Может быть, от значительности даты, а скорее всего от дождливых туч, портящих майский день, Динстлер понял, что потерпел полное фиаско. Жизнь ушла, оставив горечь непростительных ошибок, несбывшихся надежд и обидных разочарований.
      После того, как он в беспамятстве "вылепил" из русской девушки новую копию Алисы, Йохим стал догадываться, что сошел с ума. Вернее - был безумен всегда. Нес печать инородности, бесовства с самого рождения. Поэтому и прилипло к нему дьявольское клеймо Майера, оттого и глумилась над ним судьба, лишив Алисы, дочери, а затем Ванды, сделав единственного сына неинтересным ему чужаком. Оглядываться на прожитую жизнь было страшно. Позади, как исковерканное взрывами, усеянное трупами поле брани, темнело прошлое. Впереди зияла насмешливая пасть пустоты. Одинокий, мрачный "старик", обреченный на муки совести и ад воспоминаний.
      "Крис, Крис, мальчик ты мой! Жизнерадостный, бесшабашный оболтус... Будь счастлив, как сумеешь. Я не сумел." - Йохим извлек из ящика послания сына и, мелко изорвав, бросил в корзину.
      Покинув Милан, Жан-Поль поторопился нанести визит Динстлеру, он хотел получить информацию из первых рук. Уже подъезжая к "Каштанам", засомневался, не лучше ли было начать странный разговор с отцом - уж наверняка ближайший друг Пигмалиона в курсе его проблем, а если и не проговориться, то подскажет, куда не следует лезть с вопросами любопытному сыну. Но жребий брошен - автомобиль Жан-Поля свернул в аллею, ведущую в усадьбу. Сколько раз он приезжал сюда, и все последние годы - с тайной надеждой встретить здесь Тони. Вот только в марте, кажется, никогда не был. "Каштаны" так и жили в памяти сплошным летним днем, полным шмелиного жужжания на клеверной лужайке, стрекота газонокосилки и невинных радостей юной влюбленности.
      Голый сад казался совсем маленьким, а могучие каштаны, лишь только готовящие к победному рывку огромные зеленые почки, трогательно беззащитными, как любая произрастающая живность - котята или щенки.
      Йохим, предупрежденный звонком из аэропорта, ждал визитера. Он даже вышел его встречать - все в той же рыжей замшевой куртке и удобной трикотажной рубахе на молнии, о состоянии воротничка которой не надо было задумываться. Они обнялись, ткнувшись подбородками друг-другу в плечо и похлопав ладонями по спинам. Жан-Поль отметил резко обозначившуюся залысину на темени доктора и какой-то жалобный взгляд под толстыми очками. Йохим, как некогда давным-давно, при встрече с возмужавшим Дани, ощутил колкую щетину на щеке его сына и запах нового одеколона.
      - Ты здорово повзрослел, парень. Если бы не очки и эта косица, мог бы изображать юного Даниэля. Хотя... - Динстлер присмотрелся - и от Сильвии много. А главное - от себя самого. Слышал про твои успехи от Мейсона, читал ваши статьи... Завидую, конечно. И рад.
      - Дядя Йохи, не беспокойтесь, пожалуйста, об обеде. Я заехал совсем ненадолго и, конечно...
      - Конечно, не для того, чтобы полюбоваться моим цветущим видом или трудовыми неудачами.
      - Напротив... Если об этом, то я просто потрясен... Я... я... сейчас начну заикаться, потому что стою рядом с самым замечательным... Это так невероятно! - Жан-Поль в смущении поправил очки, не находя нужных слов.
      - Будем считать, что с официальной частью покончено. Что там стряслось у тебя? - Динстлер встревоженно посмотрел на Жан-Поля, предложив ему кресло в своем кабинете. - Садись-ка поудобней и докладывай по порядку, но осторожненько - дядя Йохи стал очень пугливым.
      - Я только что расстался с девушкой, которую зовут Виктория, и она как две капли воды похожа на Тони. Виктория рассказала мне о себе... вынуждена была. Это правда?
