Тортуга, или Черепашьи острова, представляли собой три не слишком больших участка суши, вытянувшихся в цепочку. «Ворон» бросил якорь на центральном из них в удобной, защищенной от ветра бухте. Этот остров, известный как Большой Кайман, получивший такое название из-за слова на карибском наречии, означавшего гигантскую ящерицу-игуану, которые водились здесь в изобилии, раскинулся перед глазами, словно маленький рай с колышущимися на ветру пальмами, песчаными пляжами и сине-зеленым морем. Он походил на изумруд в окружении белоснежных кружев, приколотый на платье бирюзового цвета. Неподалеку от порта располагалось какое-то поселение, отдаленно напоминавшее деревню, где жили преимущественно британцы, однако если у него и было название, его бы все равно никто не смог определить точно.
      Стоило кораблю войти в бухту, как из беспорядочно разбросанных хижин выбежала орава детей всех возрастов, цветов кожи и национальностей. Подплыв поближе, они ухватились за концы, спущенные с носа и кормы люгера, а потом завели перлини за частокол из покосившихся столбов, чтобы корабль мог подтянуться ближе к берегу.
      Когда со швартовкой было покончено, пристань и лежащий позади нее пляж заполнили кричащие и смеющиеся женщины, торговцы, предлагавшие свежие апельсины, лимоны и горячие пироги с мясом, содержатели таверн и игорных притонов, купцы, окликавшие столпившихся на полубаке пиратов, желая узнать, не удалось ли им захватить очередной приз. Работавшие возле скрипящих лебедок матросы хором затянули непристойную песню. Собаки, выбежавшие из-за полуразвалившихся домишек под крышами из пальмовых листьев и из покрытых брезентом шалашей, сооруженных из обломков дерева, наполнили округу яростным лаем. Над головами носились пронзительно кричавшие чайки и фрегаты, рассекавшие небесную синеву черными треугольниками крыльев. Слабое дуновение пассата наполняло теплый, навевающий сон воздух запахами разлагающейся рыбы, гнилых фруктов и нечистот из открытых отхожих мест.
      Как только с корабля спустили сходни, команда тут же покинула его. Матросов встретили распростертые объятия и звонкие поцелуи женщин, хватавших их за руки и тащивших за собой. При этом они кричали, словно торговки рыбой, и старались исцарапать острыми ногтями других хищниц, рискнувших отнять у них добычу. Мужчины, не скрывая охватившей их похоти, щупали груди и зады портовых шлюх.
      Валькур не торопился сойти на сушу. Еще не совсем оправившись после жестокого испытания, он с ядовитым презрением наблюдал за покидающей судно командой. Потом он приблизился к Фелисити и поинтересовался, не желает ли она отправиться на берег. Он обещал позаботиться о том, чтобы для них построили у моря отдельную хижину, подальше от поселка. Валькур не сомневался, что Фелисити не терпится ощутить под ногами твердую землю.
      Однако она отказалась. После того, что ей довелось увидеть в порту, она предпочла остаться на борту люгера, хранившего чистоту моря. Ее абсолютно не привлекали развлечения, которые можно было найти в этом поселении с беспорядочно разбросанными домишками, однако она вполне могла прогуляться по пляжу после полудня, когда воздух станет прохладнее. Возможно, капитан Бономм составит ей компанию, если она его пригласит. Он, кажется, тоже не питал страсти к местным удовольствиям. А если с ними увяжется и Ашанти, Фелисити сумеет намекнуть, что служанке требуется дополнительное сопровождение.
      — Как хочешь. — Едва заметно поклонившись, Валькур отвернулся. Фелисити успела заметить, сколько злобы было в его пронзительном взгляде, брошенном в сторону Ашанти. Спустя два часа Валькур тоже покинул корабль и, по всей видимости, отправился по своим делам.
      Капитан не стал отказываться от приглашения. Они втроем медленно брели по белому прибрежному песку, прислушиваясь к шороху прибоя, глядя на прозрачный аквамарин волн, жадно подкатывающихся к ногам, едва не касаясь их пеной. Плотно утрамбованный песок у воды переливался оттенками розового и лавандового цветов в слабом свете розовато-красного солнца, опускавшегося в кобальтовое море. Под порывами налетающего ветра жесткие листья высоких пальм трепетали с сухим стуком, напоминавшим барабанную дробь. Морские птицы тщетно стремились преодолеть течение прилива, как будто соревнуясь с ним в силе. Берег был грязен, усеян осколками разбитых винных бутылок, разломанными анкерками, бочарными клепками, обрывками старых негодных концов, обломками костей и черными углями. Среди этого мусора возвышались огромные, выгоревшие на солнце панцири давно погибших морских черепах, наполовину заполненные песком. Они напоминали шлемы, оставленные на опустевшем поле боя какой-то неведомой древней армией, состоявшей из воинов-гигантов.
