— Беатриче, — произнес Франческо, пытаясь с трудом сохранять хладнокровие, — ты писала в Рим…
— Я? Нет.
— Беатриче, ты обвинила своего отца…
— Это неправда!
— Разве это письмо отправлено не из Петреллы? И это не твой почерк?
И Беатриче с ужасом узнала свое письмо, зажатое в грязных пальцах Франческо Ченчи. Мертвенная бледность покрыла ее щеки, она попятилась, но Ченчи уже ринулся на нее. Свалив дочь на пол ударом кулака, он схватил плеть из бычьих сухожилий и принялся хлестать ее с таким остервенением, что на руке, которой она пыталась укрыться от ударов, клочьями повисла кожа. Сжав зубы, девушка сдерживала крик, однако боль оказалась такой невыносимой, что она лишилась чувств.
Видя, что Беатриче лежит неподвижно, Ченчи прекратил избиение и, взвалив ее на плечо, словно мешок, направился в подземный каземат, куда свет — вернее, жалкое его подобие — проникал сквозь узкую щель на уровне земли. Щель эта выходила на задний двор, покрытый нечистотами, поскольку на четвертом этаже находился деревянный балкон с железными прутьями, где было устроено отхожее место. Задний двор вплотную примыкал к неприступной скале, служившей одной из стен замка, поэтому спуститься сюда можно было только по веревочной лестнице. В эту темницу и отнес отец бесчувственное тело своей дочери.
Беатриче провела здесь три дня, и Франческо Ченчи сам заботился о ее пропитании — ежедневно приносил ей кружку воды и кусок хлеба. На четвертый день Лукреция увидела, как Беатриче входит в их комнату. Это была неузнаваемая Беатриче — покрытая рубцами и запекшейся кровью, ужасающе грязная и ослабевшая настолько, что с
трудом передвигала ноги. Однако гордость ее осталась несокрушимой, и в глазах сверкала дикая ненависть. Взглянув на мачеху, она еле слышно прошептала:
— Сеньор Франческо дорого заплатит мне за это… Я убью его!
— Беатриче, Беатриче, ты сама не знаешь, что говоришь! — запричитала робкая женщина. — Ты больна, тебе нужно лечь. Я буду ухаживать за тобой, но только не говори такие страшные вещи! Ты погубишь свою душу…
Едва она успела вымолвить эти слова, как в дверь тихонько постучались. Открыв, она в изумлении попятилась: на пороге стоял Олимпио с корзинкой в руках. Даже не посмотрев на Лукрецию, он направился к Беатриче и устремил на нее взор, полный ярости и муки.
— Это чудовище, сеньора! — с силой произнес он. — Такой человек, как он, недостоин жить на земле!
— Ты пришел, чтобы сказать мне это? — высокомерно спросила девушка, ибо гордость ее безмерно страдала от того, что ее увидели в подобном состоянии.
Покачав головой, Олимпио указал на свою корзинку.
— Нет. Я просто подумал, что вам нужна хорошая пища. Здесь у меня цыпленок, сыр, фрукты, хлеб и вино. Вы должны поесть как следует — иначе вам будет трудно сражаться.
Бледная улыбка появилась на бескровных губах Беатриче.
— А ты полагаешь, что я намерена сражаться?
— Вы не можете не сражаться. Вы слишком горды, слишком благородны, чтобы терпеть такое. И еще я подумал, что если вам понадобится надежный человек, верный слуга… вот я перед вами!
Беатриче смерила его долгим взглядом, словно бы взвешивая на весах это предложение. Впервые Олимпио словно вышел из серого тумана, которым для знатной девушки были окутаны все, кто не принадлежал к ее кругу. Она оценила его умное лицо, мускулистое тело, исходившую от него энергию. А еще она ясно увидела безграничную преданность, страстную любовь в карих глазах, которые вдруг показались ей прекрасными. Машинально Беатриче протянула ему исхлестанную руку, и он, встав на колени, бережно прикоснулся к ней губами.
