Тайны господина Синтеза

— Ну, что вы на это скажете, коллега? Думали ли вы, что щепетильность нашего шефа зайдет так далеко? — сразу же после ухода Мэтра обратился зоолог к Фармаку.

— Я полагаю, он прав.

— Ах, оставьте. В подопытных экземплярах недостатка не будет, уверяю вас.

— Возможно, но что касается меня, то, признаюсь, я не могу отделаться от ощущения, что мы совершили убийство.

Господин Роже-Адамс громко рассмеялся.

— Вот уж не думал, что и вы гак размякнете.

— Вы знаете, я фанатически верю в успех…

— Разумеется, я тоже. Но как бы сильна ни была моя вера, позвольте задать один вопрос.

— Задавайте.

— Разве в этой мерзкой твари, в нашем материальном пращуре, вы находите хотя бы частичку человеческой души, частичку Божественного духа, который делает вас несравненным химиком, капитана — опытным моряком, а меня — приемлемым зоологом?

Несомненно, химик поддержал бы одну из множества дискуссий, соответствующих методичному складу его ума, и, быть может, изыскал бы доводы, способные поставить зоолога в тупик. Но тут постоянно доносившийся со дна моря грохот внезапно усилился. Дискуссия заглохла, не успев начаться, а бедняга Алексис, вечно дрожавший за лабораторию, мигом был сброшен с высот трансцендентальной психологии [363] на грешную землю.

— Увы, — горестно заметил он, — что толку философствовать, когда стихии ополчились против нас? Слово чести, я иногда склонен думать, что мы сидим на подводном вулкане. Если он рванет, а это может случиться в любую минуту, то лаборатория господина Синтеза разлетится вдребезги. Ах, если бы прежде, чем это случится, я увидел завершение Великого Дела!

— Предвестники катаклизма, — откликнулся зоолог, внезапно встревожившись, — становятся час от часу более очевидными, это факт.

— А Мэтр, кажется, ничего не замечает!

— И не говорите! Представить себе не могу, что могло бы нарушить его невозмутимость! Уголь на исходе, продовольствие тоже, санитарное состояние команды оставляет желать лучшего, машины, работающие день и ночь, еле тянут, электричество действует только чудом, лаборатория грозит взлететь на воздух. И даже стихии против нас… А этот дьявол в человеческом образе, это воплощение эгоизма, ничего не видит, ничего не слышит, ни о чем не догадывается! Его внучка отбыла почти полгода назад, и с тех пор от нее нет никаких известий. А дедуле хоть бы хны, ни малейшего намека на то, что он хотя бы вспоминает о родном существе!

— Вы слишком далеко заходите!

— Что?! Далеко захожу?! Я просто называю вещи своими именами. Это очень мило пытаться превратить первичную клетку в человека, но что потом? Я перенапрягаю свой мозг, задаваясь этим вопросом.

Каким образом добиться хотя бы появления вида млекопитающих, когда нет главных элементов, необходимых для такой эволюции? Я взываю к вашему здравому смыслу: скажите, разве мы не стоим на пороге катастрофы?

В это время и впрямь оглушительные взрывы стали похожи на артиллерийскую канонаду. Оба ученых опрометью кинулись прочь с твиндека и наткнулись по дороге на встревоженного Ван-Шутена.

— Что случилось, капитан? — в один голос спросили они.

— Об этом надобно спросить у вас, господа, — отвечал моряк. — Вы лучше моего подкованы в области природных явлений.

Внезапный толчок прервал его речь. Чтобы не упасть, все трое инстинктивно схватились за релинги [364].

— Боже мой! — вскричал голландец.

— Что это?

— Если бы судно было на ходу, я сказал бы, что оно напоролось на подводный риф.

Все взоры непроизвольно обратились к «Гангу», стоявшему на одном траверзе [365] с «Анной». Ужасное зрелище открылось их глазам. Словно повинуясь таинственному и непреодолимому импульсу [366], судно медленно, как бы нехотя, раскручивалось и вдруг застыло, удержанное швартовами. Но ненадолго; канаты лопались с ужасным звуком, хлестали по воде, судно относило течением.

