- Мейсон однажды сказал... У него там что-то не ладилось и он шепнул: это от того, что на мисс Уэлс сегодня одеты брюки. - Жан-Поль смущенно улыбнулся. - У нас вся лаборатория отдыхает взглядом на твоих ногах.
      - Только на ногах? - притворно надулась Сандра, выпятив грудь. Как-то ещё в школе я получила титул "мисс Бюст". В шутку, конечно. У нас была достаточно пуританская школа. Что не мешало развиваться моим округлостям.
      Сандра подперла ладонями подбородок и пристально посмотрела на Жан-Поля.
      - Ты похож на какого-то известного поэта прошлых веков... Да, я не сильна в истории словесности, но помню портрет... Ну-ка распусти волосы!
      - Ай, мне лень стричься, вот я и ношу "косу", - застеснялся Дюваль, но разязал шнурок. По плечам рассыпались густые шелковистые пряди и впрямь придавшие ему сходство с неким романтическим героем.
      - Я поняла! Ты напоминаешь мне "Горца", - ну, этого героя телесериала, - обрадовалась Сандоа и попросила: - Прочти пожалуйста, ещё о любви. У тебя прекрасные стихи. Только сними очки - здесь и так темно.
      Жан-Поль послушался, сунув окуляры в верхний кармашек клетчатой рубашки. Окружающее расплылось, утратив четкие очетаия реальности. Он припоминал свои стихи, отправленные Антонии, иногда сбиваясь, нащупывая в памяти нужную строчку. И видел перед собой внимательное прелестное лицо, манящие, совращающие глаза.
      Сандра сама подошла к Жан-Полю, присела на подлокотник кресла и, сжав ладонями щеки, внимательно посмотрела в глаза, в глубине которых метнулась паника.
      - Не надо меня бояться, - её ладони соскользнул вдоль шеи, обняли под рубашкой плечи. И в то же мгновение к губам Жан-Поля прильнули чуть горьковатые от вермута губы...
      Последнее время Жан-Поль стал бояться этого момента, пытаясь представить, как необходимо себя вести с женщиной. Теоретически, конечно же, все было предельно ясо даже на уровне "высшего пилотажа" специальных порнушек. А вот на практике... - Ведь с ним будет Антония... Но все произошло само собой, на цветастом ковре Сандры, пахнущем её волосами, её телом, её чудесной, пушистой как кожура персика, кожей.
      - Фу, глупости! Какая дребедень... - с отвращением сказл Жан-Поль, когда страсти утихли. Сандра, блаженно прильнувшая к его плечу, в едоумении привстала. А Жан-Поль захохотал, целуя в переливах смешливых захолов её грудь и живот. - Глупости я писал об этом. Лепет школьника, возомнившего себя професором... Больше не буду, не буду. Так не буду.
      Он прижал к полу девушку, любуясь её новым лицом.
      - Оказывается, после этого у женщины совсем другое лицо. И другое тело, другой запах и голос... Ну, скажи что-нибудь!
      - Ты просто великолепен, мой малыш, - просипела басом Сандра и они захохотали, сжимая друг-друга в обьятиях, катаясь по полу и сшибая в углы застеснявшуюся мебель...
      А потом коллеги должго были вместе, совмещая тесное профессиональное товарищество с увлеченными сексуальными разминками. Пару месяцевЖан-Поль не писал на Остров. А когда возобновил своезанятие, то все больше вспоминал про подопытных крыс и научные неурядицы. Не раз ему приходила в голову мысль, что жизнь, собственно, уже сложилась. Сюжет перевалил кульминацию и движется к счастливой развязке. Сандра рядом - это здорово! Но как жить без Антонии, с ощущением невосполнимой потери, неиспользованного, может быть самого главного шанса?..
      Жан-Поль собрал свои поэтические опусы в толстую папку, перевязал её и заклеил поверху липкой лентой, словно боялся, что слова расползутся, как тараканы, или выпорхнут, как бабочки... Но настал такой день, когда он сам выпустил их на волю, нетерпеливо разорвав картон и погрузившись в перечитывание. На лестнице, ведущей из подвала препараторской в лабораторию, Жан-Поль натолкнулся на обнимающуюся пару: Мейсон Хартли, прижав к стене Сандру, целовал её обнаженную распахнувшейся блузкой грудь.
