Карлистские войны - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

Когда служба закончилась, Анна встала и хотела уже идти к себе, но в эту минуту к ней подошел король и попросил позволения проводить ее.

По тону его голоса и мрачному выражению лица мгновенно королева поняла, что вновь надвигается какая-то гроза. Она с некоторых пор уже знала, что как только увидит кардинала возле короля, ей следует готовиться к какой-нибудь неприятности.

Анна ответила королю, что его желание проводить ее доставляет ей величайшее удовольствие, и отметила, что он при этом как-то странно улыбнулся.

— Я хотел бы переговорить с вами о предстоящем празднике и надеюсь, что вы не скроете от меня ваших тайн и желаний, — проговорил король.

— Мои маленькие секреты и приготовления к этому счастливому дню известны вам заранее, сир.

— Нет, я знаю только одну тайну.

— В таком случае, вероятно, есть и какая-нибудь другая. А что касается моих личных желаний, то я вполне подчиняю их вашим. Я привыкла покоряться вам.

— Вы говорите об этом тоном мученицы, — заметил Людовик, входя в комнаты королевы и тем давая понять, что намерен продолжить разговор. — Разве вы чем-нибудь недовольны?

— Не спрашивайте, ваше величество. Для нас с вами это неисчерпаемая тема! Лучше поговорим о предстоящих увеселениях.

Такой разговор вполне соответствовал расчетам короля.

— Я хотел познакомить вас с программой дня. Радость при получении большого портрета уже пережита или, во всяком случае, уменьшена по моей вине. Но я знаю, что вы позаботились о новом сюрпризе.

Анна хотела что-то возразить, но Людовик не допустил этого.

— Этот счастливый час будет лучшим из всего дня, — продолжал он, — утром я буду принимать поздравления придворных, потом повидаюсь с министрами, в полдень дам аудиенции депутациям. А с наступлением вечера откроется торжество здесь, в Лувре. Я не позволю себе назначать вам часа, но надеюсь, что вы украсите праздник своим присутствием как можно раньше. У нас будет множество приглашенных, весь знатный Париж и депутации от средних сословий, и мне хотелось бы в этот день видеть только веселые лица.

— Ваше желание я вполне разделяю! — перебила его Анна резко и многозначительно, — и надеюсь, что вы сами поощрите всех остальных добрым примером. Тогда по крайней мере в первый раз в жизни я увижу своего супруга с веселым выражением лица.

— И исполнение этого желания вполне зависит от вас.

— Каким образом, сир?

— В настоящую минуту я пока не могу ответить определенно.

— Следовательно, и мне предстоит сюрприз? Мне показалось, сир, что в начале нашего разговора вы сказали, будто я позаботилась о втором сюрпризе, так как мне не удался первый.

— Да, я вообще знаю больше, чем вы предполагаете. Но так как мне не хотелось бы во второй раз лишать вас удовольствия, то позвольте мне лучше умолчать о сведениях, которые я имею.

— Нет, нет, ваше величество, умоляю вас! — воскликнула Анна. Она вовсе не замышляла никакого нового сюрприза для короля, поэтому намеки его заинтриговали ее.

— Умоляю вас, объяснитесь! — упрашивала она, — я решительно не могу себе представить, о чем вы говорите.

— А я не могу не удивляться вашему самообладанию! Вы не изменяете себе ни одним жестом и я вовсе не упрекаю вас в этом. С моей стороны действительно дурно, что я, хотя и случайно проник во второй ваш секрет, однако обещаю вам, что все это нисколько не умалит моей радости при получении вашего второго сюрприза.

— Признаюсь, я в высшей степени удивлена, сир! — произнесла Анна, устремляя непонимающий взор на серьезное лицо короля.

— Оставим это, я вижу, что этот разговор вам неприятен. В восьмом часу вечера приглашенные соберутся в больших залах, а в девятом я был бы счастлив ввести вас к нашим гостям. Я надеюсь, что и для вас и для меня это будет веселый вечер. Жара в залах будет умеряться вазами со льдом и фонтанами холодной воды, да и вообще сделано много приготовлений, чтобы этот ведер был приятным для всех.

— Я сама с нетерпением ожидаю этого торжества, чувствуя, что оно занимает и вас, сир.