Капитан приказал немедленно бросить якоря. Напрасные усилия! Якоря не успели зацепиться за донный грунт. «Ганг» показался среди странного бурлящего водоворота, его мотало, как пробку, и сносило к атоллу, о который он неминуемо должен был разбиться. Крики ужаса раздавались со всех сторон. Но самый отчаянный вопль вырвался из груди химика.

— Лаборатория! Он протаранит лабораторию! Мне надо быть там, даже если придется погибнуть! Разве нельзя выстрелить по нему из пушки?! Пустить его ко дну?! Ах, сколько трудов пошло прахом!

Грозя кулаками надвигающейся махине, Алексис Фармак помчался к атоллу. В этот момент судно потряс мощный удар, оно затрещало. Одновременно попадали сломанные мачты. Обезумевшие люди бросались в море и вплавь добирались до атолла.

Как всегда бестрепетный, господин Синтез холодно наблюдал за происходящим.

— Что делать, Мэтр? Что делать? — вопрошал капитан.

— Посмотрите, за кормой «Ганга» образуется отмель и подталкивает его к атоллу. Через три минуты он будет здесь. Рубите на «Анне» все швартовы и ставьте ее перпендикулярно «Гангу», — молвил старик, и ни один мускул не дрогнул на его суровом лице.

— Но он разобьет нас в щепки… — мямлил капитан.

— Повинуйтесь, сударь, — проговорил Мэтр таким тихим и страшным голосом, какого офицер еще не слыхивал. — Хотя судно само останавливается, но я попомню вам ваше неповиновение.

Внезапно «Ганг», который вздымала некая неведомая сила, стал погружаться в состоящую из шлаков, хлынувших со дна, густую кашу. Это была полуостывшая лава, бившая из-под земли; она застывала, твердела, становилась крепкой, как скальная порода, образуя под килем корабля нечто наподобие трехметрового пьедестала.

Людей, попрыгавших с корабля, обжигала нагретая лавой вода, они, визжа, плыли к берегу и, к счастью, добирались до атолла, не получив телесных повреждений, а только натерпевшись страху. Сиюминутная опасность больше никому не угрожала. Однако «Ганг» был безвозвратно потерян.

К сожалению, бедствия, причиненные такой беспрецедентной катастрофой, этим не ограничивались. Хотя лаборатория не пострадала, о чем с лихорадочной радостью оповестил ассистент-химик, да и «Анна», находясь вне зоны подводного извержения, не получила никаких повреждений, но без того плачевная ситуация стала еще тяжелее. Конфигурация морского дна настолько изменилась, что там, где только что был пролив, мутные от растворенного в них известняка волны яростно бились о самую настоящую стену. В промежутках между гребнями волн можно было рассмотреть нагромождение крохотных коралловых континентов, которые неожиданно появились над водой, в то время как другие исчезли без следа.

В результате всех этих перемен корабль, составляющий теперь для всех членов экипажа единственную надежду на спасение, оказался буквально заточенным в бассейне длиной около пятисот и шириной менее трехсот метров. Две отмели вулканического происхождения наглухо заблокировали оба пролива, пригодные ранее для якорной стоянки, — вне всякого сомнения, они не оставляли судну ни малейшей возможности выхода в открытое море. Ни малейшей щелочки, через которую смогла бы проскочить хоть какая-нибудь лодчонка! Полное заточение…

Всем было очевидно, что из атолла не только невозможно выйти, невозможно даже получить помощь извне, если, как люди еще смели надеяться, ушедшие корабли вернутся обратно. Оставалось лишь уповать на чудо. В такой ужасной обстановке как никогда ясно проявился гений господина Синтеза, человека неисчерпаемой стойкости, способного управлять людьми даже в безнадежном положении.

