Сегодня мне предстоит беседовать с прибывшими на праздник делегациями Литвы, Латвии, Эстонии, Бесарабии и Северной Буковины: какие впечатления на них произвели парад и демонстрация. Работа трудоемкая!
      Видел председателя Верховного Совета Дагестана. Говорит, что указанием Хозяина конституция СССР издается на некоторых языках Дагестана ( в т. ч. лакском?).
      Перед праздниками говорил с своевременном выходе издания.
      11 ноября
      А жизнь идет! Лишь вчера появилось сообщение о поездке В.М. Молотова в Берлин. Оказывается, вчера же вечером он и выехал. Вместе с ним отправился и Миша Калашников. Он - как будто - единственный фотограф прессы.
      Любопытно, как немцы опекают делегацию. Вчера вечером в секретариат редактора позвонили из германского посольства и попросили, по просьбе Риббентропа, ежедневно оставлять по 32 экз. "Правды" для советской делегации, начиная с 11 ноября. А отсюда они, видимо, посылают их в Берлин воздухом.
      Видел Виленского. Рассказывал интересную вещь: на приеме дипкорпуса устроенном В.М. Молотовым 7 ноября, было три Героя: Папанин, Бадигин и Шмидт.
      Сегодня вызвал меня Ильичев - в 8 ч. вечера и посадил писать передовую в номер о выборах в Верховный Совет СССР от новых союзных республик. В 12 сдал, а домой попал в 6 ч. утра.
      13 декабря
      14 ноября я выехал в Армению Сделал юбилейную полосу, передал передовую и только собрался приступить к поездкам по стране, как пришла телеграмма Поспелова и Ильичева: выезжать в Баку, делать полосу о соревновании нефтяников. Поколесил немного по храмам Армении и выехал в Баку.
      Из посещений наиболее примечательным был, конечно, осмотр Эчмиадзина. Находится этот монастырь (храм) в Вагаршапате, районном центре, примерно в 15 км. от границы. Об этом монастыре, резиденции армянского папы, я много слышал еще в Москве и, как только приехал в Армению - заинтересовался можно ли туда съездить.
      - Конечно, - ответил Пирузян. - Поезжай, это очень интересно.
      Несколько позже я был у секретаря ЦК Армении Арутинова (или по местным газетам - Арутюняна). К слову говоря, он производит очень сильное впечатление. Своеобразное, чрезвычайно запоминающееся лицо, высоченный лоб, умные, внимательные, очень спокойные глаза. И что меня поразило как газетчика: необычайная требовательность к точности цифр. Ни одной цифре он не верит, требует обоснования. Опасаясь потока юбилейной похвальбы, он приказал пользоваться (в статьях, докладах) только цифрами ЦНХУ. Раньше местные работники считали, например, что в Армении 12 вузов. После справки ЦНХУ их стало 11. Когда Арутинов писал для меня статью, ему и дали эту цифру. Он потребовал списка вузов. В числе их значился институт повышения квалификации учителей. "Какой же это вуз, не учитывать!" И написал "10 вузов".
      Долго мы с ним говорили о сегодняшнем и завтрашнем дне Армении. Страну он знает и любит. Он считает, что будущее ее - индустрия, хлопок, виноградарство, а хлебные культуры отомрут, как только сверстается общий зерновой баланс страны. Ибо не по-хозяйски сеять на земле, дающей обильные плоды и виноград - малодоходную пшеницу.
      Горячо советовал он мне поглядеть мелиоративное переустройство земли (в пустынях выросли совхозы), посмотреть многосемейных ("у нас это счастье"), посмотреть национальное искусство.
      Я спросил про Эчмиадзин. Он рассмеялся:
      - Поезжайте. Это, конечно, интересно. Сейчас там осталось мало народу, но место важное. Реальная сила их очень велика, с нами они в высшей степени лояльны.
      Числа 27-28 ноября мы поехали. В составе сей экскурсии находились: я, спецкор "Комсомолки" Ник. Маркевич, редактор ереванского "Коммуниста" чудесный парень Рачик Григорян, артист-чтец Сурен Качарян, и милиционер, которого нам дали вместо пропуска в погранзону.