— Спасибо, — просто сказала она. — Спасибо от всего сердца. Я не забуду, Олимпио…
Лукреция молчала, ощущая какой-то смутный страх, и лишь переводила взор с Олимпио на Беатриче. Она не вполне понимала, что происходит, но чувствовала, что заключенный на ее глазах союз сулит нечто ужасное.
Ко всеобщему разочарованию, Франческе Ченчи не уехал в Рим, решив провести лето в Петрелле. На какое-то время он отказался от привычных уже зверств, но зато вел себя словно султан в гареме: все были хороши для его постели — служанки, крестьянки… и даже собственная жена, которую он принуждал исполнять супружеский долг на глазах у Беатриче или горничных. Всех слуг-мужчин он прогнал из Петреллы. Старому Санти тоже досталось за то, что он плохо смотрел за пленницами, и несчастный тюремщик бежал из крепости, полумертвый от страха. Семейству Кальветти приказано было покинуть замок, и они вынуждены были перебраться в деревню, потому что богомерзкий тиран перехватил несколько страстных взглядов Олимпио, устремленных на Беатриче, и пришел в дикую ярость, смешанную со страшной ревностью.
По отношению к дочери поведение заметно изменилось. Он больше не оскорблял и не унижал ее, но зато требовал, чтобы она постоянно находилась при нем, и приходил в бешенство из-за любой мимолетной отлучки. Девушке приходилось помогать Лукреции ухаживать за Франческо — даже когда речь шла об услугах самого интимного свойства. Между тем чесотка, порожденная гнилой кровью, буквально пожирала его, и в знойные летние дни он разгуливал по замку совершенно голым, утверждая, будто одежда только усугубляет зуд. И вот наступил тот вечер, когда Франческо Ченчи совершил самое отвратительное свое злодеяние, а Беатриче испытала самую страшную муку…
Олимпио обычно проводил ночи без сна, в неясной тревоге. Он бродил вокруг замка, прячась за обломками скал, и ждал Беатриче. Несколько раз ей и в самом деле удавалось выбраться, стащив ключ у спящего отца. В эти темные летние ночи девушка и интендант долго совещались: оба старались найти такой способ избавиться от Ченчи, чтобы убийство не вызвало никаких подозрений. Иногда же они просто сидели рядом, слушая пение цикад, вдыхая сладкий запах цветов и любуясь сонной природой. Постепенно Олимпио осмелел и уже не скрывал свою любовь, а гордая Беатриче вынуждена была признаться самой себе, что ей приятно слушать эти страстные речи. Он был молод, красив, и его здоровая простота служила ей утешением после всех ужасов проведенного в замке дня.
Вечер за вечером Олимпио приходил на условленное место в надежде, что Беатриче сумеет выскользнуть. Ему удалось освободиться на время от жены, которую он отправил вместе с детьми к своей сестре, жившей в нескольких километрах от Петреллы. И однажды в роковую августовскую ночь, когда интендант, устав ждать, уже собирался вернуться в дом, перед ним вдруг возникла Беатриче, но в таком состоянии, что он пришел в ужас. На девушке была только одна сорочка, белокурые волосы разметались по плечам, босые ноги кровоточили… Не произнеся ни слова, она припала к его груди, задыхаясь от рыданий.
Потрясенный до глубины души слезами Беатриче — ибо никто и никогда не видел плачущей эту гордую девушку, — Олимпио бережно поднял ее на руки и, отнеся чуть подальше от каменистой тропы, положил на высушенную зноем траву. Продолжая прижимать Беатриче к себе, он укачивал ее как ребенка, давая возможность успокоиться, но внезапно Беатриче вырвалась из его объятий и закрыла лицо руками.
— Не прикасайся ко мне, Олимпио! И не смотри на меня больше. Я прибежала сюда, потому что знала: если не увижу тебя, то сойду с ума или покончу с собой. Ты нужен мне… но ты не должен ко мне прикасаться. Я нечистая. Я осквернена, осквернена навеки!
Девушка выкрикнула это слово, и его подхватил предрассветный ветер. Она так дрожала, что Олимпио, сняв с себя колет, хотел накинуть его ей на плечи, однако Беатриче отстранилась.
— Нет, оставь меня! Говорю тебе, я нечистая…
Олимпио чувствовал, что она задыхается под тяжестью какого-то ужасного несчастья, лишь ценой безграничной ласки и терпения интендант заставил ее выговориться. Сначала запинаясь, а затем все более торопливо, словно бы сознавая, что отравленная душа изгоняет при помощи слов отвратительные образы, Беатриче рассказала о том, что произошло.
В тот вечер за ужином Ченчи много пил и, когда пришло время отправляться спать, походил уже не на человека, а на озверелого сатира. Перепуганные насмерть женщины затаили дыхание и застыли на месте. Однако Лукреция знала, что должна идти вместе с ним, и, дрожа, поднялась с места. Но Ченчи грубо отшвырнул ее.
— Нет, не ты. Сегодня я хочу свежего мясца… — Он крепко схватил за руку Беатриче и коротко бросил: — Идем!
Объятая ужасом девушка попыталась вырваться.
— Вы сошли с ума! Оставьте меня… оставьте меня!
Она кричала и отбивалась изо всех сил, однако пьяную похоть Ченчи уже ничто не могло остановить. Оглушив дочь ударом кулака, он вновь взвалил ее на плечо, но на сей раз понес не в темницу.
Когда Беатриче очнулась от спасительного забытья, она осознала, что лежит поперек кровати Ченчи, а сам он храпит рядом с ней. Они оба были абсолютно голые. Сначала девушка не поняла, что случилось, но затем память вернулась — и вместе с ней ужас. Ощутив внезапную тошноту, она выскочила из этой омерзительной постели, дрожащими руками натянула на себя сорочку и, собрав остаток сил, ринулась прочь из замка.
Завершив свой рассказ, Беатриче опять начала плакать. Олимпио, оцепеневший от ужаса, молчал.
— Теперь ты понимаешь, что меня нельзя касаться? — прошептала девушка сквозь слезы. — Отныне я проклята, и мне остается только умереть.
Он снова обнял ее и крепко прижал к себе, покрывая поцелуями заплаканное лицо.
— Это он умрет! Клянусь, что это чудовище умрет от моей руки. Лишь его кровь смоет эту грязь. Его кровь… и моя любовь к тебе.
Постепенно ласки Олимпио сделали свое дело — Беатриче немного успокоилась. Над вершинами холмов и черными водами Сальто занималась заря…
Следующей ночью Олимпио выехал из Петреллы в Рим. Он не слезал с коня, пока не добрался до обитых железом ворот дворца Ченчи, расположенного на берегу Тибра. Это мрачное жилище вполне соответствовало характеру своего хозяина и больше походило на тюремный каземат. Здесь жил сейчас старший брат Беатриче Джакомо с женой и детьми, а также двумя младшими сыновьями Ченчи — шестнадцатилетним Бернардо и восьмилетним Паоло.
Интендант со старшим из братьев Ченчи надолго закрылись в кабинете, и Олимпио посвятил Джакомо в их планы: Беатриче не хотела приступать к решительным действиям без согласия того, кто станет главой семьи после смерти Франческо.
На рассвете Олимпио отправился в обратный путь.
— Извести меня, когда все будет кончено, — попросил его Джакомо накануне отъезда.
Теперь оставалось исполнить задуманное. Сначала Олимпио хотел использовать яд, однако от этой мысли пришлось отказаться: старый Ченчи никому не доверял и заставлял Беатриче пробовать любое поданное ему блюдо. Тогда было решено подмешать в пищу немного опия. Поскольку Беатриче достанется лишь малая его часть, она почувствует только легкое недомогание, но сохранит ясный рассудок и сумеет открыть ночью ворота, когда появятся Олимпио и его друг Каталонец.
9 сентября 1598 года, за час до рассвета, Олимпио с Каталонцем вошли в замок. Интендант сжимал в руке тяжелый кузнечный молот. Беатриче безмолвно подвела их к дверям спальни, где спал без задних ног одурманенный опием Ченчи. В полной тишине молот поднялся над головой спящего…
Когда солнце осветило черные башни Петреллы, замок пробудился от пронзительных воплей: жена и дочь обнаружили бездыханное тело Франческо Ченчи на заднем дворе с нечистотами. В нависавшем над ним балконе оказалась большая дыра, и вскоре все заговорили о том, что гнилое дерево не выдержало тяжести Ченчи, который пил, как лошадь, и спьяну ничего не соображал.
О несчастье сразу же известили Джакомо Ченчи. Тот приехал немедленно, взял на себя обязанности главы семьи, поспешно похоронил отца и перевез в Рим своих родных, к которым присоединился и Олимпио. Беатриче и Лукреция с трудом скрывали радость: они вернулись домой, и все бедствия, как им казалось, остались в прошлом. В конце концов, после стольких страданий они имели право на счастье! Увы, они не приняли в расчет кумушек Петреллы с их слишком длинными языками…
Очень скоро поползли разные слухи, которые обрастали все новыми подробностями, ширились и распространялись, пока не достигли Рима и Ватикана. Утверждали, что в голове Ченчи зияла рана, а дыра на балконе выглядела очень странно и в любом случае была слишком мала для такого толстяка, как Франческо. Говорили также, что Джакомо подозрительно торопился с похоронами отца, а Каталонец с некоторого времени швырял направо и налево золотые монеты… В общем, болтали всякое, и подливала масла в костер жена Олимпио, совершенно обезумевшая от ревности с тех пор, как интендант уехал вслед за семейством Ченчи в Рим. Расследование стало неизбежным.
Первым схватили Каталонца, который не выдержал пыток и во всем признался, добавив многое от себя. Впрочем, этому не приходилось удивляться: его подвергли таким страшным истязаниям, что он вскоре умер. Тогда Папа Климент VIII приказал арестовать всю семью Ченчи и Олимпио Кальветти. Однако Беатриче еще раньше велела Олимпио скрыться из Рима, и на сей раз он не последовал за Ченчи в замок Святого Ангела, куда поместили обвиняемых.
Всех членов семьи допрашивали с пристрастием — иными словами, пытали. Исключения не сделали даже для шестнадцатилетнего Бернардо, которому ничего не было известно. Под пытками все признались. Олимпио, узнав о судьбе любимой, хотел вернуться в Рим, чтобы разделить с ней хотя бы муки, но был убит по приказу одного из братьев Франческо. Тот боялся, что люди узнают о связи его племянницы с простым интендантом… надо сказать, что при данных обстоятельствах подобная щепетильность выглядела просто смехотворной. Впрочем, Олимпио тем самым избежал знакомства с папскими палачами, имевшими весьма своеобразные понятия о христианском милосердии.
Приговор оказался беспощадным. 11 сентября 1599 года, почти через год после убийства отвратительного чудовища Франческо Ченчи, на мосту Святого Ангела состоялась казнь. На эшафот взошли Беатриче, Лукреция и Джакомо. Только юному Бернардо, осужденному к каторжным галерам, сохранили жизнь, но ему пришлось увидеть собственными глазами гибель родных. Бедный мальчик лишился чувств, едва лишь первая голова скатилась на обтянутые черным сукном доски.
Беатриче с удивительным мужеством приняла смерть последней. Все оплакивали ее, ибо знали, какие страдания она перенесла. В тот же вечер римляне засыпали цветами ее гроб и с королевскими почестями похоронили возле центрального алтаря в церкви Сан-Пьетро-ин-Монторьо. Через тринадцать дней палач, которому суждено было отрубить белокурую голову Беатриче Ченчи, скончался от воспаления мозга… или от угрызений совести.
Но папу, чье жестокое правосудие столь безжалостно покарало несчастных Ченчи, не тронули ни слезы римлян, ни раскаяние излишне сентиментального палача. Юного Бернардо все-таки отправили на галеры — хотя ему едва минуло шестнадцать лет!
ВЕНЕЦИАНСКАЯ КОЛДУНЬЯ (БЬЯНКА КАПЕЛЛО)
(1563 год)
На рассвете 29 ноября 1563 года по черным водам лагуны в направлении Фузины бесшумно скользила плоская лодка. В ней находились трое: пожилой лодочник, управлявший своей посудиной при помощи длинного шеста, юноша лет восемнадцати и совсем молоденькая девушка. Прижавшись друг к другу, юноша и девушка постоянно оглядывались на восток, где занималась заря, — из сумрака уже начали выступать купола и колокольни венецианских церквей. Город походил на рисунок, сделанный тушью на переливчатой поверхности волн, однако оба пассажира не были склонны любоваться красотой Венеции: в глазах их ясно угадывался страх. Чувствовалось, что они напряжены до предела и пытаются расслышать, невзирая на расстояние, звон колоколов, возвещающих о бегстве и погоне. Только лодочник был беззаботен, поскольку и не подозревал об опасности. Молодые путешественники сели в его лодку на Большом Канале, попросили довезти до Фузины и заплатили кругленькую сумму в золотых монетах, поэтому сейчас он звонко распевал свои песни, радуясь неожиданной удаче.
Что же касается беглецов, то страх терзал их не напрасно: они знали, какая им уготована судьба, если погоня увенчается успехом, — смерть без всяких разговоров! Правда, юноша был всего лишь простым приказчиком в банке Сальвиати и носил скромное имя Пьетро Буонавенутри, зато девушка принадлежала к одной из самых богатых и знатных патрицианских семей Венеции. Ее звали Бьянка Капелло, она была из рода Гримани-Капелло, и ей совсем недавно исполнилось шестнадцать лет. Во всей Венеции никто не мог сравниться с ней красотой, и родители собирались выдать ее за сына дожа — Джироламо Приули…
Но все честолюбивые планы рухнули, стоило крылатому Амуру выпустить свою стрелу… Прекрасная Бьянка воспылала страстью к приказчику — к этому самому Пьетро, который не мог похвастаться благородным происхождением, зато был красив, как греческий бог. Из окна отцовского дворца она каждый день видела, как утром он входит, а вечером выходит из своего банка, расположенного напротив дома Капелло, и сама не заметила, как полюбила его. Вскоре Пьетро тоже разглядел прелестное создание за окном и в свою очередь влюбился, хотя не исключено, что к его любви примешивался тонкий расчет… Ведь никто из Буонавенутри и помышлять не мог о такой жене, как эта гордая патрицианка!
Вполне уверенный в своих чарах, Пьетро начал ухаживать за Бьянкой и быстро добился ее расположения, что не замедлило привести к весьма зримым последствиям. Нужно было на что-то решиться: если ничего не предпринимать, смерть ожидала как соблазнителя, так и соблазненную. Впрочем, при попытке бежать похитителю и похищенной угрожала все та же смерть… Но все же бегство было предпочтительнее, поскольку давало хоть какой-то шанс выбраться из этой передряги живыми.
При помощи золота Бьянки и тех денег, которые Пьетро без всяких угрызений совести позаимствовал в своем банке, влюбленные подкупили гондольеров, и ночью ко дворцу Капелло подошел остроносый ялик, встав под самым окном Бьянки. Затем гондола бесшумно отчалила и направилась к Большому Каналу, где поджидала лодка… Отныне для молодых людей не было возврата — в Венеции им обоим была уготована казнь. Именно об этом они и думали, видя, как солнце медленно поднимается над золотыми куполами собора Святого Марка. Но вот лагуна стала сужаться, превращаясь в канал, и лодка углубилась в заросли высокого тростника. Лишь тогда Бьянка улыбнулась возлюбленному.
— Мы свободны, мой Пьетро! Нам это удалось!
— Да, — словно эхо, отозвался юноша, — нам удалось…
Он произнес эти слова с удивлением, будто не мог до конца поверить в то, что это правда. Но Венеция осталась далеко позади, и догнать их было уже невозможно.
В Падуе они купили лошадей и во весь опор помчались во Флоренцию, родной город Пьетро. Здесь, в столице великого герцогства Тосканского, влюбленные были в полной безопасности — никто не посмел бы требовать их выдачи… Опьяненные свободой, они ликовали: как прекрасно быть молодыми и страстно любить!
В Венеции между тем разразился ужасный скандал, быстро переросший в драму. Семейство Бьянки, обнаружив ее бегство, возопило о неслыханном оскорблении и потребовало правосудия. Все агенты инквизиции Совета Десяти были отправлены в погоню, а венецианцам возвестили с моста Риальто, что за головы Бьянки и Пьетро назначается большая награда.
Ищейкам не удалось обнаружить беглецов, ибо вода не оставляет следов. Однако они арестовали тех гондольеров, которые помогли Пьетро похитить Бьянку. Несчастных подвергли пытке, и все они погибли, поскольку так и не смогли направить следствие на верный путь. Сходной оказалась участь дяди Пьетро, у которого соблазнитель проживал после приезда из Флоренции. Старика схватили и стали допрашивать с применением все тех же зверских методов. Он умер в тюрьме, прикованный к стене цепью.
Обо всем этом молодые люди не знали — или не желали знать. Стояла зимняя пора, и они, подобно озябшим птичкам, затаились в гнезде, то есть во флорентийском доме родителей Пьетро на площади Сан-Марко, напротив знаменитого монастыря, стены которого помнили Фра Анжелико и Савонаролу…
Разумеется, дом скромного нотариуса Буонавенутри не выдерживал сравнения с дворцом Капелло, и Бьянка испытала первое свое разочарование. Это было узкое, мрачное и унылое строение с двумя окнами, выходившими на площадь. Бьянка целыми днями разглядывала прохожих и слушала звон монастырских колоколов. Пьетро попросту запер ее в доме, ибо опасался венецианских агентов инквизиции, известных своей необыкновенной ловкостью и усердием. Она вышла из этого убежища только один раз, когда вьюжным темным вечером Пьетро повел ее через площадь в часовню Сан-Марко, и там священник на скорую руку обвенчал их, узаконив этот сомнительный союз.
Однако опасность еще отнюдь не миновала. Однажды Пьетро вернулся домой в крайне возбужденном состоянии.
— Твой отец не сложил оружия! — выпалил он прямо с порога, даже не успев еще поцеловать Бьян-ку. — Он обещал заплатить две тысячи золотых дукатов любому, кто отомстит за его поруганную честь… иными словами, принесет ему наши головы!
— Ну и что? — беззаботно отозвалась Бьянка. — Разве мы не во Флоренции? Разве ты не подданный великого герцога Козимо? Как они могут добраться до нас?
Вместо ответа Пьетро взял жену за руку и подвел к окну, выходившему на площадь. Но перед этим он предусмотрительно задул свечи.
— Смотри! — сказал он. — Ты ничего не видишь?
Девушке понадобилось несколько мгновений, чтобы глаза привыкли к темноте. Впрочем, силуэты прохожих четко выделялись на заснеженной площади, а ничего подозрительного она не заметила.
— Смотри, — повторил Пьетро. — Неужели ты не видишь тень в нише, у входа в таверну? И вторую, у стены монастыря?
Присмотревшись, Бьянка наконец разглядела неясные очертания людей в черных плащах, почти сливавшихся с темнотой. Внезапно ее охватил ужас, и, отступив от окна, она взглянула на мужа широко раскрытыми от страха глазами.
— Кто это?
— Венецианские агенты инквизиции, кто же еще! Совет Десяти никогда не выпускает свою добычу, Бьянка. Если мы не найдем могущественного покровителя, рано или поздно нас схватят. В такую же темную ночь ворвутся в дом — или же зарежут меня в каком-нибудь переулке, а тебя похитят, когда ты будешь возвращаться с мессы. Я отнюдь не испытываю желания пройти по Мосту вздохов и оказаться в венецианской тюрьме.
— Я тоже, — сказала Бьянка. — Но что же нам делать?
— У меня есть план. Он довольно дерзкий, зато, если мы преуспеем…
В этот момент в комнату вошла старая Мариетта Буонавенутри, мать Пьетро. С тех пор как около дома стали кружить подозрительные тени, она и ее муж не помнили себя от страха. Вдобавок этот брак Пьетро с патрицианкой компрометировал семью — во всяком случае, он не принес никаких особых выгод.
— Что ты собираешься делать? — спросила Мариетта сына. — Отвезешь ее в Венецию?
Пьетро пожал плечами и устремил на мать такой выразительный взгляд, что старуха нахмурилась.
— Я собираюсь попросить защиты у принца Фран-ческо Медичи, сына великого герцога Козимо, — произнес он, четко выговаривая каждое слово. — Я объясню ему, какой опасности подвергается Бьянка… самая прелестная из всех благородных венецианских дам. Я расскажу о том, что она вынуждена скрываться, хотя это недостойно ее знатного происхождения… словом, опишу ситуацию, в которой мы оба находимся.
По мере того как он говорил, хмурое лицо Мариетты заметно светлело. Теперь она понимала, какую цель преследует Пьетро, хотя, по правде говоря, расчет этот был довольно гнусным. Принц Франческо слыл большим ценителем женской красоты и не жалел усилий в поисках новизны. Стоит хотя бы мельком упомянуть о прекрасной венецианке в его присутствии, и он непременно захочет увидеть ее. Если она ему понравится, то молодой чете будет обеспечено его покровительство. Бьянка же настолько красива, что вполне может обольстить даже такого весьма придирчивого вельможу…
Быстро прикинув все это под пристальным взглядом сына, старуха широко улыбнулась.
— Ну конечно же! — воскликнула она. — Это прекрасный выход! Принц так добр, так любезен, и не было еще случая, чтобы он отказал в просьбе гражданину Флоренции. Ступай же к нему, сынок!
Простодушная Бьянка поддержала свекровь. Быть может, в глубине души ей хотелось познакомиться с одним из блистательных Медичи. Она впервые призналась самой себе, как тяготит ее это буржуазное существование, как раздражают грубоватые и заурядные родители мужа. И даже Пьетро с его безупречным греческим профилем несколько утратил прежнее очарование.
Поскольку времени терять было нельзя, Пьетро Буонавенутри уже на следующий день отправился на другой берег Арно, во дворец Питти — резиденцию Медичи. Там он оставил почтительное прошении об аудиенции у наследного принца…
В свои двадцать три года обольстительный Франческо Медичи производил впечатление человека довольно странного. От матери Элеоноры Толедской ему досталась стройная фигура, правильные черты лица и очень красивые глаза. А от грозного отца герцога Козимо I он унаследовал тяжелый характер, природную жестокость, доходившую порой до самого дикого зверства, неукротимую гордость и страстную любовь к женщинам. К сожалению, великий герцог не передал ему свое политическое чутье, способности государственного деятеля, холодный и ясный ум. За необыкновенно привлекательной внешностью принца скрывались более чем сомнительные моральные устои.
И вместе с тем Франческо был подлинным ученым — он проводил целые дни, а иногда и ночи в своей лаборатории. Его страстью были естественные науки и химия: ему удалось открыть способ плавления кристаллов и производства китайского фарфора. Вдобавок он обладал безупречным вкусом и, подобно всем Медичи, высоко ценил искусство: его коллекция картин и ювелирных украшений могла бы украсить любой музей.
Франческо Медичи охотно согласился принять Пьетро Буонавенутри, поскольку уже слышал о его приключениях от флорентийского посла в Венеции, который безуспешно пытался спасти несчастного дядю Пьетро, подвергнутого пыткам невзирая на флорентийское подданство. Итак, принц встретил молодого человека весьма любезно и с заметным любопытством. Те немногие, кому удалось увидеть юную затворницу с площади Сан-Марко, рассказывали о ней чудеса. Наследный принц обещал Пьетро свое покровительство, распорядился об охране его дома… и не утаил своего желания познакомиться со столь интересной молодой женщиной.