Сделав строгий выговор капитану, он не произнес больше ни слова, не сделал ни единого жеста. Однако, когда первая паника улеглась, никто даже головы поднять не посмел; матросы, еще накануне замышлявшие бунт, невозмутимо выполняли приказы командиров так, как если бы ничего особенного не происходило. Они совершенно не заботились о своем будущем, их доверчивость была просто удивительной.

Впавший же в отчаяние профессор зоологии бранился и вел себя так несдержанно, что химик смотрел на него сперва удивленно, а затем и недоверчиво. Капитан вынужден был отвести Роже-Адамса в сторону и шепнуть со странной откровенностью:

— Осторожно, на нас смотрят…

ГЛАВА 5

Потерпевшие кораблекрушение на Малакке. — У лесных людей. — Безнадежность. — Туземная медицина. — Спасен. — Через джунгли. — Широкое гостеприимство. — Тираническая дружба. — Соображения Ба-Итанна. — Туземная одежда и местная кухня. — Привыкание к образу жизни дикарей. — Случай представился. — Что произошло после появления четырех слонов. — Резидент из Перака. — Отъезд. — Горе сакейев. — Из Перака в Калькутту. — Тревога. — Бурная деятельность. — Приготовления. — Пандит Кришна и его откровения. — Тревожные новости.

Прошло уже много времени с тех пор, как мы потеряли из виду двух, быть может, самых симпатичных героев нашего, рассказа. Произошло это вовсе не потому, что автор прибегнул к свойственным всем писателям ухищрениям, подогревающим читательское любопытство. Совсем напротив! Просто бывают случаи, когда рассказчик, как бы ни хотел, не может неотступно ходить по пятам за тем или иным персонажем, не рискуя нарушить ясность и последовательность своего повествования…

Так давайте же вернемся на полуостров Малакку в тот момент, когда капитан Кристиан, умиравший от малярийной лихорадки, увидел перед собой многочисленную группу оранг-сакейев и горестно воскликнул:

— Анна, сестра моя! Это «лесные люди»!

Седобородый старик, которого туземцы вытолкнули вперед, медленно приблизился, разглядывая белых с каким-то испуганным любопытством. Девушка же, охваченная ужасом, стала потихоньку пятиться назад. Видя ее состояние, старик остановился и, пытаясь, поелику возможно, смягчить свой грубый голос, гортанно заговорил:

— Ка иту! (Не бойся!)

И все остальные, безусловно желая подтвердить свои мирные намерения, хором повторили:

— Ка иту!

Если Анна и не поняла смысла сказанного, то, глядя на удивленные, но ничуть не враждебные лица, на которых теперь появилось даже выражение сердечности, она успокоилась. Поверив, что эти иссохшие люди никакие не враги, поборов последние опасения и черпая уверенность в безвыходности своего положения, девушка попыталась знаками объяснить старику, что и она сама, и ее спутник умирают от голода. Лесной человек уловил смысл этой пантомимы, рассмеялся и, сбросив с плеча корзину, начал прилежно рыться в ней.

— Ак! — воскликнул он.

В его руке появился закупоренный деревянной пробкой длинный сосуд из бамбука. Старик осторожно вытащил пробку и вытряхнул горсть белого, сваренного на пару риса, насыпал его в полую продолговатую тыквочку и подал Анне эту примитивную плошку со словами:

— Таша джарой! (Съешь этот рис!)

Несмотря на более чем сомнительную чистоту рук своего кормильца, бедная девушка, которую нужда заставила превозмочь брезгливость, взяла щепотку риса, поднесла ко рту и с жадностью проглотила. Радуясь, словно дети, дикари захохотали во всю глотку, как будто такая простая вещь казалась им верхом комизма (потом Анна узнала, что у сакейев был обычай таким образом выражать свое расположение).

— И вы, друг мой, тоже поешьте, — обратилась она к офицеру, который, видя, что им не угрожает опасность, снова впал в прострацию.

