное прибытием партии гидравлической извести, рассеялось совершенно, на смену ему пришли порою самые разноречивые догадки по поводу назначения этих судов.

В дальнейшем грузы стали поступать беспрерывно; были среди них и огромные тяжеловесные ящики — под их весом трещали лебедки и лопались стропы. Скорее всего в них были упакованы машины или аппараты, однако на добротно сработанной упаковке не было ни фирменного клейма изготовителя, ни имени получателя. Все это добро мгновенно разгружалось и проваливалось, как в колодцы, в бездонные люки.

Вскоре три корабля были полностью загружены. Кроме того, каждый из них принял на борт свой запас провизии и пресной воды. Четвертый же пока не получил ничего, кроме оружия. Он был самым маленьким, хотя отличался наиболее изысканными формами и особой роскошью отделки. Зеваки из толпы окрестили его «адмиральским». Он же, единственный из всех, имел имя — золотыми буквами по белому фону на корме было написано «Анна». На остальных трех не было ничего, кроме номеров.

Но вот и трюмы «Анны» распахнулись, чтобы принять бесконечную вереницу белых деревянных пронумерованных ящиков, с красовавшимся на них схематичным изображением скафандров для спуска под воду. Насчитали их около пятисот. Зеваки, знающие ориентировочную стоимость одного костюма, восхитились такому доселе не виданному размаху затрат.

Наконец, казалось, приготовления были закончены. После бурной работы на всех четырех судах воцарились тишина и покой, бесившие зрителей, чье любопытство было раздражено, но удовлетворено далеко не полностью. Как все сердились, как негодовали на этих пришлых, которые самостоятельно справились со всеми погрузочными работами, вежливо, но решительно отклонив помощь местных портовых грузчиков!

Та же участь постигла и маклеров [116] страховой компании, — их услугами также не воспользовались, хотя проявленная ими настойчивость была достойна лучшей участи. Но ни один из кораблей так и не был застрахован от превратностей морского путешествия, что подтвердили депеши корреспондентов из Европы и Америки. Пренебречь такой важнейшей мерой предосторожности казалось чуть ли не извращением! Лишний раз возникал вопрос — кто тот, что с легкой душой вверяет коварной стихии этакое богатство, не сделав ни малейшей попытки обеспечить его сохранность?

Чужеземцам ставили в вину еще и то, что они выдержали натиск иностранных журналистов и репортеров городских газет, против обыкновения, вернувшихся с охоты за новостями ни с чем.

Наконец, потеряв терпение, люди сдались перед невозможностью что-либо прояснить и решили оставить в покое суда, пребывавшие в такой изоляции, словно находились в карантине. Так продолжалось, считая с момента, когда «Анна» приняла на борт скафандры, двенадцать дней. На тринадцатый день утром все нерешенные вопросы вновь стали животрепещущими.

Густые клубы черного дыма вдруг повалили из труб всех четырех пароходов, а темные силуэты их корпусов стали слегка подрагивать на держащих их швартовах. Суда пускали пары, готовясь к скорому отплытию. К тому же корабли, ранее помеченные лишь номерами, обрели имена; первый, груженный портлендским цементом, назывался «Инд»; второй, с химреактивами, — «Годавери»; а третий, с громоздившимися в трюме огромными ящиками, — «Ганг».

Инд, Ганг, Годавери… Три великие реки Индии… Ничего предосудительного нет в этих названиях. Для чего же было до сих пор прятать их имена под большими полотнищами? Что за новая фантазия таинственного судовладельца?

Но вскоре все домыслы смолкли перед неожиданным событием, которое случилось незадолго перед отплытием. На железнодорожной ветке, ведущей в доки, вдруг прозвучал свисток, — небывалая вещь, по рельсам медленно проследовал и остановился прямо перед «Анной» пассажирский поезд. Это был специальный состав из трех багажных вагонов, одного спального, одного салон-вагона и двух вагонов первого класса.

