Каганович заставил продемонстрировать ему работу централизованного поста и проэкзаменовал дежурного по посту. Лейтмотив тот же: крушений не будет?. Затем осмотрели вестибюль. Произошел забавный инцидент. Каганович обратил внимание, что двери (входные) имеют ручку, отрываются только в одну сторону и имеют стеклянное нутро. "Надо поставить на пружинах. Здесь же десятки тысяч будут проходить. Этак только в кабинете можно. Заграницей совсем дверей нет. И стекло снять, или в крайнем случае, забрать решеткой. Вот до такого уровня. Не возражаю. Вы как полагаете, товарищи? Вот спросим практиков" - он обратился к плотникам-строителям. "Да, конечно" - замялись те. Один, посмелее ответил:  - "Ты же сам говоришь - десятки тысяч. Вот и представь: дверь на пружинах, я иду впереди, ты за мной. Я отпустил дверь - она раз тебя по лбу. Нет, так лучше". Каганович засмеялся. - "А что, сюда только входят?" - "Да" - "Тогда оставьте так. Не возражаю".
      Поехали обратно. На ст. Комсомольская он спросил Петриковсокго: "А уборные построили?" - "Да". - "Поставьте швейцара. И деньги берите. Обязательно. В чем дело? Захотел получить удовольствие - плати монету".
      Осмотр длился два часа. На следующий день он созвал у себя совещание эксплуатационников.
      27.01.1935
      Мы хотели в связи с пуском, выступить широко. Каганович запротестовал. "Пишите сейчас немного. А то все расскажете, а когда пустим метро - никто и читать не будет".
      4.02.1935
      Прошел первый испытательный поезд по всей трассе. Мы ждали его на Комсомольской. Ждали 5 часов. С поездом приезжал страшно довольный Хрущев, Булганин и Старостин. Сели составлять коммюнике. Через день - 6.02 прокатили депутатов. Ночью проехал Каганович.
      8.02.1935
      Заходил Саша Безымянский. Все хлопочет напечатать свою песню о метро с нотами. Долго ходил по коридору, агитировал меня: "Ведь ее петь везде будут". Ночью пропел ее Мехлису. Мехлис послушал и сказал: "Пишешь ты хорошо, а поешь - хуево".
      20-22. 01.
      Сидел два часа с Леваневским. Составлял вместе с ним проект беспосадочного перелета Москва-Сан-Франциско, через Северный полис. Идея моя, доработка его. Хочу лететь с ним. Проект дали Мехлису, он передаст в ЦК.
      7.02.
      Заехал сегодня вечером (около часа ночи) вместе с Хватом к Ляпидевскому. Сидит один в белье, разучивает на баяне "не белы снеги". На столе - чертежи, осиливает аналитическую геометрию. Вчера он избран членом ЦИК. Показывал все регалии. Доволен.
      10.02
      Был Прокофьев. Избран членом ЦИК. Смеется: "Сейчас могу к вам в редакцию ходить без пропуска". Протестовал против радио-зондов ( "Подумаешь - на 17 тыс. метров!")
      9.01
      Ехал вместе с Молоковым в Ленинград. Он мне рассказал о совей единственной аварии: из Новосибирска в Красноярск. "Мотор выработался. Заявляю - лететь нельзя. Лети! Пассажиров брать нельзя. Бери! Полетел. Налетел на лесной пожар, дым, ничего не видно, и мотор сдал. Врезался. Четыре пассажира убились, механик тоже. Как сам жив остался - не знаю. И самое тяжелое - ничего не могу вспомнить, урок который надо из этого извлечь, научиться, других научить". Разволновался, всю свою жизнь рассказал.
      Год 1936.
      2 или 4 апреля.
      Вчера был выходной. Днем позвонили с завода им. "Авиахима", сказали, что стратопоезд инженера Щербакова полетит завтра, 2 апреля, на предел - на 14 км. 2 апреля в 7 утра был на заводе. Поехали на аэродром. Холодно. На аэродроме стоит двухмоторный "Р-6" - у него Давыдов и Майер, за ним на тросе "Г-14" с Венславым и Рогатневым, дальше светло-голубой "Г-9" с Шевченко. Ему сегодня быть на "вышке", болтаться на планере в стратосфере. Шевченко весел, шутит. Щербаков нервничает. Я и Петр Носиков усадили Шевченко в кабину, проверили ремни, кислородные шланги. Старт, рывок, трос оборвался. Опять Шевченко замахал руками, отменяя старт, но на "Р-6" не заметили и поезд рванул с места.
