Карлистские войны - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

Ришелье подошел к шкафу и отпер его,

— Сомневаюсь, сир, чтоб это был тот самый кинжал, о котором идет речь, ибо, во-первых, он не требует починки, во-вторых, он попал в руки вышеупомянутого человека не в Париже, где, по словам мушкетера, он получил его от герцога, а на дороге из Лондона.

— Можете ли вы указать на какую-нибудь примету, по которой можно убедиться, что это именно тот кинжал, виконт? — спросил король.

— Из его рукоятки потерян один из больших камней, сир, который и было мне поручено вставить, — ответил д'Альби.

— К тому же на кинжале имеется герб герцога Бекингэма, — прибавил курьер.

— Взгляните, ваша эминенция, — сказал король, обращаясь к Ришелье и указывая на едва приметное место, где недоставало камня, — отсюда выпал большой камень, а вот и герб герцога! Что вы скажете на это?

Кардинал все еще не хотел признавать себя побежденным в деле, могущем иметь для него самые дурные последствия и решительно изменить его отношения с королем. Он хотел воспользоваться последним средством, чтобы поразить своего противника. Он знал, что средство это опасное, но надеялся на свою счастливую звезду.

— Я не рассматривал ни кинжала, ни герба, сир, — ответил он. — Я спрятал его как можно дальше, чтобы не казаться вечным спорщиком и человеком беспокойного характера. Но теперь, когда меня принуждают говорить, я все скажу вам, ваше величество!

— Я рад, что мы нашли кинжал, за которым вы приехали в Париж, — обратился король к курьеру.

— Вы улыбаетесь, ваша эминенция? — продолжал он, взглянув на кардинала. — Мне кажется, лицо ваше выражает недоверие и насмешку?

— Прошу прощения, сир, но я настаиваю, что господин курьер приехал в Париж не за кинжалом, — заявил Ришелье.

— Вы должны будете представить доказательства вашей настойчивости.

— Готов, ваше величество! К счастью, я могу доказать, что герцог Бекингэм подарил этот кинжал мушкетеру за оказанную ему важную услугу в Лондоне! И уж очень невероятно предположение, что герцог вдруг пожалел о сделанном подарке и потребовал его назад.

— Доказательства, ваша эминенция! Представьте сейчас же доказательства! Но при одном условии: мне уже надоели все эти интриги и споры! Если вам не удастся в скором времени представить мне доказательства, я не вижу причины верить вашим словам более, чем словам ваших противников! Поэтому поторопитесь! Мне всего важнее то, что мы нашли кинжал и не навлекли на себя в Лондоне худой славы.

Ришелье внутренне содрогнулся. Он почувствовал всю тяжесть этих слов, направленных прямо против него. Тем более, что они были сказаны в присутствии мушкетера и поверенного герцога Бекингэма! Такое унижение было жестоким испытанием для самолюбивого и гордого кардинала, никогда не представляющего себе даже возможности подобной сцены, которая, сверх того, на долгое время отдаляла его от намеченной цели. Но более всего он досадовал на себя за то, что так неумело рассчитал и не смог осуществить свой план. Кинжал, с помощью которого он надеялся нанести удар королеве, сделался оружием, пущенным против него самого. Эта ошибка бесила его, но он все еще надеялся победить.

Ришелье позвонил и распорядился, чтобы к нему немедленно был доставлен Жюль Гри. Тот, кого он так долго держал в заточении, сделался для него вдруг необходимым человеком. От его показаний зависело все! Поэтому Ришелье радовался, что засадил его тогда в тюрьму, а теперь имеет возможность немедленно представить королю необходимое доказательство.

Все находившиеся в комнате с нетерпением ожидали решительной минуты. Кто победит? Наконец дверь отворилась, и солдат швейцарской гвардии ввел в комнату сына Пьера Гри.

Жюль Гри за время своего заточения накопил в своем сердце столько злости против кардинала, что у него было только одно желание — излить ее на обидчика. Увидев перед собой короля с роскошным кинжалом в руке, а позади него мушкетера, он мгновенно составил свой план.