— Спасибо, — глухо ответил он. — У меня жжет в груди… Я задыхаюсь… Мне очень нехорошо…

— Попробуйте, прошу вас!

— Не могу… Но вы ешьте, восстанавливайте силы. Они вам еще понадобятся… Я счастлив, что мы встретили этих бедолаг. Кажется, они гостеприимны. Вы не погибнете с ними, а потом… потом, надеюсь, сможете добраться до английских владений. Ну, а что до меня… — горестно продолжал бедный офицер, — то думаю, нам следует проститься…

— Проститься?! Да вы просто бредите! Нет, это невозможно! Я не хочу! Провидение ниспошлет чудо… Эти люди должны знать местные болезни. Они спасут вас!

Тем временем туземцы, заинтригованные этой берущей за душу сценой, смысл которой им был не вполне понятен, подошли ближе. Они скороговоркой поговорили между собой, указывая на больного. Без малейшей робости и стеснения старик взял бессильную, пылавшую от жара руку капитана. Видя, что офицер лежит неподвижно, дышит часто и прерывисто, а лицо его налито кровью, он озадаченно покачал головой. Затем после долгих размышлений, с видом человека, принявшего окончательное решение, дикарь снова стал рыться в своей плетенке, раскрыл мешочек из очень тонкой пеньковой ткани и извлек оттуда белую перламутровую раковину, остро заточенную по краю. Успокоив девушку жестами, он, осторожно держа раковину правой рукой, отогнул больному ухо и с необычайной ловкостью сделал за ушной раковиной четыре длинных насечки, из которых обильно хлынула кровь. Такую же операцию он повторил и за другим ухом и безотлагательно начал смешивать различные вещества, также добытые из мешка.

Мастерски сделанное местным лекарем кровопускание принесло чудесные плоды в том смысле, что приступ, могущий оказаться роковым, не повторился; больному полегчало, кровь отлила от головы, и он пришел в себя.

Ободренный таким началом, туземец продолжал месить свои снадобья, затем присел перед своим пациентом в классической позе портных и мусульман, жестами уговаривая его принять штук шесть шариков размером с дикую вишню. Капитан, к которому вернулась ясность мысли, понял, что эта варварская медицина может его спасти, и решил попытать счастья. Он легко проглотил шарики, запив их водой, но содрогнулся от отвращения, таким горьким оказалось лекарство. Четверть часа спустя больной уже крепко спал.

Все это время сакейи не оставались без дела. Решительно, как и все кочевники, они выбрали место стоянки и разбили, по обычаям своего племени, лагерь весьма примитивный, состоящий из обыкновенных шалашей, покрытых листьями. Но этого было достаточно, чтобы предохранить себя от ночной росы. После чего одни отправились на охоту, вооружаясь стрелометательными трубками, а другие — разожгли костер и стали печь в золе обисы, съедобные клубни, которые «лесные люди» ели часто и с удовольствием, предпочитая их даже рису.

Анна испытывала доверие к туземцам, видя, какой заботой они окружают ее и Кристиана. Забыв о голоде, она думала теперь только о своем друге, спавшем крепче, чем можно было ожидать после подобного приступа. Вскоре молодой человек начал обильно потеть. И вот что характерно — от его пота, ручьями струившегося по всему телу, так сильно пахло болотом, что запах этот можно было различить на расстоянии пяти-шести метров.

Старик, по-прежнему сидя на корточках возле больного, принялся жевать жвачку, не спуская глаз с пациента. Время от времени он потирал руки, заливисто смеялся, сплевывал жвачку, брал новую и бормотал на местном наречии нечто, напоминающее заклинания.

Через четыре часа потовыделение еще усилилось, если такое только возможно, но болотное зловоние исчезло. Тогда старый сакейя подозвал двух дикарей, сделал им знак поднять белого и отнести его на берег реки. Они немедленно повиновались, трижды быстро окунули капитана в воду и бегом отнесли в уже готовый шалаш.