      Дорога отличная, накатанная. По дороге мы заехали и осмотрели развалины древнейшего храма "Бдящих сил" Зварнотц (VII век )и высящийся, как стрела, храм какой-то святой армянской великомученицы Репсима (VII век). Но чистой езды до Вагаршапата не больше часа.
      Вагаршапат - нормальный по виду районный центр. Отличие его от других селений состоит в том, что в нем много древних храмов (V - XII века), и много старых вековых домов (жилых). В центре городка расположен монастырь Эчмиадзин, обнесенный невысокой каменной стеной. Лицевую сторону стены заменяет бывшее здание духовной семинарии, где по слухам учился и Микоян (светских школ в старой Армении не было). Ныне в этом здании расквартирована воинская часть. Бойцы ходят по территории монастыря, у главных врат стоят легковые машины, мимо окон бродят танки. Картина умилительная.
      Дело было уже сильно под вечер. Я наспех снял внешний вид храма и особливо его резную колоколенку с великолепным орнаментом. Навстречу нам вышел монах в черном капюшоне. Он сказал, что уже поздно осматривать храм. Я попросил разрешения его сфотографировать.
      - Пожалуйста. Только пришлите карточку.
      Маркевич и я сделали несколько кадров.
      Тем временем Качарян поднялся в покои Светлейшего. Тот вышел. Сурен представился. Светлейший (он временно исполняющий обязанности Католикоса Католикос умер два-три года назад) сказал, что ему очень приятно видеть столь известного артиста и добавил, что в виде исключения он сам покажет нам храм.
      Несколько минут спустя он вышел во двор. Высокий рост, несколько тучный, полное лицо, усы, бородка клином, заплывшие умные глаза, капюшон. Монахи немедля раскрыли двери. Мы вошли в храм.
      Католикос нам пояснил, что центральная часть храма построена в III веке, пристройки немного моложе.
      - У нас есть легенда, - сказал он, - что святой дух спустился с неба по лучу. Луч упал именно на это место, поэтому здесь и построен храм.
      Внутри храм высок, гулок, с великолепной акустикой. Центральная часть храма выстлана коврами. Наш чичероне показал нам два трона Католикоса подарок американских армян и, кажется, иранского шаха. Один из них - черного дерева, превосходной резной работы, верх его увенчан моделью Эчмиадзина. Алтарь прикрыт шелковыми занавесями сработанными в седой древности.
      На возвышении, похожем на эстраду (не знаю, как оно называется) стояли два огромных в полтора роста человека серебряных подсвечника - подарок американской общины.
      На стенах висели древние картины и кое где виднелись остатки фресок. Полностью они сохранились только на своде купола, образуя чудесную расцветку.
      - Да, храм сильно нуждается в ремонте, - говорил Католикос. - Наше правительство было столь любезно, что разрешило послать двух братьев заграницу для сбора средств. Один из них писал мне весной из Франции, что крупный французский банкир обещал дать солидные средства на ремонт. Не знаю, до ремонта ли ему сейчас, - заметил Святейший с тонкой усмешкой. - Другой сообщал из Америки, что им собрано 36 тысяч долларов. Но этого, конечно, мало. Я думаю, что наше правительство пойдет нам на помощь и поможет восстановить, реставрировать этот замечательный памятник древней культуры. Я имею сильные основания на это надеяться, - повторил он.
      - Вот только плохо со стенными фресками. Их трудно восстановить. Полные рисунки этих фресок скопировал еще до революции один петербургский художник. Примерно в 1925-30 г.г. он предложил купить у него рисунки за 20 000 рублей. Не знаю, почему наши отказались. Сейчас этот художник умер и где находятся рисунки - неизвестно. Есть, правда, еще один путь: один из храмов в Персии (Иране, Турции?!) раскрашен так же под фрески Эчмиадзина. Но туда надо посылать целую экспедицию.
      Разойдясь, Католикос решил показать нам даже левую ризницу. Мы прошли туда. Дверь ее была заперта английским замком.
