Карлистские войны - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

— Вы говорите это с таким страхом…

— Но один вы тоже не должны отправляться ему на помощь.

— А! Вот вы позаботились немного и обо мне! Я счастлив этим, мадемуазель Жозефина! Я очень счастлив!

— Я хотела сказать только то, что вы не в состоянии будете спасти его один, — поправилась Жозефина. — В это время из Парижа выезжают три всадника, которые должны задержать виконта д'Альби и отнять у него письмо, которое он везет в Лондон.

— Письмо? Об этом я ничего не знал! Вы говорите, три всадника?

— Да, и вооруженные с ног до головы! Они непременно убьют виконта, если вы не поспешите выручить его.

— О, небо! Это действительно странное и таинственное поручение!

— Вы должны сейчас же разыскать ваших друзей и вместе с ними отправиться в путь.

— Это можно сделать, но не так скоро, дорогая моя мадемуазель Жозефина: надо найти маркиза и Каноника, а потом взять отпуск у нашего капитана, но где его разыскать теперь, я пока не знаю.

— Я повторяю вам, что виконт погибнет, если вы не спасете его.

— Клянусь, вы начинаете меня тревожить! Почему этот беарнец слова не сказал нам о своей опасной поездке?

— Да ведь он и сам не подозревает о тех опасностях, которые ожидают его по дороге к морю. Он не знает, что за ним гонятся.

— А кто же эти преследователи?

— Я не могу назвать их, эти имена все равно ничего не объяснили бы вам. Однако я припоминаю, что одного из них зовут Антонио.

Милон вскочил со своего места, словно только теперь сообразил всю серьезность положения.

— Как? Тот негодяй! Он хочет отомстить беарнцу!

— Он хочет отнять у него письмо.

— Это только предлог! Он просто хочет убить его! — вскричал Милон. — Это не так легко будет сделать этому проклятому головорезу!

— Вы сейчас же поедете?

— Разумеется, мадемуазель Жозефина!

— Один? — спросила Белая голубка.

— Если придется — разумеется! Но не беспокойтесь! Д'Альби и я — мы справимся с этими негодяями!

— Но ведь может случиться, что вы разминетесь с виконтом и один попадете в их руки. Если же вы поедете втроем и догоните своего друга, его преследователи даже не посмеют напасть на вас, и это было бы самое лучшее!

— Ну, уж нисколько, моя прекрасная Белая голубка! — возразил Милон, провожая Жозефину. — Мы мушкетеры, напротив, всегда радуемся таким приключениям!

— Обещайте мне, мсье Милон, что возьмете с собой своих товарищей.

— Да разве можно отказать вам в чем-нибудь, мадемуазель Жозефина?

— А еще обещайте, что пробудете здесь еще несколько минут, пока я выйду, и не станете провожать меня.

— Так, значит вы намерены и дальше продолжать вашу роль таинственной незнакомки? — спросил Милон с видимым сожалением.

— Позже вы все узнаете, а сегодня еще не время. Будьте счастливы, мсье Милон, и поспешите к вашему другу.

Она просто и скромно протянула мушкетеру руку, вышла из комнаты и быстро сбежала по лестнице. Спустя несколько минут вышел и Милон.

— Премилая девушка! — пробормотал Милон, невольно улыбаясь. — Клянусь, она мне нравится все больше и больше! У нее и голова, и сердце еще на месте. Только странно, отчего она не хочет сказать мне своего имени и где живет? А, в сущности, она совершенно права! Бережет свою репутацию. А ведь, должно быть, она не совсем ко мне равнодушна, иначе зачем бы ей дважды просить меня, чтобы я не ездил один! Говорит, что только нз чувства благодарности пришла предупредить нас! Однако, друг Милон, ты делаешься порядочным негодяем: начинаешь во всем видеть какую-нибудь скрытую причину. Именно из благодарности, потому что спасать приходится одного виконта! Но какая она милая! Какие у нее прирожденно грациозные движения, нежные черты лица! Какие исполненные ума и чувства глазки! А эти длинные нежные пальцы, благородный рост и осанка… Да, без сомнения, она из знатной семьи! А, в сущности, ведь это решительно все равно. Для меня главное то, что она удивительно хороша, что сердце у нее доброе и честное, — заключил мушкетер свои размышления.