Очнувшись от такого неожиданного омовения, Кристиан вскрикнул, но это был крик радости — он почувствовал, что его муки кончились. Чтобы довершить курс примитивного, но необычайно действенного лечения, старик знаками показал капитану, что тот не должен раздеваться до тех пор, пока одежда на нем не высохнет.

Странная вещь, но офицер не чувствовал ни малейшего недомогания, наоборот, после страшного кризиса, едва не стоившего ему жизни, он пребывал в блаженном состоянии. Кристиана настолько измучила высокая температура, что холодное купание не только не оказалось опасным для его здоровья, но, напротив, благотворно подействовало на ослабленный организм и привело к значительному снижению температуры. Не секрет, что многие известные врачи и даже руководители целых школ применяют для излечения тифозной горячки холодные ванны и укутывают пациента мокрыми простынями. Не следует ли нам подивиться могучему инстинкту туземцев, опытным путем изобретших способ лечения, который применяют медики в цивилизованных странах?

Однако, хоть приступ малярии и был предотвращен чудесными усилиями туземного эскулапа, период полного выздоровления обещал быть долгим. Десять дней прожили наши друзья в примитивном лагере, но Кристиан все еще не мог долго находиться на ногах — его охватывала слабость, доходящая чуть ли не до обморока.

Все это время «лесные люди» ни на секунду не переставали заботиться о своих новых друзьях. Скромные, услужливые, наивные, словно дети, они умудрялись создать для них максимум удобств. Сакейи в изобилии снабжали наших путников рыбой, дичью, приносили дикие плоды и коренья, смеялись до слез, когда капитан и девушка пытались произнести несколько слов на местном наречии, и радовались, видя, как те отдают должное их кушаньям.

Спустя некоторое время хозяева и гости стали с грехом пополам понимать друг друга, а вскоре офицер почувствовал достаточно сил, чтобы снова идти в английскую колонию, и сообщил гостеприимным хозяевам о своем намерении отправиться в Перак.

Все двинулись в путь, и, безусловно, без помощи этих славных людей капитан и девушка недалеко бы ушли… С необычайной легкостью пробираясь сквозь непролазную чащу, сквозь непроходимые заросли колючего кустарника, дикари прокладывали дорогу для своих гостей. Более того, когда девушка не смогла больше передвигаться пешком, сакейи соорудили носилки и, устлав сиденье мягкой листвой, несли ее без толчков и тряски до следующей стоянки.

Но дни шли за днями, и, ориентируясь по солнцу, капитан постепенно убедился, что они движутся вовсе не по направлению к Пераку. Так как его познания в местном наречии значительно расширились, он обратился к старику, откликавшемуся на имя Ба-Итанн:

— Ты ведешь меня не в Перак.

Ба-Итанн к каждой своей фразе прибавлял восклицание: апа иту! (Ну и что с того!)

— Апа иту, йа, туан (да, господин).

— Так нельзя!

— Апа иту, все дороги ведут к туан-гобернор (к губернатору).

— Значит, ты выбрал самую длинную.

— Апа иту! (И что с того?) Разве тебе скучно с Ба-Итанном и сакейями?

— Нет, не скучно, но я хотел бы вернуться к белым.

— Апа иту! Сакейи любят тебя, они любят белую женщину. Зайди сперва в гости к сакейям, а потом Ба-Итанн проводит тебя к туану-губернатору в Перак.

Невозможно было переспорить старика, более своевольного, чем ребенок, то есть своевольного, как истинный дикарь.

— Видишь ли, Ба-Итанн, одежда моя истрепалась. Я в этих лохмотьях скоро не смогу на глаза людям показаться.

— Ба-Итанн даст тебе кайн-кайу [367], ты сошьешь себе одежду.

— А моя сестра, которую ты называешь Белая Птица?

— Белая Птица тоже наденет платье из кайн-кайу.