      - Третий век и английский замок! - рассмеялся Качарян.
      Она оказалась битком набитой всякими богатствами. Слева стояли огромные шкафы со всякой церковной принадлежностью, справа - полки и утварью. Многое лежало просто вповалку.
      Католикос подвел нас к одному шкафу, где были составлены жезлы.
      - Тут жезлы епископов, митрополитов и Католикоса. Вот эти жезлы может трогать только Католикос.
      Он взял один из них и подал Качаряну:
      - Не правда ли, превосходен? Он сделан из оникса.
      Качарян и я любовались изумительной работой мастера. Он казался совсем призрачным, нежным. Верх был украшен крестом, густо усыпанным самоцветами.
      Последний луч солнца упал в узкое оконце ризницы и камни засияли водопадом света.
      - Это бриллианты? - как-то испугано спросил Качарян.
      - Да, бриллианты, - меланхоличным будничным тоном подтвердил Католикос.
      Он показал нам еще несколько превосходных жезлов, затем перешел к головным уборам и наплечникам - шелковым, бархатным, вышитым золотом.
      - Вот на этом наплечнике изображен одноглавый орел, символ того, что Католикос, охраняя паству, должен быть таким же зорким. А вот тут вы видите уже двуглавого орла. Это - дань времени, - заметил, усмехнувшись, собеседник.
      Он показал нам затем огромные серебряные священные котлы тонкой художественной работы, сосуды с миром ("где по преданию сохраняется капля мира, положенного при основании храма"), десницу святого Петра, какой-то святой скребок ("ученые доказывают, что он действительно очень стар"), картины.
      Умный и хитрый, он нам не говорил про веру, про Бога, а показывал действительно замечательные, действительно старинные вещи, каждый раз ссылаясь на выгравированный или вышитый год издания, на свидетельства ученых. Можно представить себе, сколько собрано богатств в Эчмиадзине, если то, что мы видели стоило 10-15 млн. рублей. А ведь мы видели только ничтожную часть. О правой ризнице он даже не говорил (а Григорян говорит, что она потрясающа), да, кроме того, есть еще подвалы!
      Отвечая на вопросы Маркевича, Католикос рассказал о строении его епархии за границей, сообщил, что "наше правительство любезно разрешило провести в будущем году выборы нового Католикоса", на которое съедутся 80 наших делегатов и 52 заграничных. Компания уже началась.
      Прощаясь, он спросил Качаряна, собирается ли тот дать концерт в Ереване?
      - Да, 30 ноября.
      - А что вы читаете?
      - Давида Сасунского.
      - О! Я обязательно приду послушать. Я иногда хожу на концерты. Видите ли, я и сам немного композитор. Я написал литургию на четыре голоса и Ипполитов-Иванов дал ей лестный отзыв. Но сейчас занимаюсь мало: некогда, да и потребление этой музыки уменьшилось.
      Мы вышли на улицу. Католикос поклонился нам и ушел.
      - Он не подал руки, - заметил Григорян, - потому, что его руку полагается целовать. Он боялся либо поставить нас в неудобное положение, либо самому оказаться в оном.
      25 декабря
      Два разговора с Коккинаки. Вчера вечером он позвонил мне.
      - Могу дать интервью. Можешь?
      - О чем?
      - О преферансе.
      - Могу.
      - Выезжай.
      Утром в этот день у нас была лекция проф. Розенталя "Основные черты диалектического метода". Володя сидит на четвертой главе. Я позвонил ему и он очень заинтересовался.
      - Ты обязательно сообщай мне о всех лекциях. А сегодня, если не уйду в полет, обязательно приеду.
      Вечером он вспомнил об этом в телефон:
      - Я не был.
      - Видел.
      - Летал.
      - Видел.
      - Ну это ты уже врешь! Я в другую сторону ходил. Сел. Пересел на новую и опять пошел. Езжай скорей!
      Приехал. Сели втроем: Володя, Валентина Андреевна и я. Затянулась пулька до часу. Потом начался, не помню с чего, летный разговор. Зашла речь о том, что неправильно объединять всех летчиков-испытателей под одну гребенку: одни испытывают опытные машины, вторые - серийные, третьи - в войсковой части.