Маркиза Милон дома не застал. Лакей доложил ему, что час тому назад заходил Каноник, и они вместе с маркизом пошли по направлению к Луврскому дворцу. Милон тотчас же поспешил вслед за ними и нашел обоих друзей в дежурной комнате дворца.

— Что случилось? — спросил маркиз, протягивая другу руку. Каноник же, глядя на пыхтевшего, как кузнечный мех, мушкетера, не мог сдержать невольной улыбки.

— Что случилось? — повторил Милон. — Случилась целая таинственная история! Не знаете ли вы, от кого получил беарнец сегодня ночью письмо с поручением доставить его в Лондон?

— Письмо? Сегодня ночью? — переспросил маркиз и удивленно взглянул на Каноника. Тот пожал плечами.

— Я ничего не знаю! — произнес он серьезно и спокойно, — я даже не знал, что виконт уехал.

— Он был на часах в галерее, — задумчиво проговорил маркиз. — А тебе он ничего не говорил? — обратился он к Милону.

— Он сказал только, что рано утром отправится в какую-то важную поездку и возьмет у капитана отпуск на несколько дней.

— Так от кого же ты узнал, что речь шла о письме, которое надо доставить в Лондон? — спросил маркиз.

На добродушном лице Милона появилось какое-то особенное выражение лукавства и таинственности.

— Понимаю, что вам хотелось бы узнать это, но сказать вам я не могу. У каждого есть свои тайны! — прибавил он, многозначительно. — Довольно с вас того, что это так! Он выехал несколько часов тому назад. Но главное не в том! Мы должны сейчас же ехать за ним следом!

Каноник с удивлением взглянул на него, но маркиз подошел к нему, положил руку на плечо и, улыбаясь, сказал:

— Тайну свою, дружище, ты можешь оставить при себе. Но для того, чтобы заставить нас решиться на эту поездку, тебе придется выложить нам какие-нибудь подробности.

— Это всего лишь несколько слов, — с убежденностью сказал Милон. — Один за всех и все за одного! Ведь это наш девиз, за который мы сотни раз скрещивали шпаги и осушили тысячи стаканов. Ну, а беарнец теперь в смертельной опасности, да, вдобавок, и сам о том не знает.

— Со своими недомолвками ты еще более непонятен для меня! — воскликнул маркиз.

— А вот Каноник кое-что понял, это я по его лицу вижу, — сказал Милон.

— Может быть, отчасти, — подтвердил молчаливый мушкетер.

— Во всяком случае, если ты говоришь правду, мы должны сейчас же спешить на помощь беарнцу, — решил маркиз. — Однако же какая опасность ему грозит?

— Негодяй Антонио поехал с двумя мошенниками за ним, чтобы убить и украсть письмо.

— Антонио, доверенный покойного маршала! — вскричал маркиз с удивлением. — Да откуда же взялся опять этот мерзавец? Верны ли твои сведения, Милон?

— Даю в том мое честное слово! Негодяи вооружены, беарнец ничего не подозревает, и непременно попадет в их руки, если только мы не предупредим его.

— Клянусь, в таком случае нам нечего раздумывать! — вскричал маркиз. — Я сейчас же пойду к капитану Бонплану и выпрошу отпуск для всех нас, а в случае надобности, даже скажу ему, куда мы собираемся ехать.

— Только пусть он даст тебе слово молчать об этом, — посоветовал Милон. — История этого письма что-то не очень ясна, и мне кажется, что она имеет какое-то отношение ко двору, потому что виконт пришел сегодня утром прямо из галереи и заговорил со мною о своей поездке.

— Да, о письме не следует упоминать, а сказать только об опасности, грозящей нашему другу, — заметил Каноник.