Волей-неволей пришлось зайти в то место, которое старик подразумевал под словом «деревня», представлявшее собой скопление соломенных хижин, крытых листьями, возле которых росли джагун (кукуруза), писанг (банановые деревья) и джарой (рис).

Это нескончаемое путешествие длилось почти три недели. Зато клан «лесных людей» принял у себя двух европейцев чуть ли не восторженно, что, конечно же, радовало путников, хоть и не могло восполнить утраченного времени. Надо было воспользоваться этой передышкой, тем более сакейи и мысли не допускали, что белые с радостью уклонились бы от их гостеприимства.

По прибытии капитан и его спутница обновили свой гардероб. Кристиан скроил себе из большого куска кайн-кайу «пиджачную пару», а для девушки хозяйственные сакейи сшили очень аккуратно нечто наподобие пеньюара. Кстати говоря, ей на диво шла эта одежда.

Наряженные в новые платья, обутые в шнурованные башмаки из буйволиной кожи, в панамах из листьев ротанговой пальмы, европейцы могли теперь беспрепятственно пробираться сквозь самые густые заросли, так как кайн-кайу предохранял от шипов.

Мужчины, женщины, дети соревновались между собой, стараясь угодить гостям и обеспечить им максимум дикарского комфорта, который, после пережитых путниками передряг, был оценен по достоинству.

К сожалению, все реже и реже заходила речь о Пераке. Дни шли за днями, а привязанность сакейев к жертвам кораблекрушения все крепла и становилась все более тиранической. К молодым людям относились в точности как к королю и королеве, но к королю и королеве плененным или почти плененным. Хоть и не была тяжела удерживавшая их цепь, тем не менее она существовала.

Но нет худа без добра. Благодаря тому, что насильственное гостеприимство оставляло много досуга, молодые люди быстро приноровились ко всем требованиям здешнего быта. Через месяц их было не узнать. Жизнь на свежем воздухе под лучами солнца благотворно повлияла на девушку — чувствовала она себя как никогда прекрасно; цвет лица приобрел золотистый оттенок, что дивно гармонировало с цветом ее волос. Наконец-то стало ясно, какая горячая кровь струится по сети тоненьких голубоватых жилок, проступавших под загорелой кожей.

Мужественно борясь с праздностью, которой так охотно предаются на экваторе европейки, Анна окунулась в доселе ей неведомые материальные тяготы жизни. Нисколько не теряя обычного своего изящества, она первобытным способом разжигала огонь, готовила некоторые простые, но питательные блюда, составлявшие каждодневный рацион: насадить на вертел куропатку, зажарить олений окорок, приправить перцем съедобные клубни — все это стало для нее привычным делом.

Кристиан вскоре окончательно поправился. К превеликой радости его друзей-дикарей, он как настоящий сакей достиг высочайшего мастерства в стрельбе из стрелометательной трубки, а голоком и парангом орудовал так, словно его юные годы прошли не в Стокгольмской гимназии, а среди «лесных людей». Туземная жизнь перестала быть для капитана загадочной. Теперь при желании он мог бы без труда в одиночку пересечь джунгли и добраться до английского поселения, чтобы потом, в сопровождении эскорта, вернуться за своей спутницей. Но — и пусть кто как хочет объясняет это противоречие — офицер, несмотря на все желание очутиться в цивилизованной стране, ощущал тяжесть на сердце при мысли, что надо покинуть эту солнечную жизнь. Анна, со своей стороны, тоже, казалось, совсем не торопилась идти к англичанам в Перак… Будут ли они еще когда-нибудь так счастливы?.. Но капитан Кристиан был человеком долга. Мэтр дал ему поручение, и он выполнит его во что бы то ни стало. В ожидании удобного случая для расставания с «лесными людьми» прошло три месяца, надо сказать, приятных как для Кристиана, так и для Анны. И вот однажды в одно прекрасное утро, когда племя почти полностью отсутствовало — оставались лишь женщины, дети, Ба-Итанн, несколько вождей и двое потерпевших кораблекрушение, — среди поляны вдруг, позвякивая бубенчиками, появился… слон! За ним второй… третий… четвертый… Со спины каждого животного по обе стороны свисали огромные плетеные корзины, между которыми крепились полотняные паланкины. В корзинах — палатки, провизия; верхом — люди кто в форме индусских сипаев, а кто в малайских костюмах. На первом слоне, кроме погонщика, восседал всего лишь один человек, одетый в европейское платье.