      Вот здесь бы и надорваться нежной пожэтической душе, уйти в печаль, может быть, задматься о самоубийстве. Но Жан-Поль вздохнул с облегченим. Вначале, конечно, обиделся, затем с пониманием принял объяснения Сандры, толковавшей о современных зглядах на половое партнерство, а потом воспарил, вернув себе утраченую империю, в которой царила Антония.
      Он снова увлекся стихами, горящими более плотским и жарким пламенем. "Любить тебя и не любить - мед "да" и "нет" вбреду метаться. И быть как-будто и не быть, и в том себе не признаваться. И потихоньку умирать. Таков мой путь к твоим наукам. Но крест - не крест, а благодать, когда любовно предан мукам!"
      ...Глядя в спящее лицо, он шепотом читал свои новые, крамольные стихи, словно принося последний, прощальный дар. "Вероятно, мы скоро простимся, Тони. Расстанемся навсегда. Я стану жить по-другому, стану свободней, сильнее. Возможно, даже постараюсь стать счастливым... Но все мои победы - маленькие, большие, настоящее и будущее принадлжит тебе. Да будет радосте путь твой, Тони..." Жан-Поль попраил куртку на плечах девушки, подкинул дрова и плотно закрыл дверцу печки. Машинально взглянув на слепой циферблат ходиков, он вышел из комнаты, стараясь не скрипеть половицами...
      Проснувшись, Виктория увидела незнакомую комнату с закрытыми ставнями, сквозь щели в котторых пробиался свет пасмурного дня. Она лежала на узком, провалившемся диване, пахнущем пылью и плесенью, укрытая курткой, в соседстве с покрытой облупившейся известью, источающей тепло печью. А на стене деловито сновал маятник старых часов, изображающих кукушкин дом, но без стрелок на потрескавшемся циферблате.
      Мгновенно вспомнив все случившееся, Виктория в ужасе села: сон, показаший ей майский день на Острове и прогулку на Шерри в волнующей компании Жан-Поля, оказался ложью, а жуткий бред с убийцами, взрывами удручающей реальностью. "Что же делать? Чтоже все-таки делать?" - Виктория попыталась собраться с мыслями и придумать хоть какой-то выход. Очевидно оджно - необходимо добраться до телефона, отправить SOS деду. Но как? Угнанный автомобиль и неведомые, отнюдь не сентиметальные враги не позволяли забыть об опасности, заставляя прятаться и от убийц и от представителей закона.
      Какими же судьбами оказался рядом с ней в этой жуткой истории Жан-Поль? Как рассказать ему правду, не навредив Антонии, не запутать чужие секреты, связанные в один клубок незримой нитью?
      Жар после аспирина спал, Виктория чувствовала себя лучше, но вместе с ясностью мыслей пришло и беспокойство. Этот заброшенный дом, полные неведения, отсутствие Жан-Поля... Время шло и становилось очевидно, что он не просто бродит по саду... Живо вообразив страшную картину, Виктория сжала на груди руки, с мольбой глядя в тот угол комнаты, где по православной традиции полагалось находиться иконе. "Только бы он вернулся, только бы остался жив!" - шептала она, обращаясь к старательным ходикам.
      А в это время в придорожном магазине у ближайшего поселка бойкий молодой ччеловек с плохим итальянским закупал продукты для интимного пикника. Это сразу понял продавец, посоветовавший юноше взять бутылку "кьянти" и все необходимое для приготовления глинтвейна.
      - Сегодня будет сильный дождь! - он говорил громко, усиленно жестиклируя. - Италия - горячая страна, когда двое вместе! - Старик подмигнул, выразительно сжав ладони.
      Жан-Поль поблагодарил по-итальянски и живо пришпорил свой автомобиль, номера которого предусмотрительно замазал грязью.