— Уж предоставьте это мне! — с благородной горячностью воскликнул маркиз. — Я знаю, что нелегко будет так неожиданно выхлопотать отпуск для троих, но все-таки надеюсь, что удастся.

— Бонплан очень благоволит к тебе и, верно, не откажет в твоей просьбе, — сказал Милон.

— Подождите меня здесь, — попросил маркиз, — а я спешу устроить это дело.

— А мне кажется, что было бы лучше, если бы мы в это время пошли готовиться к отъезду, — сказал Каноник, — нам необходимо выехать, как можно скорее, если мы хотим спасти беарнца, потому что этот Антонио действует весьма быстро и решительно.

— Хорошо, а после этого мы снова соберемся здесь, в дежурной комнате, — сказал Эжен де Монфор и отправился искать капитана мушкетеров.

Милон и Каноник тоже разошлись по своим квартирам, чтобы захватить пистолеты и оседлать лошадей.

Было уже около двенадцати. Этьен д'Альби выехал из Парижа в семь утра, часом позже покинули город его преследователи, а мушкетеры, при удачном ходе дел, могли сесть на лошадей не ранее часа пополудни.

Возникал другой вопрос: по какой дороге поехал беарнец — в Диэпп, в Аббевиль или в Кале? Этот вопрос сильно занимал всех троих, пока они хлопотали по своим делам. Из Сен-Дени к трем приморским городам вели три различные дороги. По которой же из них пустился в путь д'Альби? По которой погнался за ним Антонио?

Милон первым возвратился в дежурную комнату. Слуга его с лошадью остался ожидать неподалеку от Лувра. Вскоре после него пришел Каноник, и, наконец, явился маркиз.

— Ну, как дела? — спросил взволнованный Милон.

— Все в порядке. Мы можем ехать.

— А рассказал ты что-нибудь о письме? — спросил Каноник.

— Нет. Капитану было достаточно услышать, что д'Альби грозит опасность и что за ним погнался Антонио. Ведь вы знаете, как Бонплан заботится о каждом из нас. В сущности, он очень рад тому, что мы так преданы друг Другу» а наши беспрестанные приключения заставляют говорить о мушкетерах. Он просто гордится, что командует нами. А вы позаботились, чтобы и моя лошадь была готова?

— Баптист держит ее внизу вместе с моею, — отвечал Каноник.

— Ну, так в путь же! — сказал маркиз, — и дай Бог, чтобы нам удалось спасти друг друга!

— До Сен-Дени нам нечего сомневаться, по какой дороге ехать, но вот дальше-то как? — заметил Милон.

— Я думаю, что виконт избрал кратчайшую дорогу к морю, следовательно, поехал на Диэпп, — сказал Каноник. — В Кале он точно не поехал, но очень может быть, что он отправился через Аббевиль, чтобы тем несколько сократить себе морской путь, — сказал маркиз, выходя с друзьями из Лувра.

— Но зато из Аббевиля нет такого частого сообщения с английским берегом, как из Кале и Диэппа, — возразил Каноник, — я стою на том, что он поехал через Диэпп и сам поеду по этой дороге.

— Может быть, нам удастся разузнать от крестьян или в каком-нибудь трактире, не проезжал ли мимо д'Альби, а за ним и те трое. Тогда будет хоть какая-то определенность.

— Согласны! Значит, едем на Диэпп! — вскричал маркиз и вскочил в седло. Товарищи последовали его примеру, и все трое, сдерживая лошадей, выехали на берег Сены. В обеденное время они были уже у заставы.

XXXI. ЗАМОК УЕДИНЕНИЯ

Старый город Блоа, расположенный на правом берегу Луары, составляет ныне административный центр департамента Луары, но в старину он был незначительным местечком с узенькими улицами и большим исторически знаменитым замком. В этом мрачном, окруженном огромным парком замке, родился король Людовик XII и жил в нем также охотно, как и Франциск I.