— Моя жена никуда не выходит, монсеньор, — сказал Пьетро, поклонившись чуть ли не до земли. — Однако в хорошую погоду она дышит свежим воздухом у окна… Ей это необходимо, ведь она ждет ребенка!
Франческо понял все с полуслова. Несколько раз он проезжал верхом мимо окон красавицы, пока ставни не распахнулись под услужливой рукой Мариетгы. И Франческо увидел наконец свою таинственную венецианку. Она держала на руках крохотную дочурку.
Принц отнюдь не был разочарован. Более того, он был ослеплен. Красота молодой женщины настолько поразила его, что он застыл на месте, бросив поводья своей лошади и любуясь дивным видением. По правде говоря, Бьянка и в самом деле могла бы кому угодно вскружить голову. Она принадлежала к очень редкому и совершенно изумительному типу венецианских блондинок: ее золотистые волосы слегка отливали медью, а прозрачная кожа подчеркивала глубину темных блестящих глаз и классическую строгость черт. Принц влюбился в нее с первого взгляда, а поскольку не привык бороться со своими страстями, то очень скоро стал изыскивать способ познакомиться с прекрасной венецианкой. Это приятное поручение взялась исполнить одна знатная дама — маркиза де Мондрагон. Подружившись с Бьянкой, она начала приглашать ее к себе — конечно же, без всякой задней мысли. Можно было считать чистой случайностью, что и принц Франческо частенько заглядывал в этот гостеприимный дом. Таким образом, огонь и масло оказались рядом, и нужно было лишь слегка подуть, чтобы вспыхнуло пламя.
— Знаете ли вы, моя дорогая Бьянка, что принц Франческо безумно влюблен в вас? — спросила однажды утром маркиза.
Молодая женщина покраснела и пришла в такое великое смущение, что знатная дама с трудом скрыла улыбку — принц, безусловно, мог надеяться на лучшее.
— Вы мне льстите, сеньора, — пролепетала Бьянка. — Чем могла я привлечь внимание такого блистательного человека?
— Ну, это уже лицемерие! — вскричала маркиза смеясь. — Вы сами себе не верите, Бьянка. И я осмелюсь даже предположить, что принц вам далеко не безразличен. Права ли я?
Вместо ответа молодая женщина потупилась, и щеки ее залились густым румянцем. Ей не хотелось признаваться, что в последнее время она думает только о Франческо Медичи. Он был знатен, любезен, богат — благодаря ему она вновь ощутила ту атмосферу, к которой привыкла во дворце своих родителей. Разве мог сравниться с принцем алчный простолюдин Пьетро?
Но маркиза де Мондрагон явно ожидала ответа, поэтому Бьянка еле слышно произнесла:
— Я всегда рада видеть его высочество, дорогая.
— Превосходно! — воскликнула маркиза с усмешкой. — Остается только придумать, как вы могли бы видеться с принцем наедине и при этом не были скомпрометированы…
Знатная дама угадала: Франческо безумно любил Бьянку, а Бьянка отвечала ему взаимностью. Остальное довершить было нетрудно. Однажды ночью принц проскользнул в дом Буонавенутри, дверь которого оказалась открытой по странной причуде судьбы. Пьетро отсутствовал: срочные дела призвали его в Понтасьеве, где он задержался на пару дней… И этой ночью в доме Пьетро Бьянка стала любовницей Франческо — с молчаливого благословения не только мужа, но и его родителей.
Эта связь недолго оставалась тайной. Франческо был настолько горд своей новой любовницей, что открыто появлялся с нею на людях, а рогатый муж безропотно это сносил. Впрочем, принц осыпал Пьетро золотом И почестями, поэтому бывшему приказчику не было резона возмущаться. Так бы все и шло к лучшему в этом лучшем из миров, если бы герцог Козимо не счел поведение своего сына слишком беспечным. Франческо приходилось добираться до дома Бьянки через весь город, а делать это ночью было весьма рискованно — разумеется, опасность исходила не от услужливых Буонавенутри, а от флорентийских бандитов, которые славились необыкновенной дерзостью. Встревоженный и недовольный Козимо вызвал к себе сына следующим письмом: