Хромой из Варшавы - Кинжал и яд

Миссис Тернер, чувствуя, что ей самой необходима помощь, познакомила свою благородную клиентку с неким Саймоном Форманом — бывшим священником, гораздо более сведущим в колдовстве, чем она сама. Если миссис Тернер ограничивалась использованием довольно сомнительных отваров и порошков, то Форман безбоязненно прибегал к черной магии. Крахмальщица уверяла, что человек он ловкий и водит дружбу с демонами, от которых получает все, что пожелает. Разумеется, главным его оружием была черная месса.

Форман предложил этот радикальный способ леди Фрэнсис, и та согласилась без малейших колебаний, ибо испытывала панический страх перед близостью с законным супругом. И в одну прекрасную — то есть попросту очень темную — ночь молодая женщина предоставила свое прелестное тело для отвратительного обряда.

Немного успокоившись после этой церемонии, она решилась поехать в Чартли: Саймон Форман заверил ее, что Эссекс будет вести себя с ней как брат.

Но, видимо, магия Формана оказалась недостаточно сильной, ибо Фрэнсис быстро поняла, что осквернила себя напрасно. Едва лишь Эссекс увидел жену, как воспылал к ней страстью и, естественно, попытался утвердить свои супружеские права. Обезумевшая от страха Фрэнсис прибегала ко всем мыслимым уловкам — начиная от целомудренного испуга и кончая ужасной головной болью, — и таким образом ей удалось выиграть несколько ночей. Однако Эссекс был молод, пылок и очень нетерпелив. Фрэнсис пришлось вновь воззвать о помощи, отправив два жалобных послания: одно было адресовано миссис Тернер, а другое — Форману. Этому ужасному колдуну она писала:

«Дражайший отец мой, умоляю вас не лишать меня своей благосклонности, которая одна придает мне силы! Сделайте так, чтобы мой муж охладел ко мне…»

В ответ она получила разнообразные порошки, предназначенные для успокоения слишком ретивого мужа, и восковую фигурку, изготовленную самим Форманом и изображавшую упомянутого супруга. В том месте, где должно было находиться сердце, торчала длинная игла — колдун уверял, что это означает неизбежную смерть Эссекса в течение года.

Однако Эссекс не умер, хотя подмешанные в пищу порошки едва не привели его на край могилы. Молодая женщина, страстно желая избавиться от мужа, все же не решалась прибегнуть к настоящему яду, хотя ее семейная жизнь превратилась в ад. Эссекс, взбешенный упорными отказами обожаемой женщины, которая не давала ему даже притронуться к себе, постепенно превращался в настоящего — и опасного — безумца. Фрэнсис в полном отчаянии начала умолять семью о расторжении брака, внушавшего ей ужас, ибо к этому времени она жить не могла без Роберта Карра.

В конечном счете Говарды уступили. В декабре 1612 года графиня Эссекс и ее родные подали королю соответствующее прошение, которое было передано на утверждение епископам Англии. Главным мотивом послужила «невозможность осуществления брака ввиду бессилия мужа» — что, надо сказать, было верхом наглости!

Благодаря Роберту Карру Говарды имели влияние на короля, и Эссексы ничего не могли этому противопоставить. Расторжение брака казалось неминуемым, однако внезапно появилось совершенно неожиданное препятствие: Овербери восстал против намерений своего господина жениться на Фрэнсис.

— Это было бы безумием, — без околичностей заявил он Роберту. — Вы лишитесь привязанности короля.

— Но король согласен, друг мой! Он прекрасно понимает, что я обожаю леди Фрэнсис…

— Обожаете? Эту коварную и жестокую женщину? Да знаете ли вы, что в ее руках станете игрушкой Говардов?

— Дорогой Томас, вы говорите глупости! Фрэнсис любит меня так же, как я люблю ее, и не позволит своим родным помыкать мною.

— А что будет со мной? — вскричал Овербери, готовый расплакаться. — Я предан вам душой и телом, но что ждет меня, если вы женитесь?