— Т-р-р-р-онк! — во всю глотку загорланил погонщик.

Животное тотчас же остановилось и, присев на задние ноги, чтобы седок, сразу же заметивший в толпе орангов двух европейцев, мог спрыгнуть на землю.

— Поди ж ты, меня не обманули. Действительно, белые люди! — пробормотал он себе под нос по-английски, затем, обернувшись к девушке, в изумлении застывшей рядом с молодым человеком, отвесил ей почтительный поклон. — Ввиду того, что представить меня вам некому, возьму на себя смелость сам исполнить эту формальность. Я сэр Генри Брейд, представитель Ее Величества королевы в Пераке.

— Мадемуазель Анна Ван Прет, — тотчас же представил свою спутницу Кристиан. — Ну а я — офицер королевского шведского флота капитан Кристиан. Мы оба потерпели кораблекрушение приблизительно четыре месяца тому назад… И с тех пор пользуемся гостеприимством этих добрых сакейев.

— Всего лишь десять дней, как мне донесли малайские бродяги, что среди орангов живут двое белых. Боясь, как бы вас не держали в плену и в любом случае предполагая, что вы рады будете вернуться на родину, я без промедления ринулся на поиски, и вот наша экспедиция перед вами. Правильно я поступил? — приветливо и сердечно спросил англичанин.

— Ах, сэр Брейд! Мы так благодарны вам!

— Оставьте, дорогой капитан. Я просто выполнял свой долг цивилизованного человека, стоящего, как часовой, на посту среди здешнего варварства… Но нам следует поторопиться, потому что через десять дней в рейс уходит пакетбот. Надеюсь, вы не откажетесь занять место на моем слоне?

— Излишне говорить, что мы с живейшей благодарностью принимаем ваше приглашение. Позвольте только попрощаться с этими милыми людьми, ставшими нашими благодетелями, и можно трогаться в путь.

Обернувшись к Ба-Итанну, из глаз которого катились слезы, сам растроганный видом его горя, капитан сказал:

— Ба-Итанн, старый дружище, мы уезжаем. Белая Птица возвратится к своему отцу, а я буду ее сопровождать.

— До свидания, дети, — прошептал старик. — «Лесные люди» будут оплакивать ваш уход.

— Мы никогда не забудем вас, старый друг, память о наших братьях сакейях навсегда сохранится в наших сердцах.

— Ба-Итанн уже стар, он вас больше не увидит.

— Кстати говоря, — вмешался английский джентльмен, — почему бы этому старику и нескольким его соплеменникам не проводить вас до английской миссии? Магазин ломится от товаров, вы могли бы по своему усмотрению, если и не в полной мере вознаградить их за заботы, но, во всяком случае, приобрести подарки, способные смягчить горечь разлуки.

— Ах, как вы добры, сэр Генри! Я от всего сердца принимаю ваше предложение. Слышишь, Ба-Итанн, туан-гобернор спрашивает, не хочешь ли ты проехаться в Перак?

— Ба-Итанн рад, он поедет!

— Ну вот, все и уладилось как нельзя лучше. А теперь — в путь!

Молодые люди заняли места на спине первого слона, рядом с сэром Брейдом; погонщик уселся прямо на шею животного, упершись ступнями в ошейник, на котором был прикреплен бубенец. Раздался пронзительный свист. Слоны встали, и процессия, замыкаемая эскортом, состоящим из десяти сакейев, двинулась в путь.