Не успели заглохнуть паровые машины, как с «Анны» спустились по трапу и подошли к дверям спального вагона консул Швеции в сопровождении канцлера и двух чиновников министерской канцелярии. Дверца вагона с грохотом распахнулась, выскочили два негра и помогли сойти величественного вида высокому старцу, перед которым в ответ на его вежливое приветствие низко склонились все четыре официальных лица. Старик перемолвился с ними несколькими словами и подал руку ослепительно красивой девушке, спрыгнувшей на землю с грациозной легкостью газели и радостно воскликнувшей:

— Дедушка, дорогой, так вот он, ваш сюрприз! Мы снова выйдем в море! Я так его люблю! Скоро ли отплытие?

— Тотчас же, дитя мое. Ведь все готово, не так ли? — обратился старик к консулу.

— Так точно, ваше превосходительство. Все формальности исполнены, и флотилия может отчаливать.

— Прекрасно. Примите мою благодарность, а вот это раздайте от моего имени персоналу консульства.

— До свидания, ваше превосходительство. Счастливого плавания!

— До свидания, месье. Я не забуду ваших услуг.

После этого краткого диалога старик взял девушку под руку и, вместе с нею поднявшись по сходням, устланным великолепным ковром, направился в каюту капитана.

— Ну, как дела, Кристиан? — спросил он так, словно вернулся к себе домой после краткого отсутствия.

— Ничего нового, Мэтр, — откликнулся офицер, снимая обшитую золотым галуном фуражку.

— Когда можем трогаться?

— Как только погрузят ваш багаж, то есть минут через пятнадцать.

В это время из вагонов первого класса вышли пять женщин — две белые и три негритянки. За ними следом по трапу поднялись мужчины — четверо европейцев, в двух из которых посетитель особняка по улице Гальвани узнал бы юного господина Артура и его заклятого врага Алексиса Фармака.

Старик и девушка, желая избежать любопытных глаз, удалились в маленький салон на полуюте. Капитан подал знак; главный боцман пронзительно засвистел в свисток, и человек двадцать матросов кинулись к багажным вагонам так, как будто хотели взять их штурмом. В мгновение ока они, со свойственными морякам быстротой, ловкостью и натиском, перегрузили множество чемоданов, образовавших большую груду на палубе, и застыли в ожидании новых приказов.

Прилив был в разгаре, больше нельзя было терять ни минуты. Шлюзы открылись, «Анна» отдала швартовы, подняла на мачте шведский флаг и, осторожно вытягивая канат, привязанный на носу, медленно отошла от причала.

В это самое время поезд, беспрерывно подавая сигналы, чтобы отпугнуть любопытствующих, запрудивших колею и пялившихся во все глаза на «Инд», «Ганг» и «Годавери», собиравшихся повторить маневр «Анны», двинулся в обратном направлении. Несмотря на оглушительные свистки паровоза, какой-то мужчина, одетый грузчиком, так увлекся созерцанием, что его чуть не задело буфером и не швырнуло на рельсы.

— Ты что, рехнулся? — поспешно оттаскивая его за рукав, прикрикнул на него товарищ.

— Черт побери, тут немудрено и рехнуться! — ответил казавшийся сильно озадаченным первый.

— Почему же? Разве наши подозрения подтвердились? Пусть корабли и впрямь принадлежат господину Синтезу, пусть он собственной персоной отплыл на «Анне»… Но, дорогой мой, нас ведь об этом предупреждали!..

— Не обо всем. Мы знали только об «Анне», а имя владельца остальных трех судов нам до сих пор было неизвестно.

— Какое это имеет значение в данный момент?

— И то правда. Здесь я с тобой согласен… Сам не пойму, что именно меня беспокоит и заставляет лезть прямо под колеса поезда.

— Так в чем же дело?

— Ты говоришь, я рехнулся…

— Ну?

— Пускай дьявол, наш с тобой общий хозяин, сломит мне шею, если принц не находится на борту!

— Принц?! Ты сказал — принц?! — Второй собеседник так разволновался, что голос его дрожал и срывался. — А что же делать?! Ведь тот думает, что принц мертв… Он посчитает нас предателями… И тогда мы пропали!