      - Ничего себе, дипломатичный подход к скользкой теме! Мейсон не научил тебя деликатничать и хитрить. Особенно в том, что тебя по-настоящему волнует. - Йохим с любопытством осмотрел кабинет, словно решал, что из скрытых здесь тайн можно вынести на обозрение, принюхался, уловив запах дыма от разведенного в саду костра, и стал внимательно разглядывать свои руки. - А тебе никогда не казалось, что твой шеф чем-то похож на меня?
      - Нет. Он совсем другой - очень напористый, уверенный в себе, энергичный. Вот только в лице... В лице часто мелькает нечто, заставляющее охнуть и вспомнить о вас.
      - Я "вылепил" себе двойника двадцать лет назад... Как обидно было портить безупречные славянские черты... Но мы были молоды, безрассудны и впутались в очень увлекательную игру...Я давно хотел рассказать тебе все, Жан-Поль. Именно тебе, потому что назначил тебя моим наследником распорядителем преступлений и сокровищ. Может, все-таки попросить принесли кофе? Отлично. И сендвичи? Славно, - я тоже слегка проголодался. К тому же реальность пищи придаст некий обыденный антураж тому, что я собираюсь поведать. Это очень важно - антураж! Вот, допустим, проходит мимо твоей калитки девушка, а ты и ухом не поведешь. А если вокруг - май, цветение, у загорелых коленей плещется подол балетного платьица, а на плече покачивается серебристый обруч - ты околдован. Ты будешь заворожен видением на всю жизнь... А вот и наш кофе!
      Они с преувеличенной жадностью приступили к скромной трапезе, потому что врожденное чувство стиля юного Дюваля и застенчивость Йохима не позволяли превратить эту чрезвычайно важную, жизненную необходимую им беседу в высокопарную трагедию, неизбежно скатывающуюся к фарсу.
      Они много смеялись - Йохим и не помнил, когда ему приходилось смеяться в последний раз. А здесь оказалось, что и Майер, и Арман Леже, и преследователи Динстлера, похищавшие его, а потом "клюнувшие" на дезинформацию - сплошь комедийные персонажи, как и он сам - нелепый Йохи "собиратель красоток".
      Вот только история с Тони получилась чрезмерно грустная, так что у юного Дюваля навернулись слезы и от растерянности задрожали губы.
      - Так выходит, что Антония до сих пор ничего не знает? А вы, дядя Йохи, вы для неё - всего лишь педантичный, старательный доктор... Это... это... это подвиг самоотречения.
      - Нет, мальчик, это расплата за гордость и дерзость.
      - Пора раскрывать карты, дядя Йохи. Антония - уже совсем взрослая, все поймет... Будет хуже, если ваши секреты она узнает от других. Здесь закрутился целый детективный роман... В Италию вместо Антонии поехала Виктория и там её дважды пытались убить...
      - Ах, вот про что намекал мне Остин, предупредив об осторожности. А чего мне теперь бояться, мальчик? Чего ждать... Вот только о вас всех беспокоюсь. Совесть нечиста.
      - Господи! Если бы мне удалось сделать такое... Если бы хоть одно такое лицо вышло из-под моих рук... Я забрался бы на самую высокую гору и орал, надрывая живот: "Ты молодец, Жан-Поль! Ты - гений!" Вы тоскуете, дядя Йохи, и от этого несправедливы к себе.
      - Друг мой, я люблю своего тайного внука. Знаешь - люблю. Как тебе объяснить, что это такое? Ну, умиление, жалость, желание защитить, не жалея себя. Буквально - закрыть от беды своим телом. Готтл - сын Тони, сын блестящей красавицы, совершенства... А похож на меня... Значит, все впустую, значит, красота, та, которую я хотел спасти, - смертна...
      - Этот мальчик не сын Виктории? - удивился Жан-Поль.
      - У Виктории нет женихов, насколько я знаю. Она вообще собирается остаться в монастыре после того... после моей операции... Но мы все втянули её в бесконечную цепь авантюр... Теперь ты знаешь, мальчик, как все это получилось... Тори - очень славная девочка, я привязался к ней, как к родной, все время обманываясь на сходстве, ловя себя на иллюзии - Алиса, Антония, Вика? - Бегущая в зеркалах моя детская возлюбленная... Но ведь это - конец. Точка. Каким бы прелестным ни был будущий ребенок Тори, он не будет похож на нее. На Антонию, на Алису, на ту погибшую под грузовиком малышку... Меня всю жизнь манили призраки... Иногда я совершенно ясно осознаю свое безумие...