Через четыре дня экспедиция добралась до английской миссии. Трудно поверить, но ни один пешеход не отстал от каравана. Вот до чего быстроходны и неутомимы дикие обитатели Малайского полуострова; они не только шутя идут вровень с бегущими рысью одомашненными слонами, но умудряются даже иногда перегонять их.

Нет смысла распространяться о том, какой гостеприимный прием оказали жертвам кораблекрушения представитель английской королевы и его милое семейство. Молодые люди сняли с себя грубые одежды из кайн-кайу и облачились в приличествующее им платье. Они спали в настоящих постелях, ели с настоящих тарелок, иными словами, наслаждались всеми благами цивилизации. Но их пребывание в Пераке вскоре было прервано приходом пакетбота, который, после короткого захода в порт, собирался взять курс на Индию.

Сакейи, нагруженные подарками и ослепленные великолепием резиденции, вернулись в джунгли. Капитан утешил их, пообещав вскоре вернуться и побродить с ними по лесам.

Выслушав подробный рассказ о злоключениях молодых людей, сэр Генри Брейд понял, как не терпится им поскорее уехать, потому и не стал задерживать гостей. Он снабдил их всем необходимым и лично проводил на пакетбот, сделавший остановку лишь затем, чтобы забрать почту.

Восемь дней спустя путешественники благополучно высадились в Калькутте. Шел шестой месяц их странствий.

По личному опыту зная, как должен был беспокоиться затерянный среди Кораллового моря господин Синтез, наши молодые люди поспешили пустить в дело свои вновь обретенные громадные средства для подготовки экспедиции на атолл.

Поселив Анну в огромном дворце, построенном когда-то господином Синтезом в Човрингхе и содержавшем неисчислимые сокровища, Кристиан кинулся на поиски корабля и экипажа. Он развернул такую бурную деятельность, так щедро тратил рупии [368] и разбрасывал пригоршни золота, что всего лишь через пять дней все было готово: судно, команда, вооружение, запасы продовольствия — словом, все необходимое.

Корабль представлял собой яхту водоизмещением тысяча двести тонн, которую за бешеные деньги уступил один полуразорившийся лорд. Но разве имели значение лишние несколько тысяч ливров, если парусник делал сорок узлов в час!

Вооружение его состояло из двух стодвадцатимиллиметровых пушек, двух пулеметов и большого числа многозарядных карабинов; экипаж — двадцать суровых матросов-шотландцев, служивших прежнему хозяину и подписавших контракт с новым владельцем. Опытные моряки — смелые, неутомимые, преданные. Кроме того, капитан выбрал среди дворцовой челяди пятнадцать индусов-сикхов [369] и непальцев железных людей, фанатично преданных Мэтру. Четыре служанки — две негритянки и две индуски из Бенгалии — должны были прислуживать мадемуазель Ван Прет.

Кристиан не раздумывая запускал руки в ломившиеся от сокровищ сундуки, пытаясь приобрести то, что не всегда можно купить за деньги — а именно, время. Земля Индостана горела у него под ногами. Мэтр в опасности!.. Еще немного, и его положение станет безнадежным… Он останется без средств к существованию, без всякой опоры… Успеет ли яхта дойти вовремя?

Откуда пришло к молодому человеку такое озарение, как он узнал факты, которых знать не мог, — ведь господин Синтез был полностью лишен связи с внешним миром?! Мы помним загадочного пандита Кришну, таинственным образом промелькнувшего на страницах этого рассказа, чтобы отговорить ученого от его Великого Дела. Действительно ли Кришна, посвященный и ясновидящий, принадлежал к тем брахманам, чей дух, закаленный бдениями, постами и медитацией, прозревал неведомое другим людям — воссоздавал прошлое, знал настоящее, предчувствовал будущее? Мог ли его столь далеко оторвавшийся от материи дух путем внушения на расстоянии получить от господина Синтеза сведения о драматических событиях, происшедших на атолле?