Тайны господина Синтеза

— Продолжайте, дорогой коллега, ваши рассуждения меня живейшим образом заинтересовали.

— Вы мне льстите. Продолжу изложение основных принципов, приложимых к трем царствам природы, — их правильность в наше время уже ни у кого не вызывает сомнений.

Все законы, применимые к миру минералов, действительны также в мире растительном, существующем по лишь ему свойственным законам. В свою очередь, все законы растительного мира действительны в мире животном с той только разницей, что, как и в первом случае, они пополнятся новыми правилами.

— По-вашему, существование кристаллов сопоставимо с существованием растительных организмов?

— При прочих равных условиях, да. Если не возражаете, начнем с аморфного состояния, являющегося для неодушевленной материи тем, чем для материи органической является протоплазма [251].

Из экспериментов Вожельсана и Лемана явствует, что кристаллическое состояние приближается к аморфности посредством серии последовательных преобразований. Вышеназванные ученые наблюдали, как в соляных растворах самые простые кристаллы, находясь в условиях, аналогичных природным, формируются, становясь все более сложными, и, пройдя через ряд последовательных состояний, каждое из которых сложнее предыдущего, демонстрируют новые, значительно усовершенствованные физические качества. Как животное или растение, кристалл не появляется внезапно; как растение или животное, он проходит эмбриональную фазу [252].

— Мне все это известно, о чем вынужден вам напомнить. Но я вновь возвращаюсь к нашим баранам: [253] каким образом цепь неорганического мира спаяна с цепью мира органического?

— Путем безусловного и простого внедрения в самый превосходный из кристаллов молекулы углерода.

— Пусть будет так, если вы настаиваете, хотя данное утверждение мне не представляется доказанным, даже после замечательных работ Геккеля [254].

— Это-то и требуется выяснить. Почему в конечном итоге природа не может создавать комбинации, воспроизводимые нами ежедневно в своих лабораториях?

Вы конечно же помните, что не так давно господа Моннье и Вогт с помощью неорганических взаимореагирующих солей сымитировали некоторые формы органических клеток, а резюме [255] их работы, — отчет, опубликованный в «Записках» Академии наук под заглавием «Искусственное продуцирование некоторых форм органических веществ», — заставил совершенно по-новому взглянуть на данную проблему.

Могу еще по этому поводу привести в качестве примера один широко известный факт. А именно: возьмем ботаническое семейство, образованное путем симбиоза, или, проще сказать, путем комбинации двух отчетливо различных растений семейство лишайников [256]. Удалось на практике разъединить два растения, его составляющих, — зеленое и незеленое. Первое может развиваться самостоятельно, и в нем признали водоросль! Второе же, лишенное хлорофилла [257], является грибом. (Правильность такого анализа была подтверждена с помощью синтеза.) В среде, лишенной малейшего зародыша лишайника, на водоросли поместили грибы. Короче говоря, была произведена попытка из нескольких разных видов синтезировать лишайники. Таким образом, удалось экспериментальным путем репродуцировать вид с помощью одних лишь его первичных элементов.

— К чему вы клоните?

— К тому, что «импульс организации и регулярной эволюции» не всегда передается весомой материи с помощью предшествующего существа, прошедшего подобную эволюцию. Лишайники необязательно происходят от себе подобных родителей — ведь они являются гибридом водорослей и грибов. Как видите, ваше определение жизни, мягко говоря, не совсем верно.

— Признайте же, что для природы внедрить в кристалл атом углерода гораздо проще, чем путем взаимодействия двух различных организмов продуцировать ботаническое семейство.

— Оставляя за собою право обращаться к абсолютным истинам, касающимся сущности творения, готов признать все, что вам угодно.

— Я не собираюсь посягать на ваши догмы и разрушать ваши предрассудки. Единственное, что меня привлекает, — это добросовестный поиск истины. Но вернемся к соединению кристалла с углеродом, к комбинации, которая привела к появлению жизни на Земле.