— Действительно, я нахожусь под впечатлением приятного ожидания и должен повторить, причиной этому — вы.

— Еще раз умоляю, ваше величество, о какой второй тайне вы говорите?

— Вы сами этого желаете, так не сердитесь же, если я, по-видимому, разрушу и вторую вашу затею. Повторяю, что обещаю радоваться ей ничуть не меньше, чем если бы она действительно досталась мне сюрпризом. Признаюсь вам, что за этот признак нежности и внимания с вашей стороны я способен примириться со всем остальным. Я был у Рубенса и случайно видел там миниатюрный портрет, осыпанный бриллиантами.

Анна вздрогнула.

— Как, государь…

— Прошу вас, не сердитесь на меня! Говорю вам, я просто дрожу от нетерпения получить этот прелестный портрет. Он поразительно удачен. И мне предстоит ждать еще целых семь дней! Большая картина займет почетное место в одном из залов, а маленький портрет станет лучшим украшением моего письменного стола.

В первое мгновение Анна решительно растерялась и едва могла скрыть свой ужас и удивление, но затем она собрала всю силу своего самообладания и постаралась успокоиться. Людовик, казалось, искренне радовался мысли, что этот портрет предназначался ему. Но как случилось, что он увидел его?! Неужели кто-нибудь предупредил его, что Рубенсу была заказана кроме большого портрета еще и миниатюра.

— Так вы знаете даже и об этом, сир! — не могла не сказать королева.

— Я вижу, насколько вам это неприятно и горько, сожалею, что проговорился! Но повторяю вам еще раз, что ваш подарок порадует меня невыразимо! Этот портрет будет венцом нашего праздника, а тот момент, когда я получу его из ваших рук — лучшей минутой всего дня.

Анна не могла заставить себя сказать хотя бы слово. Портрет, о котором говорил король, был уже на дороге в Лондон!

Однако она попыталась прошептать несколько бессвязных звуков и, наконец, поблагодарила мужа за его добрые чувства.

— Но вы сказали это с таким выражением лица, которое мало подтверждает искренность ваших слов, — закончил король. — Надеюсь, это не больше, чем следствие неприятного удивления, иначе ваш расстроенный вид навел бы меня на очень грустные размышления. Еще целых семь дней мне придется ждать удовольствия получить из ваших рук прелестный портрет, осыпанный бриллиантами. Но я так счастлив ожиданием, что не хочу ни на час приближать этой радости! А теперь, до свидания!

Король поклонился и ушел.

Анна ответила ему почти бессознательно и долго, как пораженная громом, смотрела на дверь, где он исчез.

— О! Матерь Божья! — прошептала она, — что же, что теперь делать?! Портрет! Но он уже далеко! Его везут в Лондон! А ведь он его уже видел! На этот раз в лице его не было ни малейшей злобы, он искренне ждет этого сюрприза ко дню своего рождения! Ах, Эстебанья, как кстати ты пришла! — воскликнула она, бросаясь навстречу к вошедшей в эту минуту обергофмейстерине.

— Что случилось, Анна? Вы так взволнованны! И это бывает каждый раз после того, как его величество сюда приходит.

— Да я и сама не понимаю, что такое случилось! Я не могу понять, как мог король увидеть тот маленький портрет, что я заказала Рубенсу!

— Как! Разве он его видел!

— Да, он уже знает о нем и считает, что это новый сюрприз для него, так как мне не удалась моя затея с большим портретом.

— Это значит, что король требует этот портрет? Я, по крайней мере, не могу понять этого иначе.

— Говори же, говори, Эстебанья, все, что ты думаешь.

— Я уверена, что это опять какая-то новая интрига.

— Нет, нет! Король или сам видел этот портрет, или слышал о нем от Рубенса!

— А может быть и не от Рубенса, а от кого-нибудь другого, — настаивала Эстебанья, — да ведь в сущности это все равно. Главное то, что его величество знает о существовании этого портрета и желает иметь его у себя.

— А его уже нет в Париже!

— Так значит, его следует вернуть!

— С кем отправила герцогиня де Шеврез наш ящик? — спросила королева.

— С одной из своих приятельниц.

— Как ее фамилия?

— Габриэль де Марвилье.