— Вас? Вы будете служить мне, как и прежде… — ответил Рочестер, напрочь лишенный проницательности и крайне удивленный этой внезапной вспышкой.

— Служить вам я согласен. Но ей — никогда! Я не желаю быть ее лакеем и не хочу, чтобы вы брали ее в жены.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что запрещаю вам это! Если же вы ослушаетесь, я расскажу все, что мне известно о ваших отношениях с королем. Вся Англия услышит меня и вся Европа! Без меня, без моих советов вы были бы никем, вы так и остались бы жалким оруженосцем лорда Хея! Я вас создал — и я же могу вас уничтожить!

Вероятно, этого Овербери говорить не следовало, но безмерное тщеславие заставило его забыть об осторожности. Спор становился все более яростным — дело дошло до взаимных оскорблений и едва не закончилось рукоприкладством. Овербери, с трудом увернувшись от могучего кулака Роберта, обратился в бегство и, встретив в коридоре Уайтхолла леди Эссекс, в бешенстве бросил:

— Шлюха!

Прекрасная Фрэнсис чуть не задохнулась от гнева, но она умела отвечать ударом на удар. Через четверть часа весь дворец слышал, как она громогласно клянет Овербери: «Презренный мавр! Жалкий подонок! Дьявол во плоти!»

Между тем лорд Рочестер несколько успокоился и, поразмыслив, пришел к выводу, что не стоит доводить Овербери до крайности: этот человек слишком много знал. На следующий день король по его совету предложил Овербери возглавить посольство в Дании. Но язвительного поэта было нелегко провести — он сразу понял, что от него хотят избавиться под видом почетной миссии. Не уступая упрямством своему господину-шотландцу, он отказался, а когда Иаков II предложил ему выбирать между Данией и Тауэром, предпочел Тауэр!

26 апреля 1613 года Овербери оказался в каземате, где продолжал яростно поносить леди Эссекс, но затем тюремное заключение, хоть и не лишенное комфорта, остудило его пыл. В последующие четыре месяца он засыпал лорда Рочестера душераздирающими посланиями, в которых напоминал о «девяти годах любви». Однако прекрасный Роберт оставлял все эти письма без внимания, а леди Эссекс решила предпринять необходимые меры, чтобы избавиться от наглеца, который осмелился любить того же мужчину, что и она сама.

По ее просьбе лорд Ноттингем пристроил в Тауэр двух своих верных людей: некий Уэстон стал тюремщиком, а человек по имени Элвейз был назначен комендантом. Благодаря их заботам несчастный Овербери то и дело получал торты и варенья, приготовленные по рецептам леди Фрэнсис и ее бесценной помощницы миссис Тернер, которая щедро сдабривала сладости мышьяком, красной ртутью и жабьим ядом. Приправы обходились дорого: их отпускал на вес золота аптекарь Франклин. Но леди Эссекс не скупилась — нужно было любой ценой заткнуть рот болтуну, которого ярость сделала опасным. Но Овербери, судя по всему, обладал лошадиным здоровьем, поскольку дьявольская стряпня миссис Тернер не оказывала на него никакого заметного воздействия — он лишь чувствовал легкое недомогание. Тогда леди Эссекс решилась на крайнее средство.

14 сентября личный врач и фармацевт короля Мейерн явился в Тауэр, чтобы поставить клистир слишком разговорчивому узнику. На следующий день Овербери скончался «от чахоточного истощения» — такой замечательный диагноз вынесли придворные врачи.

С тех пор ничто не омрачало счастья влюбленных. Епископы постановили признать брак леди Эссекс расторгнутым, и 26 декабря в Уайтхолле произошла пышная церемония: Фрэнсис Говард, совершенно восхитительная в своем белоснежном платье и с целомудренно распущенными волосами, обвенчалась с лордом Рочестером, которому монарх по такому случаю даровал титул герцога Сомерсета. Надо сказать, что Иаков сам просил епископов не препятствовать фавориту в его матримониальных намерениях: этот добрый король не ведал ревности и заботился лишь о счастье своего дорогого Роберта.