      Рассказ Пигмалиона произвел на Жан-Поля возвышеннно-удручающее впечатление. Как реквием Моцарта. Вот он ещё звучит, ещё живой, переполняя душу... Еще рвутся и плачут невыносимо прекрасные звуки... но и они иссякают. Тишина, пустота, конец. Он не заехал домой, как собирался, уж очень тяжело было на душе. И что-то бунтовало и вопило в подсознании должен, обязательно должен быть выход. "Я постараюсь найти его, Пигмалион. Ты обязательно подожди". Тем же вечером Дюваль вылетел в Штаты.
      Антония отправилась во Флоренцию прямо с Востока. Покидала жаркую арабскую столицу с решимостью сразу же приступить к дальнейшему дознанию. Но уже в самолете поняла, что утратила весь свой поисковый задор. К чему все эти разоблачения, никому не нужные голые истины, вероятно, не слишком приглядные под безжалостными лучами правды. Плакать хотелось от того, что далеко внизу, где-то в зеленом полумесяце оазиса, окантовывающем бухту и напоминающем отсюда, с борта самолета, рисунок карты, остался дом на крутом берегу, утопающий в кущах цветущего сада. Остался принц Бейлим полурусский мальчишка Максим, так горячо, так страстно моливший её стать женой. Боже, как ни смешны брачные планы наследника мусульманской династии, как ни наивна его вера в победу, быть желанной все же очень здорово. И чрезвычайно печально ощущать себя взрослой и мудрой, заранее знающей "сценарий" этого внезапного романа. Вместо того, чтобы отправиться домой, ожидая звонков Бейлима, Антония летела во Флоренцию, торопясь увидеть графа Бенцони - единственного претендента на роль её настоящего отца.
      К счастью, Лукка оказался дома. Следуя за дворецким в сад, где находился в эти часы граф, Антония издалека слышала веселые детские голоса. Она попросила не докладывать о её прибытии, собираясь сделать сюрприз. Но сюрприз получила сама - в виде счастливого деда, забавляющегося на лужайке с двумя внуками. Лукка, одетый по-домашнему - в легкий белый спортивный костюм, пытался удержать на двухколесном велосипеде шестилетнего мальчика, в то время, как девчушка лет четырех, хныча бегала за ними, стараясь схватить колесо.
      Дворецкий остановился на почтительном расстоянии, не без умиления наблюдая идиллическую сцену и ожидая, пока делающий круг по лужайке граф не наткнется на гостью. Вот он увидел девушку, отпустил велосипед и бросился навстречу с распростертыми объятиями. "Это значит настоящий "сюрприз"", Антония никогда ещё не обнималась с Луккой, но неожиданная встреча подхлестнула радостные эмоции - она прижалась к его груди, с волнением вдыхая незнакомый запах, ощущая ладонями влажную ткань на его спине... неужели - отец?
      Потом они сидели в "маленькой гостиной" - огромной комнате с колоннами и четырьмя окнами , начинающимися от пола - от двух мраморных ступеней, спускающихся в парк. Там, на лужайке, под присмотром слуги и няни все ещё продолжались гонки, только для малышки вынесли нарядный трехколесный велосипед.
      На столике перед Антонией стоял набор вин "Дома Бенцони", фамильные же, по старинному рецепту выпекаемые бисквиты с орехами и вяленой хурмой и, конечно - широкая низкая ваза, полная фиалок.
      - Нет, я не заезжала домой. Прямо с аэропорта к вам, Лукка, сообщила Антония, отмечая заинтересованность графа, все ещё не решавшегося спросить гостью о цели визита.
      - Мы с Лаурой были очарованы тобой в Венеции. Конечно же, без участия А. Б. презентация просто провалилась бы. Но как ты отличилась на балу у Фолио! "Бог мой, да наша девочка стала заправской циркачкой!" - сказал я потом Алисе. - Лукка окинул Антонию внимательным взглядом. - Что, путешествие вышло удачным? Арабы оказались на высоте? Это не тот ли застенчивый мальчик, которого мы встретили на приеме в Париже?
      - Он. Только оказался совсем не застенчивым, - с облегчением поддержала Тони приятную тему. - В марте ко дню рождения он прислал мне сказочный наряд Шахерезады, а теперь принимал, как королеву... И... нет, это право, смешно...
      - Да что такое, говори, девочка! Он влюбился?
      - И сделал предложение... Конечно, я не отношусь к нему всерьез... Но он такой юный и пылкий.
      - Понимаю, понимаю... Его высочество очень легко понять. Вот только эти мусульманские дела... Если честно, сомневаюсь, что наследнику эмира дадут возможность удрать от ответственности... Он, кажется, единственный сын?
      - Увы. И слишком молод, чтобы быть хитрым в достижении своей цели.
      - Мужчина никогда не может быть слишком молод или слишком стар, чтобы не возжелать такую красавицу... - Лукка с явным удовольствием рассматривал Тони. - До чего же ты похожа на свою мать! Просто галлюцинации. - Граф опустил глаза, прогоняя из памяти вернувшееся прошлое. - Мы ведь тоже когда-то с Алисой были в Венеции. Очень давно. Задолго до твоего рождения.
      - Лукка, вы очень любили мою маму? - тихо спросила Тони, но граф вздрогнул, как от выстрела. Потом достал из вазы фиалку и жадно вдохнул её аромат.
      Тони смотрела на этого элегантного, красивого и доброжелательного человека новыми глазами, отмечая его внимание к себе, дружеское участие и случайно вырывающиеся фразы, которые мог бы произнести отец.
      - Я очень любил Алису и она всегда будет женщиной моей жизни. Женщиной номер один... Пойми, это не умаляет достоинства Лауры и моих чувств к ней, но Алиса была единственной и незаменимой.
      - Лукка, я теперь называю вас совсем запросто, на правах старой влюбленности в маму.. Скажите, вы ничего не хотели бы добавить к своим словам... Дело в том.. я недавно узнала, что Остин Браун - не мой отец. На лице графа отразилось столь неподдельное удивление, которое никак нельзя было спутать с замешательством или смущением.
      - Как? Я всегда считал твоих родителей идеальной парой... Правда, я долго жил в Парме и по соображениям деликатности не поддерживал связь с Алисой... Мы увиделись лишь в то лето, когда ты познакомилась с лордом Астором... - заявление Тони явно озадачило графа.
      - А, скажите, Лукка,.. Ну... Мама не могла выйти замуж за Остина уже будучи беременной?
      Лукка грустно улыбнулся, вспоминая целомудренную ночь в Рио-де-Жанейро, проведенную с Алисой, и глубоко вздохнул:
      - Увы, девочка... Если это и случилось, то осчастливлен отцовством был не я... Ах, как бы мне хотелось заполучить такую дочь!.. Предположить даже не могу... Мне казалось, что Алиса была сильно увлечена Брауном. Она не из тех женщин, которые умеют разбрасываться.
      - Мне тоже жаль, граф... Честное слово - Остин Браун - великолепный отец. Я бы и не смела мечтать о лучшем. Да и в любом случае не смогу относиться к Остину по-другому... Но, уж если выбирать ещё одного отца, я бы выбрала вас! - Тони поцеловала графа и собралась уходить. Лукка все ещё пребывал в задумчивости, словно решал в уме сложную математическую задачу.
      - Постой, а ты все же ничего не перепутала? Откуда такая странная идея? Я уверен, здесь какая-то ошибка. Но если хочешь ещё поиграть в сыщика, найди некоего доктора Жулюноса, Алиса была с ним дружна в те времена, а потом долго сотрудничала. Он где-то здесь, во Флоренции, Лаура должна знать. Вечером она появится и я тебе позвоню. Ведь ты будешь дома, девочка?
      - Входите в роль, Лукка. Скажите мне еще, чтобы поздно не выходила и не дружила с плохими мальчиками, - улыбнулась Тони.