      - Отцепится, если что-нибудь не в порядке, - заметил Щербаков.
      - Кто отцепится? Шевченко? Никогда в жизни! - засмеялся Носиков.
      Поезд умчался кругами вверх. И только к часу дня все постепенно вернулись на аэродром. Кроме Шевченко. Он сел где-то около Клязьмы. "Р-6" был на 5000 м., "Г-14" - на 6000 м., а "Г-9" на 7 000 м. Оказалось, что оборвались тросы. Перед отлетом, одеваясь, Шевченко рассказывал забавные истории:
      1. "Понадобилось мне как-то починить сапоги. Дело было в прошлом году. Я недавно ушел из Щелково на завод. В Москве чинить - надо ордер, а мне ходить не в чем. Сел в машину и смотал в Щелково. Приземлился, вышел, иду с сапогами по аэродрому - на встречу Алкснис. Я вытянулся, а сапоги проклятые под мышкой, рваные. Начвоздуха спрашивает: - "Зачем прилетел?" - "Сапоги починить, тов. начвоздуха, износились". Пронесло, засмеялся"
      2. "Прилетает как-то Коккинаки на центральный аэродром из Щелково. Смотрим, он машину как-то боком сажает. Приземлился. Подбегаем: справа к фюзеляжу истребителя его велосипед привязан."
      Уехал с завода в 2 часа.
      2 апреля.
      Ворошилов на заводе им. Авиахима.
      Через пару часов по коридору раздался неистовый крик Зины Ржевской: "Бронтман, бросай все, иди к Янтарову". Пошел. - "Поезжай немедленно на завод "Авиахима". Там Ворошилов, Каганович и другие. Помчался, захватив фотографа Вдовенко.
      Приезжаем, встречает секретарша директора Беленковича - Клавдия Алексеевна Липкина: "Слава Богу, везде вас искали! Догоняйте, он сейчас в таком-то цехе" Вместе с дежурным по заводу Слободским ринулись туда. Ворошилов вместе с нач ГУАП Л.М. Кагановичем, проф. А.Н. Туполевым и (вычеркнуто) осматривал новою машину завода. Он внимательно осматривал каждую деталь машины. Беленкович представил ему конструкторов Маркова и Скарбова. Военный приемщик Кузнецов, (вычеркнуто), непрестанно пикировались с Беленковичем по поводу отдельных деталей. Воршилов молчал, слушал, очень редко задавал вопросы. Он интересовался вопросом как удобно сидеть в этой машине, какая видимость, какое поле обстрела, удобно ли выкидываться. Беленкович приказал продемонстрировать скидывание бомб. Кто-то залез в машину, дал контакт. Бомбы остались на месте. Он снова взялся за контакт.
      - Поздно, цель осталась позади, - засмеялся Ворошилов, - сейчас уже бесполезно сбрасывать.
      Показали новый бензиновый кран "для умных людей" - говорит Беленкович.
      - Нет, умные люди делали, - поправил Ворошилов, - а раньше делали дураки.
      У него очень тихий голос, говорит он очень спокойно. Сзади кто-то поражается: наркому больше 50 лет, а какой свежий цвет лица, посеребрены только виски, блестящая выправка. Он чуть заметно прихрамывает, вернее чуть волочит ногу (вероятно, след ранения). Одет в форму, фуражку, светлое легкое застегнутое пальто с отворотами.
      Пошли дальше.
      Беленкович представил наркому Шевченко - "тот, который ходил на 11 км." Шевченко стоял вытянувшись.
      - Знаю. Как дела? - спросил Ворошилов.
      Позднее, осматривая машину, на которой летал Шевченко, Ворошилов спросил его: "На какую высоту собираетесь еще?" Шевченко подумал: "Тысяч 14". Беленкович засмеялся "Мне он говорил 15. Значит - тысячу оставляет в запасе." Засмеялся и Ворошилов.