Бракосочетание было скандальным и одновременно блестящим: никто не верил в девственность новобрачной, но всех внезапно охватила какая-то безумная страсть к роскоши. Двор пресмыкался перед великолепной четой, золото лилось потоком, одно празднество сменялось другим… и только во дворце Эссексов царила тишина — это опасное, угрожающее безмолвие предвещало новые бури.

Через восемь месяцев, в августе 1614 года, в замке Бейнард состоялось тайное собрание под председательством Джорджа Аббота, архиепископа Кентерберийско-го. Присутствовали на нем граф Пемброк и лорд Монтгомери — дяди молодого лорда Эссекса, принадлежавший к семейству Говардов, но отколовшийся от своих родичей сэр Томас Лейк, главы семейств Сеймур и Рассел — иными словами, все, кто имел основания ненавидеть новоявленного герцога Сомерсета. Целью собрания было свержение фаворита, который уже успел стать лордом-хранителем королевской печати, лордом-казначеем Шотландии и лордом-камергером. Благодаря такому прекрасному набору титулов и должностей в руках Роберта Карра — а главное, в руках его очаровательной супруги — оказались почти все рычаги управления государством. Положение становилось нестерпимым, и с этим пора было кончать!

Лучшее решение нашел архиепископ Кентерберий-ский. Увлеченный любовью Роберт, на свое несчастье, совершенно забыл о монархе, который невыносимо страдал. Единственным средством утешить его и заодно устранить опостылевшего Сомерсета было подыскать королю другого фаворита.

— У меня есть на примете нужный нам человек, — объявил архиепископ. — Во время последней охоты король обратил внимание на юношу, обладающего всеми физическими и нравственными совершенствами. Это настоящий Ганимед, и даже герцог не может сравниться с ним красотой. Недостаток у него только один — он беден.

— Это не имеет значения! — воскликнул Сеймур. — Мы дадим ему денег: позднее он вернет нам их сторицей. Однако будет ли он послушен?

— Я за него ручаюсь, — заявил архиепископ.

Ненависть прелата к Сомерсету не знала границ с тех пор, как он узнал о переговорах фаворита короля с испанским послом Гондомаром. Речь шла о женитьбе наследного принца на инфанте, которая для прелата воплощала собой насильственный возврат к католицизму, учреждение инквизиции и бог знает еще какие немыслимые злодеяния.

Итак, собравшиеся в Бейнарде господа выработали детальный план действий, и вскоре после этого на исторической арене появился Джордж Вильерс, которому в ближайшем будущем предстояло стать герцогом Бекингемом…

Расчет заговорщиков оказался верным. Обретя деньги и могущественных покровителей, молодой Вильерс настолько быстро обольстил Иакова II, что всем стало ясно — звезда прежнего фаворита закатилась. Понял это и герцог Сомерсет. Он пришел в страшную ярость и попытался вступить в борьбу с выскочкой, но ему недоставало такого советчика, каким был Овербери. Сомерсет совершил множество промахов; стал досаждать королю и устраивать ужасные сцены ревности, которые несчастный монарх поначалу сносил стоически. Иакову были дороги воспоминания о прошлом, но все его помыслы были направлены теперь на возвышение Вильер-са, и постепенно ему захотелось избавиться от надоедливого супруга Фрэнсис.

Так обстояли дела, когда осенью 1615 года граф Шрюсбери устроил ужин, на котором словно бы случайно встретились государственный секретарь сэр Ральф Уинвуд и комендант лондонского Тауэра сэр Джервис Элвейз. Разговор коснулся странной смерти Овербери. Уинвуд рассказывал об этом так, будто никакой тайны давно не существовало, и простодушный Элвейз, отдав слишком щедрую дань превосходным винам, угодил в расставленные силки.