Из всех веществ углерод является едва ли не важнейшим элементом, выполняющим в телах животных и растений одну из самых главных функций. Именно углерод, взаимодействуя с другими элементами, формирует сложные комбинации и тем самым разнообразит химические структуры, а стало быть, и жизненные свойства животных и растений. Именно углерод, соединяясь с кислородом, водородом и азотом, к которым чаще всего приходится добавлять серу и фосфор, порождает белковые соединения, то есть монер, зародышей жизни. Таким образом, я согласен с Геккелем в том, что лишь в особенных физико-химических свойствах углерода, в частности в его полужидком состоянии и нестабильности углеродных белковых соединений, следует усматривать механизмы двигательных феноменов, отличающих живые организмы от неживых.

— Благодарю, дорогой коллега, и, восхищаясь вашим пылом, хочу отдать должное той ловкости, с которой вы стараетесь мне доказать, что яйцо старше курицы.

— Но для меня это очевидно, и я во весь голос заявляю: «Вначале была не курица, а яйцо». Ясное дело, что примитивное яйцо не было снесено птицей, а являло собой простую индифферентную клетку [258] простейшей формы. В течение тысяч и тысяч лет оно существовало независимо, в виде одноклеточного организма — амебы. И лишь тогда, когда ее потомство трансформировалось в многоклеточное и разделилось по половому признаку, родились, о чем свидетельствуют данные современной физиологии, амебовидные клетки.

Яйцо было сначала яйцом червя, позднее — рыбы, амфибии, рептилии и, наконец, птицы. Современное птичье яйцо, в частности куриное, это весьма сложный исторический продукт, результат бесчисленных феноменов наследственности, происходивших на протяжении миллионов лет.

Однако я тут изощряюсь, доказывая то, что вы знаете лучше меня, ведь ваша специализация — естественные науки.

— Вот и позвольте заметить по этому поводу, что, игнорируя все, за исключением химических соединений, реакций и субституций [259], вы рассуждаете как узкий специалист в области химии.

— Во всяком случае, все мною сказанное отличается точностью, а о красотах стиля я при изложении не забочусь. Поверьте, мне нисколько не хочется уязвить вас. Но очевидно то, что вы, видя лишь настоящее, не отдаете себе отчета ни в том, какие огромные периоды времени истекли, ни в том, как воздействовали эти миллионы и миллионы прошедших лет на материю и движение.

— Позвольте, я никогда не упускаю из виду опыты Бишоффа [260], доказывающие, что для того, чтобы перейти из состояния жидкости к состоянию твердого тела, то есть остыть с двух тысяч до двухсот градусов, нашему земному шару понадобилось триста пятьдесят миллионов лет.

— Тогда ваша непоследовательность просто поражает! Вы ведь согласны с тем, что в период формирования в яичнике все яйца поразительно похожи между собой.

— Согласен! Скажу больше — они подобны элементарной амебовидной клетке, схожей с теми, которые находятся сейчас в лаборатории.

— Я вас за язык не тянул! Итак, яйцо, из которого родится бык, слон, утка, мышь, кролик, колибри или обезьяна, представляет собой автономную клетку, аналогичную находящимся в водах бассейна…

— Утверждать обратное было бы чистейшей нелепостью.

— Как?! И после этого вы не желаете признать возможность эволюции, происходившей под видоизменяющим влиянием миллионов истекших лет?!

— Я ничего не отрицаю, ничего не жду, я лишь констатирую факты. Но, прежде чем признавать или не признавать теорию, которую, надо отдать вам должное, вы довольно толково изложили, я все же позволю спросить, что же стряпают в этой варварской кухне под стеклянным колпаком?

— Вы сами все прекрасно знаете, ведь я перед вами мелким бисером рассыпался. В сотый раз повторяю: господин Синтез намеревается в сороканедельный срок, путем исследовательских трансформаций, воссоздав фазы, пройденные предками человека, возродить в этом громадном бассейне основные жизненные формы, чтобы, усовершенствуя их по мере возникновения, добиться появления человеческой особи.

— Но это противоречит здравому смыслу! Каким образом он надеется перешагнуть через миллионы лет, понадобившиеся для изменения примитивных организмов? Чем он заменит материнское начало?

— Это его тайна.

— Тайна, неминуемо ведущая к краху.

— Да что вы! Господин Синтез не был бы самим собой, то есть не был бы гением, гордостью рода человеческого, если бы не нашел надежных способов воплощения своего плана. К тому же разве вы, глядя на чудовищное размножение bathybius и на появление организма, высшего, нежели монера, еще не поняли, что эволюция уже началась?

— Ну и что это доказывает? Низшие организмы, кстати, далеко еще не все известные, бурно размножаются даже за короткие промежутки времени. И мне кажется, говорить не столько о теории наследственности, сколько об успехе этой странной затеи, только потому, что рядом с монерами bathybius haecklii в воде обнаружены амебы, более чем преждевременно.

— Не рядом с монерами, а вместо них!

— Хотел бы я думать так же.

— Сами увидите, найдете ли вы в воде через сутки хотя бы одну монеру!

— Ну и о чем это свидетельствует?

— Об успехе. Разве не лежит пропасть между простой и бесструктурной аморфной материей, из которой состоит bathybius, и простой протоплазмой амебы, обладающей внутренним ядром? Разве на заре развития Земли не понадобились тысячелетия для осуществления такого простого на первый взгляд этапа эволюции?

— Теперь вы не можете отрицать, что органическая материя совершенствуется. Если бы у вас в растворе вдруг выпал кристалл…

— Да, кстати, насчет кристалла у меня возникла одна мысль.

— Разрешите узнать какая?

— Всенепременно, — откликнулся зоолог с плохо скрытой иронией. — Зачем понадобилось господину Синтезу начать с полдороги? Знаете, как бы я сделал на его месте? Вместо того, чтобы отправной точкой эксперимента брать протоплазму, аморфную органическую материю, я взял бы неорганическую, также находящуюся в аморфном состоянии, и кристаллизовал бы ее. Получив кристаллы, сперва совсем простые, усовершенствовал бы их до уровня сложных и, наконец, согласно вашей теории, ввел бы в них углерод. Затем путем различных комбинаций воздействовал бы на эти кристаллы кислородом, водородом и азотом до получения протоплазмы. Коль уж берешься за синтез, его надо производить из многих составляющих.

— Идея соблазнительная, но она для своего воплощения требует слишком много времени. А это не входило в намерения господина Синтеза, кстати говоря, сотни раз-повторявшего подобные опыты, прежде чем получить алмазы. Однако я совсем забылся… Мне надо бежать в лабораторию, там за всем нужен глаз да глаз… Прощайте!

— Всего наилучшего!

«Вот еще один тронутый, — подумал зоолог, когда химик удалился. — Парень принимает на веру любую чушь, рожденную в мозгу старикашки, который, сдается мне, становится час от часу слабоумней. Они оба гоняются за одной и той же химерой, несут одинаковую ересь, вот и нарвутся вместе на неприятности. Нет никаких сомнений: месяца через три они станут совсем буйнопомешан-ными. Ну что ж, пусть так. Поскольку два члена нашей ученой троицы положительно свихнулись, у третьего должно хватить разума на всех троих. И разума, и ловкости… Ты будешь простаком; если не используешь это выгодное положение. Отныне теория происхождения видов обретет в моем лице самого ярого сторонника».

ГЛАВА 2

Болезнь. — Наука бессильна. — Разлука. — Сильной хвори — сильное лекарство. — Капитан удивлен, узнав, что должен покинуть атолл. — Китайцы возвращаются на родину. — «Инд» и «Годавери» вооружаются. — «Моя девочка должна путешествовать как королева». — Два корабля отчаливают. — Как кули расположились на борту. — Среди решеток, щитов и пулеметов. — Психология китайских рабочих, нанимаемых на вывоз. — Склонность к бунту. — Жестокость. — Переход через Большой Барьерный риф. — Акулы и рыбки-пилоты. — Куктаун. — Продовольствие. — Двадцать три лишних китайца.

— Ничего страшного, уверяю вас.

— Дитя мое! Ты думаешь, я так поглощен своими многочисленными обязанностями, что ничего не вижу?

— Наоборот, вы слишком зорки, раз видите даже то, чего нет.

— Откуда же такая бледность? А эти недомогания, эта слабость, потеря аппетита, сердцебиение, сухое покашливание?..

— Но, дедушка, миленький, вы меня пугаете. Столько всего перечислили! Неужели я серьезно больна?

— К счастью, пока нет. Но можешь заболеть. Видишь ли, мое любимое дитя, нас, стариков, трудно провести, в особенности если наблюдательность ученого усилена отцовской любовью.

— Должно быть, вы правы… как всегда. Но если предположить, что в первую очередь волнуется не ученый, а мой замечательный, любящий меня так же сильно, как и я его, дедушка?

— Вот дедушка и торопится принять меры, пока еще есть время, пока еще нежные чувства не сделали его окончательным эгоистом. Говорю тебе без обиняков и сожалений: нам надо расстаться.

— Расстаться?! Да вы шутите! Что со мной станется без вас!

— Ты вскоре выздоровеешь и вернешься ко мне, такая же крепкая и пышущая здоровьем, как раньше.

— Вдали от вас я умру от скуки!

— Нет. Послушай, дитя мое. Ты обладаешь таким мужеством и такой энергией, что множество людей на свете позавидовали бы тебе. И я говорю с тобой так, как говорил бы с мужчиной. Ты же знаешь, в тебе — единственный смысл моего существования.

— О, в этом-то я не сомневаюсь, я и сама думаю так же. Но прожить в отдалении от вас пусть даже самое короткое время я не способна… Тем более что… Нет, я даже вымолвить не в силах… И думать о таком не хочу…

— Говори, дитя мое. В жизни бывает всякое, и ко всему надо быть готовым…

— Ладно, скажу. Если вы умрете, я тоже умру.

— Ну, это-то мне пока не грозит. Я еще поживу… Жизнь за долгие годы успела ко мне привыкнуть.

— Как я счастлива это слышать! Мне кажется, что я уже выздоровела!

— Вот ты наконец и созналась.

— Пришлось сознаться. Хотя бы для того, чтобы иметь счастье быть вами вылеченной. Ведь для вас нет ничего невозможного, не правда ли?

— Увы, есть, дорогое мое дитя. Более того, в данный момент, вынужден признаться, я повергнут в некоторое отчаяние, так мало мое могущество.

— А как же те замечательные работы, что прославили ваше имя?.. Как же те чудесные открытия, узнав о которых самые знаменитые ученые с трудом в себя могут прийти, настолько они потрясают?..

— Не будем об этом… Наука, которую раньше меня лишь изредка подмывало проклясть, теперь служит мне всего-навсего подтверждением моей беспомощности.

Ты недавно пережила ужасное волнение, узнав о грозившей мне опасности остаться на дне морском. Я не смог предотвратить причину этого переживания так же, как сегодня не могу устранить его последствия.

Географическая .точка, в которой мы сейчас находимся, прекрасно подходит для моих работ, но из-за удушливой жары климат здесь вреден для здоровья. Выброшенные на рифы морские водоросли разлагаются, и нас окутывают тучи миазмов [261] — возбудителей лихорадки. Работающие день и ночь машины засоряют более-менее вредными продуктами внутреннего сгорания и без того тяжелую, густую, раскаленную атмосферу.

Ты живешь на корабле, в замкнутом пространстве, вдали от целительного дыхания лесов и чистого ветра степей, лишенная привычного для себя комфорта. И, что еще хуже, у нас больше не осталось свежих продуктов питания.

— Дедушка, родной, вы сегодня мрачны! Послушайте, скажите мне по секрету, а нельзя ли все как-нибудь уладить… по-научному?

— Увы, нельзя, дорогое мое дитя. Я пытался остановить развитие твоей нервной болезни гипнозом и внушением. Однако ты первая и, наверно, единственная оказалась невосприимчивой к моему лечению!

Могу ли я пригасить солнечный свет, уменьшить этот ужасный изнуряющий зной, способный вскоре вызвать у тебя полную анемию?! [262] Могу ли я велеть бризу разогнать зловонные тучи микроорганизмов, провоцирующих лихорадку?! Могу ли расширить палубы своих кораблей, засадить их деревьями, застроить домами? Наконец, по плечу ли мне сублимировать [263] свежие продукты питания, в которых так отчаянно нуждается твой ослабленный организм?

— Но у вас же есть сильнодействующие, эффективные препараты и против лихорадки, и против анемии! А сами вы долгие годы обходитесь без свежих продуктов. Быть может, вы и меня приобщите к своему режиму? Что касается нервов, то это не проблема — ваши советы и моя сила воли возьмут верх.

— Не получится, дитя мое; тонизирующие средства действенны лишь в случае, когда в больном организме надо устранить постоянную причину ослабления. То же с лихорадкой — какой толк пичкать тебя хинином, если ты все время вынуждена вдыхать малярийные миазмы? Что же касается моего специального, некоторым образом искусственного питания, то оно требует подготовки, очень длительного и трудного привыкания, которому я не хочу и не могу тебя подвергать. Как видишь, моя девочка, ничто не может заменить животворного действия природы.

Кроме того, надо всегда, когда это возможно, следовать прекрасному совету (он полезен больше, чем все вместе взятые лекарства): «Sublata causa, tollitur et effec-tus». — «Если устранить причину, то исчезнут и ее последствия». Поэтому я так спешу отослать тебя отсюда. И не старайся меня переубедить. Силы расстаться с тобой я черпаю в моей любви к тебе. Если хочешь, чтобы мы любили друг друга еще долгие и долгие годы, уезжай как можно скорее.

— Стало быть, я покоряюсь и уезжаю, — прошептала девушка, мужественно подавляя душившие ее рыдания, — чтобы как можно быстрее поправиться и как можно быстрее вернуться. Пусть эта первая наша разлука принесет желаемый результат!

Получив принципиальное согласие внучки на отъезд, господин Синтез по мере возможности ускорил приготовления к отплытию. Но покинуть атолл, где его присутствие было необходимо до самого завершения предприятия, он не мог. Поэтому, вызвав капитана Кристиана, Мэтр дал ему подробные приказания, не замечая, казалось бы, как оторопел офицер, узнав, что должен покинуть Коралловое море. Но, настоящий раб долга и дисциплины, командир «Анны» не позволил себе ни малейшего возражения. Он предан Мэтру душой и телом, и его слова — закон.

Во-первых, необходимо было доставить на родину китайцев, в чьих услугах больше не нуждались; обреченные в последнее время на безделье, они становились обременительными, к тому же прокормить их, не уменьшая рациона остальных членов экспедиции, не представлялось возможным.

Срок контракта подходил к концу, и китайцы мечтали только об одном — вернуться домой и получить премиальное вознаграждение, щедро обещанное господином Синтезом. Находясь постоянно под дулами нацеленных на них пушек, они чувствовали себя не очень-то уютно. Что с ними сделают, вот вопрос?

Матросы, испытывая некоторое отвращение к желтолицым, часто зло подшучивали над ними. Стоит лишь вспомнить по этому поводу их странные предположения, подслушанные секретным агентом господина префекта. Китайцы, невзирая на успокоительные заверения своих прежних бригадиров, и впрямь опасались, что вскоре превратятся в мягкое тесто для фантастической кухни господина Синтеза.

С трудом поддается описанию радость бедных кули, выраженная особенно пронзительным визгом, при известии, что им заплатят деньги, раздадут по небольшой порции опиума и безотлагательно отправят домой, в Китай.

В принципе, к отплытию должны были бы подготовить один из четырех кораблей, но Мэтр непременно хотел избавить больную от тесноты и людского скопления, вот почему он решил, что не один, а два корабля покинут Коралловое море; на первом поплывут только китайцы, а на втором — девушка в сопровождении лучших специально отобранных матросов. Господин Синтез, ставя выше всего состояние здоровья своей внучки, не без основания решил поручить дело капитану Кристиану, как ни тяжело ему было лишиться такого помощника.

Под угрозой остановки аппаратуры и срыва Великого Дела невозможно было и думать куда-либо услать «Анну». Ввиду этого Мэтр решил подготовить для путешествия «Годавери», создав на борту все условия и окружив роскошью единственную пассажирку корабля. «Инд» же оборудовали специально для перевозки большого количества людей — все необходимые работы были произведены с быстротой и ловкостью, свойственной лишь настоящим морским волкам.

Матросы маленькой эскадры поочередно побывали в роли столяров, декораторов, обойщиков и архитекторов, устраивая для девушки такое «гнездышко», чтобы она не пожалела о своих изящных покоях на борту парохода, носившего ее имя.

Господин Синтез, приглядывая за лабораторией, между тем успевал пристально следить и за переоборудованием «Годавери» — старик хотел, чтобы все было устроено в лучшем виде. Он буквально ни на шаг не отпускал от себя капитана Кристиана, засыпая его советами и наставлениями так, что бравый моряк, хоть и понимал неотложную срочность отплытия, в конечном итоге почувствовал себя чуть ли не раздавленным под грузом легшей на его плечи ответственности.