      - Абсолютно верно. Вот сейчас проводят аттестацию летчиков-испытателей. 10-12 человекам дают первую категорию. Знаешь, кто там: Моисеев, Калиншин, Громов, Егор и я. Кое кому из нас дают эту категорию по выслуге лет. Что значит испытатель первой категории? Он должен сесть на любую опытную машину. А кто сядет? Громов сядет? Нет. Моисеев, Калиншин? Нет. Моисеев вообще на опытных не летал. Там требования для первой категории: иметь не меньше восьми опытных машин. Это же чушь! К восьмой машине летчик либо разбивается, либо уходит в тираж. Ну у меня сеть, у Громова, вот, пожалуй, и все.
      Зашла речь об отдельных летчиках:
      - Пионтковский? Юлиан был настоящим испытателем, на 120 процентов. Вот ты говоришь, что у него была великолепная рефлексология. Совершенно точно. Как он летал и особенно садился! Помню, когда мы все трое работали у Николая Николаевича Валька, сажает машину, бежит - ну вот смотри весь стол - я останавливаюсь посередине, а Юлиан - чирк и готов (Володя показывает четверть длины стола).
      - Стефановский? Подлинный, серьезный, настоящий испытатель. Его слову можно было верить. Летает одинаково хорошо на всех машинах. Здоров, как бык, а это много значит.
      - Евсеев? Большой бы толк из него вышел. Серьезный, пытливый, решительный человек. Помню Клиент Ефремович хотел пустить его на командную работу, я отсоветовал.
      - Супрун? Ну это классный летчик, грамотный, смелый, но не испытатель. Это у него случайно. Это - боевик.
      - Ильюшин? С хорошей головой. И с большой, что ли, партийностью. Умный мужик. Бывает, конечно, что делает плохие вещи, но больше хороших, чем плохих.
      - Верен ты ему, Володя! Другой бы давно его бросил, при первом провале.
      - Конечно. Я тебе больше скажу: когда тут была заварушка у него, меня вызывали большие начальники и советовали: брось его. А я держусь, я в него верю и знаю, что если брошу его - ему капут. А упрямый он иногда бывает. Тут как-то заело у меня одну штуку, говорю: надо переделать. Ни в какую Давай, говорит, я с тобой полечу, если в воздухе убедюсь - переделаю. А дело серьезное, не могу же я жизнью конструктора рисковать. Слетал со своим инженером. Тот докладывает, я жму... еле уломали.
      Ушел я около двух часов.
      - Иди, иди, - спохватился он, - а то у меня завтра полет в 9 утра. Жду серьезных неприятностей от машины.
      Сегодня в 10 вечера я позвонил ему. Голос усталый.
      - Только приехал с заседаловки. Обсуждали сегодняшний полет.
      - Ну как слетал?
      - Да как тебе сказать. Одевался очень легко, а летал очень высоко.
      - Почему очень легко?
      - Да чтоб свободнее себя чувствовать в случае чего. В общем, я очень рад, что вообще могу с тобой разговаривать.
      Эге!! Если уж Володя говорит такие вещи, значит - дело было весьма серьезным!
      - Ну тогда и я очень рад, что разговариваю с тобой.
      - Да, мог и не со мной.
      Потрепались еще немного, и разговор перескочил на авторов, статьи и прочую литературу.
      - Да, послушай. Вот тебе один автор.
      И он прочел мне по телефону короткий рассказик "Часы Андрея" ( о 100 км. полете на замер расхода бензина, а механик залил мерное горючее не проверив пустоту баков. Налил 800 кг., а после полета слил 840кг)
      - Что это такое?
      - Я раз десять читал Коллинза. Как замечательно он писал. И вот, во время болезни, я решил записать несколько случаев из моей летной практики. Записал просто так, без литературного причесывания. Вот, слушай дальше.