— Увы, — вздыхал он, — лорд Сомерсет и в самом деле велел отравить своего секретаря. Я никогда этого не желал, но меня принудили, и теперь мне никогда не избавиться от угрызений совести…

Ужин завершился самым дружеским образом, но на следующий день король узнал все подробности разговора. Началось следствие, в ходе которого выяснилось, что помощник аптекаря, принесший королевскому врачу Мейерну роковой клистир, недавно скончался в Брюсселе и перед смертью во всем признался, чтобы предстать перед богом с чистой совестью.

Немедленно были отданы распоряжения об арестах. Под стражу взяли и неосторожного Элвейза, и тюремщика Уэстона, и услужливую миссис Тернер, и хитроумного аптекаря Франклина. Пытка развязала им языки, и вскоре последовал приговор. Миссис Тернер отправилась на виселицу в одном из своих прославленных гофрированных воротников желтого цвета, благодаря которым завоевала некогда репутацию достойной женщины. Лишь отрекшийся от бога священнослужитель Форман избег официальной кары: у него хватило здравого смысла умереть за два года до суда. Впрочем, была ли его смерть естественной, так и осталось неизвестным. Он был найден в лодке, где лежал с остекленевшими глазами и скрещенными на груди руками.

Хотя Роберта и Фрэнсис долгое время ограждала их знатность, все же были арестованы и они. Теперь уже на всех углах говорили о неблаговидных делах красивейшей женщины Англии — о приворотных зельях, ядах, черных мессах и прочих дьявольских обрядах, которые молва отныне охотно ей приписывала. Сразу несколько человек показали, что собственными глазами видели, как она принимала участие в шабаше, где открыто совокуплялась с козлоногим черным демоном.

Прежде чем отправить молодую женщину в тюрьму, ей предоставили возможность разрешиться от бремени: испытывая несказанные муки, она родила дочь Анну. Наконец 27 марта 1616 года Фрэнсис оказалась в Тауэре, где сразу призналась абсолютно во всем: она не хотела попасть в грубые руки палачей и уповала только на суд. Благодаря своей ловкости и воистину дьявольскому очарованию ей почти удалось совершить невозможное. Когда она появилась в зале суда с отливавшими серебром распущенными волосами и в длинной рубахе из грубого холста — одеянии кающейся грешницы, которое лишь подчеркивало ее обольстительные формы, — изумленным и взволнованным судьям показалось, будто перед ними предстала сама Мария Магдалина. К несчастью для Фрэнсис, в числе судей были и ее заклятые враги, неподвластные никаким чарам. Они одержали верх, и пленительную герцогиню Сомерсет приговорили к сожжению на костре. Гордая красавица встретила вердикт с высоко поднятой головой…

На следующий день та же участь постигла человека, которого она настолько любила, что пошла ради него на преступление. Однако он ни в чем не признался. Роберт Карр, виконт Рочестер, герцог Сомерсет защищался отчаянно и угрожал раскрыть все тайны короля. Между тем Иаков с самого начала не хотел отдавать своего бывшего фаворита в руки правосудия, но рядом с ним находился красавец Джордж Вильерс, который просто кипел от негодования перед лицом такой мерзости и неблагодарности. У Иакова не было сил сопротивляться, и он уступил.

Однако когда подошел день казни виновных, король внезапно опомнился и помиловал обоих. Герцог и герцогиня были приговорены к вечному изгнанию: лишенная имущества, земель, титулов, драгоценностей и баснословных богатств преступная чета должна была отправиться в Шотландию, где Роберту оставили лежащий в руинах замок Карр — единственное достояние его предков. Им предстояло жить там в полном одиночестве до самой смерти, без права куда-либо выезжать…

И для супругов началось адское существование, ибо каждый из них обвинял в случившемся другого. Время тянулось невыносимо медленно, и с каждым днем нарастала их взаимная злоба. Теперь, когда не было прежней роскоши, когда красота Фрэнсис начала блекнуть в ужасающей нищете, а Роберт на глазах превращался в грубого и неотесанного дворянина средней руки, прежняя любовь уступила место свирепой ненависти, терзавшей их на протяжении долгих лет.

