Карлистские войны - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

Ришелье молчал.

— Это взбесило меня, — продолжал Милон, — и я в сердцах покончил с ним. Потом мы с виконтом поскакали к заставе, где немедленно объявили караульному офицеру о случившемся. Мы не сделали ничего противозаконного, ваше величество!

— Однако, несмотря на это, я желаю, чтобы подобные кровопролития не повторялись больше, — сказал король очень серьезно. — Я раз и навсегда приказываю вам и предупреждаю, что строго буду наказывать ослушников.

Мушкетеры поклонились и вышли по знаку короля.

— Если бы я захотел наказать, ваша эминенция, мне пришлось бы осудить обе стороны. Вы видите, что в этих делах трудно разобрать, кто виноват. Каждая сторона оправдывает себя, и во избежание несправедливого приговора остается только или простить, или наказать всех. Оставим на этот раз дело без последствий и поговорим о чем-нибудь другом. Были вы на днях в Люксембургском дворце?

— Был, сир, сегодня и восхищался образцовыми произведениями гениального Рубенса. Это, правда, пока еще не более чем эскизы* которые ее величество удостоила показать мне, но невозможно не удивляться и не восхищаться ими!

— Королева говорила мне о них и уверяла, что этот художник вполне заслуживает своей высокой славы.

— Ее величество очень интересуется им.

— Да, действительно, и мне нравятся эти рисунки! Мне кажется, это приятное и благородное развлечение.

Ришелье иронически улыбнулся.

— Что касается приятных развлечений, то у ее величества, кажется, никогда не бывает в них недостатка, сир, — сказал он.

— Надо признаться, наш двор не изобилует ими, — сказал король. — Я иногда упрекаю себя за это и все-таки не могу решиться принимать участие в шумных празднествах!

— Вам не в чем упрекать себя, сир, я повторяю, что при дворе развлечения образуются сами собой.

— Какие же, ваша эминенция?

— Тайные, сир, не явные!

— Какого же рода? Ришелье пожал плечами.

— Мы опять попали на неприятную тему, ваше величество, я бы не хотел быть вечным обличителем, тем более, что виновным всегда остаюсь я же!

— Виновным? Как понимать это, господин кардинал?

— Самая неблагодарная обязанность, ваше величество, та, где приходится иметь дело с женским умом, он так изворотлив, что его никогда не перехитришь.

— А я, напротив, полагаю, что неудачи возбуждают энергию. Надо доказать противной стороне, что и мы умеем иногда выигрывать сражения.

— Если на неприятельской стороне такие усердные и ловкие помощники, сир, то, разумеется, всегда опоздаешь, и крепость, которую считаешь осажденной, окажется пустой!

— Не следует унывать из-за этого, а надо, напротив, продолжать начатое.

— Другие опыты, быть может, будут удачнее, — отвечал король, любопытство которого было возбуждено.

— Наши противники беспрестанно меняют место действия!

— А где же оно находится в настоящее время, кардинал?

— В стенах нашего доброго города Парижа!

— А! Это, быть может, удобнее для нас?

— Только в том случае, сир, если мы будем действовать тайно и быстро.

— Париж велик, не можете ли вы подробнее указать место?

— Улица д'Ассаз, дом номер 21, — отвечал Ришелье.

— Кто живет в этом доме?

Кардинал принял дипломатически таинственный вид.

— Этого я не мог разведать, сир, чтобы узнать это — надо дождаться удобного времени.

— А когда, по вашему мнению, настанет это удобное время?

— Сегодня!

— В котором часу?

— Полчаса спустя после того, как ее величество в сопровождении только обергофмейстерины отправится на улицу д'Ассаз, куда она изволит ездить очень часто.

Король с изумлением взглянул на кардинала.

— Признаюсь, у вас отличные слуги, господин кардинал, гораздо лучше, чем у меня, — сказал он. — Ваше известие, как видите, в высшей степени удивило меня.

— Это меня радует, ваше величество, я бы желал доказать вам, что я неусыпно оберегаю вас и всей душой вам предан.