      — Черепахи, — указал рукой капитан-француз, — это из-за них в Вест-Индии и Ост-Индии зародилось пиратство.
      — Почему так? — тут же спросила Фелисити, которой вдруг захотелось, чтобы ее развлекали.
      — Несколько сот лет назад, когда на горизонте появились корабли мореплавателя по имени Колумб, они водились в здешних водах в таком множестве, что издали казались камнями, разбросанными вдоль всего побережья. Тогда, как, впрочем, и теперь, существовало несколько видов черепах. Большинство из них были гигантами, весившими около тонны, такими, как кожистая черепаха, клювоносая черепаха или панцирная черепаха, а также зеленая черепаха. Эти огромные и неуклюжие животные не имели врагов, за исключением обитавших в этих местах индейцев. Большую часть жизни они проводили в море, лишь иногда выбираясь на сушу. Раз в три месяца или около того они становились чрезвычайно любвеобильными и массами выползали на пляжи, где самки откладывали яйца.
      — Индейцы? Я что-то не припоминаю, что видел хотя бы одного из них среди людей, пришедших встречать корабль.
      — Вы их и не увидите, по милости испанцев. Явившись сюда два века назад, они начали осваивать Большие и Малые Антильские острова. При этом они покорили местных индейцев, карибов и араваков. Испанцы спасли их души, сделав обладателей тел, где они помещались, своими рабами. Те, кого не забили до смерти новые хозяева, вымерли от завезенных из Европы болезней, ранее неизвестных на островах. Но прежде чем покончить с индейцами, испанцы научились у них ловить черепах с помощью рыбы-прилипалы. Эта рыба живет, присосавшись к какому-нибудь крупному животному, так что ее невозможно оторвать. Если такую рыбу привязать за хвост, а потом пустить в море, она сразу найдет какую-нибудь крупную рыбу или черепаху, а когда она присосется, прилипалу можно вытащить на поверхность вместе с ее новым хозяином. Кроме того, неуклюжих черепах выслеживают на берегу, а потом переворачивают с помощью нескольких человек или длинного шеста. В таком положении они становятся абсолютно беспомощны, и их можно убить потом, даже через несколько недель.
      — Все это, конечно, очень интересно, только при чем здесь пиратство?
      — Терпение, дружище, я сейчас обо всем расскажу, — с улыбкой ответил капитан Бономм. — Испанцам, как вы знаете, здорово везло. Где бы ни ступала их нога, они находили золотые или серебряные рудники или, по крайней мере, залежи драгоценных камней. Испания стала богатой и могущественной державой, угрожавшей остальным европейским странам. В результате, как всегда, разразилась война, за которой последовали другие. Приватиры, то есть легальные пираты, плавающие на частных судах и получавшие от своего правительства каперское свидетельство, позволявшее им нападать на неприятельские суда и присваивать добычу, сотнями уходили в море. Когда сражения закончились, на свете осталось множество людей, которым стало нечем заняться и которые успели привыкнуть к легкому обогащению. Нападения на серебряные караваны испанцев ради серебра, золота в слитках, а также драгоценных камней и металлов превратились в своего рода традицию. А потом из Франции и Англии стали отправлять на острова преступников, чтобы они больше не могли творить зло у себя на родине.
      — А как же черепахи, мсье капитан? — снова напомнила Фелисити, которой показалось, что Бономм безнадежно уклонился от темы.
      — Ах, Франсуа, тебе не терпится добраться поскорей до сути, как какой-нибудь женщине. Неужели тебя не интересует рассказ о целой эпохе, свидетелем которой ты являешься?
      — Конечно, интересует, — кивнула Фелисити, сразу напустив на себя самый что ни на есть серьезный вид.
      — Я так и думал. Так вот, теперь о черепахах. Пираты и буканьеры, бороздившие моря в течение многих дней в поисках подходящего для захвата судна, не могли то и дело возвращаться в порт. Влажная жара тропиков быстро делала свиную и говяжью солонину несъедобной, в ней заводилось столько червей, и она покрывалась такой плесенью, что ее отказывались переваривать даже закаленные желудки старых галерных каторжников. Испанцы, а вместе с ними и французы с англичанами, стали завозить на острова скот для размножения, что оказалось весьма полезным, поскольку корабли часто приставали к берегу поправить такелаж или очистить днище. Однако держать на борту свиней и коров не так-то просто, потому что им нужна вода и пища, не говоря уже о том, что эти глупые животные запросто могут переломать себе ноги во время шторма. Кстати, известно ли вам, что слово «буканьер», как называли первых пиратов, связано с их привычкой охотиться на этих одичавших потомков домашних коров и свиней, чтобы потом нарезать мясо полосами и сушить его в наполненной дымом хижине? Такая хижина, как вы, наверное, догадались, называлась у индейцев «букан».
      Бономм окинул Фелисити быстрым взглядом, в его глазах вспыхнули веселые искорки, прежде чем он притворно вздохнул.
      — Ладно, перейдем к черепахам. Эти животные спокойно могут оставаться на судне по нескольку недель без пищи и воды без каких-либо проблем, за исключением маленького неудобства, вызванного тем, что их приходится постоянно держать перевернутыми. Кожистая черепаха достигает громадных размеров, но она, к сожалению, питается исключительно ракушками, причем не разбирая, мертвые они или живые, поэтому ее мясо несъедобно. Панцирная черепаха не годится по той же самой причине. С другой стороны, зеленая черепаха ест только саргассовые водоросли и другую зелень, и, смею вас заверить, вы никогда не пробовали такого вкусного супа, который получается из нее. Поэтому не страдающие от недостатка продовольствия пираты, поддерживающие силы черепашьим мясом, пальмовым вином и маниоковым пивом, не дают прохода судам всех держав, идущим к Антильским островам через Наветренный пролив, словно через парадную дверь. Пиратам незачем возвращаться на сушу до тех пор, пока они не нагрузят на корабль столько добычи, что она может утащить его на дно.
      — Вы продолжаете брать с собой черепах?
      — Конечно, мой юный друг. Завтра мы погрузим их на борт в немалом количестве. Но поскольку они пойдут нам в пищу, с ними рано или поздно будет покончено. И что остается делать в таком случае бедным буканьерам, кроме того, как спустить паруса и ждать, пока волны выбросят корабль на берег, будто оказавшегося на мелководье кита, чтобы крабы и чайки обглодали его до костей и оставили жариться на солнце подобно черепашьим панцирям.
      Несмотря на то что окончание их прогулки ознаменовалось переходом от возвышенного стиля к комическому, после всего услышанного им было просто необходимо отведать суп из зеленой черепахи. Ашанти вместе с сопровождавшей ее Фелисити вновь спустилась по сходням и направилась на рынок за всем необходимым для его приготовления. Фелисити чувствовала себя немного необычно, расхаживая по улицам со шпагой Валькура, которую она отказалась ему вернуть. Ей несколько раз пришлось отбиваться от цепкой хватки или отодвигать плечом с дороги какую-нибудь решительно настроенную даму.
      Аромат отварного черепашьего мяса вместе с запахами трав и хереса, добавленного чьей-то щедрой рукой, заставил капитана Бономма покинуть свою каюту. Вскоре они втроем наслаждались вкусным блюдом, приятно отличавшимся от корабельной провизии, заедая его хлебом, также приобретенным на рынке.
      Спустя несколько часов, ранним утром, Фелисити проснулась, услышав громкие крики, доносившиеся, как ей показалось, из капитанской каюты. Пока она высекала огонь с помощью кресала, Ашанти успела спуститься с верхней койки. Фелисити окликнула ее, когда она уже открывала дверь.
      — Я пойду к капитану, мадемуазель.
      — Как ты думаешь, что с ним случилось? Он не… То есть ты не…
      — Нет, мадемуазель, — ответила служанка с призрачной улыбкой. — Капитан хороший человек, и хотя он мог заподозрить то, что вы стараетесь скрыть, он, по-моему, будет ждать, пока вы не откроетесь сами.
      — Что ты задумала? Тебе нельзя появляться в его каюте ночью. Вдруг там окажется кто-нибудь еще?
      — Я слышала только его голос и ничей другой. Вчера вечером по его глазам я поняла, что у него усиливается лихорадка. Может быть, я смогу ему помочь.
      Ашанти оказалась права. Холодная сырость штормовых дней и сменившая ее жара тропического порта стали, по всей видимости, причиной очередного приступа малярии, давно подтачивающей организм капитана. Он пластом лежал на койке, попеременно страдая то от бросающего в дрожь озноба, то от неистового жара. Губы его искривились, выражение глаз казалось безумным. Его, похоже, одолевали кошмарные видения нечеловеческих мук, картины наказания плетьми, клеймения раскаленным железом; он представлял позорную смерть труса, привязанного к орудийному стволу и разорванного на куски. Бономм хотел рома, он требовал его, изрыгая проклятия на языках полудюжины стран, где ему приходилось бывать.
      Ашанти приготовила отвар из трав и чуть ли не силой заставила капитана выпить его. Фелисити велела юнге следить, чтобы постель хозяина оставалась чистой и сухой. Несколько раз она присаживалась рядом с ложкой в руках, чтобы влить ему в рот немного бульона, раскрыв бессильно обвисшие губы, задумываясь при этом о тайнах былой жизни моряков, таких, как этот капитан, и о восхитительных историях, с помощью которых они стараются скрыть неприглядность окружающей их действительности.
      На следующую ночь лихорадка наконец отступила. Утром Бономм снова стал самим собой, хотя его еще одолевала слабость. Тем временем тропическое солнце светило по-прежнему ярко, а пассаты дули с неослабевающей силой.
      Однажды в полдень капитан Бономм сошел с корабля и направился в город, чтобы собрать своих людей. «Ворону» пришло время поднимать паруса, объяснил он. После того как матросы расстались с последними пиастрами и их головы больше не туманил хмельной угар, они находились в мрачном настроении. Они часто дрались между собой, врывались в дома и насиловали все, что передвигалось на двух ногах и хотя бы отдаленно напоминало женщину. Если капитан не станет что-либо предпринимать, островитяне вскоре перевешают половину его команды.
      Ашанти подошла к Фелисити, стоявшей у перил и глядевшей вслед капитану, который быстрыми шагами удалялся в сторону центра поселения.
      — Мадемуазель?
      — Да, Ашанти? — с улыбкой обернулась Фелисити.
      — Как нам быть дальше? Если вы останетесь на корабле, ваш секрет обязательно разгадают, и тогда нам не избежать неприятностей. К тому же мсье Валькур в конце концов придумает, как нас разлучить.
      За все время, пока они находились на корабле, Ашанти ни разу не возвращалась к прошлому и не напоминала Фелисити о своем предупреждении насчет этого путешествия и того, что ей не следовало доверяться Валькуру. Она не стала говорить об этом и теперь. Судя по ее тону, Ашанти принимала события такими, как есть, и ей лишь хотелось узнать, что они будут делать дальше.
      Фелисити вздохнула. В эти бесконечные теплые дни, при освежающем ветерке, дующем с моря, ей казалось просто невероятным, что что-нибудь может измениться. Их окружало бескрайнее море, чьи волны набегали на эти берега в течение многих тысячелетий. Песок искрился до боли в глазах, словно хрусталь, в то время как тенистая зелень зарослей, вплотную подступавших к пляжам, манила к себе, обещая возможность насладиться прохладой как днем, так и вечером, призывала забыться бесконечным сном.
      Однако такое впечатление было обманчивым, и Фелисити это понимала. Москиты, словно маленькие демоны, посланные для наказания людей, облаками вились на каждой поляне вместе с доброй сотней других видов насекомых, каждое из которых жалило или кусалось. Кроме того, на этом тихом острове безжалостное солнце до того накалило страсти среди местных обитателей, что сделало их способными пойти на убийство. Здесь отсутствовали какие-либо твердые законы, дающие надежду на защиту. Как бы эта земля ни напоминала сады Эдема, на ней не найдется места для беззащитного ягненка. А те, кто здесь жил, были если не хищными ненасытными львами, то хотя бы тиграми или волками, морскими волками…
      — Честно говоря, я сама не знаю, Ашанти. Я сделала глупость, согласившись с Валькуром, поверив ему. И я понимаю, нам будет еще хуже, если мы останемся с ним. Но что еще нам делать?
      — Я вот о чем подумала, мадемуазель. Где слишком много мужчин и мало порядочных женщин, всегда возникает нужда в пище, в горячих, вкусных и сытных блюдах. Мы с вами попробуем открыть харчевню. Вы можете оставаться мужчиной ради нашей безопасности и выступать в роли хозяина заведения, а иногда, возможно, и в роли повара.
      Мысль показалась неплохой. В мозгу Фелисити сверкнула слабая искорка надежды, однако в предложении Ашанти вскоре обнаружились два главных недостатка.
      — У нас нет денег, чтобы начать дело, построить хижину и купить мясо, муку, овощи и специи, а также — все необходимое для кухни. А потом, Валькур ни за что не отпустит меня по доброй воле. Он обыщет весь остров.
      — Может быть, мы сумеем сделать так, что мсье Валькур не узнает о нашем отсутствии на корабле, до тех пор пока он не уйдет далеко в море. А что касается денег, капитан Бономм, возможно, согласится ссудить их нам, если вы его попросите.
      Обсуждение на этом не закончилось. Однако как бы долго они ни рассматривали столь заманчивое предложение, вывод оставался одним и тем же: они ничего не смогут сделать, если не обратятся к капитану.
      Тем временем солнце скатилось за горизонт, и, как всегда бывает в этих широтах, быстро наступила ночная тьма. В прибрежном поселке, откуда долетали веселые звуки, загорелись огни. Несколько матросов с трудом поднялись на борт и тут же рухнули на лежавшие на палубе соломенные подстилки, которые они называли ослиным завтраком.
      Фелисити готовилась ко сну, кое-как вымывшись застоявшейся водой из бочонка. Ашанти, взяв ночной горшок, которым они пользовались, оставшись вдвоем в каюте, вместо того чтобы ходить на нос судна, собралась подняться наверх и выплеснуть его содержимое за борт. Она также захватила с собой остатки пищи, чтобы выбросить их чайкам. Выйдя из каюты, служанка закрыла за собой дверь.
      Фелисити улеглась на койку. Убаюканная мерным покачиванием судна, она закрыла глаза и задремала, ожидая, когда вернется Ашанти. Однако служанка, похоже, не торопилась. В конце концов, это было не так важно, у нее, как и у любого другого, тоже могло возникнуть желание полюбоваться звездами. Фелисити даже казалось немного странным, что Ашанти до сих пор не проявляла никакой склонности к этому занятию. Похоже, она решила посвятить жизнь служению своей хозяйке в ущерб собственным удовольствиям. Это предположение вызывало у Фелисити немалое смущение, поскольку она вовсе не стремилась к тому, чтобы ее служанка пошла на такую жертву, но, с другой стороны, как она могла ей помешать, тем более сейчас. Ей следовало ценить Ашанти и дать себе клятву позаботиться о том, чтобы она не осталась без вознаграждения.
      Прошел час, потом другой. Неужели Ашанти решила развлечься с кем-нибудь из мужчин в темном закутке? Эта мысль показалась Фелисити настолько невероятной, что она поднялась с койки и, натянув бриджи и рубашку, сунула ноги в башмаки.
      Однако, несмотря на то что она обошла все палубы, осмотрев каждый укромный уголок, каждую щель, куда только не побоялась заглянуть, даже отважилась спуститься по сходням в зловонную нору на полубаке, где команда отдыхала в ненастную погоду, ей так и не удалось обнаружить Ашанти. Может, она отправилась в город по каким-нибудь своим делам? Решила разузнать что-нибудь насчет харчевни или найти место, где они сумеют спрятаться от Валькура? Или, увидев издалека капитана Бономма, она набралась смелости, чтобы заговорить с ним? А может, ей просто захотелось прогуляться по берегу? Каждая из этих мыслей казалась более невероятной, чем предыдущая, однако, как бы там ни было, Ашанти больше не находилась на борту люгера.
      Фелисити уже собиралась отправиться в одиночку в поселок, когда до нее донеслись приближающиеся голоса и она увидела капитана Бономма, подходящего к трапу вместе с боцманом. Узнав причину беспокойства Фелисити, последний сделал непристойный жест, поясняющий возможное времяпрепровождение Ашанти, и предупредил юного Франсуа, что ему не мешает лучше присматривать за ней. Однако сам капитан, подробно расспросив Фелисити, собрал достаточно людей и приказал им отправиться на поиски служанки.
      Матросы обшарили судно от киля до клотика и от носа до кормы. Потом они прошли по берегу в обоих направлениях от корабля, прочесали остров, заглядывая во все закоулки, в дома и незапертые склады, внимательно изучая при этом лица попадавшихся им на пути женщин. Они опрокидывали бочки и переворачивали вытащенные на берег лодки, однако не нашли ничего, кроме возмущенных игуан и сердитых крабов.
      На небе уже забрезжил молочно-белый свет приближающегося утра, когда матросы повернули обратно на «Ворон». Поднимаясь по шатким сходням, они услышали чье-то проклятие, сменившееся криком ужаса.
      Как оказалось, один из пиратов, который не смог присоединиться к поискам из-за того, что выпил вчера вечером слишком много рома, сполз со своей подстилки и добрался до борта, чтобы очистить желудок. Перегнувшись через перила, он увидел огромную черепаху, тащившую тело женщины. Это оказалась Ашанти. Кто-то жестоко изнасиловал ее, избил и прикончил, перерезав горло от уха до уха.
      На горизонте показался корабль с раздутыми ветром белыми парусами и поднятыми вымпелами. Он быстро приближался к гавани благодаря ветру, дувшему почти в попутном направлении. По словам опытных моряков, столпившихся у уреза воды, это было судно французской постройки, несшее на себе испанский такелаж. Корпус двухмачтовой бригантины с носовыми и кормовыми парусами был выкрашен в черный цвет с широкой алой полосой, тянувшейся, как кровавый след, от носа к корме.
      Вскоре стоявшие на берегу люди разглядели также позолоченные украшения и фигуру лошади с поднятой головой, возвышавшуюся над бушпритом. Белые паруса дрожали от напряжения, когда бригантина вошла в залив с подветренной стороны. Матросы, чьи фигуры казались издалека темными, вскарабкались на мачты, словно обезьяны, и облепили паруса, ударяя по ним кулаками, стараясь убавить их как можно скорей. Судно продолжало нестись вперед, рассекая воду, бушприт скользил над волнами, то вздымаясь к небу, то стремительно опускаясь вниз. Казалось, бригантина не сможет остановиться, если только не отвернет от берега. Она подходила все ближе и ближе. Силуэты людей на ее борту становились все яснее, теперь их уже можно было хорошо разглядеть.
      Наконец в воду стремительно побежала якорная цепь, отпущенная в точно рассчитанном месте. Корабль замер как вкопанный, развернувшись носом, так что собравшиеся на берегу люди смогли прочитать его название, выведенное на борту золотыми буквами.
      Бригантина, вошедшая в гавань с такой ловкостью и шиком, называлась «Черный жеребец». Зрители приветствовали ее хором вожделенных возгласов. Команда «Ворона» не бросилась к орудиям, чтобы захватить неожиданный приз, только по двум причинам. Во-первых, «Ворон» сейчас не был готов к бою, а во-вторых, на стеньге «Черного жеребца» развевался старинный символ пиратства — черный флаг без изображения какой-либо эмблемы.
      После прощания с Ашанти, которую похоронили сегодня утром, Фелисити было не до того, чтобы восхищаться ненужным геройством. Однако даже она не могла не оценить смелости и искусства мореплавания, свидетелем которого только что стала. Стоя рядом с капитаном-французом, Фелисити слушала его похвалы, пока команда «Черного жеребца» спускала на воду шлюпку. Так как стоявший у берега «Ворон» занимал почти весь причал, на нем не оставалось места для швартовки другого крупного судна. Поэтому экипажу «Черного жеребца» придется садиться на весла, чтобы насладиться сомнительными удовольствиями на берегу.
      Однако это не относилось к капитану бригантины. Его собирались доставить на берег с такой заботой, которой, пожалуй, позавидовала бы даже нянька, хлопочущая над хнычущим малышом. Фелисити наблюдала за движениями высокого широкоплечего человека, который подошел к борту и быстро спустился в шлюпку по веревочному трапу. При этом она ощутила какую-то непонятную нервную дрожь. Отошедшая от борта шлюпка быстро приближалась к берегу, повинуясь усилиям налегавших на весла матросов.
      Приставив ко лбу ладонь, капитан Бономм нахмурился, всматриваясь в море.
      — Тысяча чертей, этого не может быть! — воскликнул вдруг он. — Я думал, этот человек давным-давно утонул вместе с Дэви Джонсом.
      Фелисити напрягла зрение. Капитан «Черного жеребца» возвышался на носу баркаса, опершись ногой на планшир.