Фрэнсис умерла первой в 1632 году, Роберту же предстояло томиться еще тринадцать лет, прежде чем смерть наконец сжалилась над ним. Возможно, они смогли бы обрести спасение, если бы опирались друг на друга, но их любовь была порождена гордостью и плотским влечением, поэтому они сами приговорили себя к этому жалкому прозябанию.

ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ ФРОНДЫ (ГЕРЦОГИНЯ ДЕЛОНГВИЛЬ)

(1650 год)

В конце 1647 года среди самых элегантных и блестящих домов в Париже выделялся дворец герцогини Буйонской на улице Сен-Луи. Сама герцогиня, урожденная Леонора Берг, была молода, красива и очаровательна — невзирая на свое германское происхождение, она очень быстро превратилась в утонченную парижанку. Ее роскошные приемы славились во всем городе, и в такие дни дворец всегда был заполнен множеством гостей; когда же она устраивала празднество, к ней в буквальном смысле слова ломились.

Вот и в этот декабрьский вечер, несмотря на пронзительный ветер и затопившую Париж грязь, к крыльцу одна за другой подъезжали разноцветные кареты, откуда выпархивали роскошно одетые женщины и мужчины и не торопясь входили. Все они были обладателями громких имен — либо по праву рождения, либо благодаря выдающимся заслугам перед королевством. Здесь появилась даже высокомерная, неприступная принцесса де Конде, на которую зеваки взирали с почтительным изумлением. Эта дама никому не позволяла забывать о своей почти королевской крови, о принадлежности к семейству Монморанси и об окружающем ее ореоле славы: ведь именно она была предметом безумной — последней — страсти Генриха IV.

Между тем среди этой ослепительной, нарядной, болтливой, шумной толпы находился человек, казалось, искавший уединения. Высокий, статный, очень элегантный в своем камзоле черного бархата, расшитом золотом, он резко выделялся на фоне цветистого окружения. У него были правильные черты лица, бездонные черные глаза под густыми бровями, твердая и насмешливая линия рта. В тридцать четыре года Франсуа де Ларошфуко, принц де Марсийак был чрезвычайно привлекательным мужчиной, но все сходились на том, что он сильно изменился, вернувшись в Париж после четырехлетнего изгнания. Некогда он слыл мечтателем и даже отчасти меланхоликом: обладая романтическим воображением, Франсуа предавался лишь двум страстям — охоте и чтению. Впрочем, женщины его также занимали, но здесь он всегда соблюдал большую осторожность.

В пятнадцать лет его женили на Андре де Вивонн, дочери главного сокольничего. Она подарила ему восемь детей, и Франсуа стремился не омрачать покой супруги, которую искренне почитал, но не слишком любил. На свое несчастье, он влюбился тогда… в королеву! Поверив, будто Анну Австрийскую преследует кардинал де Ришелье, он позволил знатной и дерзкой авантюристке герцогине де Шеврез вовлечь его в заговор, имевший целью похитить королеву и переправить ее в Брюссель. Разумеется, эта затея мадам де Шеврез провалилась — как и все прочие ее безумные предприятия. Франсуа чудом избежал эшафота и мог считать большой удачей, что его выслали из Парижа не куда-нибудь, а в родной замок Вертей.

Через четыре года Франсуа де Ларошфуко вновь обрел свободу в результате почти одновременной смерти кардинала и короля Людовика XIII. Он летел в Париж с бьющимся сердцем, надеясь, что спасенная им от воображаемой опасности королева упадет в его объятия или хотя бы выразит свою признательность в сколько-нибудь ощутимой форме… Однако той романтической королевы, о которой он постоянно вспоминал, уже не существовало: он увидел властную регентшу Франции, а за ее спиной очередную красную сутану — кардинал Мазарини был простолюдином с точки зрения самого захудалого дворянчика, но зато именно ему принадлежало сердце Анны Австрийской!