— Ты все хорошо уразумел, дружок? Отъезд кули — лишь предлог; главное — увезти отсюда мою бедную любимую девочку, ей необходимо поменять обстановку… Развлечься, повидать незнакомые города… Надо вдохнуть в нее интерес к путешествию. Даю тебе карт-бланш [264]. Я верю в твой ум, в твою любовь, в твою преданность. Анна любит тебя как брата, а ты ее как сестру.

— Как сестру… Да, Мэтр, — невольно для себя перебил старика внезапно побледневший капитан.

— Вы вместе росли, ты знаешь ее мысли, ее вкусы, ее капризы, ее потребности и желания. Исполняй же все не раздумывая, не сомневаясь…

На «Годавери» множество сокровищ… Моя девочка должна путешествовать как королева. Повинуйся ей во всем, даже если бы она пожелала изменить курс корабля. Плыви, куда ей только заблагорассудится, причаливай к берегу или выбирай якоря, выходи в море или стой на рейде при одном лишь условии, чтобы ее прихоти согласовались с ее безопасностью. Договорились?

— Договорились, Мэтр. Однако позволю себе заметить, на меня ложится тяжелая ответственность. Не смею и думать о таком, но что, если, вопреки вашим предсказаниям, состояние мадемуазель Анны ухудшится?.. Как мне тогда быть?

— Оба врача, и на «Инде» и на «Годавери», люди знающие. Я их проинструктировал подробнейшим образом.

Итак, ты немедленно пойдешь к берегам Австралии, бросишь якорь в одном из австралийских портов, примешь на борт груз свежих продуктов. Затем, узнав, хочет ли девочка идти в Макао или остаться в Австралии, посетить крупные острова или вернуться в Индостан, будешь действовать согласно ее воле. Как бы там ни было, путешествие должно продлиться не менее трех месяцев; доставь Анну в более северные широты, где нет такого изнурительного зноя. И наконец, если доберешься до Индии, повидай моего друга Кришну, ты его хорошо знаешь. Он поможет вылечить мою девочку.

Наступил час отплытия. Получившие денежное довольствие кули при посадке на «Инд» были тщательно досмотрены этим сомнительным эмигрантам категорически запрещалось ношение оружия — и размещены в межпалубном пространстве (твиндеке), разделенном на отсеки с помощью толстых решеток, снабженных раздвижными щитами. Но все здесь не могли поместиться, поэтому часть китайцев расположилась на палубе, с тем чтобы провести на ней двадцать четыре часа. Назавтра эта группа поменяется местами со своими товарищами, находящимися сейчас на нижней палубе, и так каждому достанется приблизительно равное количество света и воздуха.

Все матросы и даже машинисты были вооружены, словно во время военных действий. Каждый получил приказ ни на минуту не выпускать из рук оружия. Распоряжение гласило: «Вахтенному предписывается держать револьвер за поясом, а ночью автоматический карабин должен находиться на расстоянии вытянутой руки от спящего».

Наконец, на китайские колонии были наведены пулеметы Нортденфельдта, чтобы в случае бунта вся внутренняя часть судна простреливалась насквозь, стоило лишь поднять раздвижные щиты, при помощи приспособления, сходного с тем, какое используют в театре для передвижения декораций.

Предпринятые господином Синтезом предосторожности, конечно же, вызовут бурное негодование кабинетных гуманистов. Однако люди, находящиеся в пятистах лье от какой-либо суши и отдающие себе отчет в относительной малочисленности команды, сочли бы все эти мероприятия совершенно необходимыми.

Пусть никто не удивляется размаху предпринятых мер безопасности. Китаец вообще — существо сильно от нас отличное. Как бы ни возмущались ревнители всеобщего равенства, нельзя сбрасывать со счетов полнейшее несходство рас, обычаев, нравов и образа мыслей.

Для торжества равенства необходима хотя бы физическая или моральная тождественность. Ведь никому не придет в голову сравнивать «желтолицего брата» с парижским ремесленником или землепашцем из департамента Бос. И дело здесь вовсе не в эстетике. Оговорим сразу: то, что в плане физическом есть просто различия, в плане моральном зачастую превращается в несовместимость.