      - Именно, именно. А еще, строго-настрого советую тебе никогда не обижать Остина, что бы ни откопала в своем расследовании. Поверь мне, тебе с ним очень повезло. Я был бы хуже.
      Синьор Жулюнас Антонии сразу не понравился. У него была маленькая частная клиника, в приемной ожидали очереди две дамы, но медсестра, взяв визитную карточку Тони, удалилась в кабинет и через минуту появилась вместе с тучным лысоватым господином, практикующемся, по-видимому, на гипнозе так пристально и тяжело смотрели его маленькие темные глаза.
      Антония попыталась представиться, но доктор остановил ее:
      - Я узнал ас, мисс Антония. Если не затруднит, подождите, пожалуйста, минут двадцать - у меня как раз прием.
      Он предложил Тони кресло и сказал сестре:
      - Синьора Валенсио, будьте любезны, отмените на сегодня все визиты, у меня возникли серьезные проблемы.
      Почему он сразу решил, что проблемы "серьезные" и что она явилась сюда для долгой беседы? - подумала Антония, внутренне ужаснувшись: Жулюнас догадался обо всем, потому что является её отцом. Нет, этого ей вовсе не хотелось. "Так тебе и надо, въедливая злюка. Хочешь променять чудесного, доброго Остина на этого мрачного типа, который будет приезжать на все дни рождения или вообще захочет жить рядом. Ужас!" Антония, подчиняясь порыву, собиралась уже сбежать, но сестра, заполнявшая что-то в регистрационной книге, уловила краем глаза её движение и строго напомнила: "Доктор появится с минуты на минуту".
      - Ну-с, я свободен, синьорита Антония. Где предпочитаете беседовать? Если не возражаете, мой кабинет свободен.
      Антония поднялась и послушно проследовала за доктором в большую темную комнату с наглухо зашторенными окнами.
      - У меня своя метода воздействия на пациента, требующая сосредоточенности. Даже у Мессинга вряд ли получилось что-нибудь, если бы его пациенты глазели в окна. - Он дернул шнурок и штора разошлась, открыв вид на скверик и противоположный дом с витриной магазина игрушек. В клетке, выставленной возле входа, огромный механический попугай вертел головой, топорщил желтый хохол и хлопал крыльями. - В таком соседстве трудно соприкасаться с мистическим. - Доктор Жулюнас вдруг улыбнулся и Тони поняла, что он не маньяк и не злодей, а просто одинокий и, по-видимому, не очень удачливый человек.
      - Когда мы познакомились с вашей матерью, я находился на гребне славы. Мои методы иглотерапии и внушения стали известны по всей Европе. Но мадам Алиса в один момент оставила меня позади. У неё редкий, запредельный, но, к сожалению, трудно управляемый дар... Если бы се спасенные Алисой люди могли подать за неё голос, то священный синод возвел бы её в сан святой... Но мне показалось, вас волнуют друге вопросы, юная леди?
      - Доктор, я знаю, что сохранение тайны - ваш профессиональный долг. Мне так же известно, что вы были другом моей мамы ещё до моего рождения...Скажите, вам ничего не известно о моем отце? - Антония торопилась, ей хотелось поскорее закончить разговор, затеянный, конечно, зря. Этот человек никак не мог быть любовником её матери.
      - Ваше появление на свет, детка, овеяно тайной, несколько более глубокой, чем рождение любого живого существа... Конечно, вы достаточно взрослы и вправе знать истину, какой бы страшной она вам не показалась... Вы - несомненно копия своей матери. Поверьте, я хорошо знал Алису, когда она была немного старше вас. Но... дело в том, что Алиса Грави-Меньшова не могла иметь детей. Физически не могла. Мне, как врачу и доверенному лицу пришлось столкнуться с этой проблемой. Та неудачная, первая беременность Алисы, увы, завершилась трагически...
      - Вы хотите сказать, что Алиса не моя мать?! - Антония даже открыла рот, задохнувшись от удивления. А потом с облегчением выдохнула воздух. Уф! Ведь сразу же было ясно, что этот доктор - сумасшедший. Сейчас он ещё объявит, что является её отцом, а матерью - Маргарет Тетчер.
      Антония поспешно поднялась:
      - Спасибо, синьор Жулюнас. Не могу больше злоупотреблять вашим вниманием. Не скрою - вы меня удивили. Желаю всего доброго.
      - Постойте. Я не безумец, хотя столь часто имею дело с ними, что мог бы заразиться, - доктор рассмеялся своей шутке, но тут же помрачнел. - Я также не мстителен и не слишком завистлив. К несчастью. Теперь, подводя итоги, могу посетовать, что не сумел бороться и отстаивать себя. Новаторы должны пробиваться кулаками, или гибнуть... Дело в том, что я не совсем был уверен в себе, склонен к рефлексии, самокритике... Впрочем, это имеет косвенное отношение к нашему делу. И вот в каком смысле: я не таю и тени зла на вашу мать, которая некогда отказалась стать спутницей моей жизни, и на вашего отца, ставшего счастливым мужем. Нет. Мы много лет после брака Алисы были связаны профессиональными отношениями и, я даже сказал бы дружбой...Я остался однако не только потому, что замену вашей матери подыскать трудно. Видимо, я по природе соей бобыль. Так вот, юная леди, ещё минуточку терпения.
      ...Я много размышлял над тайной вашего появления в семье Браунов, ожидая сенсационных открытий. Но прошло почти четверть века, вы повзрослели, а ничего не прояснилось. Напротив, - над тайной сомкнулись волны времени... Тогда я понял, что вы должны прийти ко мне.
      Сразу скажу - мне ничего не известно наверняка. Есть только догадки, появившиеся в результате раздумий и наблюдений. Возможно, это плод моего одинокого воображения...
      - Доктор, прошу вас, поделитесь со мной всем, что приходило вам в голову. Поймите, я не искательница наследства или нелепая неудачница, обделенная родительской лаской. Я очень счастлива в своей семье. Но сейчас появились кое-какие дополнительные факты, которые заставляют меня докопаться до истины... Боюсь, что у меня есть тайный враг...
      - Н стану выведывать вашу версию, не хочу, чтобы она повлияла на мои соображения. Я просто предоставлю вам свои данные - располагайте ими, как сочтете необходимым.
      Доктор взял со своего стола никелированную палочку с блестящим шариком на конце, которую используют при гипнозе и стал рассматривать её с нарочитой заинтересованностью.
      - Внушение - великая сила, механизмы которой и возможности не до конца исследованы... Если хотите - это мой личный пунктик. Моя жизненная пассивность во многом предопределялась тем, что я старался до конца быть честным, скрупулезно расчленяя объективное и кажущееся. Теперь я понимаю, что это столь же наивно, как отделить духовное от телесного... Вот видите, я опять оправдываюсь, потому что боюсь направить вас своими размышлениями на ложный след. А он очень опасный...
      Постараюсь быть предельно объективным. Только факты: ваша мать, Антония, попала во Флоренцию непосредственно после лечения в клинике лицевой хирургии, где провела несколько месяцев. Взрыв террористов в миланском аэропорту чудовищно изуродовал её. Алиса чудом осталась жива. И вот после серии чрезвычайно, я бы сказал, фантастически удачных операций, Алиса возвращает себе прежнюю красоту. Не просто человеческий облик, что является большой удачей в подобных случаях, а тонкую, гармоничную, чрезвычайно индивидуальную красоту. Кто же этот чудодей? Совсем юный, начинающий хирург Йохим Динстлер... Алиса боготворила его как специалиста. Но что-то не сложилось в их личных отношениях. Подозреваю, что как человек, как личность, этот мастер был несколько странноват. И вот почему... Мы, профессионалы, связаны коллегиальными интересами, и порой знаем о своем мире гораздо больше, чем о рынке на соседней площади... Года через два-три после того, как мадам Алиса обосновалась здесь, став супругой Остина Брануа, о Динстлере стали шептать невероятные вещи. Повторяю - шептать. Мы все - врачи, неудачники или просто завистники, с утроенным пафосом повторяли самые нелепые слухи. Отмечу главное: Динстлер открыл собственную клинику, названную "Пигмалион", которая стала местом паломничества богатых клиентов со всего мира. Брал он совсем немногих, ссылаясь на ограниченность мест и медперсонала. Ближайшей помощницей и сподвижницей Динстлера стала его супруга фрау Ванда.
      - Мне известна эта история. Семья Динстлеров долгие годы была дружна с моими родителями. Профессор не раз помогал нам и... нашим друзьям.
      - Я знаю об этом, юная леди. И скажите, разве вам н разу не приходило в голову, что профессор Пигмалион мог просто-напросто "вылепить" ребенка для своей обожаемой бесплодной подруги?
      Удивление Антонии было настолько очевидным, что Жулюнас усмехнулся:
      - Вам не понравилось слово "вылепить"? Разумеется, он не штамповал гомункулов в пробирках. Но вот сделать новую внешность любому сиротке, я думаю, не представляло для Динстлера труда. Тем более, лицо, которое он уже так хорошо изучил. И которое боготворил.
      - Так значит... Значит, вы предполагаете, что я - "изделие доктора Динстлера"?
      - Вы ведь брюнетка от рождения? Причем, жгучая, если не ошибаюсь. Скажете - цвет волос достался от отца, то есть господина Брауна. А если Браун здесь ни причем? Если он, человек добросердечный, обожающий свою жену, просто удочерил малютку? Ситуация весьма банальная и распространенная в бездетных семьях... Считайте, что вам чертовски повезло - заполучить исключительную внешность и отменных родителей. Это же счастливая звезда, один лотерейный билетик из миллионов. Из миллионов брошенных в приютах младенцев.
      Антония сникла. Она машинально следила за блестящей точкой металлического шарика, перемещающегося в руках доктора, и вместе с сонливой апатией, в голову лезли странные картинки - Пигмалион в белом халате с засученными по локоть рукавами лепит младенцев на какой-то дьявольской кухне. Поток маленьких уродиков, бесцветных, словно посыпанных мукой, смеющихся огромными ртами "даунов".
      - Вы предполагаете, что Динстлер способен изменять внешность до неузнаваемости, не оставляя следов. Он что, взялся наводнить мир голливудскими красавицами?
      - Ну, не так, конечно, глобально. К тому же изменять можно и в обратную сторону... Лет двадцать назад у меня была одна пациентка, которая под гипнозом утверждала, что профессор Пигмалион лишил её красоты. Странная женщина, бесспорно, шизоидный тип, она даже показывала свои бывшие фото. Если верить фантазиям, перешедшим у неё в навязчивые, то это как раз тот случай, когда царевну превратили в лягушку.
      - Спасибо за доверие, доктор. Руководствуясь вашим советом, я постараюсь быть объективной. Ведь вам не показалось, что я тоже кандидатка в ваши пациентки - "шизоидный тип"? - Антония поднялась и протянула руку. Ладонь доктора оказалась сухой и холодной.
      - Искренне желаю удачи. Насчет вашей психики у меня нет никаких опасений. Потому я и рискнул доверить вам довольно опасное оружие. Я уверен, что оно никогда не будет обращено против мадам Алисы или господина Брауна.
      Антония не заметила, как оказалась дома.
      Вилла "Del Fiori" тосковала без жильцов и больше всего томилась в ожидании хозяев Дора. Четверть века назад, когда здесь появилась гостья из Франции Алиса Грави, ставшая впоследствии госпожой Браун, Доре не было и пятидесяти. Тогда толстуха-каталонка выглядела лет на десять старше своего возраста, а теперь - на столько же моложе. Так, что можно было сказать верная Дора совсем не изменилась. Все так же хлопотала по хозяйству, поддерживая в доме чистоту и уют, так же накрывала праздничный стол к приезду хозяев и преданно заглядывала в глаза Антонии, стараясь подсунуть ей лишний кусок.
      - Что у вас за порода такая, что мать, что ты - тощие совсем, как ни кормлю - ни капельки стати не появляется. А ведь там, и в Париже вашем, повара, говорят, знатные. Только ведь на лягушках не поправишься.
      По привычке Тони ужинала на кухне, выдерживая натиск бесконечной череды горячих мучных блюд, доставаемых из печи Дорой.
      - Спасибо, что не забыла меня, внучка, а то родителей твоих уже три месяца не видела!
      - Послушай, старушка, у тебя как с памятью?
      - Ты это про что? - не поняла Дора.
      - А вот когда родители поженились, помнишь?
      - Как же, все-все помню. И бабушку твою, и прабабушку, и как Жулюнас щенка подарил в коробке, думал, кобель, Томом назвал, оказалась девочка... Да ты её помнишь, черная такая, умница, глаза человеческие!
      - А как мама беременная ходила? - задала провокационный вопрос Тони.
      Дора захлопнула духовку, в которой что-то начало угрожающе шипеть и уставилась в стену.
      - Ходила, а как же, ходила. Я к слепой гадалке пошла, она сказала жди внука. И тут тебя и привезли.
      - Кто привез?
      - Как кто, отец, Остин Браун сам.
      - А мама, она что, плохо себя чувствовала?
      - Да хворала, хворала она. Но тебя сильно любила, из рук не выпускала, нянькам не доверяла. Только я за тобой и ходила. Да ты не поссорилась ли с родителям, девочка? - подозрительно посмотрела Дора. Небось, не одобрили они твоего кавалера, этого художника, что глаза не рисует?
      - Не угадала, старушка. Художника я пока сама в отставке держу... А дома... дома у нас все хорошо.
      ...Антония долго крутилась в постели, осмысливая собранную информацию. Что бы все это могло значить? Динстлер, "вылепливающий" ребенка-куклу для Алисы... Сумасшествие, гипноз! Она выскочила из-под одеяла и ринулась к большому венецианскому зеркалу. Дрожащей рукой зажгла свечи в старинных канделябрах и с опаской заглянула в брезжащее зеленоватыми отсветами стекло. Из глубины зазеркалья, играющего подвижными, беспокойными тенями, на неё смотрело побледневшее, испуганное лицо.
      Антония осторожно дотронулась кончиком пальца до щеки, очертила рисунок губ, жестко, словно проверяя прочность, провела линию ото лба к подбородку. Ее лицо, теплое, живое... Кто же я, Господи, кто?
      От телефонного звонка Антония вздрогнула и не успев сообразить, что забыла отключить аппарат, подняла трубку.
      - Флоренция? Вилла Браунов? Мне необходимо поговорить с мадемуазель Антонией! - голос звучал так громко, что она отстранила трубку.
      - Принц, это вы?
      - Тони! Слава Аллаху! Я целый день разыскиваю тебя по всей Европе. Отец уехал в Мексику. Мне пришлось проводить совещание с министрами, подписывать бумаги. Но я все время звонил и так скучал! Приезжай ко мне!.. - Приглашение прозвучало так жалобно и безнадежно, что Антония рассмеялась.
      - Ты молодец, что нашел меня. А то я сама здесь чуть себя не потеряла. Я совсем, совсем одна, в большой темной спальне, за окном луна... Я соскучилась, приезжай, милый...
      - Я смогу оказаться у тебя только через восемь часов. Сейчас сообщу летчику...
      - Не смей, сумасшедший! Я завтра утром уезжаю. Надо заехать ещё кое-куда... Я тебя отец выпорет и отнимет корону!
      - Тони, ведь я люблю тебя! - взмолился он, не поддержав веселого тона.
      - А что ты любишь? - вдруг строго спросила Тони. - Что?
      - Тебя, тебя всю, с ног до головы!
      - Нет, нет, так не пойдет. Подробнее! - потребовала она.
      - Твой голос, улыбку... твой живот. Да - твой живот, ты так здорово танцевала!
      - А еще?
      - Ну все-все! Губы, нос, твои чудесные глаза... Знаешь, - твое лицо, огромное-огромное, как на тех рекламных щитах, что стоят вдоль автобанов плывет передо мной, куда бы я ни смотрел...
      - И даже, когда смотришь на министров?
      - Конечно! Когда смотрю на цветы, на синее небо, море и сейчас, знаешь, сейчас я вижу его на солнце... Оно уже поднимается, как тогда... Я буду встречать его с мыслями о тебе...