Франсуа испытал сильнейшее разочарование. Его меланхолия обратилась в горечь, и теперь он помышлял только о мести — причем о мести весьма своеобразной. Он желал, чтобы королева научилась бояться принца де Марсийака!

После короткой военной кампании во Фландрии, где Марсийак был ранен, он вновь появился в Париже и привлекал всеобщее внимание своей высокомерной задумчивостью — делиться своими помыслами он не считал нужным, ибо никто не казался ему достойным этого. Все знали силу его насмешливого ума и потому относились с уважением к опасному мизантропу, а многие красавицы подавляли вздох сожаления, ибо ни одной из них не удавалось привлечь этот мрачный взгляд.

Однако нынешним вечером в доме мадам де Буйон взор Франсуа де Ларошфуко остановился на женщине, которая только что вошла в гостиную. Красота ее была воистину ослепительной. Высокая и стройная, как лиана, она обладала подлинно королевской статью, безупречными чертами лица, белоснежной кожей, громадными глазами редкостного цвета морской волны и массой шелковистых белокурых волос. По странному совпадению, она была в платье черного бархата, расшитом золотом, — очень похожем на камзол Франсуа. Марсийак не признавал других цветов и увидел в этом знак судьбы.

В одно мгновение блистательную красавицу окружили со всех сторон, выказывая ей такие знаки внимания, что стало очевидно — именно она будет королевой сегодняшнего вечера. Но Марсийаку не было нужды представляться ей, ибо он ее хорошо знал. Это была герцогиня де Лонгвиль, Анна-Женевьева де Бурбон-Конде — одна из знатнейших дам королевства, почти равная по рождению государям. Примерно год назад она исчезла из Парижа, отправившись в Вестфалию вместе со своим мужем, который был на двадцать четыре года старше жены. Герцогу де Лонгвиль было поручено вести переговоры о знаменитом Вестфальском мире, положившем конец Тридцатилетней войне.

Марсийак уже встречался с прекрасной герцогиней, но это случилось несколько лет тому назад — она была тогда совсем юной, — и он остался равнодушен к ее красоте, так поразившей его сегодня. Сейчас же ему показалось, что это белокурое видение явилось в ответ на те вопросы, которые он давно задавал себе…

Франсуа знал, что эта женщина не только самая красивая и знатная, но также самая властолюбивая и самая пылкая. Он знал ее власть над мужчинами — ведь это из-за нее Морис де Колиньи ввязался в роковую дуэль и получил смертельную рану. Он знал, что она, подобно своему брату Конде и ему самому, больше всего грезит о славе. Именно такая женщина была ему нужна!

Между тем вокруг него перешептывались:

— Герцогиня еще красивее, чем прежде! Интересно, сколько сердец разбила она в Вестфалии?

— Точно неизвестно, но есть достоверные сведения, что сразу по приезде она завлекла молодого Миоссанса, и тот готов умереть за нее.

— Миоссанса? Какая странная мысль! Ведь он еще совсем мальчишка!

— Зато он очень красив и очень знатен. Это настоящий паладин, а прекрасная герцогиня обожает паладинов! Смотрите, вот он к ней подходит и глядит на нее с такой нежностью, с таким смирением! А у нее засверкали глаза…

Этого Марсийак вынести не смог. Нельзя было допустить, чтобы другой притягивал взор женщины, которую он твердо решил обольстить. Оставив двух болтунов пробавляться сплетнями, он пробрался сквозь толпу к герцогине и склонился перед ней, сняв шляпу. Длинные перья плюмажа коснулись паркета.

— Осмелюсь ли я надеяться, что вы меня помните, мадам?

Герцогиня улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя.

— Принца де Марсийака забыть невозможно. Мне рассказывали о ваших подвигах во Фландрии, принц, и я порадовалась за вас.

Слова были любезными, улыбка тоже, однако взгляд герцогини уже устремился к юному Миоссансу, который тут же приблизился. Франсуа сдвинул брови.

— Еще больше я рад встрече с вами, мадам! Я счастлив, что вы меня не забыли, и, поверьте, я сделаю все, чтобы навеки остаться в вашей памяти.