— Как твое имя? — спросил король.

— Жюль Гри, сир.

— Знаком ли тебе этот кинжал?

— Кажется, отчасти знаком, сир.

— Смею ли я просить, ваше величество, позволения представить доказательства, о которых я имел честь говорить? — поспешно вмешался Ришелье.

— Конечно, вы даже обязаны это сделать, ваша эминенция!

Кардинал обратился к Жюлю Гри:

— Я приказываю тебе говорить всю правду о происшествии с кинжалом, — начал он. — Рассказывай, как было дело. Знаешь ли ты этого мушкетера?

— Не могу припомнить! У всех мушкетеров один мундир, и все они кажутся на одно лицо, их трудно различить! — небрежно и видимо неохотно ответил Жюль Гри.

— Где ты похитил кинжал у этого мушкетера? — спросил опять Ришелье.

Сын Пьера Гри бросил вопросительный взгляд сперва на Этьена, затем на короля.

— Я не помню места. Вообще о похищении с намерением поживиться дорогой вещью тут не может быть и речи, — прибавил он с бесстыдной дерзостью. — Будьте милосердны, ваше величество, господин кардинал держит меня в заточении. По его приказанию меня засадили в тюрьму, а я вовсе не виноват.

— Не виноват, — повторил сердито король. — Если ты украл кинжал, то, следовательно, ты вор.

— Избави Бог, сир! Разве можно назвать вором того, кто не оставляет у себя похищенной вещи, а передает ее высшей власти? Я действительно взял кинжал у лежавшего на улице раненого мушкетера, но не для того, чтобы воспользоваться или обогатиться им, а чтобы передать, ибо вещь очень ценная, в руки его эминенции. Как же отплатил мне господин кардинал за мою честность? Обещал мне награду, а вместо этого приказал засадить меня в тюрьму! Разве это не возмутительно, сир?

— Негодяй! — воскликнул Ришелье, будучи не в силах более сдерживать свой гнев. — Разве ты не был в Лондоне?

— Конечно был. И не раз, но что же из этого?

— Не говорил ли ты, что преследовал этого мушкетера из Лондона сюда, что твой брат погиб от его руки, а мушкетер получил кинжал в подарок от герцога Бекингэма?

— Вы одновременно предложили мне столько вопросов, ваша эминенция, что я не успеваю отвечать на них, — сказал Жюль Гри, скаля зубы. Он заметил, что Этьен втихомолку посмеивался, а Ришелье досадовал и злился. — Мало ли что иногда говорится на ветер! Язык-то без костей, мелет, что ему вздумается! Главное дело в том, что я не оставил кинжал у себя, а передал его вашей эминенции. Это обстоятельство избавляет меня от всякой ответственности и вины!

— Мушкетер д'Альби, — спросил король, — признаете ли вы в этом человеке похитителя вашего кинжала?

— Признаю, сир, но вместе с тем осмеливаюсь просить для него милости вашего величества, так как он, видимо, сделал это без намерения украсть оружие!

— И я присоединяю свою просьбу к просьбе виконта, — сказал курьер.

— Это я решу потом, — сказал король. — Теперь же пусть отведут этого человека обратно в тюрьму.

Ришелье, бледный как полотно, был вне себя от негодования за вынесенное унижение.

— Ваша эминенция, — сказал король, когда швейцарец увел Жюля Гри, — дело, как видите, не совсем разъяснилось, между тем курьер ждет получения кинжала. Вы немедленно отошлете его вашему ювелиру и за свой счет прикажете вставить выпавший смарагд, — такова моя воля! Когда кинжал будет готов, передайте его курьеру. Я ничего больше не хочу слышать об этом деле, — перебил Людовик кардинала, хотевшего сказать что-то в свое оправдание. — Исполните то, что я сказал!

Он холодно поклонился кардиналу и в сопровождении д'Альби и курьера покинул комнату.

— Она победила! — прошипел Ришелье. — Но придет и мой черед! Я отомщу!