— И герцогиня сказала мне, что эта дама еще в прошлую ночь на курьерских уехала в Лондон!

— Так неужели же ее невозможно догнать?!

— Нет, нет, Эстебанья, — об этом нечего и думать! Это совершенно невозможно! Ведь разница в целых двадцать часов!

— А я все-таки еще надеюсь! — возразила обергофмейстерина, улыбаясь. — Как вы думаете, не спросить ли мне, что думают об этом мушкетеры?

— Да, если это дело хоть мало-мальски возможно, то исполнить его могут, разумеется, только мушкетеры! — сказала королева. — Но я на это не рассчитываю! Мне кажется, будет гораздо проще и легче, если я сейчас же закажу Рубенсу точно такой же портрет. Ведь у нас впереди еще целых семь дней.

— Мне только что кто-то говорил, что Рубенс собирается уезжать и что даже все вещи его уложены.

— Неужели!

— Не могу только припомнить, кто именно говорил мне об этом. — Ах, да, герцогиня де Вернейль!

— Она сказала тебе это именно сегодня!? Теперь и я начинаю думать, что во всем этом кроется какая-то интрига! Но странно, что король вовсе не разыгрывает роль! Все, что он говорил, было совершенно искренне!

— И это совершенно понятно, Анна. Поймите, что интрига эта ведется каким-то третьим лицом.

— Твоя правда, Эстебанья! А все-таки нужно переговорить с Рубенсом, если окажется, что он не сможет нам помочь, придется искать другой способ. Но так или иначе, а к тому дню у меня должен быть точно такой же портрет, иначе я пропала! Я не могу даже представить себе того, что меня ожидает! Я дрожу при одной мысли о немилости короля. Но что будет, если король узнает, куда делся портрет?! Нет! Я должна пожертвовать всем, всем на свете, лишь бы вернуть его или добыть точно такой же.

Анна Австрийская наскоро простилась с обергофмейстериной и тотчас же уехала с герцогиней де Шеврез на улицу д'Ассаз к Рубенсу.

«Однако положение становится опасным! — размышляла Эстебанья, оставшись одна. — Хотелось бы мне только знать, что все это значит! Так или иначе, а к двадцать седьмому необходимо иметь тот же или точно такой же портрет и преподнести его королю. Он дал совершенно ясно понять, что он не только ожидает, но даже требует его! Если теперь он еще ничего не знает, то узнает все позднее и, если не получит портрет в назначенный день, о! тогда произойдут вещи, чреватые такими последствиями, что трудно и вообразить! Бедная, бедная Анна, она вечно между страхом и горем! Мне невыразимо жаль ее! Однако что же можно сделать!? Ах, если бы найти виконта в галерее!»

В комнату вошла камер-фрау и прервала размышления обергофмейстерины.

— Что вам нужно? — спросила Эстебанья.

— Господин барон де Сент-Аманд приказал доложить о себе и просит позволения переговорить с вами.

— Переговорить? Со мной?

— Да, барон велел просить вас об этом.

— Но кто же этот барон де Сент-Аманд? Я его вовсе не знаю! Даже имя это слышу в первый раз.

— А между тем барон говорит, что ему необходимо передать вам какое-то чрезвычайно важное известие.

— Господи, как это странно! Да какой он на вид, этот барон?

— Огромного роста, очень плотный мужчина, в форме мушкетеров.

— Вот с этого-то вам и следовало начать! Как это кстати! Попросите барона в мою приемную! — приказала Эстебанья и, как только камер-фрау вышла, подумала: «Это, по всей вероятности, один из знакомых виконта. Может быть, мне удастся от него узнать, есть ли еще возможность догнать Габриэль де Марвилье. Теперь вечер двадцатого сентября, а утром двадцать седьмого король рассчитывает получить портрет. Следовательно, у нас впереди только шесть дней. Но ведь этого времени едва ли хватит на поездку в Лондон и обратно. Королеве не следовало поручать такое дело легкомысленной герцогине де Шеврез. Нет сомнения, что герцогиня искренне любит королеву и глубоко ей предана! Но вдруг эта Габриэль де Марвилье, которой она доверилась, просто ловкая искательница приключений и захочет извлечь из этого доверия определенные выгоды! Однако прежде всего нужно повидаться с этим бароном де Сент-Амандом, который хочет сообщить мне нечто важное».

Эстебанья быстро прошла через зал и будуар королевы в ярко освещенную приемную.

Ожидавший ее Милон низко поклонился.

— Вы, без сомнения, один из друзей виконта д'Альби? — спросила Эстебанья, приветливо отвечая на его поклон.

— Совершенно верно. Я один из тех трех мушкетеров, которые ценят дружбу превыше всего.

— Но если я не ошибаюсь, прежде говорили о четырех молодых дворянах, поклявшихся идти один за другого и в огонь, и в воду.

— И это тоже верно. Прежде нас было четверо, а теперь осталось только трое.

— Вы говорите об этом так печально. Что же случилось, барон?

— Ничего особенного. Но вчера граф Фернезе вышел в отставку.

— Как! Неужели он больше уже не мушкетер? Милон, молча, поклонился.

— Это странно, — заметила донна Эстебанья, — но, вероятно, у вашего друга были на то серьезные причины.

— Я не могу объяснить вам этого… Один таинственный случай…

— О, я вовсе не хотела нарушить вашу скромность, барон. Однако вы, кажется, хотели что-то сообщить.

— Вы правы, я позволил себе явиться, чтобы переговорить об одном чрезвычайно важном и секретном деле.

— Садитесь и рассказывайте.

— Позвольте мне прежде всего предложить вам один вопрос и поверьте, я задаю его вовсе не из любопытства, а потому, что он имеет прямое отношение к тому, что я собираюсь сообщить вам.

— Сделайте одолжение, говорите, не стесняясь.

— Знаете ли вы что-нибудь о портрете ее величества? Обергофмейстерина в невыразимом удивлении вскинула на него глаза:

— Что за совпадение?! Как мог узнать о портрете мушкетер?!

— Ваш вопрос чрезвычайно меня удивил! — проговорила она.

— Я именно и хотел поговорить с вами об этом портрете. Если мое сообщение совпадет с тем, что известно вам, то вы сами поймете сокровенный смысл моего известия.

— Но как дошли до вас эти вести?

— Разрешите мне умолчать об этом. В сущности это не имеет значения. Герцогиня де Шеврез поручила портрет королевы одной госпоже…

— Совершенно верно, барон, Габриэль де Марвилье.

— Я так и думал!

— А вы ее знаете?

— Виконту несколько раз давали к ней разные поручения. Но знаете ли вы, что вчера у этой Габриэль де Марвилье было продолжительное свидание здесь, в Лувре, с кардиналом Ришелье?

— У Габриэль?!

— Одним словом, к кардиналу являлась дама под густой вуалью и показывала ему прелестный ящик, где лежал портрет королевы.

— Так и есть! Это она! Итак, Габриэль состоит в тайных отношениях с кардиналом!

— Мне тоже так кажется.

— Но как же вы узнали, что в том ящике лежал именно портрет королевы?

— Кардинал Ришелье и Габриэль де Марвилье вскрывали его.

— Неужели? Какая гнусность! Но ведь ящик был запечатан.

— И тем не менее его вскрыли.

— Вы в этом уверены, барон?

— Я ручаюсь в правдивости каждого моего слова! Дама под вуалью сказала кардиналу, кому предназначается этот портрет, и его эминенция сделал на нем метку, чтобы невозможно было когда-нибудь подменить его другим.

— Но ведь это целая западня! Чего только не изобретет кардинал! Какая смелость! Какая утонченная хитрость! — вскричала Эстебанья. — Теперь, значит, нечего и думать о том, чтобы подменить портрет! Он сейчас же увидит, что это копия!

— Кардинал пометил портрет буквой А на задней золотой пластинке и объяснил даме под вуалью, что это может значить и Анна и Арман.

— Но откуда вы все это узнали, барон!?

— Покоряюсь вашей воле и на этот раз отвечу! Кардинал и дама разговаривали здесь, наверху, в комнате с серебром, рассчитывая, что там их никто не услышит. Но маленькая придворная судомойка Жозефина…

— Ах, да! Я припоминаю эту прелестную девочку!

— Так вот эта девушка, — продолжал Милон, — невольно подслушала этот разговор, передала его мне и предоставила действовать по моему усмотрению.

— О! Это большое счастье! Но что же нам, однако, делать? Габриэль де Марвилье еще прошлой ночью выехала в Лондон на курьерских, а нам, во что бы то ни стало, нужно возвратить портрет обратно!

— Я не думаю, чтобы Габриэль отдала его теперь добровольно!

— Разве вы думаете, что есть еще возможность догнать ее?

— Можно попытаться. Ведь женщины вообще не любят ездить быстро.

— Не сравнивайте ее с другими женщинами. Она энергичнее иного мужчины, и ездит очень быстро! А между тем просто необходимо, чтобы этот несчастный портрет был возвращен. Когда же вы сможете выехать за ней?

— Я — сегодня же в ночь.

— Вы сделали особенное ударение на «я». Вы хотите, чтобы и друзья ваши ехали с вами?

— Да, мы любим путешествовать вместе. Следовательно, если я не найду виконта и маркиза сейчас, мне придется прождать их до утра.

— Но где же они могут быть теперь?

— Виконт совершенно неожиданно переведен на личную службу его величества.

Эстебанья вздрогнула.

— Это дело твоих рук, Арман Ришелье, — проговорила она, — узнаю деятеля по делам его!

— А Каноник вчера уехал куда-то с маркизом и возвратится только завтра.

— Значит, мы потеряем еще целый день!

— А разве возвращение портрета обусловлено каким-нибудь сроком?

— Разумеется! Утром двадцать седьмого сентября он во что бы то ни стало должен быть в наших руках!

— А завтра уже двадцать первое! Но все-таки еще можно бы успеть, если не возникнет никаких препятствий.

— Однако вы призадумались, барон! — озабоченно произнесла Эстебанья. Она сознавала, что в этом ужасном положении помощь и спасение могли прийти только от мушкетеров.

— Я решительно не могу придумать способа, которым можно было бы добыть портрет у Габриэль де Марвилье! — сказал Милон.

— Ящик с портретом передала ей герцогиня де Шеврез, следовательно, она же может и потребовать его обратно. Я достану вам записку герцогини, она попросит Габриэль возвратить его вам.

— Боюсь, что эта хитрая женщина не так легко расстанется с такой драгоценностью! Вдруг ей вздумается объявить, что записка подложная? Ведь тогда я буду вынужден или возвратиться ни с чем, или поступить с ней не особенно любезно.

— Ваша правда! Судя по всему, от этой женщины, состоящей в тайных отношениях с кардиналом, можно всего ожидать.

— Мне кажется, что хорошо исполнить это поручение мог бы только беарнец.

Эстебанья удивленно взглянула на Милона.

— Беарнец? — переспросила она.

— Виконт! Я говорю о виконте. Между собою мы называем его беарнцем.

— Почему вы думаете, что он лучше всех мог бы исполнить это поручение?

— Мне кажется, что эта женщина произвела на него сильное впечатление, и, судя по некоторым его словам, я подозреваю даже, что она приглашала его к себе в Лондон. Может быть, ему удастся овладеть ящиком посредством хитрости.

— Но если он заинтересован ею…

— Да, но весь этот интерес исчезнет, как только он узнает, на что она способна.

— Благодарю! Вы снова подаете мне надежду.

— Итак, завтра беарнец, маркиз и я отправимся в путь… Но да! Гром и молния! Ведь я опять совсем забыл, что виконт переведен на личную службу короля! — вскричал Милон почти с отчаянием.

— Так пусть он скажется больным!

— Нет, это неудобно!

— Действительно. Еще, пожалуй, кардинал что-нибудь заподозрит.

— Нашел! Вот истинно гениальная мысль! — воскликнул Милон, повеселев.

— Говорите же, что вы придумали.

— Сегодня, стоя на дежурстве, виконт будет иметь неосторожность заснуть, и за это его посадят под домашний арест на несколько дней.

— Но ведь это опасно! Могут проверить, что он делает, сидя под арестом, и вдруг не найдут его дома. Что тогда?

— Тогда, в самом крайнем случае, он посидит в Бастилии, а портрет уже будет в наших руках.

— Какое благородство и самопожертвование, — воскликнула тронутая Эстебанья. — Я горжусь знакомством с такими людьми, как вы! Делайте как знаете, но ради самого Бога, доставьте портрет сюда к утру двадцать седьмого. Я могу только от всей души пожелать вам удачи. Если бы вы знали, сколько в высшей степени важных вопросов зависит от того, будет ли ящик к утру двадцать седьмого сентября в моих руках.

— Если это только в пределах человеческих сил, ваше желание осуществится, — сказал Милон, низко кланяясь.

— Мои мысли и молитва будут неразлучны с вами. Да сохранит небо всех вас, — ответила Эстебанья. — Я буду горячо молиться за вас!

XXVI. ЭМИНЕНЦИЯ КРАСНАЯ И ЭМИНЕНЦИЯ СЕРАЯ

В одной из комнат апартаментов Ришелье, отличавшейся отсутствием всякой роскоши убранства, за большим столом, заваленным книгами и бумагами, сидел человек лет сорока. Серая монашеская одежда свидетельствовала о его духовном звания, а покрой сутаны и острый капюшон, спадавший на спину, говорили о его принадлежности к ордену капуцинов. Множество морщин, избороздивших лицо монаха, делали его похожим на старика, и лишь большие серые глаза, горевшие полным жизни огнем, говорили о том, что в этом изнуренном теле живет бодрый дух и тонкий ум.

Этого монаха, вечно углубленного в свои ученые труды, народ прозвал «Серой эминенцией».

Очень может быть, что это прозвище было дано патеру Жозефу, лишь для отличия от красной эминенции, Ришелье, но настолько же вероятно и то, что этим народ подчеркивал, что капуцин был почти настолько же важен и могуществен, как и кардинал-министр, который нередко в затруднительных случаях обращался к нему за советом.

Даже внешность этих двух людей являла собой крайние противоположности. Ришелье был довольно привлекателен и стремился всячески подчеркнуть собственное великолепие. Патер Жозеф напоминал представителя инквизиции и производил отталкивающее впечатление. Ростом он был не меньше Ришелье, но казался ниже его, потому что был как-то грубо широк в кости, хотя и худ. Жизненные потребности свои, опять же как бы в противоположность Ришелье, он довел до поразительной скромности. Патер Жозеф отрицал необходимость комфорта и роскоши в собственном быту.

Он только что распечатал огромный конверт, доставленный ему папским курьером из Рима, начал читать письмо и, казалось, был крайне удивлен его содержанием.

Через несколько минут дверь отворилась и вошел Ришелье.

Серая и красная эминенции поздоровались, но не как люди, занимающие различное общественное положение, а как истые братья во Христе.

Патер Жозеф был единственным человеком, который никогда не унижался перед Ришелье и держал себя перед ним с чувством собственного достоинства. Когда они встречались, нельзя даже было предположить, чтобы то были начальник и подчиненный.

Ришелье ценил в патере Жозефе замечательно умного советника, уже не раз обеспечивавшего ему успех там, где светский кардинал отчаивался его достигнуть. Поэтому, когда Ришелье говорил с Жозефом, в нем совершенно исчезал гордый правитель Франции, а оставался лишь любезный и доброжелательный партнер.

Когда вошел Ришелье, патер Жозеф быстро спрятан под бумаги полученное им письмо. Красный кардинал, казалось, не заметил проделки серого.

— Слыхали ль вы когда-нибудь, отец Жозеф, что один из мушкетеров его величества короля Франции — итальянец, и происходит из княжеского рода Фернезе? — спросил Ришелье.

— Нет, я не знаю фамилий мушкетеров, — отвечал патер Жозеф, слегка покачивая головой.

— Сегодня капитан Девере сообщил мне, что мушкетер, которого товарищи называли странным прозвищем Каноник, совершенно неожиданно вышел в отставку.

— Об этом я не слыхал ничего. А вот здесь лежит доклад капитана о другом мушкетере. Я только мельком взглянул на эту бумагу.

— Дайте-ка сюда.

Патер Жозеф передал бумагу.

— Странно! Чрезвычайно странно! — воскликнул кардинал, читая доклад. — Вчера поздно вечером король застал д'Альби спящим в дежурной комнате.

— Кажется, на обороте написана резолюция капитана по этому делу, — сказал патер Жозеф.

Ришелье перевернул лист.

— Пять дней домашнего ареста, — прочел он. — Ну, это наказание довольно легкое, однако, я думаю, вполне достаточно, — прибавил он, многозначительно улыбаясь.

— С час тому назад капитан Девере приходил еще доложить, что один из гвардейцев бежал.

— А как зовут этого солдата?

— Девере называл его Гри. Ришелье тихо рассмеялся.

— Он исчез по моему приказанию, — сказал он, — и с него не следует за это взыскивать. Мне кажется, его королевскому величеству пришла фантазия, чтобы никто не видел приготовлений, происходящих во дворце по случаю дня его рождения. Потрудитесь написать капитану мушкетеров приказ, чтобы до этого торжественного дня двери в залы охранялись хорошим караулом.

Серый кардинал записал это приказание.

— Прибавьте также, что я желаю, чтобы караул этот был поручен самым надежным из мушкетеров: барону Сент-Аманд и маркизу де Монфор.

— А если их нет в наличии, или они назначены на другую службу?

— В таком случае, пусть их вытребуют на эту, — приказал Ришелье, — кроме того, я попрошу вас, патер Жозеф, ежедневно справляться о д'Альби, действительно ли он отсиживает арест в своей квартире. Мне чрезвычайно важно знать это. — Серый кардинал молча, и лишь легким кивком головы, выразил свое согласие.

— Готовы депеши для посла в Лондон? — спросил Ришелье после короткой паузы.

— Они ждут только подписи, — ответил патер Жозеф, складывая бумаги стопкой.

— Их надо сейчас же подписать и отправить. Они должны быть представлены герцогу Бекингэму в тот самый день, когда к нему явится Габриэль де Марвилье, чтобы ^исполнить поручение, данное ей отсюда. Все это дело нужно устроить очень умно и осторожно. Для меня чрезвычайно важно, чтобы наш посланец разузнал все, что делается при Лондонском дворе.

Патер Жозеф опять сделал какую-то заметку на бумаге.

— Габриэль де Марвилье не родственница посланцу? — спросил он.

— Во всяком случае, они легко могут разыграть роль родственников. Тогда нашему посланцу будет совсем легко разузнать, какого рода поручение получила отсюда Габриэль. Мне очень важно знать об этом что-нибудь достоверное. Напишите посланцу инструкцию на этот счет, отец Жозеф. Тогда мы, возможно, узнаем наконец, что за таинственные отношения существуют между Лувром и Бекингэмом.

— А нужно упомянуть в инструкции, что это дело спешное?

— Разумеется, король должен как можно скорее получить самые точные сведения.

— Король, а не мы?

— Боже сохрани! Это такого рода вещи, которые король должен узнать из первых рук, — проговорил Ришелье оживленно. — Приказ нужно сегодня же вечером передать капитану мушкетеров для немедленного исполнения. А пока, да хранят вас все святые, отец Жозеф. — Серый кардинал ответил на поклон красного, и тот вышел.

Оставшись один, патер Жозеф тотчас же вытащил из-под бумаг письмо из Рима и опасливо спрятал его в карман своей сутаны, точно все еще боялся, что оно попадется кому-нибудь на глаза. После этого он принялся исполнять распоряжения, только что полученные от Ришелье.

В одной из смежных комнат работало несколько человек секретарей и писцов, но патер Жозеф предпочел на этот раз заготовить все бумаги собственноручно.

Начинало уже смеркаться, но Жозеф не замечал наступившей темноты и продолжал писать. Заготовив пропускной лист посланцу в Лондон, он уже хотел приложить к нему печать, как в коридоре послышались тихие шаги.

Патер Жозеф не обратил на них внимание, приложил печать и встал, чтобы распорядиться подать свечи. В то время, как он шел по комнате, уже погрузившейся в полумрак, дверь тихо отворилась. Думая, что это кардинал снова зашел к нему, и несколько удивляясь столь позднему визиту, патер быстрее двинулся к двери.

На пороге стоял не Ришелье, а совершенно не знакомый Жозефу человек, рассмотреть которого мешал сумрак комнаты. Всматриваясь, он невольно задавал себе вопрос, кто мог и смел так тихо, без спроса и доклада, войти в его рабочий кабинет?

Примечания

1

Медведь! Сюда, сюда, чертова бестия! (англ.).

2

Титул католических епископов и кардиналов.