Она вновь взглянула на него, удивленная этим почти угрожающим тоном.

— Что вы хотите сказать?

— Что есть женщины, которые могут потребовать от своих друзей столько же, сколько могла требовать королева. Но они должны научиться тщательно выбирать их.

— Полагаю, что я выбирать умею, — возразила прекрасная Анна с надменной улыбкой.

— Вам придется доказать мне это, мадам!

Вновь перья скользнули по паркету, высокая фигура склонилась, но перед этим черные глаза с вызовом встретили взгляд бирюзовых. Когда Марсийак растворился в толпе, Анна-Женевьева уже не смотрела на Миоссанса. Прикрывшись веером, она задумчиво следила, как удаляется этот мужчина, чья стать, тон и даже наряд показались ей собственным отражением. В течение всего вечера мадам де Лонгвиль выглядела необыкновенно рассеянной.

На следующий день г-н де Миоссанс желал узнать только одно: в котором часу и в каком месте суждено ему сойтись в смертельной схватке с принцем де Марсийаком. Юноше казалось, что он упал с облаков на грешную землю. Он послал к принцу своих секундантов и ближе к вечеру оказался со шпагой в руке под голыми деревьями сада Маре.

Миоссанс получил легкую рану, и, пока ее перевязывали, его противник, вкладывая шпагу в ножны, объявил, что намерен задавать ему такую же трепку каждый раз, когда он осмелится подойти к мадам де Аонгвиль ближе чем на три шага.

— Я скорее умру, чем подчинюсь вам, сударь! — в бешенстве вскричал будущий маршал д'Альбре, делая героические усилия, чтобы подняться и продолжить бой.

— Именно это с вами и случится, если вы будете упорствовать! Вы молоды, смелы, благородны, а на свете тысячи молодых и красивых женщин.

— Сударь!.. — воскликнул раненый.

К несчастью, обморок помешал ему договорить. Его поспешно отнесли домой, а Марсийак тем временем спокойно направился во дворец де Аонгвиль и предстал перед герцогиней.

— Мадам, — объявил он с порога, — я только что ранил господина де Миоссанса, поскольку он вам нравится, а я не могу этого допустить. И я предупредил его, что так будет каждый раз, когда потребуется повторить урок.

Анна-Женевьева не отличалась терпением, зато гордостью вполне могла сравниться с Марсийаком. Она почувствовала себя крайне задетой.

— Сударь, по какому праву вы вмешиваетесь в мои личные дела?! Да знаете ли вы…

Жестом остановив ее, он преклонил перед ней колено.

— Я знаю о вас все. Что касается права, то оно принадлежит мне как мужчине, который любит вас, готов всем для вас пожертвовать и вынести все, кроме вашего равнодушия. Позвольте мне служить вам, любить вас — и вы станете королевой этой страны! Поверьте, я достоин вас, и вдвоем мы сможем перевернуть весь мир.

Пока он говорил, герцогиня пристально вглядывалась в этого человека, который стоял перед ней на коленях, но излучал властность. Как сумел он догадаться о сжигающем ее честолюбии? Несомненно, его обуревала такая же страсть повелевать и править!

— Вы хотите служить мне… против всех? Даже против королевы или Мазарини?

— Этого мерзавца в сутане? Против него в первую очередь!

— Однако же мой брат служит ему…

Да, так оно и было! Именно это послужило причиной ненависти прекрасной мадам де Аонгвиль к Мазарини: принц де Конде, ее любимый брат, ее герой служил презренному итальянцу, и смириться с этим она не могла. Ослепленная гордостью герцогиня не понимала, что Конде служит прежде всего монарху, тогда как Мазарини — всего лишь королевский министр, которому пришлось управлять страной в необычайно сложных обстоятельствах. С точки зрения мадам де Лонгвиль все выглядело иначе: Мазарини сумел привлечь Конде на свою сторону — и Мазарини должен расплатиться за подобное оскорбление.