      Он мне прочел по телефону 5 или 6 эпизодов. Видно, что он над ними немного работал, все они были с заголовками, кое-где проскальзывало обращение к читателю ("представьте себе" и т.д.) Это были записи: о первом полете ("Верь приборам"), "Вертушка" (об испытании Корзинщиковым вертолета), об аварии Супруна, об аварии какого-то приятеля, о посадке на одну ногу.
      После каждого рассказа мы тут же его по телефону обсуждали. Я стоял за то, что их надо литературно немного довести, Володя - проявляя солидную самостоятельность - оспаривал:
      - Почему они не могут все быть короткими? Почему их обязательно надо развивать? Почему нельзя объединить в одном все полеты на высоту? Почему нельзя написать по эпизодам полет на восток и запад? Между прочим, знаешь, Ильюшин настаивает, чтобы я написал не литературный, а технический разбор полета на запад.
      - По моему рано. Тогда надо все честно написать.
      - Совершенно точно. А это еще рано. А эту идею в целом одобряешь?
      - Самым настойчивым образом. Ты начал отличное дело, только не забрасывай.
      - Я думаю их штук тридцать наберется. Не только о себе, но и о других.
      - Тут будь осторожнее. Когда ты пишешь о своем первом полете, окончившемся аварией, читатель просто посмеется, т.к. он знает, кто ты сейчас. Но если ты напишешь аварию незнакомого читателю летчика, он, читатель, прочтет и скажет: чего таких мудаков пускают в авиацию?
      - А ведь ты прав. Я этого и не сообразил. Вообще мне много сейчас стало яснее.
      В общем, толковали с ним до 12 часов. Два часа!
      Сегодня был у меня Герой Советского Союза Бойко. Звание он получил за Карельский перешеек, сейчас учится в Военно-политической академии ("и раньше там учился, а на войну уехал в командировку"). Должен писать статью о защите Отечества в новогодний номер. Толковали о плане. Заговорили о страхе.
      - Чувство страха есть. Но только вначале боя, потом пропадает.
      26 декабря
      Три забавные реплики:
      1. Режиссер кино Рошаль выступает всегда патетически, экзальтированно, бия себя в грудь. Эйзенштейн, рассказывая об одном диспуте, сказал:
      - Рошаль был весь раскрыт и струны в нем дрожали.
      2. На днях закончилась оперная конференция. Было много жарких споров о путях оперного искусства. После в театральных кругах пустили такой аллегорический рассказ:
      - В психиатрическую больницу прибыл новый сумасшедший. Решив заняться полезным трудом, он взял гвоздь, повернул его шляпкой к стене и начал забивать. Не выходит. Подошел другой больной: "Ты его не с той стороны стены забиваешь". Ушел через дверь и начал бить. Не выходит. Подошел директор, посмотрел у укорил: "Да этот гвоздь же совсем не от этой стены!"
      3. Сидит чета во МХАТе.
      - Идель, что это тут нарисовано на занавесе?
      - Это? Синяя птица.
      - А почему она тогда белая?
      Пожал плечами:
      - А я знаю?! ...Искания!
      Несколько дней назад, числа 16 декабря, был у меня Сеня Супрун. Я его впервые увидел Героем, до этого не видал пару лет. Он успел уже побывать на востоке, потом ездил в командировку в Германию. Последний раз я его видел на следующий день после гибели Чкалова - он диктовал нам воспоминания. Тогда он испытывал второй экземпляр той же машины.
      - А что с ней сталось?
      - Да ты слышал, вероятно, что я на ней приложился, опрокинулся. Лежал в Боткинской больнице. Ну, что с машиной - сдали в архив. Смотри: Валька на ней убился, Сузи убился, я разбился, еще один летчик выпрыгнул с парашютом. Дальше идти некуда, да если бы она и была годна - все равно ее в часть пускать нельзя. Представляешь, приходит эта машина в часть, садится на нее летчик, год назад окончивший школу, а ему говорят: на ней убился Чкалов, погиб Сузи, бился Супрун. Да его в госпиталь отвезут до того, как он даст газ. Нет, машину с такой биографией пускать нельзя.
      - О чем бы ты написал в газету?