      Вышли на аэродром. Его развезло. Ворошилов вышел из машины и проваливаясь в снегу и лужах пошел к деревянному мостику впереди. Вылезли и другие. Машина с летчиком Калиншиным И.И. и диспетчером Слуцким поднялась в воздух, сделали два круга, прошли на полной скорости. Одновременно мимо прошел истребитель. "Быстро летает"- улыбнулся Ворошилов.
      Летчики вернулись когда мы были в новом ангаре. Калиншин вытянулся перед маршалом.
      - Машина мягкая, в управлении хорошая - доложил он.
      - Скорость? Пробег? Работа тормозов? - спрашивал Ворошилов.
      Затем он обратился к Слуцкому:
      - Тесно или нет в задней кабине? Удобно ли стрелять? Обзор?
      Затем он попросил Слуцкого сесть в пилотскую кабину.
      - Откройте колпак! Закройте! Откройте! Закройте! - командовал он.
      - А как вам нравится колпак? - обратился он к Шевченко.  - Вы же на ней летали?
      - Так точно, на ней! - ответил Шевченко - Я бы его немного переделал.
      Беленкович представил инж. Щербакова.
      - А, помню - сказал Ворошилов - Замечательная идея.
      Ему рассказали о прошлых и сегодняшнем полете. Сообщили, что на "каланче" сидел Шевченко.
      - Идет? - улыбаясь, спросил Ворошилов Володю.
      - Хорошо идет!
      - Не бросайте этого дела, у него большое будущее - сказал, прощаясь, нарком Щербакову.
      Ворошилов дал несколько практических указаний Беленовичу, осмотрел другие машины и затем около часа участвовал вместе с другими приехавшими в техническом совещании у директора завода. Всего он пробыл на заводе больше трех часов.
      Дали короткую заметку о посещении.
      8 апреля.
      Л.Берлин - Т. Иванова.
      Хотел восстановить в памяти историю гибели Берлин и Ивановой. Они готовились к прыжку давно. Еще прошлым летом Люба говорила Хвату: "Когда же будет получено разрешение?!" Наконец, разрешение было получено. Берлин и Иванова начали систематическую тренировку. они учились затягивать точно, определять время падения, управлять своим телом в полете, выходить из штопора.
      Встретившись как-то со мной в Доме Печати, Люба усиленно просила при звонках ей домой ничего не говорить о прыжках: "Мама не знает, не надо ее беспокоить. Она с ума сойдет."
      За несколько дней до прыжка - 19 марта - мы сидели за банкетом в Центральном аэроклубе (по случаю прибытия первого парашютного десанта, вылетевшего в Смоленск, там прыгнувшего и прибывшего обратно на лыжах.)
      Рядом со мной сидел Хват, против Нина Камнева, Слепнев и Тамара Иванова. Она шутила и рассказывала о своих последних прыжках, смеясь отказывалась от предложения Слепнева поехать в ресторан.
      - Снимите меня с пивными бутылками, - попросила она меня. Я щелкнул. Затем в кабинете снял группу (она, Слепнева, Шахт и еще кого-то). После, на аэродроме, она мне все время напоминала про этот снимок и просила обязательно ей отпечатать. Я обещал.
      На Люберецкий аэродром мы приехали в 10 часов 26 марта. Накануне мне домой позвонил Машковский и сказал, что разрешение наркома на прыжок получено. Еще но банкете я спрашивал Горшенина когда прыжок и он мне ответствовал: вот сегодня Берлин делала последний тренировочный прыжок с затяжкой в 40 секунд. Сейчас доложили наркому что все готово и будем ждать.
      - Но ведь разрешение было?
      - Да, но сейчас нужно новое - на прыжок.
      Прыжок был назначен в 10 ч. утра. Собралось 15-20 газетчиков, представители "союзкинохроники", многочисленные фотокорреспонденты. Приехали нач. ЦАК{2}, нач. авиации ЦС ОАХ комдив Уваров{3}, мастер Забелин, летчики ЦАК - Алексеев{*24}, Демин и др.
      Парашютистки приехали на автобусе позднее, около 12 часов. Машковский и Балашов прилетели на двух "Р-5" около 11. Люба и Тамара уже были одеты в меховые комбинезоны. У обоих на правой руке было привязано по два больших авиационных секундомера. Сразу их окружили газетчики, друзья. Весело и оживленно разговаривали.
      - Какой раз вы прыгаете?
      Б. - Это будет мой 50-й прыжок - сразу рекорд и юбилей.
      И. - Я отстала. Это будет 47-й.
      - А с затяжкой?
      Б. и И. - У обоих - по ....
      - Когда вы последний раз прыгали?
      Б. - 19, с затяжкой в 40 секунд.
      И. - 7-го, нормальный.
      Иванова мне рассказывает: Знаете, мы тогда после банкета отправились со Слепневым в ресторан "Аврора". Я его уговаривала там танцевать. Он отказывался - "неудобно". Я говорю - сними ордена.
      - Лазарь! - позвала меня Берлин - будете писать -обязательно укажите, что моя фамилия Берлин-Шапиро. А то Миша обижается. А он у меня хороший, его обижать не нужно.
      - Хорошо, я напишу Л.Берлин-М.Шапиро, - пошутил я.
      Она рассмеялась: - А это уже больше чем я просила.
      В прошлом году, во время посещения Сталиным центрального аэроклуба Берлин дала ему обещание перекрыть мировые рекорды. И когда мы шли на аэродром, Рафаллович (близкий товарищ семьи Берлин, корреспондент газеты "Красный Спорт") передал мне просьбу Берлин помочь им после прыжка написать письмо Сталину о том, что обещание выполнено. Я, разумеется, согласился.
      Пришли на летное поле. Парашютистки стали одеваться. Одели парашюты, шлемы. *** (вычеркнуто) подозвал Машковского и Балашова.
      - Если земля будет прикрыта облаком или дымкой - прыжок отменить. Обязательно.
      - Слушаем! - и обращаясь к парашютисткам: - смотреть на землю и секундомер.
      - Так мы будем именовать тебя начальником старта, - сказал я .
      - Как хотите - ответил ***.
      Простившись с друзьями, парашютистки уселись в самолет. Задание было: с 5000 метров падать 80 секунд и на 1000 метров раскрыться. Позже фотографы рассказывали, что усаживаясь в самолет Иванова весело смеялась и кричала: "Дальше, чем в 100 метрах не раскроюсь! (если это так, то очевидно основанием служило, что Камнева раскрылась в 250 метрах от земли, Евсеев - в 200, Евдокимов - в 150)
      Наконец оторвались. Один самолет, за ним другой поднялись. С Машковским - Берлин, с Балашовым - Иванова. Через 15-20 минут самолеты можно было разобрать с большим трудом. (В это время на поле с опозданием принесли запечатанные барографы.) Затем опять появились в виде маленьких блестящих тире. Вот они идут по направлению к аэродрому и над ним плавно расходятся в стороны.
      - Видимо прыгнули! С такой высоты прыгуна заметить невозможно. Пустили секундомеры, гадали в какой части аэродрома раскроются. Пробные прыжки, предшествовавшие этому показали снос в сторону ст. Ухтомская.
      Прошло полторы минуты. Парашютов не было нигде видно. Смотрим - один самолет резко идет на посадку почти пикируя. Кинулись к нему. Дать с Алексеевым сели в стоявший наготове У-2 и полетели осматривать окрестности.
      Самолет Машковского рулил по аэродрому. В это время к *** подбежал связист и доложил:
      - ***! С метеостанции сообщают, что они все время наблюдали за парашютистками в теодолит. Они скрылись возле того леска.
      - А парашюты раскрылись? - тревожно спросил *** и обернулся - Прошу всех отойти.
      Почуяв неладное мы бросились к машинам. На посадку шел самолет Балашова. Он несся почти не обращая внимания ни на что и сделал грубейшего "козла". Еще при их снижении мы все настороженно всматривались в задние кабины: м.б. девушки не прыгнули. Увы, кабины пусты! (Позже Машковский мне рассказывал: "...с 2000 метров я заметил, что дело неладно. Выбросились они отлично, как пуля. Я ждал раскрытия парашютов - не видно. Тогда резко спикировал. Смотрю с 2000- все стоят на месте, санитарка на месте. Значит где-то упали и вы не видели. Облетел кругом - нет, незаметно. Пошел на посадку Как сели - ни я ни Балашов не помним.."