      Он был очень доволен собой, совершив за этот день целый каскад немыслимых поступков: угнал автомобиль, нашел пристанище, затопил печь, а поттом, не думая об опасности, посетил пустую лавчонку, накупив разной снеди для спящей Антонии. Дождь все усиливался и странно было думать, что они вместе всего двенадцать часов - так много всего прроизошло. Кто-то, должно быть, успел лишь вздремнуть и прочитать газету - а у них с Тони целая лбщая история, какую они никогда не смогут забыть! Хлопнув себя по лбу за несообразительность, Жан-Поль включил радио, пытаясь поймать какие-нибудь собщения об утреннем взрыве на шоссе.
      - Вот, пожалуй, все наши новости на этот час, - завершил рассказ знакомый голос комментатора "парижской" волны. - Да, несколько штрихов к светской хронике. Нам удалось узнать, что ЫФеликс Картье не встретил свою невесту после удачного выступления в Венеции. Не обьявив причины, он срочно умчался на Аляску, в то время как Антония Браун вернулась в свой парижский дом в сопровождении Артура Шнайдера. "Без комментариев", с этой фразой менеджер выпроводил за дверь нашего корреспондета.
      Жан-Поль несколько секунд оторопело смотрел на щиток радио, даже не заметив, что автомобиль остановился и мотор заглох. Он лихорадочно шарил в эфире, переключая диапазоны, но ничего интересного оттуда не выудл, оставшись в полном недоумении. "Бред! Ложь!.. Но что бы все это могло значить - исчезновение Шнайдера из отеля в Вееции, погоня, страхи Антонии и теперь эта журналистская "утка"?.. В какую переделку попала Тони?"
      Вернувшись в дом с решением немедля прояснить ситуацию, Жан-Поль тут же бросился к Антонии.
      - Слава Богу! Еще полчаса - и я просто сошла бы с ума от страха! Зачем ты оставил меня тут, бросил... - девушка вцепилась в его промокший от дождя свитер, захлебываясь слезами. Она казалась такой маленькой и беззащитной, что сострадание вмг утопило в теплой волне невнятный гнев.
      - Успокойся, я привез нам еду - ведь уже давно время беда! Тебе же надо подкрепиться, - он погладил её по голове, не решаясь оторвать от себя. В конце концов - Феликс сбежал на Аляску. Уж это то, что наверное, правда. Лишь бы не разлучаться. И пусть она всегдда стоит так, прльнув к нему беспомощная, испуганная девочка, пусть льет этот бесконечный дождь и стучат слепые ходики.
      - Ты выглядишь получше. Слава Богу, хоть за врачом бегаит не придется, - сказал Жан-Поль Виктории, помогавшей разложить на столе принесенные продукты.
      - Я выспалась и чувствую себя значительно лучше... А это что, вино? - вытащила она из пакета бутылку "Кьянти".
      - Обязательно и непременно все простуженные итальянские девочки пьют целебный глинтвейн, мне удалось получить консультацию профессионала. Смотри - тут ещё и апельсины для него, немного корицы, сухарики с перцем, ром и сыр.
      - Ты невероятно практичный и находчивый парень - опытный угонщик, утонгченный кулинар и целитель. Здорово заполучить в переделке такого друга. Вот только есть мне пока не хочется...
      - А я с удовольствием перекушу и послушаю твою версию случившегося. Чтобы не заставлять тебя изобретать лишнего, сообщаю: я только что лышал по радио, что Артур вместе с Антонией вернулись в парижский дом. А Феликс Картье уехал прогуляться на Аляску. Видимо, готовит цикл картин из жизни тюленей. - Жан-Поль делал вид, что увлечен едой. Краем глаза он отметил, какое впечатление произвели на девушку его слова. Она схватилась за виски так, словно собиралась упасть в обморок.
      - Мне лучше прилечь. У мня давно уже, после той травмы, так не кружилась голоса. И не шумела. Словно за окнами - паровоз.
      - За окнами затопленная дождем итальянская провинция, округ Вероны города шекспировских влюбленнных. А рядом со мной человек, лживо называющий меня другом, - грустно подвел итоги Жан-Поль.
      - Нет-нет, только не это. Ты не паросто друг, - ты мой единственный друг. А еще - спаситель, защитник... и... я бы отдала полжизни, чтобы все вышло по-другому.
      - Не надо, Тони. Друг предпочел бы знать правду. Или хотя бы то, что мы будем делать дальше и как должен вести себя я, если сюда нагрянет полиция или твои страшные мафиози.