В конце концов Анна-Женевьева подала руку Франсуа де Ларошфуко.

— Что ж, дорогой принц, попытайтесь теперь завоевать мою любовь, ибо службу вашу я принимаю, — заявила она.

— Вы полюбите меня, мадам, или я перестану быть самим собой!

И действительно, всего лишь через две недели Анна-Женевьева уже не мыслила себе жизни без Франсуа де Ларошфуко. Он стал ее любовником, и оба они настолько безоглядно отдались своей любви, словно отступать им было некуда — как во время войны. Впрочем, война не заставила себя ждать…

Фронда! Сквозь даль веков и призму бесчисленных романтических историй она представляется войной в кружевах, в ходе которой разряженные дамы гарцевали, словно амазонки, на породистых лошадях, удивляя мир своими подвигами и любовными приключениями. Высшая знать, которая помышляла только о своих личных выгодах, отчаянно боролась с королевской властью, тогда как монарх все более и более становился воплощением национальных интересов. Смерть Ришелье французские вельможи встретили вздохом облегчения. Наконец-то поле битвы покинул этот ужасный деспот, этот страшный человек, который заботился лишь о благе страны и мешал грандам предаваться их излюбленным забавам — заговорам и мятежам! Теперь нужно было срочно отвоевать сданные позиции, воспользовавшись регентством излишне чувственной женщины, несовершеннолетием короля и непопулярностью чужеземного министра. Самое худшее состояло в том, что часть народа последовала за знатью. В результате всего лишь за пять лет королевство оказалось на краю гибели…

Что касается Анны-Женевьевы и Франсуа, то они слепо ринулись в эту войну, которая стала достойным украшением их пылкой страсти. Увлекаемая чудовищной гордостью, прекрасная герцогиня нанесла королевской партии мастерский удар: ей удалось привлечь на сторону мятежников своего прославленного брата. Впрочем, добилась она этого без особого труда, ибо Конде жаждал власти больше, чем Анна-Женевьева и Марсийак вместе взятые. А кроме того, он так любил свою красавицу-сестру! Злые языки даже поговаривали, что он любит ее несколько сильнее, чем следует. Вскоре Париж покрылся баррикадами, воздвигнутыми лишь для удовлетворения частных амбиций, и герцогиня решила, что победа уже близка.

Однако у войны есть свои правила, и любовникам пришлось расстаться. Юный король, которому не было еще и десяти лет, бежал из восставшего Парижа, найдя убежище в замке Сен-Жермен вместе со своим немногочисленным двором. Марсийак последовал за королем — но не в качестве верного слуги. Нужно было выяснить, что происходит в стане неприятеля, и во имя любви к своей красавице принц не погнушался мерзким ремеслом шпиона.

Что касается Анны-Женевьевы, то она попросту переселилась в Ратушу, практически возглавив парижское восстание. Здесь она плела разнообразные интриги и почти уверилась в том, что уже стала королевой. Впрочем, парижане радовались ее присутствию, ибо великий Конде неожиданно совершил очередной кульбит: он предпочел находиться при особе маленького короля, нуждавшегося в защите.

Утром 28 января 1649 года Анна-Женевьева просматривала целую кипу донесений вместе с Полем де Гонди — беспокойным коадъютором при парижском епископе. Внезапно она вскрикнула и, откинувшись на спинку кресла, побледнела настолько, что к ней тут же устремилась ее камеристка Луиза де Верпильер.

— Что с вами, госпожа герцогиня, вам нехорошо?

— Да! Страшная боль… Мне кажется, настал срок!

Мадам де Лонгвиль была беременна, но вовсе не от старого мужа. Никто не сомневался, что счастливым отцом является принц де Марсийак.

Поль де Гонди, будущий кардинал де Рец, с гневным изумлением смотрел на молодую женщину, которая задыхалась, словно больное животное. Он любил ее, страстно желал обладать ею и служил ей скорее во имя любви, чем по искреннему убеждению. Близкие роды ошеломили и одновременно оскорбили его.