У Генриха же III было связано с ним тяжелое воспоминание, так как здесь по его приказанию были убиты герцог де Гиз и его брат кардинал Людовик. При Генрихе IV замок этот впал в запустение, так как король никогда не бывал в нем. Теперь же он был подготовлен для проживания королевы-матери. Но, несмотря на все великолепие внутренней обстановки, это было не что иное, как тюрьма, в которую заточили высокомерную Марию Медичи.

И кто знает, не затем ли послали ее сюда, чтобы напомнить ей о мгновенно померкшем блеске одной из ее всемогущественных предшественниц и вселить ей мысль о непрочности всякого земного величия?

В этом самом замке, забытая всеми, умерла Екатерина Медичи, некогда грозная властительница Франции. Мария Медичи была не больше, чем узница в этом замке, населенном лишь несколькими слугами. Перед подъездами день и ночь шагали часовые, ее саму выпускали из этой тюрьмы лишь на несколько часов.

Но и этот удар судьбы не преклонил и не сломал гордой воли королевы-матери, а заставил лишь тщательнее разрабатывать свои планы, цель которых заключалась в мести за все то, что произошло с нею, тому, кто был причиной всего этого — ее сыну, королю.

Герцогиня Бретейльская последовала за нею и в Блоа, а шевалье д'Альберт и здесь был ее тюремщиком. Для прислуживания ей привезли несколько лакеев и горничных. Встречи у нее были только с художниками, работавшими в Люксембургском дворце. Для всех остальных доступ к королеве-матери был строго воспрещен. В особенности же — для епископа Люсонского, герцога д'Эпернона и остальных ее приверженцев.

Таково было уединение, в котором вынуждена была жить расточительная, любившая блеск, роскошь и общество, Мария Медичи. Его поистине можно было назвать узничеством. Даже переписка ее подвергалась строжайшему надзору шевалье д'Альберта. Она была решительно отрезана от всего, что было вне этого замка и окружающего его парка, не видела почти никого, кроме своей фрейлины и ненавистного, вечно наблюдающего за ней шевалье.

О дворе и о своем царственном сыне она не знала почти ничего. Она слышала только, что король Людовик окончательно и всецело подпал под влияние своего любимца, и что этот всемогущий советник и первый министр пользовался своим влиянием точно так же, как делал это Кончини: спешил обогатиться всеми путями и средствами, возвыситься над всеми знатными людьми в государстве.

Эта весть порадовала Марию Медичи. Люинь, оставаясь в милости короля, мог только лишь пошатнуть значение трона, тем более, что число недовольных со времени изгнания королевы-матери еще более возросло.

Наступила зима 1619 года. В уединенном замке она была еще заметнее, чем где бы то ни было. Королеве-матери казались нестерпимы эти облетевшие деревья, эти густые туманы, застилавшие всю окрестность и временами переходившие в снег, эти короткие дни и бесконечно длинные бессонные ночи. По вечерам она вместе с герцогиней сидела перед камином, целыми часами не говоря ни слова, задумчиво смотрела на пламя и лишь поздно ночью ложилась в свою огромную кровать под балдахином.

Апартаменты королевы-матери находились в нижнем этаже здания. Высокие готические окна всего лишь на пять футов возвышались над землей.

Двадцать второго февраля день стоял пасмурный и тоскливый. По дороге от города к замку шел человек в шляпе с черным пером, тепло укутанный в темный плащ. Уже смеркалось, когда он, пройдя через парк, остановился у ворот замка и объявил страже, что желает переговорить с шевалье д'Альбертом, которого тотчас вызвали. Незнакомец почтительно снял перед ним шляпу. Нижнюю часть лица его закрывала большая черная итальянская борода.

— Вы меня спрашивали, милостивый государь? Я к вашим услугам! — сказал д'Альберт любезно.

— Я живописец Амати, — сказал поздний посетитель, — и хочу переговорить с королевой-матерью о фресках, для работы над которыми я приглашен. Мне необходимо переговорить о сюжетах.

Синьор Амати был не первый художник, явившийся в Блоа, а так как личность его не возбуждала никаких подозрений, шевалье согласился тотчас доложить о нем. Когда д'Альберт сказал о приходе Амати герцогине Бретейльской, а та, сходив в комнату королевы, возвратилась к нему, он не мог не заметить в ней какого-то смущения.

— Королева поручила сначала мне переговорить с ним, — сказала она. — Ее величество что-то не помнит его имени среди своих художников.

После этих слов шевалье пошел за герцогиней прямо по пятам. Остановившись перед живописцем, она невольно вздрогнула, но быстро овладела собой и проявила весьма! естественное удивление.

Между тем, живописец, почтительно склонившись перед герцогиней, успел шепнуть ей несколько слов.

— Извините синьор! Просто не понимаю, как я могла забыть вас, знаменитейшего художника! О! Но в памяти моей всегда остаются ваши великолепные картины! Не угодно ли вам пойти со мною в апартаменты ее величества.

— Мне необходимо получить приказания королевы относительно фресок, — сказал художник, проходя с герцогиней мимо шевалье д'Альберта, который не заметил ничего подозрительного в их встрече и успокоился. Да и какая опасность могла быть в посещений этого незнакомца? Шевалье был уверен, что женщина, которую он стерег, вполне покорилась своей участи.

Фрейлина ввела художника в огромную приемную королевы-матери, напоминавшую средневековый рыцарский зал. Мария Медичи сидела у камина и припоминала, что не делала никаких заказов живописцу с такой фамилией.

Синьор Амати подождал, пока затворилась за ним дверь, потом подошел к королеве и опустился перед нею на колени.

— Простите меня за обман, ваше величество! — проговорил он.

— Как! Чей это голос! — вскрикнула королева, встав от удивления.

— Я попрошу вас, королева, быть как можно осторожнее. Никто не должен даже подозревать, что я был у вас.

— Да неужели это действительно вы, герцог? Эта борода…

— Фальшивая, имя вымышленное, одежда сшита именно для этого визита.

— О, да будет благословен приход ваш! Но пойдемте в другую комнату. У шевалье д'Альберта очень тонкий слух. Наша добрейшая Бретейль останется здесь и позаботится, чтобы нам не помешали.

Герцогиня поклонилась в знак готовности повиноваться. Королева-мать и герцог д'Эпернон перешли в комнату, окна которой выходили в окружавший замок парк. Д'Эпернон запер за собою дверь, а Мария Медичи дала ему поцеловать свою руку.

— Итак, вы затеяли этот маскарад для того, чтобы пробраться в Блоа к несчастной узнице. Это радует меня, — сказала королева-мать. — И, разумеется, вы сообщите мне много новостей, любезный герцог. Когда человек вынужден жить так уединенно, как я, то, естественно, бывает особенно рад встретить посланца из внешнего мира.

— Рассказать вам много новостей, ваше величество, я вряд ли смогу, — отвечал герцог, — но, то, что я намерен передать вам, крайне важно! Вас ждут в Ангулеме для того, чтобы начать открытую войну; там собралось более тысячи человек нашей знати, недовольство которой достигло крайних пределов с тех пор, как Люинь начал вести себя с такой оскорбительной гордостью и занял при короле такое высокое место. Вокруг Ангулема рассеяно до шести тысяч приверженцев недовольных дворян, всадников и оруженосцев. Они ждут только знака, чтобы восстать. Число их удвоится, если вы явитесь на юг.

При этой вести темные глаза королевы-матери загорелись огнем надежды, торжествующая улыбка появилась на ее губах. В эту минуту она почувствовала, что власть ее еще не потеряна, несмотря на то, что она в заточении.

— Значит, они готовятся к серьезной борьбе? — спросила она.

— Приготовления уже окончены, ваше величество, а борьба начнется, как только вы подадите к этому знак.

— То есть, как я должна понимать вас, герцог?