      - А ты уверен, что правда не заставит тебя бежать отсюда, проклная мое имя? - потемневшие глаза Антонии отражали отблески пламени. В красноватых отсветах распущенные волосы казались огненными. Она выпрямилась, гордо вскинув голову и стала похожа на пифию, пророчествующую о страшных бедствиях. Или на египетскую богиню страсти Изиду. Сердце Жан-Поля оборвалось.
      "Что я делаю? Что за бес толкает меня превратить чудесную, вымоленную стречу в судебное разбирательство, - подумал он. - Да имею ли я право на это дознание? Эх, Дюваль, не этого ты ждал, отпраляясь в Венецию..."
      Виктория забилась в угол дивана и жалобно прошептала:
      - Я не имею права. Я просто не имею права...
      Жан-Поль широким жестом пододвинул к дивану стол с разложенной снедью и разлил в граненые зеленые стаканы разогретое в печи вино. Запахло апельсинами и корицей, навевая мысли о празднике. Он сел рядом и протянул Виктории стакан:
      - Ты права, девочка. Сейчас ничего не имеет значения, кроме этого хрусталя в нашем фамильном замке и торжественной трапезы, приготовленной расторопными слугами.
      - Прокурор меняет мантию, становяь факиром. Что это там за сундук у нас в углу, а этот черный ящик? Ты ещё не поняла? А я сразу смекнул патефо! Знаешь, это такое устройство для прослушивания музыки, которое заводится ручной пружиной.
      - Ну что ты мне объясняешь - я же не с Луны свалилась. Этот граммофон несколько проржавел, но не утратил сходства с музейным образцами... Да посмотри, здесь целый ящик пластинок - толстые и тяжелые, - она ппыталась прочесть вытесненные золотом на глянцевом черном круге название. "Дина Дурби исполняет аш любимые песни из кинофильмов". - Вот здорово! Жалко, если ящик не заведется... Здесь ещё и Франческа Галь, и Марлен Дитрих!
      Патефон завелся. Жан-Полю удалось извлечь из него долгое шуршание, в котором вдруг пррвались звуки оркестра, а вслед за оркестром знакомый женский голос, поющий по-русски с заметным акцентом: "Отчего, да почему на глазах слезинки, это вовсе не слеза, а любви морщинки..."
      Виктория перевела, зная, что это запросто могла бы делать и Антония. И пояснила:
      - Очень трогательный старый русский любовный романс. Двое любят друг друга, но должны расстаться... - она опустла голову
      Жан-Поль взял её за руки и сказал:
      - Это не про нас.
      - Конечно, - вздохнула она. - Мы расстанемся, не успев... Ах, ладно, давай веселиться! За окном дождь, грязь, мрак, подкрадывающиеся с бомбами душегубы... Рядом с тобой сомнительная особа - то ли шпионка, то ли авантюристка, обобравшая галерею Флио Скартини во время банкета... Что, не веришь? - она с вызовом посмотрена на жан-Поля и засмеялась от удовольствия - растрепанный, в мокром свитере, с какой-то новой решимостью в глазах он выглядел просто потрясающе!
      - Верно. Я обожаю авантюристок. Но не бескорыстно - тридцать процентов мои. Ведь у него там, кажется, и Рафаэль, и Веласкс?
      - И ещё хватило бы на целый национальный музей. Обидно, самые ценные хосты не поместились в моем белье.
      - Не надо надувать пайщика, душка! Когда я нашел грабительницу у подъезда отеля, белья на ней вообще не было. Как и полотен Веласкеса. Даже очень миниатюрных.
      - Увы, такова участь самонадеянных дилетанток - их обчищают до нитки. Поздно, Жан-Поль, ты опоздал и даже не в состоянии предложить мне соершить прогулку по галерее Лафайет с целью приобретения гардероба. Если честно, я сильно вспотела от аспирина, зато температура спала.
      - Ах так. А это? - распахнув старый сундук, Жан-Поль извлек из него нечто меховое, пахнувшее старой овчиной и плесенью. - Чем не соболиное манто?
      - Прекрати! Сейчас вылетят тучи столетней моли! Я не надену этого, даже если там стоит клеймо королевского меховщика.