XIV. СЫН МУШКЕТЕРОВ

Однажды пасмурным зимним утром в калитку маленького замка на улице Шальо постучала странная пара. То были папаша Калебассе и его крестница Жозефина. Он был празднично одет в черный длинный сюртук, старомодную шляпу и панталоны, закатанные кверху из-за грязи на улицах. Они прикрывались от дождя красным зонтиком — таким огромным, что он был похож на движущуюся крышку. Этот зонт старый торговец фруктами устанавливал обыкновенно над своей походной лавочкой, защищаясь от солнца. Папаша Калебассе был очень экономен, хотя у него не было ни жены, ни детей! Но бережливость была, наверное, в его натуре, потому что, если верить слухам, он не имел нужды торговать фруктами, так как несколько лет тому назад ему удалось оказать каким-то знатным господам очень важную услугу, за что они его щедро наградили.

Папаша Калебассе, конечно, не сознавался в этом и смеялся, когда говорили о его богатстве. Об этом мог знать разве что один Пьер Гри, которому Калебассе доводился кумом, так как крестил его дочь Жозефину.

На Белой голубке было хорошенькое в цветочек платье, которое она старательно подбирала обеими руками, чтобы уберечь его от грязи, а плечи ее прикрывал теплый платок. Простенькая шляпка и перчатки, подаренные ей папашей Калебассе, довершали ее скромный наряд. Она была очень мила и грациозна в своих движениях, так мила, что старый Калебассе с удовольствием и гордостью хотел представить ее своей старой приятельнице.

— Точно ли тебе знакома мадам Ренарда, крестный? — робко спросила Белая голубка, — и правда, что она обещала устроить мне место при дворце?

— Неужели ты думаешь, я буду врать тебе, Жозефина? Покупателям своим я, конечно, не всегда говорю правду, но то дело торговое. Тебе же я сказал чистейшую правду! Вотувидишь сама, старая Ренарда — добрейшая женщина.

— Но у кого же она здесь служит?

— У одного знатного мушкетера, купившего этот замок, — отвечал с важным видом папаша Калебассе.

— У мушкетера! О, Бог мой!

— Тише, Жозефина! Она идет. Не робей, главное, не робей! Ведь крестный с тобой, и дело идет о твоем счастье! Подумай, какое ты займешь положение, если станешь судомойкой во дворце и будешь постоянно иметь дело с королевой и придворными дамами? Это не шутка, Жозефина! Главное только не робей.

— Ах, если бы он был здесь, в замке, — взволнованно пробормотала она.

Папаша Калебассе тихонько подтолкнул Жозефину, так как дверь отворили. Ренарда была не очень довольна из-за того, что ей пришлось выйти в сад в такую погоду, но, увидев нарядного папашу Калебассе и стоявшую подле него девушку, она повеселела.

— Входите скорее, — сказала она, — а то совсем промокнете при такой варварской погоде!

— Не помешали ли мы вам, добрая Ренарда?

— В таком случае мы придем в другой раз, мадам Ренарда, — прибавила Белая голубка.

— Госпожа кастелянша, — с достоинством и важностью поправила старушка.

— Конечно, госпожа кастелянша, — проворно поправил Белую голубку папаша Калебассе, дергая Жозефину за рукав.

— Вы нисколько мне не помешали, пойдемте скорее в комнаты, — продолжала Ренарда уже гораздо проще, достаточно, как ей казалось, показав свое достоинство. — Я все объясню вам, а господин маркиз даст вам потом совет, к кому лучше всего будет обратиться.

— Господин маркиз? — с любопытством спросил Калебассе, радуясь тому, что скоро будет иметь честь лично видеть владельца маленького замка. — Но не побеспокоим ли мы господина маркиза?

— Не лучше ли нам это оставить, госпожа кастелянша?

Папаша Калебассе снова дернул Жозефину за рукав.

— Зачем же? — проговорил он шепотом. — Теперь, когда мы уже здесь, мы должны идти дальше во что бы то ни стало! — и, обращаясь к Ренарде, он прибавил громче: — Господин маркиз, как слышно, очень добрый человек?