— Верно, пропали. Во всем свете не найдется уголка, где мы смогли бы укрыться…

— Значит, сейчас нам надо все бросить и попытаться смыться! В конце концов умереть — дело нехитрое, лучше бороться до конца!..

«Берегись! Берегись!» во всю глотку орал железнодорожник и, пока поезд шел задним ходом, стоя на подножке, размахивал красным флажком. Два таинственных незнакомца, пользуясь начавшейся суматохой, скрылись в толпе.

Меньше чем за час суда господина Синтеза кильватерной колонной [117] проплыли вдоль мола и вышли из Гаврской бухты, держа курс в открытое море.

Капитан «Анны» получил четкий приказ касательно курса, а также инструкции на случай, если непогода, шторм или туман рассеют флотилию. Сейчас его корабль опережал остальные три парохода приблизительно на милю. Держась друг от друга на относительно равном расстоянии, суда шли носом к встречной волне, что вызывало порядочную качку.

Не подверженные морской болезни, так отравляющей первые часы плавания людям, лишенным морской жилки, старик и девушка на корме полной грудью вдыхали морской бриз [118] и оживленно беседовали. Их глубоко личный разговор имел невольного слушателя, — отрывки разговора отчетливо доносились до ушей матроса, стоявшего у румпеля [119]. Из деликатности он несколько раз громко хмыкнул, как бы предупреждая: «Я здесь и слышу то, что меня не интересует».

Однако господин Синтез уже успел произнести довольно загадочные, но, видимо, определяющие цель экспедиции слова:

— И это существо, обладающее всеми физическими и моральными совершенствами, станет твоим женихом.

Часть первая

КОРАЛЛОВЫЙ ОСТРОВ

ГЛАВА 1

Большой Барьерный риф. — Коралловое море. — Трудности навигации. — Среди коралловых рифов. — Флот господина Синтеза. — Китайские кули. — Атолл. — Ныряльщики. — В глубине лагуны. — Назначение гидравлической извести. — Организмы-строители. — Колонии полипов адсорбируют сульфат извести из морской воды и производят известковые карбонаты. — Гигантские работы мельчайших существ. — Речь идет о новой суше, которую господин Синтез хочет создать из многих составляющих и воздвигнуть над гладью вод .

На северо-востоке от Австралии, омывая архипелаги Санта-Круц и Новые Гебриды, а также острова Луизиады и Соломоновы острова, простирается та часть Великого или Тихого океана, которой сэр Мэтью Флендерс дал характерное название Кораллового моря.

Не имея никаких, даже приблизительных ограничителей на востоке, Коралловое море имеет строгую границу на западе, проходящую не по берегу Австралийского континента, как можно подумать, а вдоль гигантской природной плотины — Большого Барьерного рифа.

Эта колоссальная подводная стена, длиной приблизительно две тысячи шестьсот километров полностью кораллового происхождения, оставляет между собой и берегом полосу свободного моря, чья ширина колеблется от двадцати пяти до ста шестидесяти километров.

Предохраняемый Большим Барьерным рифом от волнений и ветров, этот природный фарватер [120] представляет собой очень надежную дорогу, часто проходимую кораблями, направляющимися к Торресову проливу. Но, благоприятствуя каботажному плаванию [121], гидрографическое положение рифа делает очень сложным вход в Коралловое море. Немногие рисковали войти в крайне редкие проливы этой своеобразной плотины, даже в Рейнс-Ин-лет, на 11°35' южной широты, отмеченной маяком. Капитаны предпочитали огибать ее с юга или с севера — путь неизмеримо более длинный, но позволяющий избежать опасного перехода.

Если мы с вами посмотрим на подробную морскую карту Полинезии, то едва ли сможем сосчитать бесчисленные острова, островки, рифы, косы, мели, которыми усеян океан, не говоря уже о невидимых, коварно расположенных на небольшой глубине подводных препятствиях, чьи торчащие под водой пики при приближении невозможно обнаружить обычными способами морской разведки. Здесь зонд показывает глубину во много сотен морских саженей [122], немного дальше он вовсе не достает до дна и вдруг на глубине менее двух метров натыкается на подводный риф, способный пропороть днище корабля.

Сколько ужасных кораблекрушений произошло в этих местах! Сколько кораблей погибло! И не только обычных торговых судов, которыми командовали безрассудные или неопытные капитаны, но и кораблей, ведомых первоклассными навигаторами, уж им-то хватало и опыта, и мощных исполнительных средств, и надежных помощников.

Даже в наше время, когда благодаря паровым машинам был достигнут огромный прогресс, несмотря на новые, эффективные способы пеленга [123], на многие усовершенствования в древнем искусстве судоходства, остаются места, куда корабли не отваживаются войти. Зачем, кстати говоря, лезть на рожон, если тебя не гонит туда ни научный интерес, ни какое-либо другое, пусть не такое возвышенное, но не менее сильное побуждение?

Само собой разумеется, здесь не идет речь ни о тех, ныне широко известных районах Тихого океана, где изо дня в день крепнет торговля, ни даже о тех более-менее обжитых архипелагах, где цивилизованные нации жадно заявляют свои права, мотивируя это приблизительно таким образом: «Вот острова, на которых испокон веков жили чернокожие. Значит, эти острова ничьи. А раз они ничьи, мы их просто-напросто аннексируем»[124].

Так как политика колониальной экспансии [125] еще не сказала своего последнего слова, остается полагать, что полинезийцы [126], не знавшие до сих пор оспы, туберкулеза и алкоголизма, рано или поздно присоединенные к метрополии [127], будут приобщены и к этим благам цивилизации. В таких вопросах согласие достигается просто при условии, что на данной территории имеется местное население, а почвы достаточно плодородны, чтобы давать урожаи зерновых, которые отправятся на экспорт.

Но Коралловое море омывает и другие клочки суши — они не соблазнят даже самого заядлого колонизатора. О них-то в данном случае и будет идти речь.

Можно ли назвать, в прямом смысле слова, землей островки или группы островков, в большинстве своем лишенных культурного слоя, безнадежно бесплодных и твердых, как гранит? Это настоящие неприступные подводные камни, омываемые прибоем Великого океана, обдуваемые ураганами; здесь не только человек, но и низшие живые организмы не находят средств к существованию.

Таков Большой Барьерный риф, таковы странные круглые островки, чьи выступающие косы образуют совершенно пустынные и бесплодные атоллы. Редко-редко где увидишь кокосовую пальму, под сенью которой бессмысленно копошатся изголодавшиеся огромные крабы, — единственные в этих местах представители как фауны [128], так и флоры [129].

Учитывая огорчительное бесплодие здешних мест, полные почти непреодолимых препятствий подступы к ним, а также то, что они ни в коей мере не могут вызывать ни научного, ни коммерческого интереса, любой путешественник, волею случая заброшенный в точку пересечения меридиана на 145° восточной долготы и 12° южной параллели, то есть оказавшись посреди Кораллового моря, мог бы, даже не будучи человеком впечатлительным, оторопеть при виде столь странного, сколь и неожиданного в этих географических широтах зрелища, напоминающего театральное действо.

Посреди бесчисленных каменных рифов самых разнообразных форм и самой разной величины появились четыре больших корабля и остановились метрах в двухстах друг от друга.

Глядя, как суда, нечувствительные к морской зыби, стоят почти правильным полукругом, можно было подумать, что они сели на мель или, точнее, вросли в коралловые заросли, настолько их присутствие в этом месте казалось безумным вызовом искусству навигации. Какой невероятный путь проделали они, чтобы сюда добраться? Такая мысль пришла бы в голову любому, даже далекому от кораблевождения зрителю. Но факт остается фактом — пароходы пришли сюда не только естественным путем, но и не получив никаких повреждений.

Солидные темные корпуса были причалены к ближайшим рифам с помощью простой, но очень ловко придуманной системы швартовых. Чтобы не перенапрячь удерживающие корабли канаты, чтобы не подвергать их действию ветра с моря и придать им большую устойчивость, паруса оставались подняты лишь на нижних мачтах. Опыт кораблевождения подсказал и другие сразу же принятые меры предосторожности (описывать их излишне), направленные на преодоление трудностей здешней природы, столкновение с которой могло бы кончиться катастрофой.

Предпринятые маневры, тщательность их исполнения, выбор места стоянки, сам внешний вид кораблей — все наводило на мысль, что флотилия остановилась здесь надолго. Многочисленный штат, привезенный на пароходах, составлял целую колонию, довольно живописную и оригинальную.

На одном из коралловых островков, имевшем форму браслета, очертившего часть морского простора, — такое водное пространство называют атоллом, — разместились человек пятьсот-шестьсот китайцев. Нечувствительные, во всяком случае внешне, к полуденному солнцу, они ходили босиком по каменному выступу, с внешней стороны кораллового кольца, и удили свою любимую морскую кубышку (ее еще называют трепангом [130]). Тут же, на маленьких очень изобретательно сделанных плитках, работавших на каменном угле, варился рис. Не занятые ловлей китайцы или курили опиум, чей ядовитый дым наполнял раскаленный воздух характерным запахом, или, лежа навзничь, подмостив под затылок косы и покрыв лица похожими на абажуры шляпами из грубой соломки, спали на голых скалах.

Выгруженные на берег мешки с гидравлической известью были приготовлены для гашения в выбитых в твердой толще кораллов углублениях, имеющих форму желобов. Около этих желобов в строжайшем порядке лежали никелевые шлемы скафандров (в отличие от медных, окисляющихся гораздо слабее), баллоны со сжатым воздухом, свинцовые подошвы, служащие водолазу балластом, оцинкованные железные ведра, веревочные лестницы, мастерки, бухты тросы, — словом, все атрибуты [131] подводных работ, в данный момент прерванных, но готовых возобновиться по первому же сигналу.

К северу от кораблей, ориентированных на восток, можно было заметить надводную коралловую дорожку-мостик, длиной метров триста, связывающую атоллы ослепительно-белым рифом, на котором стояли просторные палатки из крашеной ткани. Туда, по всей вероятности, удалялись на ночь рабочие-азиаты, окончив работу.

Следует отметить, что все четыре парохода были вооружены мощной артиллерией; расчехленные стосорокамиллиметровые пушки и пулеметы были нацелены на атолл, очевидно, для того, чтобы в случае необходимости простреливать и остров с лагуной, и коралловый мостик, и риф с расположенным на нем лагерем. Бронзоволицые моряки, одетые в куртки и в белые полотняные штаны, стояли на круглосуточной вахте возле орудий, готовые по команде открыть ураганный огонь.

Если бы речь шла не о китайцах, имеющих необычайную природную склонность к бунту и грабежу, такая предосторожность была бы излишней. Но «Джона-китайца», как говорят англичане, следует опасаться, невзирая ни на его внешнее бесстрастие, ни на его корректное поведение, ни на его кажущуюся покорность.

Жадные до наживы, корыстные, хитрые, жестокие китайцы ни перед чем не остановятся для того, чтобы удовлетворить свою алчность. Они очень умны и имеют несколько иные понятия о нравственности, — цель для них всегда оправдывает средства. Поэтому сыны Поднебесной империи с их чисто восточным преклонением перед силой, находясь под дулами пулеметов, чувствовали себя прекрасно и где-то даже испытывали, несмотря на их вошедшее в пословицу презрение к «западным варварам», нечто похожее на почтение к организатору такого «вооруженного мира».

Но вот выстрел сигнальной пушечки возвестил об обеде. Рыболовы тут же бросили удочки, спящие проснулись, курильщики опиума аккуратно спрятали трубки и, достав из своего багажа жестяные круглые котелки (непременную принадлежность каждого кули), шумно гогоча, вытягивая шеи, как птицы на птичнике, двинулись на обед, состоящий из риса и консервированного мяса. Все было съедено в одно мгновение. Затем каждый китаец помыл свою плошку в море, аккуратно вытер ее полой блузы, умыл лицо и руки и получил пайку питьевой воды, дабы запить обильную трапезу.