      - Уж нет! Я тперь обязательно докапаюсь до клада. Обожаю блошиные рынки! - Жан-Поль, став на колени возле ларя, перебирал содержимое и, наконец, удовлетворенно поднялся, вытаскивая на свет кипу пожелтевшего кружева.
      Виктория с любопытством потянула ткань и вскоре они рассматривали настоящую музейную реликвию - свадебный туалет крестьянки неизвестной провинции неведомого года. Лишьостатки увядшего букетика флордоранжа, приколотого к лифу, могли бы сообщить подробност того, давно отгремевшего праздника.
      - Чудесно, правда? - иктория расправляла оборки, отороченные широким кружевом ручной работы. - Наверно, эта девушка просидела всю зиму, вывязывая такую красоту и мечтая о майском или сентябрьском дне...
      - Скорее всего, сентябрьском. В деревнях свадьбы празднуют после уборки урожая... Как ты думаешь, они жили счастливо, эти двое?
      - Кнечно. В рамочках, что украшали эти стены, были фотографии внуков и правнуков, которые, наверняка, давно перебрались в город, получили образование...
      - И тоже поженились, - добавил Жан-Поль, которому совершенно не хотелось грустить. Напротив, его охватила странная жаность - вот так, за одну ночь, хотелось проиграть, прожить вместе с Антонией сотни сюжетов. Обязательно любовных и счастливых - сельских, городских, старинных, современных - любых, но только с ней и с неизбежным нэппи эндом - долгим пиршеством на брачной постели.
      - Я уверен, это платье сшито по тоим меркам. Просто в небесном ателье спутали адрес и век. Проверь - все равно мне больше нечего тебе предложить пока подсохнут свитер и брюки.
      Виктория взяла плватье и направилась к шкафу.
      - Отвернись. Я не могу упускать возможность побыть невестой. Похоже, это единственный шанс в моей жизни. - Она переоделась за открытой дверцей и пятясь вышла к Жан-Полю. - Не пойму, как там зщастегивается на спине? Какая-то древняя система.
      - Вот для этого держали горничных и покладистых мужей. Здесь шнурки!
      С дрожью в пальцах Жан-Поль стал протягивать в петли кончики тесемок. Но перед глазами была только выгнутая спина с уходящими вниз бугорками позвонков. Нежная вереница холмиков, которым невыносимо хотелось прикоснуться. Борясь с искушением, Жан-Поль стянул тесемки и они с треском оборвались, оставляя теперь уже ничем не защищенную от его губ спину Антонии.
      Она быстро повернулась и в ужасе отпряула: "Нет!"
      Так вот чего всегда боялся он, мечтая об этом мгновении - е отказа, пронизаного холодком отвращения. Трезвея и приходя в себя, он отступил, словно рухнул в глубокую яму отчаяния. Он ненавидел себя - свое разгулявшееся гусарство, воровскую прыть... Распахув дверцу печи, Жан-Поль подбросил дров и приблизил лицо к занявшемуся пламени - до обжигающей боли, до искристого треска в выбившейся пряди. Исчезнуть в огне, рассыпаться на атомы в этой жаркой неистовой пряске... Всего лишь утром они могли сгореть вместе в гигантском костре пылающего автомобиля. Но огонь, страшный, как разбушевавшийся зверь, пощадил их и теперь поселился в печи, забился в клетку, согревая, вдохновляя своей бессттрашной яркостью... Закрыв глаза, стоя на коленях у распахнутой печи, Жан-Поль молился огню.
      Он не шелохнулся, когда на его лоб легли прохладные ладони, потом соскользнули к затылку, развязав шнурок и отпустив на свободу волосы. В патефоне зашуршало, протяжно заныли сквозь пургу помутившихся звуков скрипки и голос Антонии прошептал: "Пригласи меня, пожалуйста, потанцевать. Я так давно не танцевала". Он открыл глаза, увидев её всю сразу: снизу от босых ступней под кружевным подолом до голых плечей над ниспадающей оборкой и виноватых жалобных глаз. Тогда он обнял её колени и, уткнувшись лбом в пахнущий пылью и плесенью холст, прошептал: "Я люблю тебя. Всегда любил и буду любить. Всегда - что бы ты ни делала со мной!"