— О, он очень, очень добрый, папаша Калебассе!

— И он живет в этом замке совершенно один?

— О, кет! Он живет внизу. Там наверху… — Ренарда вовремя спохватилась и запнулась.

— Так не один? — с любопытством переспросил Калебассе.

— Конечно, нет, ведь и я живу в замке.

— Разумеется, — согласился старик, — ведь вы кастелянша!

— Войдите, папаша Калебассе, и вы мадемуазель, — сказала Ренарда, приглашая гостей наверх в свою комнату. — Как ваше имя?

— Жозефина Гри. Папаша Калебассе мой крестный.

— Да, да, он действительно твой крестный и гордится такой дочкой. Скажите, добрая Ренарда, то есть госпожа кастелянша, разве я не прав был, когда говорил, что Жозефина — красавица? А кроме того, она опрятна, старательна и любит порядок.

— Это главное для той должности, на которую вы хотите поступить, мадемуазель Жозефина, потому что на вас будет лежать большая ответственность! У вас в руках будет столько дорогих вещей, что вы не раз ахнете от удивления! В жизни и даже во сне вы не видали такого великолепия! Целые груды серебряных тарелок, блюд, чаш, подсвечников, подносов, вилок, ножей, ложек… О, да всего и не перечесть! И все это на вашей ответственности! Это ужасно! В праздничные дни, когда все серебро было в расходе, я по сто раз пересчитывала и пересматривала каждую вещь!

— Никогда не случалось, чтобы чего-нибудь недоставало? — спросил папаша Калебассе.

— Слава Богу, — никогда!

— И притом место очень почетное, — прибавил старик.

— О, это правда. Все относятся к вам с уважением! Дела не имеешь ни с кем, кроме управителя, заведующего серебром, а он очень хороший человек. Немного любит ухаживать за девушками, — прибавила старушка, сконфузившись, — но он отстает, если видит, что не на такую напал! Дело в том, что с этим народом, мадемуазель Жозефина, надо быть твердой, как скала! Со мной он никогда не позволял себе ничего лишнего.

Эти слова были чрезвычайно комичны в устах старой Ренарды.

— Да, надо уметь заставить уважать себя, — сказал папаша Калебассе.

— Вы совершенно правы, это главное! А умение держать себя имеет большое значение во дворце! Кладовые, где хранится серебро, находятся близ покоев королевы, рядом с комнатами обергофмейстерины, поэтому очень часто приходится говорить с этими высокими особами, — прихвастнула бывшая придворная судомойка. — Иногда случалось, что они давали мне какое-нибудь поручение, причем всегда очень ласково говорили: «будьте так добры, милая Ренарда!»

— Это очень мило с их стороны, это мне нравится, — сказал папаша Калебассе. — Такое именно место я и желал бы для Жозефины!

— Уверяю вас, я ни за что не оставила бы своей должности, если бы господин маркиз так не настаивал, чтобы я приняла место кастелянши этого замка.

— Теперь остается еще обсудить денежный пункт, — сказал старик. — Скажи-ка, добрая Ренарда, госпожа кастелянша, хотел я сказать, — как велико жалование?

— Пятьдесят франков в месяц и, если желаете, бесплатная комната возле кладовых с серебром.

— Пятьдесят франков! — воскликнул в величайшем изумлении папаша Калебассе, всплеснув своими толстыми ладошками. — Пятьдесят франков! Жозефина, скорее, добрейшая госпожа кастелянша, поспешите, пожалуйста, чтоб никто не опередил нас! Ведь это сверхчеловеческое счастье! Такая огромная сумма! Я могу гордиться своей воспитанницей, истинно гордиться!

— С этим я совершенно согласна, папаша Калебассе! Ваша воспитанница — прехорошенькая девушка!

— Теперь скажите нам еще, любезная госпожа кастелянша, к кому нам следует обратиться! Дело это очень и очень меня заинтересовало. Я бы прибил себя, если бы мы опоздали!