— Ваше появление в Ангулеме будет равносильно поднятию знамени борьбы, ваше присутствие гарантирует делу недовольных значение и победу…

— Вы говорите о кровопролитной борьбе, которую мать должна вести против сына…

— Не с сыном, ваше величество, а только с его любимцами и советниками, и лишь ровно настолько, насколько ваш сын воевал против приверженцев матери, приказав казнить многих из них.

— Для того, чтобы решиться на это, герцог, мне нужно преодолеть в себе многое! Кроме того, ведь я теперь не более, чем узница.

— В эту ночь, ваше величество, люди преданные вам решились пожертвовать жизнью ради тою, чтобы освободить вас и доставить в Ангулем.

— Что за отчаянно смелый план! — вскричала Мария Медичи.

— Да, и он удастся! Он должен удаться! Я пришел, чтобы переговорить о деталях сегодняшней ночи и оставаться в вашем распоряжении.

— Как! Вы предлагаете мне бежать, и даже в эту же ночь! Но ведь она скоро пройдет уже!

— Все приготовлено к вашему отъезду, ваше величество! Через час после полуночи я явлюсь в моем экипаже, окруженном толпой ваших приверженцев. Вы и герцогиня Бретейльская окажете нам милость сесть в этот экипаж. Невдалеке от Блоа нас ожидает отряд, который способен отразить натиск преследователей. Мы поедем в Ангулем как можно быстрее и незаметнее. Сменные лошади иуду? ждать нас в назначенных местах.

— Вижу, что все продумано и подготовлено прекрасно, любезный герцог, но главное, как мне кажется, в там, что из этого замка невозможно выбраться.

— Перед этим нам отступать не следует, ваше величество!

— А между тем, это просто невозможно, мой верный герцог! Вы, вероятно, заметили караулы, которые расставлены здесь повсюду, и, разумеется, знаете шевалье д'Альберта. Но вам и в голову не может прийти, до чего доходит усердие этого тюремщика! Он спит в комнате, через которую необходимо пройти, чтобы добраться к выходу из замка.

— Да, это весьма важно, — задумчиво проговорил д'Эпернон, — над этим надо поразмыслить! Применить открытое насилие и устранить часовых и шевалье д'Альберта весьма нетрудно, но хотелось бы избежать этого, так как возникает опасность немедленной погони. Если бы нам удалось незаметно выбраться из замка, мы выжрали бы несколько часов и к утру оказались бы не менее чем в двухстах милях от Блоа. В этом случае догнать нас было бы уже невозможно.

— Все ваши расчеты совершенно верны, герцог, они продуманы совершенно спокойно и здраво. Но в них все-таки упущены из виду замок и шевалье.

— Нет, и относительно них у меня есть план! — внезапно воодушевляясь, вскричал д'Эпернон. — Вопрос лишь в том, — герцог невольно запнулся, — найдет ли ваше величество этот путь достойным своей великой особы.

— Как бы ни был труден этот путь, герцог, но если он ведет к свободе и отмщению, я не отступлю от него.

— В таком случае, ваше величество, единственный выход, который возможен для вас, — это то окно, которое выходит в парк. В той уединенной и пустынной части замка нет часовых, и шевалье под ним тоже не спит.

— Это правда, дорогой герцог, и я согласна на ваше предложение.

— Такой трудный способ бегства только подтвердит, что я была здесь узницей, что меня держали в тюрьме, из которой я, королева-мать, могла выбраться лишь постыдным путем через окно! После этого уже никто не станет сомневаться…

— Да, это возмутит всех и призовет к оружию, чтобы положить конец всем этим гнусностям, — подтвердил д'Эпернон.

— Но прежде всего нам следует окончательно успокоить моего тюремщика, а для этого соблюсти все предосторожности, — сказала Мария Медичи. — Доиграйте роль маэстро Амати до конца. Возьмите с собой для виду вот эти рисунки.

— После полуночи с экипажем и его конвоем я буду стоять под деревьями в парке. Убедившись, что вокруг все спокойно, я подойду к тому окну. Маркиза дождется меня у окна, известит вас о моем приходе и поможет вашему величеству взобраться на него. Я буду ждать под окном и попрошу оказать мне милость проводить вас до экипажа.

— Вы настолько же умнейший, насколько благороднейший и преданнейший дворянин королевства, герцог д'Эпернон! Клянусь, что я никогда не забуду того, что вы для меня сделали. Будьте счастливы!

— Сегодня в первом часу ночи я надеюсь сопровождать ваше величество на пути в Ангулем, где с нетерпением ожидают вас все преданные вам люди, — сказал д'Эпернон, заканчивая разговор.

Он опять вошел в роль художника Амати, взял сверток с рисунками и почтительнейше склонился перед королевой. Мария Медичи чрезвычайно благосклонно протянула ему руку. Он поднес ее к губам и вышел.

Шевалье д'Альберт стоял в прихожей замка и с видимым нетерпением ожидал возвращения незнакомого живописца. Наконец тот вышел со свитком рисунков в руках, раскланялся с шевалье и исчез под порталом замка.

Вскоре после того лакеи внесли вечернюю закуску в покои королевы-матери, которая обыкновенно ужинала с герцогиней Бретейльской, сидя у камина.

В одиннадцатом часу фрейлина, подчиняясь установленному свыше распорядку, пришла сообщить шевалье, что королева желает отправиться в свою спальню. Это означало, что прислуга могла тушить огни, запирать двери и расходиться спать.

Когда герцогиня Бретейльская заперла, как обычно, дверь в свою комнату и в покои королевы-матери, шевалье д'Альберт ушел к себе и улегся в постель.

Древний замок Блоа погрузился во мрак и тишину. Слышались только тяжелые мерные шаги часовых да заунывная песня ветра, который к полуночи еще более усилился и нагнал тяжелые черные тучи. Полил сильный дождь и стало так холодно, что часовые не выдержали и спрятались под своды портала.

Ветер ревел и стонал между башнями замка, ломал сухие ветки, хлестал ледяными струями по окнам.

В звуках бури часовые не услышали стука колес и лошадиных копыт подъехавших карет.

Когда слуга д'Эпернона, проверив обстановку вокруг замка, доложил, что все благополучно и нет ничего подозрительного, герцог приказал взять привезенную лестницу и установить ее под угловым окном так, чтобы по ней удобно было спуститься в парк. Д'Эпернон хотел облегчить, по возможности, для королевы-матери трудный путь через окно. Разве можно было допустить, чтобы она, прыгая, бросилась в объятия мужчины?

Наконец окно отворили, и показалась герцогиня Бретейльская.

— Все идет отлично! — шепнул ей д'Эпернон. Герцогиня кивнула и снова исчезла.

Наступила решительная минута. Путь к бегству' был открыт, и следовало воспользоваться им тотчас же.

Герцогиня подставила к окну кресло и помогла королеве взойти сначала на него, потом на широкий подоконник. В ту же минуту герцог д'Эпернон сдернул с себя свой роскошный бархатный плащ и бросил его на деревянные ступеньки лестницы. Королева-мать оценила такую заботу и почтительность и начала осторожно спускаться. Герцогиня Бретейльская поддерживала ее сзади. Д'Эпернон предложил королеве руку. В это время появились несколько дворян, сопровождавших герцога в этом смелом предприятии, и почтительно раскланялись.

Мария Медичи ответила им молчаливым кивком и вместе с д'Эперноном и герцогиней прошла к приготовленной для нее карете.

Слуга герцога, захватив сто плащ, помог остальным дворянам сесть во вторую карету и на лошадей.

Был ровно час пополуночи, когда обе кареты в окружении вооруженных всадников выбрались из парка и с небывалой скоростью устремились на юг страны.

XXXII. ПОЖАР

Когда Жозефина выбежала из дома Ренарды и поспешила за угол к ожидавшей ее Магдалене, она убедилась, что Милон исполняет свое обещание не следить за ней. Увлекая подругу за собой, она торопливо рассказывала ей о своем визите:

— Я говорила с ним! — Он действительно очень добрый и благородный человек, этот мсье Милон, и сейчас же отправится со своими друзьями на помощь тому мушкетеру. Он обещал мне это!

— Значит, мы исполнили нашу обязанность. Пойдем теперь скорее на остров, я беспокоюсь как там Нарцисс…

— А меня мучает вещь, о которой я прежде не думала, — сказала Белая голубка. — Мсье Милон говорил, что тем троим, поехавшим за тем мушкетером, грозит смерть. Хотя Жан и Поль — дурные люди, а все-таки они мне братья. Подумай только, Магдалена, что из этого всего выйдет! Ведь если их убьют, меня всю жизнь будет мучить совесть.

— Они поехали, чтобы сделать злое дело, Жозефина, и совесть стала бы мучить тебя тогда, если бы ты допустила смерть виконта д'Альби. Твои братья сами ведь знали, что рискуют в этом деле своими жизнями, потому-то и набрали с собою оружия. Поверь мне, мы с тобою не сделали ничего дурного. Самому Богу известно, что мы лишь исполнили свой долг.

— Мне тоже так думалось, теперь так тяжело на сердце от мысли, что братьев, может быть, убьют, и все из-за меня! Ты ведь знаешь, я не люблю их, иногда мне начинает казаться, что они мне вовсе и не братья — уж сколько раз молила я Бога простить мне это прегрешение, — а теперь мне кажется, что я приняла на душу еще больший грех.

— Да нет же, Жозефина! Ты, может быть, спасла жизнь человеку доброму и благородному, который при случае сам бросился спасать тебя! Успокойся, нам не в чем упрекать себя! — убеждала ее Магдалена.

— Мне ужасно хотелось бы последовать за ними, чтобы не допустить кровопролития.

— Что за мысли приходят тебе в голову, Жозефина, ну, что ты можешь там сделать! Сама говоришь, что мушкетеры должны ужасно торопиться, разве тебе за ними угнаться. Успокойся и будь уверена, что они великодушны. Надейся на Бога и знай, что он сам определит меру наказания тем, кто задумал этот разбой.

— Твоя правда, Магдалена, спасибо, ты меня успокоила! Я знаю, что мушкетеры добрые и великодушные люди, а мои братья имеют злой умысел, — согласилась Белая голубка, поспешая за Магдаленой.

Путь до улицы Лаферронери, разговор с Милоном и обратная дорога на остров заняли немало времени. Магдалена сильно беспокоилась о сыне, Жозефина, в свою очередь, старалась успокоить ее.

Когда они подошли к берегу, Магдалена пыталась разглядеть маленькую фигурку Нарцисса. На острове было тихо и пустынно. Это несколько успокоило ее, так как случись там какое-нибудь несчастье, заметно было бы оживление и хлопоты людей. Однако и Нарцисса не было видно. Магдалена ускорила шаги и быстро перешла по мосту на остров. Она поискала сына под деревьями, где он играл, когда они уходили, громко окликнула его. Ответа не было. Жозефина побежала в дом, чтобы расспросить отца. Пьер Гри отвечал, что не присматривал за мальчишкой и что, вероятно, он ушел в одну из комнат и там заснул.

Магдалена обыскала все комнаты ночлежного дома, в которые только мог проникнуть ребенок, звала его дрожащим от страха голосом, но Нарцисс исчез бесследно… Все неотвязнее ее преследовала мысль, что мальчик мог слишком близко подойти к воде и упасть в нее. Этот ребенок был единственной отрадой ее разбитой жизни, единственной надеждой, и теперь он исчез!

— О, Господи! Да сжалься же надо мною! — вскричала она, в отчаянии ломая руки. — И зачем только я ушла, зачем не взяла его с собою! Теперь его нет, нет…

Жозефина, разделяя ее горе и страх, также не могла понять, куда делся Нарцисс. Вместе с Магдаленой она обегала весь берег, надеясь найти хоть какой-нибудь его след, расспрашивала всех, кто оставался на острове, но никто не видел его, никто не мог сообщить им что-нибудь о мальчике.