      Виктория опутилась на колени рядом, взяв его за руки и глядя странным, необъяснимым взглядом, в котором были и отчаяние, и мука, и решимость, и страх ... и рвущаяся к Жан-Полю неистребимая преданность. Так они стояли на коленях перед торжествующим огнем, держась за руки, словно жених и невеста, а уходящий за границы сущего, выцветший и все же живой голос Дины Дурбин пел о слезах и страсти...
      Сумасшедшая, дьявольская, божественная ночь! Мудрое столетнее платье само упало к ногам Виктории, завывал в трубе ветер и в стекла колотились потоки фантастическго ливня, толкая друг к дргу юные, измученные разлукой тела. Они наконец-то нашли друцг-друга, преодолев сотни испытаний, реальных и вымышленных преград, тех, что от века к веку выпадают влюбленным. Теперь, в эту ночь, они торжествовали за всех, кто жил и любил на этой земле, преодолевая разлученность, пытку непониманием, неведением, неверием.
      - Мне страшно, я слишком счастлива. От этого, наверно, умирают... приподнявшись на локтях, Виктория рассматривала лицо своего возлюбленного, озаренного отсветами угасающего пламени. - Мы завтра простимся, но ты останешься насегда еднстенным в моей жизни... - Она усмехнулась. Сомнительные клятвы для той, чья жизнь висит на волоске...
      Жан-Поль с силой сгреб в охапку, прижав к себе.
      - Кто тут хнычет под боком самого пылкого, самого преданного, самого сильного влюбленного в мире?! - Он встряхнул её и серьезно посмотрел в глаза. - Запомни, Тони, запомни на всю жизнь - а она будет очень долгой это я как генетик общаю, - ты всегда будешь счастливой, потому что с этого дня и навсегда эту задачу беру на себя Я! Я - Жан-Поль Дюваль беру на свою ответственность, на свою честь и совесть счппстье Антони Браун!
      Виктория не бросилась ему на шею, но осторожно отстранилась, став чужой и далекой. Под недоумевающим взглядом Жан-Поля она молча натянула свитер и брюки, принесла из сеней стопку пленьев и положила на железный щиток у печи. Все это бесшумно и невесомо, как тень, ушедшая за грань реальности.
      - Разожги, пожалуйста, сильный огонь и выстушай меня, не перебивая... А потом решай сам - про счастье и все остальное...
      Виктория села на диван и уставившись в огонь, как загипнотизированная, начала свой рассказ. Он был настолько сбивчивым и фантастичным, что Жан-Поль не знгал, принимаьб л признания девушки всерьез или отнести их к болезненному бреду. Одно было ясно - она не лгала.
      - Значит, та русская девушка в саду Динстлера, на Рождественском вечере у Браунов и ты - одно лицо? Вернее - один человек? - поправился Жан-Поль, жадно всматриваясь в свою собеседницу и не веря своим глазам. Нет, это невозможно...
      - Увы, я не Тони. И все, что досталось мне оттебя - стихи и письма попало ко мне по ошибке... Но я не хотела присваивать их... Вернее, хотела... Вернее... Я очень люблю твои стихи, начиная с того первого, про бабочку, который я пыталась перевести на русскийц язык... А ты хотел порвать - там, у бассейна в "Каштанах"... Помнишь, панама на бритой голове?
      - А на Рождество, значит, не тебя укачало на катере и не ты танцевала с Алисой вальс в венке и ситцевом сарафане?
      - Я встречала тебя на причале, мокрая и жалкая, поспешив сообщить, что потеряла отца. Тогда я плохо ещё оценивала ситуацию... Да и терепь...
      - Значит, я должен звать тебя Тори? - с сомнением спросил Жан-Поль, которого не покидало ощущение какого-то дьявольского розыгрыша.
      - Зови меня, как хочешь. Это не важно, ведь совсем скоро мы расстанемся... И знаешь, если я все же выкарабкаюсь из этой истории... я постараюсь вернуть себе свое лицо, - с вызовом заявила Виктория. - Мне нечего стыдиться, нечего скрывать и мне надоело пользоваться чужим капиталом!