— Да, будьте так добры, скажите, госпожа кастелянша, к кому нам следует обратиться? — спросила Жозефина, которая очень хотела уйти с Ночлежного острова и пристроиться к месту, где бы она могла зарабатывать себе на жизнь. — Крестный прав, нас могут опередить.

— Будьте спокойны, милая моя, место будет ваше. Поверьте, оно будет ваше, потому что как только он вас увидит, то непременно влюбится в вас по уши! Я знаю старикашку! — добродушно захохотала Ренарда.

— О ком вы говорите? — спросил папаша Калебассе.

— Про кого же, как не про управителя, заведующего серебром.

— Идите в Лувр и передайте ему мой поклон. Тогда он поймет, что я вас прислала, а когда он еще увидит вас, мадемуазель Жозефина, он просто растает, и вы непременно получите место. Это так же верно, как то, что я стою здесь, перед вами! Впрочем, чтобы дело ваше было еще вернее, я сейчас схожу к господину маркизу и попрошу его объяснить вам, что вы еще должны сделать, — сказала Ренарда и поспешно вышла из комнаты.

— Вот радость-то! Подумай, какие деньги! Пятьдесят франков. Я так рад, как будто мне что-нибудь подарили, — говорил папаша Калебассе вполголоса Жозефине. Кому Бог дал красоту и такой ум, как тебе, тот может высоко подняться.

— Вы по доброте своей, крестный, всегда хвалите меня больше, чем я того стою.

— Тише, идет, — будь же смелее, Жозефина.

Дверь отворилась, но в комнату вошла только Ренарда.

— Маркиз сейчас уходит к своему доктору Вильмайзанту.

— Разве маркиз болен?

— Избави Бог! Но у доктора на излечении один больной мальчик, он часто навещает его, я слышала это от господина Милона, виконта и Каноника. Это самые лучшие друзья господина маркиза.

Белая голубка невольно покраснела при упоминании имею! Милона. — Она не видела мушкетера с того дня, как просила о помощи для Магдалены, хотя дважды старалась застать его, чтобы узнать о судьбе своей подруги.

— Жаль, — сказал папаша Калебассе, — мы, следовательно, не увидим господина маркиза и не получим от него наставлений относительно нашего дела?

— Наш добрый маркиз велел сказать вам, чтобы вы зашли к госпоже обергофмейстерине. Ее слово в этом деле имеет большой вес.

— Ах, это к той знатной даме? — робко спросила Белая голубка.

— Господин маркиз уверен, что госпожа обергофмейстерина примет вас очень милостиво, а я из опыта могу сказать, что донна Эстебанья, которая все может сделать, так как она друг и поверенная королевы, очень добрая и приветливая особа! Встречая меня, она так мило говорила мне всегда: «Добрый день, моя дорогая Ренарда!»

Папаша Калебассе был вполне удовлетворен рассказами старушки.

Он заранее восхищался мыслью, что его крестница сделается такой почетной особой, и не знал, как выразить свою радость. Наконец он дернул Жозефину за рукав.

— Пойдем, Жозефина, — сказал он, — пойдем, мы только задерживаем госпожу кастеляншу, а между тем дорогое время проходит! Мы сейчас же отправимся во дворец, сию же минуту! Вот вам мое честное слово, госпожа кастелянша, как только моя крестница будет принята на это место, вы получите от меня целую меру моих самых лучших груш! Не противоречьте, пожалуйста, я так хочу, а что я обещал, то исполню!

— Благодарю вас за ваши наставления и ласки, — сказала Белая голубка, обращаясь к Ренарде.

— Не стоит, мадемуазель Жозефина, право, не стоит. Передайте мой поклон управителю, слышите! И будьте с ним приветливы! Желаю вам успеха, папаша Калебассе!

Ренарда проводила гостей до калитки и поспешила в замок, чтобы узнать, не нужно ли чего-нибудь маркизу. Он уже выходил из дома, направляясь к старому хирургу.