      Снизился и самолет Дать. Дать немедленно сел в аэросани и умчался с аэродрома. Мы - за ним. Выехали на шоссе, смотрим - едет "Скорая помощь". Мы за ней - на полном ходу по снегу нас обогнала машина ***. он сидел рядом с шофером бледный и взволнованный.
      - Где упали? - спросил он деревенских ребятишек.
      - Там, дальше - показали они.
      Мы туда. Уперлись в колючую проволоку. Выскочили. На большом снежном поле, метрах в 70-100 от нас лежала Люба Берлин. Подъехавший врач возвращался обратно, носилки стояли рядом: им нечего было делать.
      Мы стояли молча и ошеломленно От трупа шел ***, он на ходу безнадежно и (растерянно) убито всплеснул руками. Прошел мимо нас, обернулся:
      - Все - сказал он горько. Махнул рукой и уехал.
      У изгороди стоял муж Ивановой. Он положил руки на колючую проволоку, опустил на них голову и не двигался.
      Комиссия пошла дальше к лесу. В 300-400 метрах от Берлин лежала Иванова. Парашюты у обоих были пораскрыты. Колхозники рассказывали, что видели, как они падали, в 30-50 метрах от земли раскрыли парашюты, но было уже поздно и парашюты мешком падали вместе с ними. Медицинское освидетельствование показало, что у Берлин сломаны все кости, у Ивановой два ребра. Секундомеры Берлин разбились, у Ивановой показал 91,7 секунды, т.е. перетяжку почти на 12 секунд - т.е. на 700 метров.
      Мы в тягостном молчании не прощаясь друг с другом уехали. На следующий день было опубликовано сообщение ЦКВЛКСМ и УСОАХ, 29-го их тела были выставлены в Доме Печати. В карауле стояли *********** (вычеркнуто очень много фамилий), летчики, турецкие летчики, Слепнев, и др. Мимо гроба прошло несколько тысяч человек. В 7 часов состоялась кремация. Во дворе крематория - митинг. Выступали *********** (вычеркнуто очень много фамилий)
      Парашютные прыжки с затяжкой пока запрещены.
      5.03.1936
      Похороны Павлова
      Ночью 26 февраля 1936 г. мне позвонил Янтаров.
      - Лазарь! С академиком плохо. Тебе завтра придется подъехать в Ленинград.
      - Хорошо.
      В 6 часов утра он позвонил снова.
      - Академик умер. Билет заказан.
      Утром 28 февраля я был в Ленинграде. Город - в траурных флагах. Прямо с вокзала я проехал в ... {4} Меня встретил фото[корреспондент] - Л. Халин и сообщил, что на квартире у академика на Васильевском острове творится что-то невообразимое: попы, знакомые, болельщики.
      Вечером, когда гроб был уже установлен во дворце Урицкого, художник Меркуров рассказал мне забавную сценку. Он приехал в Ленинград с поручением правительственной комиссии снять маску с лица И.П. Павлова. С вокзала он отправился на Васильевский остров. Постучал в квартиру. Доносилось бормотание попов. Дверь открылась и вышел какой-то старичок.
      - Что вам угодно?
      Меркуров объяснил.
      - Все это хорошо. Но ведь здесь, милостивый государь, частная квартира.
      Обращение, давно неслыханное, взвинтило художника.
      - Милостивый государь, если я не ошибаюсь, это квартира академика Павлова?
      - Да, но как я имел вам возможность объяснить, это его частная квартира. Понимаете - частная, частная, частная!
      И разгневанный старичок захлопнул дверь.
      Ближайший сподвижник Павлова - доцент Денисов поведал мне три взаимно диаметральных эпизода:
      1) Когда Павлов умер, его вдова Серафима Витальевна заявила:
      - Иван Петрович принадлежал не только мне, но и народу. Полтора дня я буду делать с ним, что считаю нужным, а остальное время пускай он принадлежит народу, который имеет на него право.
      2) Уходя из квартиры покойного один из ленинградских работников спросил:
      - Ну, Серафима Витальевна, попов-то вы каких пригласите - тихоновцев или обновленцев?
      - Обновленцев и на порог не пущу!
      3) Во время последней поездки Павлова за границу (в Лондон) - в Париже, в гостиницу к нему пришли представители французской печати. Павлов их охотно принял и милостиво интервьюировался.
      Неожиданно один из корреспондентов спросил у него
      - Скажите пожалуйста, господин профессор, какие у вас отношения с советской властью?