— И королева часто посещает улицу д'Ассаз?

— Уже в четвертый раз, ваше величество! Но если мы хотим иметь успех, дело это следует хранить в глубочайшей тайне.

— Вы ничего не знаете о цели этих поездок, ваша эминенция, о значении их?

— Быть может, маленький заговор, или… Но зачем догадываться? Вы сами все узнаете, сир! Они не подозревают, что нам известно место их тайных действий, следовательно, вы явитесь совершенно неожиданно и узнаете то, что вам нужно.

— Хорошо, очень хорошо, ваша эминенция! Мы докажем дамам, что им не всегда удается провести нас!

— Желаю вам успеха, сир.

— Им я буду обязан вам, ваша эминенция! Я сообщу вам о результате моей поездки.

Кардинал поклонился и вышел от короля, довольный тем, что достиг хоть одной из двух намеченных целей.

Людовик поверил сведеньям Ришелье, он имел намерение отправиться тайно вслед за королевой, неожиданно предстать перед нею, будучи в полной уверенности, что попадет на тайное свидание и обличит Анну Австрийскую в неверности. Он непременно хотел знать, что ее влекло на улицу д'Ассаз.

Сентябрьское солнце, проникавшее сквозь высокие окна Лувра, так ярко освещало комнаты короля, что казалось, будто золотистые лучи его хотят разогнать в душе Людовика мрак мучивших его тяжелых сомнений. Скрестив руки на груди, король тревожно ходил взад-вперед по комнате, ожидая уведомления от маркиза де Сен-Марса, которому он поручил тайно наблюдать за отъездом королевы.

Наконец маркиз появился у портьеры и поспешно вошел в комнату.

— Какое известие несете вы мне, маркиз? — спросил с нетерпением король.

— Ее величество сейчас в своей карете выехала из Лувра, — отвечал Сен-Марс. — Она сегодня в парадном туалете, и ее, кроме обергофмейстерины, сопровождают герцогиня де Шеврез и маркиза д’Алансон. Ее величество, по-видимому, очень весела. Садясь в карету, она бросила взор на окна вашего величества.

— Надеюсь, вы не показались ей, маркиз?

— Само собою разумеется, ваше величество, я остерегся.

— Я знаю, маркиз, что вы осторожны и опытны в этих делах.

— Я должен еще упомянуть, сир, что несколько раньше королевы один из камергеров ее величества также поехал по направлению к улице д'Ассаз!

— Благодарю вас, маркиз! Прикажите сейчас же подать мой экипаж и передайте герцогам Сюлли и де Бриссаку приказание сопровождать меня.

«Я явлюсь к ним со свидетелями, — подумал король после ухода Сен-Марса. — Если она виновна, то унижение будет чувствительнее! Ах, ваше величество! Вы изволили тревожно посматривать на мои окна, вы берете с собой толпу провожатых, чтобы иметь больше сторожей, оберегающих вас от моего гнева, но, клянусь, ваши предосторожности не остановят меня. Я должен узнать, кого вы посещаете на улице д'Ассаз и узнаю во что бы то ни стало!»

— Вы уже готовы, господа, — обратился Людовик к входившим в это время обоим герцогам. — Я приглашаю вас сопровождать меня на улицу д'Ассаз.

— На улицу д'Ассаз, ваше величество? — простодушно спросил ничего не подозревавший старый герцог Сюлли, — а что же мы будем делать там, сир?

— Вы увидите там кое-что, чему очень удивитесь, любезный герцог, — со злой усмешкой отвечал король, — но поедем, времени терять нельзя!

Король приказал своему лейб-кучеру ехать на д'Ассаз и остановиться у подъезда того дома, где он увидит два придворных экипажа. Карета быстро помчалась по улицам Парижа, пронеслась мимо Люксембургского дворца и вскоре остановилась у дома номер 21, очень красивого здания, у подъезда которого действительно стояли две придворные кареты. Король поспешно вышел из экипажа и в сопровождении обоих герцогов вошел в дом.

Парадный вход и устланные коврами лестницы свидетельствовали, что здесь живет богатый и знатный человек. Жюль Гри не солгал в своем донесении кардиналу. Это великолепие еще более усилило подозрение и нетерпение короля.

Мягкие ковры совершенно заглушали шаги Людовика и его провожатых. Взойдя на лестницу, король остановился и, казалось, глазами отыскивал дверь, которая должна была привести его к цели. Вдруг он увидел в конце украшенного живописью и великолепной колоннадой коридора полуприподнятую портьеру и быстрым шагом направился к ней.

Оба герцога следовали за ним в тревожном ожидании чего-то необыкновенного.

Людовик был удивительно бледен, лицо его выражало сильную душевную тревогу. Но подойдя к портьере и бросив через приподнятую ее половинку беглый взгляд в комнату, король, в величайшем изумлении, остановился вдруг как вкопанный. То, что ему представилось, так мало соответствовало его ожиданиям, что он не мог прийти в себя от удивления.

В кресле, спиной к нему, сидела Анна Австрийская. На ней было белое платье из тяжелой шелковой материи, а на черных роскошных волосах сияла маленькая корона. За ее креслом стояли герцогиня де Шеврез и маркиза д'Алансон, несколько в стороне была донна Эстебанья, у двери стоял камергер. Внимание их было сосредоточено на большой картине, стоявшей на мольберте, которая изображала молодую прелестную королеву во всей ее удивительной красоте.

Рубенс, с палитрой и кистью в руках, делал последние тонкие штрихи на своем дивном произведении, возбудившем немой восторг даже никем еще не замеченного короля. Людовик видел перед собой свою прелестную супругу, как в зеркале, сходство было поразительное!

Вдруг ему пришла в голову мысль, от которой лицо его покрылось краской стыда. Так вот кто жил в доме номер 21 по улице д'Ассаз! То было жилище Рубенса, и целью визитов к нему королевы были сеансы позирования для портрета. Но у подозрительного короля появилось теперь другое сомнение: кому предназначен этот портрет? Для кого дозировала королева?

В это время донна Эстебанья услышала шорох и оглянулась на портьеру.

— Боже мой! Его величество! — отступив шаг назад, шепотом сказала она.

Мирная сцена в мастерской художника вдруг изменилась.

Анна Австрийская быстро поднялась и взглянула на дверь, где стоял ее супруг, а за ним герцоги Сюлли и де Бриссак.

Рубенс, узнав короля, отступил в сторону и встал возле портрета, тогда как придворные дамы пришли в какое-то странное замешательство.

— Простите, мадам, что мы так невежливо подсмотрели ваши занятия, — сказал Людовик, входя в комнату, — но я положительно очарован прелестью и сходством этого истинно художественного произведения.

— Мне бы следовало рассердиться на вас, сир, — спокойно отвечала Анна Австрийская, — вы лишили меня тайны, которую я сохраняла в течение многих недель. К сожалению, всегда находятся изменники, готовые испортить нам с вами, сир, всякую радость!

— Я не совсем понимаю ваши слова, мадам, не потрудитесь ли объясниться понятнее.

— О сир! Вы, к сожалению, уже получили это объяснение раньше, чем я того желала, — отвечала королева. — Я теперь лишена удовольствия сделать вам этим портретом сюрприз 27 сентября.

— Как, мадам, мне?..

— Я хотела преподнести его в качестве подарка в день вашего' рождения, сир. Теперь мне испортили эту радость!

— О, нет, не говорите этого! — воскликнул Людовик. По-видимому, это неожиданное объяснение его невольно тронуло. — Вы, напротив, доставляете мне двойную радость — сегодня и в день моего рождения! Я никак не ожидал найти вас здесь с подобной целью и постараюсь достойно отблагодарить за такое милое внимание ко мне.

— Садитесь на ваше место, — продолжал король и встал возле кресла королевы, чтобы вблизи полюбоваться на произведение великого Рубенса, от которого он не мог оторвать своих глаз.

Людовик потом долго разговаривал с Рубенсом об Антверпене и Италии, и едва ли не первый раз в жизни ему встретился человек, беседа с которым доставила ему истинное наслаждение. Великий художник умен и образован, по манерам — аристократ, способный обращаться не только с князьями и дипломатами, но и с коронованными особами.

Людовик смотрел на прекрасное изображение, стоя возле своей супруги, казавшейся еще чем-то озабоченной.

— Я с нетерпением буду ждать, — сказал он оживленно, — когда это восхитительное изображение появится в моих покоях 27 сентября. До тех пор я обещаю ни разу не взглянуть на него, хотя это будет для меня очень тяжким испытанием.

— Я все-таки еще не могу утешиться, сир, что меня так безжалостно лишили самой дорогой радости… Во всяком подарке — самое приятное всегда неожиданность. Но, к сожалению, это удовольствие для нас недоступно!

— Оставьте эти грустные мысли, мадам, и если вас может утешить это, то я приношу вам искренние уверения, что сегодня вы сделали мне самый радостный сюрприз, и я давно уже не был так счастлив, как сейчас! Позвольте мне проводить вас до кареты и просить вас сесть со мною в экипаж.

— С величайшим удовольствием, сир, — отвечала Анна Австрийская и, простившись с провожавшим их до крыльца Рубенсом, они сели с королем в карету. Тут только она вздохнула свободно и поблагодарила судьбу, даровавшую ей возможность избежать большой опасности.

В мастерской художника кроме большого портрета, предназначенного королю, был другой, маленький, к счастью, король его не заметил. Портрет этот донна Эстебанья передала затем ювелиру, чтобы вставить его в дорогую оправу из золота и драгоценных камней. Роскошная вещица эта предназначалась к отправке в дальний путь, чтобы служить утешением отсутствующему другу,

XXII. ГАБРИЭЛЬ ДЕ МАРВИЛЬЕ

— Господин виконт д’Альби, — доложила камеристка герцогине де Шеврез.

— Просите виконта сюда, Жанетта, — приказала герцогиня, запечатывавшая в это время письмо.

Через несколько минут мушкетер вошел в комнату статс-дамы.

— Вот истинно военная точность, — улыбнулась герцогиня, приветливо здороваясь с виконтом. — Смею я просить вас оказать мне еще услугу?

— Приказывайте, герцогиня!

— Я знаю, вы всегда любезны, особенно с дамами, виконт, но я желала бы злоупотреблять вашей рыцарской вежливостью и эксплуатировать ее! Знаете ли вы, в чем дело?

— Вы просили меня прийти к вам, ваша светлость, и я явился, не зная, для чего я нужен.

— Не будет ли это невежливым, если я попрошу вас еще раз съездить на виллу мадам Марвилье? На обратном пути оттуда вы попали, к сожалению, в такую неприятную историю.

— Напротив, герцогиня, вы не могли бы дать мне более приятного поручения.

— Ого! Жар, с каким вы это говорите, невольно наводит на мысль, что прекрасная мадам де Марвилье и на вас, как и на других, произвела впечатление. Берегитесь, однако, виконт, не доверяйте этой обворожительной женщине. Она, по слухам, не очень разборчива в средствах покорять сердца мужчин.

— Извините, ваша светлость, как должен я понять эти слова?

— Скажу вам откровенно, виконт, я слышала недавно, а при необыкновенной красоте мадам де Марвилье, это кажется довольно правдоподобным, что она любит завлекать молодых людей, заставлять их влюбляться в себя и потом зло смеяться над ними. Одним словом, ее считают кокеткой, и даже опасной кокеткой!

— Находясь в обществе мадам де Марвилье, герцогиня, забудешь о какой бы то ни было опасности!

— С этим я согласна. Красота ее даже меня очаровала! Но для меня, как для женщины, опасность эта не страшна.

— Позвольте сказать вам, герцогиня, что и я не боюсь ее, и с удовольствием готов исполнить ваше поручение!

— Если вы этого непременно хотите, то пусть будет по-вашему, виконт; дело состоит в передаче мадам де Марвилье секретного письма.

— Оно будет передано, ваша светлость, в собственные руки мадам де Марвилье, и никому другому, — решительно сказал Этьен.

— Вот это письмо, виконт. Когда вы отправитесь на виллу?

— Сейчас же!

— Превосходно! Вам дадут ответ.

— Когда прикажете привезти его к вам?

— Если можно, завтра утром! Этьен поклонился и хотел идти.

— Еще одно слово, виконт! В отношениях с женщинами осторожность и не слишком большая доверчивость иногда бывают полезны! Это странно слышать от женщины, и все-таки, я попрошу вас обратить внимание на мои слова! Немного недоверия всегда выгоднее беспечной доверчивости. Нечего улыбаться, виконт, поймите мои слова так, как они действительно говорятся, то есть с искренним доброжелательством. До свидания!

Этьен раскланялся перед герцогиней де Шеврез, ответившей ему ласковой улыбкой, спрятал письмо в карман и пошел в галерею проститься с Милоном, стоявшим в карауле.

На этот раз д'Альби решил отправиться один, рассчитывая подольше побыть в обществе мадам де Марвилье.

Когда он рассказал Милону о предполагаемой поездке, тот помрачнел и призадумался. Ему казалось, что эта женщина окружена какой-то тайной, что в сущности она была скрытой причиной последнего их приключения, словом, что доверяться ей вообще рискованно.

Он ничего не сказал об этом д'Альби, но не мог отделаться от мысли, что за всем этим скрывается какая-то тайная интрига.

— Все-таки ты будь осторожен, виконт, — не без тревоги сказал он.

— Ты вот улыбаешься насмешливо, а я все-таки утверждаю, что в этой иностранке кроется что-то неладное. Можешь считать ее самой красивой и роскошной женщиной в мире, можешь мечтать о ней день и ночь, а я все-таки останусь при своем, и даже считаю своей обязанностью сказать тебе: эта богатая вдова, живущая то в Лондоне, то в Париже, кажется мне самой опасной авантюристкой, а ее вилла — роскошно замаскированным вертепом разбойников!

— Перестань, Милон! — перебил его виконт, — ты по обыкновению преувеличиваешь. Я еду к ней просто передать письмо от герцогини де Шеврез. Не беспокойся обо мне.

Милон улыбнулся своей добродушной улыбкой.

— По правде сказать, — признался он, — я сам не понимаю причины моего беспокойства о тебе, как только речь заходит о вилле этой мадам. Бог свидетель, я не суеверен и в предчувствия не верю, но каждый раз, когда думаю о ней, у меня на душе становится нехорошо.

— А ведь честно говоря, тебя не назовешь женоненавистником, — пошутил д'Альби, похлопывая друга по плечу. — Ну, до свидания!

— Советую тебе всегда остерегаться вдов, они гораздо опаснее молодых девушек! — слегка понизив голос, крикнул Милон товарищу, кивавшему ему в знак согласия головой.

«Держу тысячу против одного, — подумал Милон с досадой ударяя рукой по эфесу шпаги, — что он совершит великую глупость. А ведь, клянусь небом, жаль мне будет д'Альби. Он славный малый! Но и то сказать, что же с ним может случиться? Самое дурное, разумеется, — свадьба, но он рано не женится. Гораздо опаснее, если эта дама задумала использовать его как орудие для своих скрытых целей. Ну, да это ведь впоследствии видно будет».

Пока Милон размышлял таким образом, д'Альби уже скакал по улицам города, проехал заставу и через несколько минут очутился на дороге к вилле де Марвилье.

Образ прекрасной Габриэль носился перед ним как живой, и он в тысячный раз с восторгом повторял себе, что никогда в жизни не видел женщины красивее и обаятельнее. Его снова тянуло к ней, ему хотелось видеть ее, говорить с ней, смотреть в ее прекрасные глаза…

Но что же значили, однако, странные слова герцогини де Шеврез? Для чего она полушутя-полусерьезно предупреждала его? Неужели она знала что-нибудь темное о прошлом или настоящем Габриэль де Марвилье.

Только теперь пришло ему в голову, что слова герцогини имели некоторую странность. Отчего пришло ей в голову, что в душе он уже был очень близок с этой женщиной?

Но как только вдали обозначилась вилла, он отбросил все размышления и стал мечтать лишь о том моменте, когда он снова увидит прекрасную хозяйку дома.

Вдруг она сама показалась в саду, идя ему навстречу. Счастливый случай устроил так, что в эту минуту она в легком летнем наряде проходила по передней части сада и поравнялась с калиткой в то самое время, когда Этьен подъезжал к ней.

Мадам де Марвилье тотчас же узнала виконта, послала одного из слуг отпереть ворота и взять его лошадь, а сама с приветливой улыбкой остановилась у калитки.

— Вот, как видите, я уже злоупотребляю вашим любезным приглашением, — проговорил виконт, поднося к губам нежную, прелестную ручку женщины.

— А я среди провинциального уединения приветствую вас с искреннею радостью, — ответила она. — Пройдемся по аллеям, поболтаем, а потом отправимся домой и закусим. Надеюсь, вы мой гость сегодня на целый день. По крайней мере я на этот раз не вижу, чтобы вас сопровождал приятель.

— Я приехал один, и с радостью принимаю ваше приглашение.

Габриэль проводила виконта сквозь густые тенистые аллеи и ароматные цветники сада к конюшням, чтобы показать ему своих лошадей. Конюшни были истинно королевские. Хозяйка слушала восторженные похвалы молодого гостя и с улыбкой смотрела, как он любовался некоторыми скакунами. Потом они пошли к дому, где на балконе их ожидал уже роскошный завтрак.

Попугай был сегодня до странного молчалив, и даже когда Этьен попробовал было раздразнить его, он продолжал угрюмо сидеть на своем кольце. Д'Альби подумалось, что бедняге, вероятно, досталось от хозяйки за то, что он в последний раз так некстати вмешивался в разговор.

Лакей налил вино, но Габриэль обратилась к Этьену с просьбой налить ей другого вина. Догадливый слуга тотчас же исчез.

Красавица-вдова и пылкий юный мушкетер остались с глазу на глаз. Она шутила самым беззаботным тоном и признавалась, что давно не была так весела и счастлива. Разговор их был так прост и задушевен, что Этьен, сам того не замечая, все больше и больше поддавался ее женскому обаянию.

И как можно было подозревать ее в чем-либо дурном, как можно было хоть на мгновение не доверять ей! По мнению влюбленного беарнца, невозможно было воссоздать образ женщины более привлекательной.

Габриэль незаметно перевела разговор на герцогиню де Шеврез, называя ее своим искренним другом. Только в эту минуту д'Альби вспомнил о своем поручении. В пылу восторга он совершенно забыл о нем. И вдруг сама хозяйка, по-видимому, без всякого намерения, напомнила ему о главной цели его приезда.

— Поклон прелестной герцогини я вам уже передал, — проговорил он, вставая и вынимая из кармана изящный конверт, — а теперь потрудитесь получить письмо, которое я взялся доставить вам.

— Это прелестно! — сказала молодая женщина, беря письмо, — я ужасно люблю герцогиню и очень уважаю ее. Вы мне позволите прочесть?

— Пожалуйста, не стесняйтесь!

— Могу вас уверить, что в этом письме нет тайн ни для кого, а для вас в особенности, герцогиня пишет мне, что вы человек вполне достойный общего доверия.

— Вы, вероятно, уже решили что-нибудь относительно вашего отъезда?

— Нет, ничего, но герцогиня прямо говорит о своем желании переслать кое-что через меня в Лондон.

— Как печально вы это сказали!

— Да, я сама не знаю отчего, но в этот раз мне так трудно назначить день своего отъезда, — проговорила Габриэль в каком-то порыве откровенности, медленно складывая письмо. — Со мной никогда не случалось ничего подобного, и я решительно не понимаю причин. Мне кажется, что я чего-то лишусь, потеряю что-то дорогое.

— В мой первый приезд вы говорили, что вам нечего терять, не с чем расставаться…

— Да, тогда меня что-то беспокоило, мучило, я только и мечтала об отъезде.

— А теперь это прошло? Габриэль слегка покраснела.

— Через три дня я уеду из Парижа! — проговорила она вполголоса.

Д'Альби почувствовал, что наступившее молчание слишком явно выдавало волнение, вызванное этим решением как в нем, так и в ней.

— Через три дня, — повторил он. — И вы долго рассчитываете пробыть в Англии?

— Я думаю, что еду туда навсегда, — ответила она.

— Боже мой! Да из-за чего же вы решаетесь на это?

— Что же в моем решении так испугало вас, виконт?

— Мысль, что я никогда вас больше не увижу! Казалось, Габриэль не ожидала такого ответа. Она, видимо, снова взволновалась и изменилась в лице.

— Габриэль, — проговорил Этьен тихим дрожащим голосом, — позвольте мне предложить вам один откровенный вопрос. Вы хотите уехать, чтобы не видеть меня больше? Да?

— Зачем бы я это делала, виконт? Разве до Лондона нельзя доехать отсюда?

— Эти слова подают мне великие надежды, Габриэль…

— Так не придавайте им слишком большого значения.

— Ну, вот! В один момент мне кажется, что вы подаете мне надежду, а в следующий — вы ее у меня отнимаете…

— Без экспансивности, виконт, — остановила она увлекшегося беарнца, пытавшегося было овладеть ее рукой. Нас могут увидеть из сада, а я ведь вдова… Вдовы должны быть вдвое осторожнее в своем поведении.

— Итак, вы ничего не скажете мне более того, что я могу увидеть вас в Лондоне? Неужели я не имею права сказать вам то, что наполняет все мое существо. О! Не будьте столь жестоки, позвольте мне сказать вам, что с той самой минуты, как я увидел вас впервые…

— Я часто слышала все это и знаю, что вы хотите сказать, виконт, но должна вам признаться, что было бы лучше, если бы вы не договаривали.

— Вы жестоки, Габриэль, вы не хотите даже выслушать меня!

— Нет, не сегодня, виконт. Я прошу вас об этом. Вы смотрите на меня так вопросительно, точно хотите услышать объяснение, почему я вас прошу об этом. И я вполне понимаю ваше удивление, но скажу вам, что в такого рода делах лучше избегать излишней поспешности. Через три дня я уезжаю из Парижа. Тогда у вас будет достаточно времени серьезно обдумать все это.

— Теперь я понимаю вас, Габриэль! Вы хотите испытать меня, хотите убедиться в том, что чувство мое не остынет после того, как я не смогу видеть вас, но вы узнаете мою любовь, мою преданность, мой восторг! Я последую за вами всюду и докажу вам силу и прочность моего чувства. Тогда, может быть, растает лед вашего сердца, тогда вы…

— Постойте, виконт! — воскликнула молодая женщина, и по ее волнению Этьен понял, что ее холодность была лишь маской, которую она едва выдерживала. — Прошу вас, остановитесь! Уверяю вас, для нас обоих будет гораздо лучше, если многое между нами останется недосказанным.

— Хорошо, на сегодняшний день я покоряюсь вашему желанию.

— Передайте герцогине мой задушевный привет, виконт. Скажите ей, что я жду поручений в Лондоне и буду очень рада их исполнить. Я уезжаю через три дня, теперь решение мое неизменно! По письму герцогини я вижу, что мне нужно будет взять с собой какую-то весьма важную вещь. Вы не знаете, кому нужно будет передать ее в Лондоне?

— Нет, не знаю.

— А неизвестно ли вам, что это за вещь такой необыкновенной важности?

— Кажется, какой-то портрет.

Габриэль едва заметно вздрогнула, но ни одна линия ее лица не выдала охватившей ее радости.

— Прошу вас, передайте герцогине, что мне было бы очень приятно получить эту вещь поскорее, чтобы успеть уложить ее как следует.

— Герцогиня, кажется, хотела лично доставить вам свою посылку.

— Какая радость! Я увижу герцогиню здесь и буду иметь возможность лично засвидетельствовать мою дружбу и преданность ей!

— И в то же время вы рискуете иметь неприятность увидеть здесь и меня, мадам де Марвилье!

— Я начинаю бояться, что вы судите обо мне несправедливо. Да, я боюсь, что вы меня не поняли. В таком случае позвольте мне сказать вам, что я надеюсь снова увидеть вас, что это свидание составляет горячее желание моего сердца, а исполнение его зависит лишь от вас…

— Благодарю вас, Габриэль! Тысячу раз благодарю вас! — сказал д'Альби, низко склоняясь перед загадочной красавицей. — И до свидания в Лондоне.

XXIII. В ПРИЕМНОЙ

Людовик XIII очень быстро одарил своим расположением молодого маркиза де Сен-Марса. Ришелье представил его ко двору и ввел в круг самых близких к королю людей с тем, чтобы иметь среди них своего постоянного шпиона. Сначала де Сен-Марс беспрекословно повиновался воле всемогущего кардинала, но скоро роль шпиона стала ему так ненавистна, так отвратительна, что он задумал уклониться от нее во что бы то ни стало. Впрочем, он тщательно скрывал свои намерения, и Ришелье даже не подозревал ничего подобного. Кардинал рассчитывал, что молодой человек обязан ему своим блестящим положением и никак не ожидал, что он осмелится иметь самостоятельные планы и расчеты.

А между тем всемогущий кардинал сам указал ему этот путь, отрекшись от королевы-матери после того, как она ввела его к королю и утвердила его положение среди королевских приближенных. Поэтому Мария Медичи имела полное право говорить, что Ришелье несет на себе тяжесть своих собственных грехов.

Заговор против кардинала, зародившийся в Люксембургском дворце, начал принимать все более и более серьезный характер. Королева-мать и герцог Орлеанский твердо решили исключить влияние всемогущего министра, но в то же время ни один из них не решался вступить в эту борьбу открыто. Оба хорошо знали ум и силу своего врага, а потому предпочитали исподволь подыскивать людей, способных стать надежным оружием в их руках.

Удаче их планов могло содействовать единодушие герцога д'Эпернона и маркиза де Галиаса, и отношения с ними поддерживались по-прежнему, но в строжайшей тайне. Герцог Орлеанский был слишком малодушным человеком для того, чтобы выступить против Ришелье открыто, а у Марии Медичи были еще слишком свежи в памяти печальные для нее последствия недавнего дворцового переворота.

Маркиз де Галиас привез однажды маркиза де Сен-Марса и друга его де Ту к герцогу Орлеанскому, и тот, разговаривая с молодыми дворянами, вскоре убедился, что это были именно такие люди, каких он подыскивал. Нужно было только умело повести дело.

Сближение с ними представляло еще и ту выгоду, что Людовик с каждым днем, видимо, все сильнее привязывался к своему красивому и ловкому гардеробмейстеру и все внимательнее прислушивался к его словам. Партии королевы-матери необходимо было воспользоваться этим обстоятельством.

Кроме того, Марии Медичи казалось, что даже сам Людовик смотрел на быстрое возвышение и растущее могущество Ришелье далеко неблагосклонно, он терпел его лишь потому, что не имел достаточной воли устранить его или ограничить его чрезмерное властолюбие. Это открытие подало ей надежду склонить на сторону заговорщиков даже самого короля.

Между тем герцог д'Эпернон предложил поехать в Испанию и там объединить нескольких сторонников их замыслов против ненавистного кардинала.