      Виктории было нестерпимо больно видеть разочарованого, сникшего и даже обиженнго Жан-Поля. Еще бы! Его провели, надули, подсунув вместо обожаемого полиника фальшивку... Вряд ли он даже стал бы оберегать её, знай ещё вчера всю правду... О, если бы она могла - то прямо сейчас сорвала бы как маску это ненавистное лицо! Она сама - Виктория - с е душой, чувтвами, с её любовью, никому не нужна. Даже этому чуткому, необыкновенному парню! Все дело в упаковке, во внешнем блеске... А ведь Антония даже не удосужилась прочесть ни одного его письма, да и вряд ли вспоминала вообще о романтическом, робком Дювале...
      - У меня к тебе единственная просьба, Жан-Поль, я не сомневаюсь, что ты её выполнишь: сохрани все услышаннное здесь в тайне. Как бы ты к этому ни относился. Ведь это не мои секреты... А сейчас - ты должен ехать. Постарайся не слишком осложнять отношения с полицией и если сможешь, сообщи обо мне Брауну. Я не хочу подвергать тебя опасности своим присутствием и лучше подожду здесь... Честное слово, мне неизвестно, кто охотится за моей тайной, но, видишь, - это далеко не игра. Тебе пора.
      - А кто-то недавно сказал, что читает меня другом... Это в России так поступают с друзьями? Нет уж, дорогая моя, кем бы ты себя не считала, хоть генералом спецслужб,обыкновенный французский парень не удерет с поля боя и не оставит в беде даму. Особенно, если она так очаровательна, а парень уже пять лет считает себя безнадежно в неё влюбленным.
      - Та, кто тебе нужен, сейчас в париже и никто не устраивает на неё облаву.
      - Хорошо, я постараюсь разобраться в эой головоломке. А пока ты сядешь со мной в машину и не будешь задавать лишних вопросов. Договорились, подружка? - Жан-Поль подошел к Виктории и шепнул: "У тебя есть неоспоримое преимущество перед Антонией... Ни Уорни, ни Картье не имеют к тебе никакого отношения!"
      - Зато у меня масса других поклонников, - нахмурилась Вика, сопротивляясь попытке Жан-Поля выпроводить её из комнаты:
      - Я никогда не прощу себе, если из-за меня пострадаешь ты. Это было бы уже значительно хуже, чем присвоение чужих писем.
      - Но лучше, чем оставить меня на всю жизнь с ощущением совершенной подлости... Быстрее, в машину. Если все так, как ты рассказала - нам лучше поскорее носить отсюда оги...
      Жан-Полю было над чем задуматься. В лабораторию биологических исследований, руководимую Мейсоном Хартли, как оказалось, он попал по протекции Динстлера. Толькуо убедившись в том, что юный Дюваль - достойный ученик, Хартли признался, что уступил просьбе давнишнего друга обратить вимание на способного студента. - "Если бы ты не оправдал моих ожиданий, поверь, никакие ходатайства не помогли бы. Мы расстались бы уже давно... Но я очень доволен тобой, мальчик, хотя и боюсь, что лет через пять ученик беб зазрения совести обскачет учителя", - сказал знаменитый ученый, возглавляющий одно из самых перспективных подразделений в области геной инженерии.
      Они работали над выделением гена старения у земляного червя задачей, сенсационной по своей сути. В случае удачи путь к продлению человеческой жизни мог оказаться совсем коротким. И сам Мейсон, и трое ребят его "команды" потеряли свет времени, проводя дни и ночи в лаборатории. Оставаясь вдвоем с Жан-Полем, Мейсон Хартли рассказывал ему удивительную притчу про некого одержимого совершенством профессора, заблудившегося на запутаной тропинке, принятой им за широкую стезю научного прогресса. Дюваль понял, что речь идет о Пигмалионе и неком, открытом им направлении, позволяющем изменять облик человека неоперативным путем.
      Теперь, сопоставив услышанное от шефа с рассказом девушки, Жан-Поль наверняка понял одно - именно Хартли может помочь им в этой ситуации. Поэтому, не щадя старенького фиата, он гнал машину к Милану. То ли владелец угнанного автомобиля ещё не хватился потери и не заявил в полицию, то ли им просто везло, но ни посты дорожной службы, ни дежурный на автозаправке не заинтересовались их номером.
      К вечеру беглецы были в Милане. Всю дорогу они предпочитали отмалчиваться, сосредоточившись каждый на своих мыслях. Виктория так ни разу и не задала вопроса относительно планов Жан-Поля. Она доверила ему свое будущее, ставшее вдруг совсем безразличным. Гадкое ощущение позорного поступка лишало её интреса к жизни и к ожидавшей участи.
      Нет, не присвоение чужой внешности угнетало её - в этом она не чувствовала своей вины. Викторию мучал стыд за чтение любовных признаний, принадлежащих другой. Мало того, она ещё и вообразила, что может подменить антонию в душе Дюваля! Она молчала, понурившись, и стараясь не смотреть на своего спутника, который упорно, с отрешенностью камикадзе гнал вперед украденый автомобиль.
      В миланской гостиницы, где расположились участники симпозиума, Дювалю доложили, что синьор Хартли находится на торжественном банкете, даваемом междуародной ассоциацией биофизиков по случаю завершения рабочей программы.
      - Может, зайдем в ресторан или какое-нибудь кафе, выпьем чего-нибудь горячего? - предложил Жан-Поль, отмтив болезненный румянец Виктории. - Мне кажется, ты ещё не избавилась от своей простуды.
      - Пойди один. У меня совершенно нет аппетита. Я подожду тебя в машине.
      - Нет уж, второй раз я не оставлю тебя в мшине одну.
      - Думаешь, лучше, если мы взлетим на воздух вместе?
      - Взрыв отменяется. Насколько я заметил - никто не приближался к этому автомобилю. А вот другие эксцессы не исключены. - Жан-Поль сттрого посмотрел на свою спутницу и сердце его сжалось: свернувшаяся на сидении как затравленный зверек, укутанная по уши в подаренный шарф, осунувшаяся и плдавленная, она была все же невероятно желанной.
      - Ты же дважды спас меня - от бандитов и от простуды. Можешь считать себя героем. Я этого никогда не забуду.
      Жан-Поль улыбнулся, подметив рифму:
      - Ты заговорила стихами... - "простуду-забуду". Вот, смотри: "Заслонивши тебя от простуды, я подумаю, Боже всевышний...
      - "Я тебя никогда не забуду. И теперь никогда не увижу", - продолжила Виктория. - Опоздал, один русский поэт уже написал такие стихи. Только у меня французский перевод получился нескладно. А по-русски, особенно в песе, звучит очень трогательно. Только немного смешно.
      - Чего тут смешного? "Я тебя никогда не забуду, и теперь никогда не увижу" - повторил о, выстроив ритмическое четверостишие. Действительно, очень грустно...
      - Да, у тебя получилось грустно... Твои стихи вообще чаще всего печальные и такие точные, что мне казалось, будто написаны про меня. Прости, что запутала тебя. Я и сама непоправимо запуталась. - В переулке зажглись фонари, рекламы и витрины сияли праздничным, беззаботным блеском. Из машин, подъезжавших к отелю, выходили нарядные, веселые люди, казавшися особенно счастливыми и беспечными со стороны затаившихся в темном "фиате" беглецов.
      Жан-Поль снял очки и, закрыв глаза, устало опустил голову на руль. "Скорей бы завершился этот сумасшедший день... А ведь ещё утром я молил Бога, чтобы он никогда не кончался..."
      - Если бы вчера нас убили, ты бы никогда так и не узнал, что отдал жизнь зря. Не ради Антонии. А мне бы не пришлось испытывать этого унижения.
      - Наверно, это было бы лучше... исчезнуть в пламени... Прости меня, Тори, я м сам ничего не могу понять...
      Поздно вечером в номере Хартли Жан-Поль попытался коротко объяснить шефу ситуацию, ожидая, что придется отвечатьна поток вопросов,
      - Кажется, я все понял, Жан-Поль. Мадемуазель, исполнявшая роль Антонии Браун, нахолдится в опасности. В историю замешан как Остин Браун, так и Йохим Динстлер.Не перегружай меня пока лишней информацией...