      - Не знаю. Вот разве о ночном бое. Часто приходилось, знаешь, иногда до двадцати машин ночью поднимал в бой. Вот проблема: не стукнуть своего, не подстрелить его случайно. Очень сложная задача. Ничего, решили.
      27 декабря
      Хочется записать несколько замечаний об отношении летчиков к бренной человеческой жизни. Постоянно видя смерть рядышком, они привыкли относиться к ней, говоря языком земного человека, бравируя и цинично.
      Впервые я столкнулся с этим сидя на квартире у бывшего начальника штаба Щелковской бригады Аркадия Маркова. Он показывал мне фотоальбом аварий и с явным и искренним оживлением повествовал об обстоятельствах гибели друзей.
      Чкалов рассказывал, что когда погиб знаменитый летчик Анисимов, он подошел к месту гибели, взял в руки мозги друга, понюхал и сказал: "вчера не пил" и пошел прочь. Рассказывал просто, как обычную вещь.
      Павел Головин, повествуя о разбившихся, спокойно и весело говорил "Покойник Леваневский, летая там-то.."
      Коккинаки рассказывал как-то о том, как он с Адамом Залевским был на аэродроме в Детском селе. При них происходили прыжки. И вот у двоих парашюты не раскрылись. Адам даже затрясся от удовольствия: "Ну вот - сейчас цирк будет". И очень обиделся, когда раскрылись. Поверхностно судя - Адама над немедля гнать из партии, а на самом деле - добрейший человек, на редкость отзывчивый товарищ.
      Да и сам Владимир грешен по этой части. Когда я был у него 24 декабря, он, между прочим, говорил о том, что у них в летной группе освободилось одно место - летчик разбился.
      - Летчик он был так себе: по блату устроился на завод, по блату и убился...
      Володя считал это вполне естественным и натуральным. Позавчера, читая мне по телефону один рассказик, он чрезвычайно убивался, когда оный мне не понравился. Сам он считал его удачным и читал с явным удовольствием. Речь шла о летчике, который разбился. Вытащили его мешком костей. Все считали его безнадежным, и поэтому доктора отдали его для практики резания и сшивания своим подручным. И все страшно удивились, когда тот выжил. Но сшили его плохо. Володя, смакуя, описывал, какой у него стал безобразный нос, нелепые уши и перекроенная физиономия. "С тех пор он не любил врачей" - так кончался рассказ.
      И с трудом я мог ему объяснить, что этот рассказ произведет гнетущее впечатление на читателя. Он не столько понял меня, сколько поверил мне.
      - Ишь ты, - говорил он. - А я считал, что все это на самом деле смешно.
      1941 год
      2 января 1941 года
      Вот и еще Новый год. Встречали его довольно весело в Центральном Доме работников искусств. За столом были Федя Решетников, Саша Погосов, Миша Марков, художники Мизин, Низкий, Корнейчук, побыл немного Герасимов.
      Была довольно веселая лотерея. Художник Федор Богородский выиграл трусы и тут же на сцене натянул их на брюки, пожадничал, пошел еще раз по чужому билету и получил шкалик молока с соской. Смирнов-Сокольский огреб кролик в клетки и в испуге пятился, Файер выиграл колотого здоровенного гуся, какая-то перезрелая дама отхватила рейтузы и сорочку и ходила по всему залу, показывая их добротность. Михоэлс - приданое для новорожденного, причем ему все распашонки, пеленки и прочее выдавали по штуке, Хромченко - стульчик для малыша (но без горшка, хотя и с дырой), Рейзен - выиграл слона и т.п. и т.д.
      До одури танцевала Тамара Ткаченко, до неприличия лезла на Сашку Регина Лазарева.
      Миша Марков рассказывал еще подробности посадки "Сибирякова" на камушки.
      - Если бы чуть растерялся - было бы как с "Малыгиным". Бердников шляпа, он у меня был помом.
      Ругал Бадигина: "Ну это вооще случайный человек в Арктике"
      Говорил, что собирается писать продолжение "Дома трудолюбия". Я похвалил книгу и посоветовал дать жизнь, но без походов "Сибирякова" и "Челюскина".
      - Нет, только не о них.
      Поговорили о том, что исчезает романтика Арктики:
      - Да.
      31 декабря у нас была напечатана рецензия Анны Караваевой на книгу В.Швейщер "Сталин в туруханской ссылке". Там есть фразы "..автор воспоминаний рассказывает, что в маленькой сибирской избушке была написана вторя часть книги "Марксизм и национальный вопрос", которая была впоследствии выкрадена и, к сожалению, до сих пор не найдена...". и "...на столе лежала книга Розы Люксембург, которую Иосиф Виссарионович читал и переводил на русский..."
      В связи с этим на летучке 31 декабря выступил Константинов, который рассказал:
      - Вчера дежурный член редколлегии т. Ярославский позвонил по поводу рецензии товарищу Сталину и спросил, верно ли упоминание о второй части книги "Марксизм". Т. Сталин подтвердил: "Да, такая работа была действительно мною написана. Я ее послал из Курайки, но она в дороге была утеряна и действительно до сих пор не найдена".
      - Интересна и ссылка на книгу Р.Люксембург. Мы знали, что т. Сталин читает на грузинском, греческом, латинском, сейчас подтверждается, что он уже тогда владел немецким.
      Сегодня вечером в редакцию пришел Александр Корнейчук, весь в улыбке, с папкой, где лежала рукопись его новой пьесы комедии "В степях Украины" (из жизни колхозного села). Развернув папку, он достал из нее другую, с тесемками, развязал их, достал листок и подал нам.
      Эстеркин, Трегуб, я взяли, читаем. Обалдели! Листок плотной глянцевитой бумаги, вырванной из блокнота (размером на 1/3 меньше тетрадной страницы), исписан с одной стороны и на треть другой синим карандашом, косым почерком.
      В нем значилось (привожу почти текстуально, вряд ли совру):
      "Многоуважаемый Александр Евдокимович!
      Прочел Вашу "В степях Украины". Штука получилась художественно-ценная, веселая-развеселая. Даже слишком веселая. Боюсь, что за разгулом веселья читатель (зритель) может не увидеть содержания.
      Между прочим, я внес две поправки на 68 странице. Это для большей ясности.
      Привет!
      И. Сталин. 28.12.40."
      Вот так штука!
      - Давайте 68 страницу.
      Вставки - дважды по одной фразе - тоже карандашом, но черным. У автора было (по памяти пишу): "..все сейчас с гектара вноси..", Сталин зачеркнул "с гектара" и сделал "..все сейчас вноси с гектара, независимо от роста поголовья..." (что-то в этом духе). И рядом, где говориться "...ишь, как им из Кремля видно..." он добавил: "..разводи сколько хошь, чего угодно, дополнительно платить не надо..."
      - А еще что?
      - Ничего, только запятые расставил.
      Письмо понесли стенографировать, затем решили взять у него одну сцену и опубликовать (так же, как "отличный сценарий" Байдукова). Сел я с Корнейчуком в комнате Эстеркина.
      - Почему вы ее послали в Кремль?
      - Видите ли, я впервые написал комедию. Сначала начал работать над пьесой о деревенском интеллигенте. Драма. Написал и положил в стол - не то. Решил написать и больших процессах, идущих в деревне. Посмотрел и удивился: самые сложные вещи они решают внешне весело. И тут я решил написать комедию. Написал. Идет она уже на Украине. Зритель доволен, критика хорошо встретила. Перевел ее сам на русский (впервые, раньше меня другие переводили), привез. Встретили холодно. Читаю в комитете по делам искусств. Вдовиченко (начальник управления по делам театра) чего-то пишет. Три листа исписал. А потом говорит: "вот эту реплику надо выкинуть, вот эту, вот эту..." Я подсчитал: 40 штук! Да так от пьесы ничего не останется. Подумал, подумал, запаковал в конверт, написал адрес и отправил почтой. А через 15 дней получил ответ. вызывает меня тут Никита Сергеевич Хрущев и говорит так спокойно, холодно: "Товарищ Сталин прочел Вашу пьесу. Вот тут вам письмо.." У меня руки заходили. Он смеется: "Хорошее, хорошее!"