Вильмайзант действительно сделал все, что от него зависело, чтобы сохранить жизнь этому несчастному, жестоко пострадавшему от огня ребенку. Сперва он почти не надеялся на успех, но, несмотря на это, старался сделать все, чтобы облегчить боли, заживить раны и уничтожить изнуряющую малыша лихорадку.

Не только лицо бедного мальчика, но и тело его было страшным образом обожжено. Один глаз совершенно вытек, и доктор употреблял неимоверные усилия, чтобы спасти другой. Черты лица мальчика были так обезображены рубцами и шрамами, что, вероятно, родная мать не узнала бы своего ребенка! Более сильные ожоги на теле заживали еще медленнее.

Так как ребенок долго лежал без сознания и ничего не ел, то Вильмайзант мог только с величайшею осторожностью вливать ему в рот немного жидкой пищи. Вследствие недостаточного питания силы его не восстанавливались, даже трудно было представить себе, что мальчик сможет когда-нибудь поправиться.

Таким образом прошли месяцы! Неутомимыми стараниями доктора и его помощника ребенку, кажется, удалось сохранить жизнь, — но какую!.. Поэтому, когда маркиз явился к нему, чтобы справиться о своем подопечном, он с сомнением пожал плечами.

— Ему лучше, господин маркиз, он поправился, но только внешне.

— Что вы под этим понимаете?

— Мне кажется, что мальчик потерял что-то такое, чего мы, доктора, не можем ему возвратить.

— Так ли я понимаю вас, Вильмайзант, — рассудок?

— Он ничего не отвечает и положительно ничего не помнит о своем прошлом и последних событиях.

— И вы полагаете, что он потерял способность мышления?

— Мне так кажется, господин маркиз.

— Могу я видеть мальчика?

— Самая большая опасность миновала, вы можете его видеть и даже попробовать говорить с ним, только не испугайтесь!

— Отведите меня к нему, Вильмайзант!

Старый доктор повел маркиза в самую отдаленную и спокойную часть дома, где в маленькой комнате лежал больной ребенок. У постели его сидела ассистент Вильмайзанта.

Когда отворилась дверь и доктор с маркизом вошли, мальчик обернулся. Вид его был ужасным. Маркиз не представлял себе ничего подобного. Волос у него не было, на месте глаза зияла глубокая впадина, другой, еще сильно воспаленный, едва открывался, все лицо было испещрено красными рубцами. Вильмайзант прежде всего старался заживить наиболее опасные места на теле.

— Удалось ли вам узнать его имя?

— Нет, господин маркиз, он не отвечает на наши вопросы и вообще не говорит ничего. Если же он хочет чего-нибудь, то издает какие-то непонятные звуки. Мы пробовали называть разные имена, но только при имени Нарцисс он как будто становится внимательнее! Поэтому мы и зовем его этим именем.

— Удивительно, — тихо проговорил Эжен де Монфор, с состраданием глядя на бедного ребенка, — неужели этот малыш должен быть заменой?..

Потом он спросил:

— Страдает ли он еще, Вильмайзант?

— Нарцисс, милый Нарцисс! — позвал доктор. Больной, казалось, стал внимательнее.

— Болит ли у тебя что-нибудь, мой бедный Нарцисс? Мальчик, очевидно, не слышал или не понял этих слов,

погрузившись в состояние полнейшего безучастия.

— Нарцисс, — сказал маркиз, нагнувшись к мальчику и стараясь рассмотреть его лицо, — ты хочешь сладких фруктов?

Мальчик взглянул на маркиза, но ничего не ответил.

— Как он дает знать, когда просит чего-нибудь? — спросил маркиз.

— Он рукою хватает воздух, а иногда издает неясные звуки, — отвечал Вильмайзант.

— И вы еще не смогли добиться от него ни одного понятного слова?

— Нет, господин маркиз! Думаю, что испуг, когда он увидел себя в окружении пламени, и последующая боль совершенно умертвили его внутреннюю жизнь. Нам удалось спасти тело, но душевные его способности, как мне кажется, умерли навсегда!

— Это, конечно, более чем ужасно, — согласился маркиз, глядя на бедного, безучастно лежавшего мальчика, — и вы не имеете никакой надежды хотя бы в далеком будущем?

— Кем бы мы были, господин маркиз, если бы не надеялись и не употребляли все новых стараний, — отвечал врач. — Наука, которой я служу, пока немного может сделать, но она беспрерывно добивается новых успехов! Быть может, когда тело будет совершенно здорово и крепко, тогда пробудится и дух, но, по моему мнению, к этому нас может привести только одно средство, господин маркиз!

— Назовите мне его, мой добрый старый друг!

— Я много об этом думал и пришел, наконец, к убеждению, что только огонь, лишивший мальчика рассудка, может опять возвратить его ему!

— Что вы имеете в виду, я не совсем понимаю вас, Вильмайзант?

— Еще не настало время для этого последнего испытания, господин маркиз, поэтому я не могу будить в вас надежду или обещать успех! Одно только я обещаю вам: я приложу все старания, чтобы сохранить жизнь этого несчастного ребенка, и в будущем готов заботиться о нем и облегчать его страдания!

— Испытайте все средства, не останавливайтесь ни перед какими жертвами, и будьте уверены, что мы, четыре мушкетера, называющие мальчика своим сыном, хотя и не можем достойно наградить вас за ваш труд, но, во всяком случае, не останемся неблагодарными!

— Самой лучшей благодарностью и величайшей радостью будет для меня успех, — отвечал доктор маркизу.

Пока происходила эта сцена у постели маленького Нарцисса, папаша Калебассе и его крестница, под защитой огромного красного зонта, приближались к Лувру.

Перейдя подъемный мост, переброшенный через широкий ров, Калебассе остановился и осторожно стал опускать свои засученные кверху панталоны, затем осмотрел свою шляпу и бросил короткий, оценивающий взгляд на наряд Жозефины.

— Скоро судьба твоя решится, — сказал он, — но как нам лучше сделать, к кому пойти прежде — к обергофмейстерине или к управляющему?

— Ваша воля, крестный! Как вам кажется лучше!

— Знаешь ли, дитя мое, я полагаю, мы пойдем прежде к управляющему, с ним безбоязненно можно говорить, а к обергофмейстерине мы сходим после!

Жозефина согласилась, и Калебассе, остановив проходившего мимо лакея, вежливо спросил у него, где можно найти господина управляющего, заведующего серебром.

— Вы желаете видеть управляющего? Это, верно, новая придворная судомойка?

— Да, да, — весело оскалил зубы папаша Калебассе, подавая лакею руку. — Вы точно отгадали, но кто же мог сказать вам? Вы, вероятно, знаете старушку Ренарду?

— Еще бы! Как же мне не знать ее?

— Ну, так вот она-то именно и прислала нас сюда!

— Я лучше сам отведу вас к управляющему, а то вы, чего доброго, заблудитесь в наших коридорах.

— Ах, как вы добры! Вы крайне нас обяжете, — засуетился папаша Калебассе. — А позвольте спросить, как зовут господина управляющего?

— Шарль Пило.

— Пипо! Жозефина, слышишь? Смотри не забудь, Пипо!

— О, конечно, крестный! Пипо, имя нетрудное, — отвечала приветливо улыбаясь Белая голубка, следуя со своим крестным бесчисленными лестницами и коридорами.

Подойдя к одной из дверей, лакей отворил ее и громким голосом сказал:

— Господин Пипо! Эти господа желают говорить с вами!

Господа! — Это слово чрезвычайно польстило тщеславию Калебассе, он принял важную осанку и вежливо поклонился управляющему, искоса наблюдая при этом за своей крестницей, сделавшей при входе грациозный реверанс.

Шарль Пипо, человек довольно комичной наружности, лет шестидесяти, если не более, имел еще густые, совершенно темные волосы и окладистую бороду. Серые глаза его хитровато блестели, а вся фигура являла собой небольшой шар за счет откормленного брюшка.

Пипо широко раскрыл глаза, увидев хорошенькую Жозефину, на старого Калебассе он вовсе не обратил внимания.

Папаша Калебассе очень почтительно извинился за причиненное беспокойство и высказал господину управляющему несколько весьма необыкновенных комплиментов.

— Что вам угодно от меня, господин мой? — спросил Пипо.

Опять «господин». Это очень нравилось продавцу фруктов с улицы Шальо.

— Мое имя Калебассе, — сказал он расшаркиваясь, — а это моя воспитанница и крестница Жозефина!

— А! Очень приятно! Позвольте узнать, чем обязан?

— Добрая Ренарда, прежняя придворная судомойка, посылает вам свой поклон. Она полагает, что вы будете так добры и исполните нашу просьбу отдать бывшее ее, а теперь вакантное место, моей крестнице! Я могу рекомендовать вам Жозефину, как девушку трудолюбивую, надежную и любящую порядок!

— Об этом надо подумать, — сказал Пипо с важностью влиятельной особы.

— Вы, быть может, полагаете, что нам следует переговорить с обергофмейстериной? — спросил Калебассе.

— Вовсе нет, мой милый! К чему это? Моего решения совершенно достаточно.

— Я так и думал, уважаемый господин Пипо, поэтому мы и пришли прямо к вам! Добрая Ренарда говорила…

— Место еще не занято, — перебил управляющий. — Как вас зовут, мадемуазель?

— Жозефина Гри, — отвечала Белая голубка.

— А меня, как я уже сказал, зовут Калебассе, я продавец фруктов с улицы Шальо. Жозефина — моя крестница, и состоит под моим покровительством.

— Очень хорошо, любезнейший господин Калебассе, ваша крестница может сейчас же поступить на вакантное место и остаться здесь. Вам известны условия?

— Старушка Ренарда говорила нам, что содержание состоит из пятидесяти франков в месяц и казенной квартиры.

При последних словах Калебассе серые глаза управляющего заблестели.

— Это верно, — сказал он, — пятьдесят франков в месяц и казенная квартира. Если же ваша крестница заслужит мое особенное личное благоволение…

— Я уверен, что Жозефина приложит все свое старание заслужить его, она доброе, послушное дитя, — уверял Калебассе.

— И если я буду доволен ею, то обеспечу ей еще кое-какие доходы и почетное положение во дворце; она не будет иметь дела ни с кем из дворцовой прислуги и должна будет исполнять только мои приказания; дел у нее будет не очень много, так как все серебро редко бывает в употреблении. Изредка она может навещать вас, одним словом, ей предстоит хорошая и приятная жизнь.

— Благодари же доброго господина, Жозефина, за его милостивые обещания, — сказал папаша Калебассе.

— Она еще застенчива, но это пройдет, — ухмылялся толстяк Пило.

— Не знаю, как и благодарить вас за ваши милости, господин Пило. Я могу считать себя принятой?

— Вы можете спокойно отправляться по своим делам, любезнейший господин Калебассе, ваша крестница сегодня же вступит в свою новую должность!

— В таком случае прощай, Жозефина, будь старательна и послушна, исполняй все, что тебе будут приказывать. Ты ведь у меня добрая девочка! Позвольте проститься с вами, господин Пило, — обратился папаша Калебассе с низким поклоном к управляющему, и по бесконечному лабиринту коридоров Луврского дворца отправился отыскивать выход на улицу.

XV. НОЧЬ В ВЕНСЕНЕ

Холодное и дождливое время, наконец, миновало, настали теплые солнечные дни, деревья и кусты покрылись зеленью и цветами, и пернатые певцы громким пением возвещали наступление весны. Один из таких ясных весенних дней выманил королеву из мрачных стен Лувра, где она не видела еще ни одного радостного дня.

Анна Австрийская в этом году избрала для своей летней резиденции старый Венсенский замок, находящийся у самого Венсенского леса, где прежние короли, а также и Людовик XIII часто охотились.

В замке немедленно начались приготовления. Король был очень доволен ее выбором, так как Венсенский замок был недалеко от Парижа и сообщение с ним не представляло никаких неудобств.