      Павлов рассвирепел. Он повернулся к сыну и Денисову и приказал:
      - Передайте им, что мои отношения с советской властью это мое частное семейное дело и я никому не позволю вмешиваться в него. Пусть спрашивают меня о работах с обезьянами и собаками - это я им охотно объясню.
      10.08.1936
      И.В. Сталин.
      Товарища Сталина мне приходилось видеть много раз. На съездах, сессиях, некоторых заседаниях. Очень близко я с ним столкнулся два раза. Впервые это произошло во время V съезда советов в Большом театре. Не помню по какому случаю я поднимался вихрем по винтовой лесенке за кулисами и, стремглав выскочив на площадку, столкнулся лицом к лицу со Сталиным. Он шел в ложу. Сталин посмотрел на мое растерянное лицо, усмехнулся и прошел в ложу.
      Второй раз я близко видел Сталина в Колонном Зале Дома Союзов в прошлом году на вечере, посвященном пуску московского метро (14 мая 1935 г.)
      Реферировали заседание я и Хват. К тому дню, если не ошибаюсь, был выпущен (в основном сделанный нами) специальный номер. В нем, ежели не изменяет память, стояли и наши "одиннадцать километров под землей". Задание редакции было короткое:
      - Реферировать все!
      - А если выступит Каганович?
      - Все равно записывать!
      Хорошо. Выступил Каганович. Еще до начала заседания я с Хватом договорился о том, что я записываю первую половину заседания и смываюсь, затем он даст концовку, дабы не задерживать концовку. Поэтому я добросовестно записал блестящую речь Кагановича. До сих пор помню его слова: "в нем (каждом камне) радость наша, кровь наша, любовь наша". Я много раз слышал Кагановича, но, по моему, это была его самая яркая, самая темпераментная речь. Он увлек всех, зал неистово аплодировал, и я писал сам горячий от возбуждения.
      Во время речи Кагановича неожиданно пришел Сталин, Ворошилов, Хрущев......
      Овация. Сталин приветливо кивнул кому-то в первом ряду.
      Мне сразу стало ясно, что уходить нельзя. Да и Левка смотрел на меня умоляюще. Дали знать редакции и остались.
      Неожиданно председательствующий объявил:
      - Слово для предложения имеет товарищ Сталин.
      Что поднялось в зале! Наконец Сталин начал речь. Она непрерывно прерывалась аплодисментами.
      Хват подбежал ко мне:
      - Будем записывать?
      - Конечно!
      И оба лихорадочно записывали. Стояли мы довольно близко, но иногда из-за аплодисментов было слышно плохо, но так как записывали оба, то ни одно слово не пропало.
      Остальные газетчики даже не осмелились записывать. Надо сказать, что это было нелегко. Я несколько раз сам, до предела возбужденный и приподнятый общим настроением, дергал Хвата за рукав: забыв о блокноте и записи, он аплодировал!
      Кончилась речь и мы помчались в редакцию. Прежде всего написали отчет о Сталине и привели дословно его речь, сопоставив две записи. Янтаров схватил ее с машинки и помчался к Поскребышеву.
      Затем я продиктовал запись речи Кагановича. Янтаров приехал через час. Сталин внес в нашу запись только одно исправление, заменил слово "...." словом "...."{5}. Речь Кагановича опоздали визировать.
      На другой день речь Сталина появилась только у нас. И через день все газеты вынуждены были ее перепечатать.
      10 августа 1936 года. Москва встречала Чкалова Байдукова и Белякова. Когда машина приземлилась и начала затихать на поле, за черту зрителей выехало несколько закрытых машин. Побежали фотографы. Меня сначала затерли. Обнажив "лейку" побежал и я, прорвав цепь в наиболее слабом месте - сквозь музыкантов. Бегу. До машины около полутора километров.
      На ходу обогнал Таля, Заславского, Финна, Геккера. Задыхался, а бежал. Вот уже немного осталось.
      - Опоздали, садятся в машины - сказал кто-то идущий навстречу.
      - Все равно добегу! - решил я и приналег.
      Добежал. Смотрю, среди машин стоит группа людей. Ищу глазами Хвата. Не вижу. Неожиданно наткнулся на Чкалова. Он шел прямо на меня.