      - А раньше вы встречались?
      - Один раз. В 1935 году. Он тогда мне сказал, что пьеса "Платон Кречет" удачна, понравилась, но что кое-что там недоделано, хвалил он также....
      Хотя тогда еще не видел, а только смотрел. А Молотов мне сказал, что там же на спектакле "Платон Кречет" они решили повысить ставки врачам. Вот какое дело сделала пьеса! Понравился ему, как мне после говорили, и "Богдан Хмельницкий".
      Ругательски ругал Корнейчук "Литературку" и беспринципные споры в Союзе писателей: "Абстрактности у них много".
      Между прочим, в последнем номере журнала "Театр" помещен страшный разнос "В степях Украины". Вот попали ребята "пальцем в жопу"!
      Звонила мне сегодня академик Л.С.Штерн. Она прислала ответ на новогоднюю анкету в 8 страниц!! Я передал его отделу науки - целый подвалище! Объяснил ей.
      - А вы читали?
      - Читал.
      - Ваше мнение?
      - Хорошо.
      - А вас не смущает одно положение?
      - Какое?
      - Я там провожу такую мысль, что исключения не подтверждают, а опровергают правило. Раз исключение - значит правило не все учитывает, не все предусматривает. Закон и правило - это одно и то же.
      - Это меня не пугает. Мы за смелые мысли.
      - Очень благодарна за поддержку.
      8 января
      13 января исполняется 23 лет со дня смерти русского авиатора Уточкина. Нужна статья. По сему поводу позвонил я Водопьянову.
      - Михаил, ты занимался отцами русской авиации. Напишешь?
      - Нет. П двум причинам: послезавтра уезжаю, во-вторых не хочу о нем писать. Я считаю его стяжателем, тщеславным человеком. Для науки он ничего не дал. Не то, что Нестеров.
      - Но Нестеров же работал позже. А для практики?
      - Для практики тоже мало, хотя дал. Нет, не буду. Вот сценарий тоже делают. Я не согласен.
      - Когда вернешься?
      - В конце января на новой машине. Вот, покажу тебе штуку. Хороша! Думаю, потом слетать на ней, полетик сделать.
      - Механика тебе не надо?
      - Я тебя и так всегда возьму. Я на опыте видел, как ты работаешь!
      - Ну, доброго тебе пути!
      Позвонил Коккинаки.
      - Приезжай, потреплемся, - предложил он.
      - Нет, не могу.
      - Ну, как хочешь.
      Несколько дней назад -вечером 5-го января у меня сидел народ: именины Валерки. Часиков в 11 я позвонил ему.
      - Приезжай!
      - Не могу. Завтра рано лететь, а у меня только горло прошло, боюсь застудить опять. Потом отца сегодня похоронил.
      - Где он умер?
      - Да в Новороссийске. Старый уже был: 80 лет.
      - Дай Бог нам дожить!
      - Едешь туда?
      - Не могу. Дела зажали. Послал братьев, велел мать сюда тащить.
      Сегодня я вспомнил, что он должен был летать.
      - Летал 6-го?
      - Летал. Три минуты!
      - И что?
      - Да ничего. Живой! Но это не обязательно должно было быть. Взлетаю (между прочим, в первый раз на этой машине с бомбами), а у меня заварушка. Боком, боком, но взлетел. И вот на 15 метрах сдох мотор. Все аж ахнули, когда взлетел А тут еще такая штука.
      - Садиться?
      - Сразу? Тогда и сам бы был готов. Верное дело. А от машины не нашли бы и винтика. Держу ее, заразу. А сам думаю: вот-вот на лес сяду. Протянул. Ну, думаю, тогда на провода высокого напряжения. Протянул. Ну, на дамбу, значит. Вот так и летел три минуты. Сделал круг (не то, чтобы круг, а так - вроде того, что твой Валерка кругом называет) и сел. Сел, как попало.
      - А машина?
      - А что ей сделается: цела. Сегодня летал.