Лишенный великодушия, подстегиваемый алчностью, которая иногда кажется единственным смыслом его существования, этот курносый и круглолицый мелко семенящий человечек сперва кажется безобидным. Никогда не глядя прямо в глаза, с виду елейный и липкий, он испытывает к любому белому человеку ненависть, равную лишь его презрению. Для голодных, угнетенных китайцев, стонущих под гнусной пятой деспотов-мандаринов [265], белый человек — добыча, и ловец во что бы то ни стало постарается ее захватить.

При виде европейца ничто не сломит упрямства желтолицего, ничто не умерит его жажды наживы. Гордый до бешенства, вороватый до гениальности, жадный до подлости, он умеет, ежели дело идет о его выгоде, становиться угодливым до тошноты; у него одна цель — нажиться во что бы то ни стало, любым путем, пусть даже придется исполнять самую грязную, самую унизительную работу. Деньги для азиатов действительно не пахнут.

Но погодите, дайте только китайцу набить мошну — и вы станете свидетелем любопытного перевоплощения. На следующий же день поведение этого забитого лакея изменится. Пользуясь поддержкой своих соотечественников, кишащих, как насекомые-паразиты в Австралии и в особенности в Северной Америке, он становится важной персоной, занимается ростовщичеством, стяжательством, целые страны ставит под вырубку и качает их богатства через собственные дренажи. Вот когда наступает звездный час для его высокомерия!

Белый хорошо относится к китайцу? Это по слабости. Был к нему благосклонен? Боялся. Вел себя с ним как с равным? Тем и заслужил презрение. Варвар, еще недавно говоривший о всеобщем братстве, теперь осознает свою ошибку — над ним поглумились, его унизили и обобрали!..

Когда имеешь дело с китайцем, не следует строго соблюдать принципиальные договоренности и условия. Что ему его честное слово и подпись под контрактом? У него одно на уме: лишь бы увильнуть от своих обязательств, в особенности если работодатель — человек миролюбивый.

Горе тому, кто на самом деле не очень силен! [266] Эти жалкие попрошайки, собравшись скопом, способны совершить убийство! Убить белого? Благое дело! Но при условии — обделать дельце надо так, чтобы ни сейчас, ни впредь никто не подкопался. Таким образом, европейцу, волею случая очутившемуся в обществе желтолицых, следует быть более сильным и держать ухо востро.

Китаец — человек действия, он уважает только силу.

И не вступайте с ним в дискуссии, не пытайтесь убедить его в своей правоте. Смело наступайте, иначе он вас перехитрит, ведь водит он за нос наших дипломатов. Так и вас, подхваченного силой инерции, он загонит в такую ловушку, о которой по простоте душевной вы и не подозревали. И это прекрасно понимал адмирал Курбе [267] и, если бы его не связывали приказы некомпетентных лиц, совершенно игнорирующих натуру сынов Поднебесной империи, вся плачевная Тонкинская эпопея закончилась бы в нашу пользу.

Но вернемся к китайским кули господина Синтеза. Если с ними плохо обращались — при перевозке на кораблях факт нередкий, — они норовили в пути или по прибытии на место поднять бунт. Если же гуманные капитаны обращались с ними хорошо, попытки бунта учащались. Кули неизменно побаивались человека решительного и уважали его тем больше, чем жестче он к ним относился, добряка же они презирали и считали мокрой курицей. Вот откуда — решетки в грузовых отсеках, раздвижные панели, артиллерийские орудия и пулеметы, предназначенные для усмирения бунтовщиков.

Но, несмотря на все предосторожности, бывали случаи, когда бунтовщики, обманув бдительность матросов, ломали решетки и, перебив малочисленный или слишком доверчивый экипаж, захватывали корабль. Анналы мореходства полны ужасающих драм и сцен, которые невозможно описать пером и в которых свирепая изобретательность этих палачей брала верх.

Сорок человек, составлявших команду «Инда», давно были прекрасно осведомлены на сей счет, и каждый себе пообещал, что будет смотреть в оба, хотя поведение азиатов оставалось пока со всех точек зрения безукоризненным. «Инд» шел в паре с «Годавери», и в случае тревоги тот мог оказать ему действенную помощь.

Корабли последовали тем же курсом, каким прибыли к атоллу, — он был тщательно отмечен в лоциях капитана Кристиана. Но несмотря на математическую точность расчета расположения рифов, навигация все равно была трудной.