      - Здравствуй, Валерий, поздравляю!
      Он посмотрел на меня. На лице - улыбка, широкая, радостная, растерянная.
      - Здравствуй, здорово, - сказал он, сделал движение обнять меня, затем махнул рукой, пожал мне руку и крикнул "Беги дальше!"
      Я пробежал еще несколько шагов, отыскивая остальных, и наткнулся прямо на Ворошилова. В белом кителе он шел на меня. Я посторонился, обернулся и обомлел: рядом со мной шел Сталин! Это было так неожиданно, что я даже не сразу сообразил, что это Сталин. Мне бросилась в глаза пожелтевшая кожа его лица, и я подумал: как он постарел. Лицо у Сталина выглядело уставшим, долгой непрерывной усталостью. Но он был доволен, улыбался.
      Кто-то, кажется Л.М.Каганович, упрашивал его выступить. Сталин дважды сказал:
      - Да, надо сказать слово. Заслужили. Заслуживают.
      К нему подбежали дети пионеры. Сталин обнял их и шел вместе с ними. Спрашивал их как зовут. (разговор с ними напечатан в "комсомолке" от 11.08.1936). Я шел все время рядом со Сталиным.
      Обступили фотографы. Закричали:
      - Бронтман, отойдите!
      Я подумал, что им портить кадр и отошел.
      Затем встретил Байдукова и Белякова. Поздоровались. Сталин, Ворошилов, Каганович, (.. зачеркнуто) сели в машины и уехали. Герои тоже.
      Я нашел Хвата и пошел с ним к трибуне. Он мне рассказал, что Сталин и другие расцеловался с героями, обнимал их. Бросив Хвата на полдороге, я побежал вперед. Не добегая до трибуны, я заметил большую группу:
      Сталин, Каганович, Ворошилов, Серго и другие, вместе с героями, стояли в ряд, и их снимали со всех сторон. Оказывается это фотографы их попросили и они согласились попозировать. Я тоже снял два раза и случайно заметил как между вождями проныривает мордочка Васильковского. Ах, как Гриша любит сниматься с большими людьми!
      Затем все пошли к трибуне. Тут собравшиеся впервые узнали, что на финиш приехал Сталин и члены политбюро. Овации. Сталин, а за ним остальные поднялись на трибуну. Митинг открыл Серго, за ним говорил Ворошилов, затем Чкалов. (см. отчет от 11.08.36)
      Я не записывал речей, а наносил бегло впечатления. Меня поразило как внимательно Сталин слушал Чкалова. Он смотрел на него неотрывно, а затем аплодировал, высоко подняв руки и редко хлопая.
      Затем все сели в машины и уехали. Я дал отчет.
      Записи событий,встречи (отрывки) 1936-1939
      Аннотация: Разговоры с летчиками: Леваневским, Ляпидевским, Алексеевым, Чкаловым, Коккинаки, Громовым, Молоковым и пр. Рекорды и беспосадочные перелеты экипажей. Рассказы Чкалова, Белякова, Байдукова о посещении Сталина на даче.Банкет в Кремле - чествование папанинцев, речь Сталина.Гибель Бабушкина.Поездка с Вышинским.Встреча с Расковой, Осипенко, Гризодубовой, их полет на "Родине".Гибель Чкалова, его поиски, у его тела в Боткинской.Эпизоды встреч и бесед с Чкаловым. Встреча со Сталиным, Ворошиловым после экспедиции.
      ТЕТРАДЬ № 6. 21.08.1936- 14.03.1939 [ОТРЫВКИ]
      Дополнение к записной книжке.
      Во время митинга я стоял рядом с Кагановичем Л.М. Он вдруг нагнулся:
      - Советская? - показывая на "лейку"
      - Да. 15-я тысяча.
      - Хорошо работает, не заедает?
      - Хорошо.
      - Хуже заграничных?
      - Нет. Вот только пленка плохая.
      Выступил Леваневский. Сказал две фразы и кончил.
      - Вот арап, - засмеялся Каганович. - А сказал хорошо.
      Митинг закончился.
      - Ну, давайте сниматься - предложил Молотов.
      - Я растрепанный, - замялся Сигизмунд.
      - Я тоже - ответил Молотов.
      Вечером был банкет в Моссовете.
      Леваневский после рассказывал:
      "Предложил я В.М. (Молотову):
      - Полетим, В[ячеслав] Мих[айлович]?
      - Да я бы с удовольствием, с Вами я без всякого червячка полетел бы.
      Спрашивал - в чем особенности машины. Заинтересовался, когда Леваневский сказал, что заснял кино[камерой] весь путь и попросил отпечатать тов. Сталину, ему и другим членам правительства".
      1936 год
      21 августа
      См. записи - репортаж репортажа. Речь будет идти только о деловых встречах, событиях, штрихах. Необходимость такого дневника почуял очень давно, но все не мог собраться с силами.
      Итак - путь начинается.
      Коккинаки сегодня опять слетал. Услышав речь Сталина на приеме тройки (Чкалова и иных) в Кремле 13 августа Володя расцвел от предсказания Сталина. Когда я его несколько дней назад спрашивал - с чем полетишь (500 кг. он дожал до отказа, рекорд с тонной - за ним) он ответил:
      - Собирался с тонной, а пойду с двумя - надо отвечать Сталину.
      На аэродром я не поехал. Часа в три позвонил Спирину.
      - Ну как?
      - Коккинаки слетал. Уехал в город. На аэродроме ждет Алексеев.
      - В газетах писать будем?
      - Видимо да. Настроение хорошее.
      Часа через полтора после Коккинаки в воздух пошел Алексеев с тонной. Как узнал позже - на старт Коккинаки все, кроме комиссаров опоздали.
      Ночью Владимир позвонил мне в редакцию.
      - С чем ты летал?
      - С тонной.
      - ?!
      - Да так пришлось. Рядом стояли с таким грузом.
      22 августа
      Днем позвонил Алексееву.
      - Какие результаты?
      - Еще не знаю. Вскроют в четыре. Думаю, что удачно.
      За несколько дней до этого мы с Хватом (15-16 августа) приехали в Щелково. Должен был лететь Коккинаки. Оказалось, что у его самолета что-то оказалось не в порядке и Володя уехал. Но на метео-вышке стоял Алексеев.
      Поднялись. Алексеев высматривал дыры в небе. Все в облаках. Надвигался вечер. Наконец посветлело. Взмыл. Его самолет вы видели все время. Через час 15 минут вернулся. Долго стоял на крыле, объяснял всякие вещи Архангельскому (шалил мотор).
      - Какая температура?
      - -48
      В тот же вечер мне позвонил Кокки{6}.
      - Цаговцы{7} говорят о 12000. Верно?
      - Не знаю
      - А температура?
      - -48
      - А, тогда все в порядке. Больше мне ничего не надо.
      - Когда летишь?
      - Завтра, рано утром.
      Но Дап{8} не прислал комиссаров ( "я оштрафовал за то, что не явился не тренировку к параду 18.08)
      Обработка барограммы огорчила ЦАГИ.
      Я позвонил Чекалову - зам. нач. ОЭЛИД{9}.
      - Пишем?
      - Нет не надо. Считайте тренировочным полетом.
      Вечером позвонил Володя.
      - Результатов сегодня не будет. Запарились, с утра считали.
      - У кого перспективы?
      - У меня. Есть два варианта - 12350 м. и 12050 м. (рекорд его собственный - 11746)
      - А у Алексеева?
      - 12 100. Завтра будет считать с утра.
      Вечером провожал ........ (вычеркнуто) на 36 конференцию ФАИ в Варшаву.
      Алексеев (ЦАК) сообщил о своем желании лететь на "Грозе"
      Днем в редакции был Ляпидевский. Трепался часа четыре.
      23 августа.
      Утром был в центр. аэроклубе на приеме французской авиационной парламентской делегации. В числе других были Кодос (толстый, краснощекий, грузный) и Боссутро.
      .... (зачеркнуто) интервьюировал Кодоса:
      - Что вы можете сказать о полете Чкалова?
      - Не слыхал.
      - А Громова ( на "РД") ?
      - К сожалению тоже не знаю.
      - Кого из советских пилотов вы знатете?
      - Россинского.
      Зато Кодос с большой готовностью рассказывал о своих полетах над Африкой, показывал руками как болтает, как самолет пикирует, виражит и проч.
      В конце завтрака, Боссутро благодарил за прием и виденное, сказал: