Хромой из Варшавы - Кинжал и яд

Мадам де Пулайон не отступилась от своего намерения и решила нанять убийц… но те предпочли раскрыть глаза мужу. Г-н де Пулайон, проникшись вполне понятным раздражением, подал на жену жалобу как раз в тот самый момент, когда о ней заговорила Мари Бос. Арест мадам де Пулайон имел важные последствия. По сходному обвинению маркиза де Бренвилье закончила свои дни на эшафоте, и можно было предполагать, что в ходе расследования, предпринятого Ла Рейни и его верным Дегре, всплывут имена других знатных дам. Дело Отравителей приобретало такой масштаб, что власти встревожились.

Министр Лувуа предложил королю учредить специальную судебную инстанцию — трибунал с чрезвычайными полномочиями, призванный рассматривать дела о магии, ворожбе и ядах. Число подобных злодеяний множилось: каждый день поступали сведения о новых отравлениях. Людовик XIV согласился, и Лувуа приступил к осуществлению своего плана.

Этот прославленный в истории трибунал стал собираться в Арсенальском дворце, и в его состав вошли самые влиятельные члены Государственного совета. Учрежден он был 8 марта 1679 года — за четыре дня до ареста Вуазен — и получил впоследствии зловещее название Огненной Палаты, поскольку заседания происходили в зале с черной драпировкой при свете факелов. Кроме того, из этого зала обвиняемые обычно отправлялись на костер.

Арест Вуазен наполнил душу мадам де Монтеспан страхом и яростью: колдунья побывала в Сен-Жермене, однако не сумела подобраться к королю с пресловутым свитком и Людовик чувствовал себя превосходно, а влияние прекрасной Анжелики росло с каждым днем. Первой мыслью маркизы было немедленно бежать. Стремительно покинув Сен-Жермен, она отправилась в Париж и стала готовиться к отъезду в свое имение в Пуату. Но постепенно ее холодный ясный рассудок возобладал над смятением. Вуазен будет молчать и, в любом случае, не даст показаний против женщины, от которой зависит ее собственное спасение. Следовало всеми силами поддерживать в ней эти надежды — более того, попытаться спасти ее. Если же это окажется невозможным, нужно устроить так, чтобы она умерла прежде, чем заговорит…

Кроме всего прочего, мадам де Монтеспан не хотелось бежать, не дождавшись падения или гибели ненавистной соперницы. Это стало для бывшей фаворитки навязчивой идеей, и она готова была пойти на любой риск, лишь бы добиться своей цели. У нее хватило дерзости вступить в сношения с Франсуазой Фидастр — самой известной в Париже колдуньей после Вуазен. Маркиза желала, чтобы Филастр избавила ее наконец от Анжелики де Скорай.

Между тем ничего не подозревающей Анжелике казалось, что она переживает какой-то чудесный сон. У нее был собственный выезд, ее осыпали почестями и драгоценностями, настоящий золотой дождь пролился над родной Овернью, где полным ходом перестраивали ее ненаглядный Кропьер. Молодой женщине хотелось, чтобы родовой замок превратился в маленький Версаль, и по ее рисункам возводили прекрасную террасу с широкой лестницей. Братья Анжелики стали командирами полков, а ее сестра Франсуаза только что была возведена в сан настоятельницы богатейшего аббатства в Шеле.

При этом Анжелика вовсе не была эгоисткой. Думая о мадам де Монтеспан, которая была так добра к ней, она испытывала нечто вроде угрызений совести, поскольку вытеснила прежнюю фаворитку из сердца короля. Именно по ее просьбе маркиза получила одну из самых важных должностей при дворе и стала заведовать имуществом королевы — должность эта оказалась вакантной после бегства графини де Суассон, замешанной в Деле Отравителей. Мадам де Монтеспан сквозь зубы поблагодарила Анжелику. Что касается самой королевы, о которой почти никто не вспоминал, то это назначение не доставило ей радости, ибо она всей душой ненавидела маркизу. Король же охотно исполнил желание новой возлюбленной, увидев в этом удобную возможность загладить вину перед женщиной, которую он когда-то так любил, а потом отверг. Теперь ему нужна была только Анжелика — мадам де Монтеспан имела значение лишь как мать дорогих его сердцу детей.

Однако ослепленная гордостью маркиза не желала сдаваться и прилагала все усилия, чтобы избавиться от соперницы, над которой словно бы витал ангел-хранитель. В очередной раз он спас Анжелику, когда Франсуаза Филастр сделала безуспешную попытку проникнуть к ней в качестве служанки.

Между тем время шло, одно празднество сменялось другим, и как-то раз на великолепном балу у брата короля появилась Анжелика, усыпанная бриллиантами с головы до пят. Мадам де Монтеспан пережила величайшее унижение, когда ей пришлось вместе с другими фрейлинами украшать новую фаворитку. Она вспомнила, как сама точно так же принуждала бедняжку Лавальер, уже оставленную королем, исполнять обязанности камеристки. У Людовика XIV была прекрасная память, и он умел наносить жестокие раны…

Но ярость Атенаис перешла все мыслимые границы, когда через месяц беременная Анжелика получила титул герцогини де Фонтанж с рентой в двадцать тысяч золотых экю. А главное — при первых же приступах тошноты этой выскочке пожаловали право сидеть в присутствии короля! Мадам де Монтеспан не могла перенести, что она, подарившая королю семерых детей, осталась всего лишь маркизой и должна будет стоять, видя соперницу сидящей. Не помня себя от гнева и забыв всякую осторожность, она ринулась к королю.

Ссора продолжалась около часа. Пронзительные вопли маркизы заглушали голос короля, который тщетно пытался заставить ее замолчать. Но остановить мадам де Монтеспан, когда она бросалась на штурм, было невозможно. На Людовика XIV посыпался град упреков: он отвратительно обращается с ней, матерью его детей, он публично унижает ту, которая его так любила, он предпочел ей деревенщину, возникшую неизвестно откуда.

— Это ведь вы представили ее ко двору, — возразил король. — Вы повсюду расточали ей похвалы и теперь сами не знаете, чего хотите. Кроме того, герцогиня де Фонтанж ничуть не уступает вам в знатности, мадам!

— Это просто смехотворно! Ваша Скорай — обыкновенная выскочка, тогда как я — урожденная Мортемар! — надменно бросила она.

К несчастью для мадам де Монтеспан, терпение не входило в число добродетелей Людовика XIV. В свою очередь, он перешел в наступление, поставив маркизе в вину ее высокомерие, властный характер, жестокость… а также то, что у ее невестки герцогини де Вивонн, которую помянула в своих показаниях Вуазен, возникли серьезные неприятности с Огненной Палатой.

Слова короля заставили его неукротимую любовницу побледнеть от страха. После того как имя невестки было названо на допросах, она проводила дни и ночи в мучительных терзаниях, содрогаясь при мысли, что Вуазен проговорится, невзирая на переданное через тайных эмиссаров обещание спасти ее. Однако ярость маркизы возобладала над страхом. Пусть все погибнет, но она выскажется до конца и поставит на место этого несносного тирана. И, даже не соблаговолив понизить голоса, она бросила королю:

— Быть может, я действительно виновна в тех грехах, в которых вы меня обвиняете. Но, по крайней мере, от меня не воняет так, как от вас!

Людовик XIV смертельно побледнел. Повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты без единого слова; оставив Атенаис все еще взбешенной, но уже слегка испуганной. Она осмелилась сказать правду, и теперь ей предстояло узнать, насколько приходится дорого платить за подобную откровенность… Несомненно, это означало разрыв, но мадам де Монтеспан недаром принадлежала к потомкам гордых крестоносцев — она никогда не отказывалась от борьбы и теперь также поклялась не уступать.

Между тем в парижских тюрьмах и в казематах Огненной Палаты подозреваемых становилось все больше и больше.

Через несколько дней после ареста мадам Вигире и Мари Бос устроили очную ставку. Эти женщины были соперницами и ненавидели друг друга, их взаимная перепалка оказалась на руку главному следователю по Делу Отравителей — начальнику полиции Ла Рейни. Он узнал, например, что супруги высших чиновников парижского

Парламента — мадам Леферон и обворожительная мадам Дре — отравили своих мужей. Президент Леферон умер десять лет назад, доставив большое удовольствие жене, которая тут же вышла замуж за любовника, некоего г-на де Прада. Что касается мадам Дре, то она была безумно влюблена в красивого маркиза де Ришелье, но ей не удалось заставить его пойти к алтарю. Зато она отравила нескольких женщин, имевших несчастье ему понравиться.

6 мая Мари Бос и мадам Вигуре приговорили к сожжению заживо. Однако в день казни Вигуре скончалась, не вынеся предварительной пытки, и на костер взошла одна Мари Бос. А вот очаровательной мадам де Пулайон сильно повезло — она отделалась пожизненным изгнанием. Судьи не посмели обречь на казнь эту благородную даму, иначе им пришлось бы вынести такой же приговор мадам Леферон и мадам Дре, с которыми многие из них были связаны родственными или дружескими узами. Возмущенный до предела Ла Рейни так и не сумел добиться более сурового вердикта.

Вскоре был арестован Лесаж — сообщник и любовник Вуазен. Сидевшая под замком колдунья затрепетала. Лесажу было известно очень многое! Он участвовал во всех ее преступлениях и присутствовал почти на всех черных мессах, если он заговорит — она погибла… Между тем от мадам де Монтеспан, которая была обязана позаботиться о ней, приходили весьма скупые вести. Именно тогда Вуазен и назвала имя ее невестки мадам де Вивонн: это было своеобразным предупреждением. Результат не заставил себя ждать, и через несколько дней Вуазен получила в буханке хлеба записочку следующего содержания: «Помните, что спасет вас только молчание. Будьте терпеливы!»

Колдунья вздохнула с облегчением — о ней помнят! Но надежды хватило лишь на несколько недель, а затем тюремное безмолвие и ужас перед будущим вновь навалились на узницу. Вуазен поместили в башню Базиньер в Бастилии. День и ночь она кружила по своей камере, словно зверь в клетке. Декабрь 1679 года подходил к концу, но ничто не предвещало близкого освобождения! Почти каждый день ее водили на допрос к магистратам Огненной Палаты. Несмотря на всю свою самоуверенность, поразительное хладнокровие и умение держать себя в руках, Вуазен все хуже переносила эти допросы, этот зал в черной драпировке, на которой красные мантии судейских чиновников казались кровавыми пятнами, эти зловещие факелы… Ей было ясно, что скоро она не выдержит.

Однажды утром, когда тюремщик принес ей завтрак (весьма сытный, ибо самая знаменитая колдунья Парижа имела достаточно средств, чтобы хорошо питаться даже в тюрьме), Вуазен спросила:

— Так и нет ничего?

— Пока нет. Весточки для вас мне не передавали. Похоже, все остается без изменений.

Она знала, что этот человек получает деньги от маркизы. Его приставили к ней, чтобы он утешал ее, подбадривал, уговаривал потерпеть. Благодаря тайной поддержке бывшей фаворитки Вуазен занимала вполне пристойную камеру — ее не бросили в ужасный подземный каземат, где сама повседневная жизнь превращается в пытку. Она должна была верить и надеяться, что ее помнят, что ей не дадут умереть…

Однако ситуация значительно ухудшилась, когда арестовали Лесажа — ее сообщника и любовника. В надежде спастись Лесаж начал разоблачать всех… и свою возлюбленную в первую очередь. Он признавался в самых немыслимых злодеяниях с каким-то бахвальством и словно сожалея, что не может сказать больше. Тут было все: и черные мессы, и убитые младенцы, и отравления. Он обвинил маршала Люксембургского и маркиза де Фекийера. Он рассказал даже о том, что Вуазен несколько раз приезжала в Сен-Жермен, чтобы передать юной камеристке, мадемуазель Дезойе, порошки из шпанской мухи и бальзамы, возбуждающие чувственность. Вуазен с ужасом предвидела, что вскоре он назовет имя, о котором говорить было никак нельзя.

Очная ставка этих двух чудовищ оказалась жуткой. Они буквально рвали друг друга на части, поносили последними словами, каждый пытался свалить вину на другого… Это было ужасно! Вуазен не отличалась особой чувствительностью, но даже она с содроганием смотрела на человека, которого некогда любила. Чтобы он не совершил роковой ошибки, она передала ему через тюремщика записку: «Не называй известное тебе имя, иначе поплатишься жизнью…»

Лесаж понял и стал рассказывать о других, но вечером того же дня ответил любезностью на любезность, передав бывшей любовнице, что «ему обещали сохранить жизнь, если он скажет все, что знает». Он советовал Вуазен сделать то же самое, уверяя, что в худшем случае их обоих приговорят к изгнанию.

Всю ночь она провела в размышлениях и следующее утро с нетерпением ждала весточки из Версаля. Но ей опять ничего не передали…

«Что ж, — сказала себе колдунья, тщательно пережевывая хлеб, — сегодня я начну говорить. Назову всех, кого знаю, кроме нее… Но ее надо припугнуть! Пусть она поторопится: больше я не выдержу».

В тот день Вуазен призналась, что племянница Мазарини графиня де Суассрн, мадам дю Рур и виконтесса де Полиньяк пытались отравить Луизу де Лавальер. Ободренный этим примером Лесаж, в свою очередь, обвинил герцогиню Ангулемскую, герцогиню Буйонскую, принцессу де Тенгри, мадам де Витри… В показаниях двух мерзких отравителей фигурировали все знатнейшие роды Франции. Тогда Ла Рейни попросил аудиенцию у короля и отправился в Версаль вместе с другими магистратами Огненной Палаты.

— Сир, скандал разрастается. Он принял такие размеры, что для продолжения следствия нам необходимо разрешение вашего величества. Мы не знаем, как нам поступить.

Король сначала спокойно, а затем с возрастающим гневом выслушал длинный список тех, кого назвали в своих показаниях Вуазен и Лесаж. Если его и ужаснула внезапно открывшаяся перед ним черная бездна, которую представлял собой его собственный двор, то он ничем этого не показал. На вопрос Ла Рейни король ответил сухо:

— Вы должны блюсти правосудие, сударь! Правосудие полное и без изъятия! Вам известны имена подозреваемых? В таком случае прикажите арестовать их, а затем допросите в Огненной Палате, невзирая на лица, Я учредил этот трибунал, чтобы карать преступления. Так карайте!

— Но, сир, некоторые из них занимают очень высокое положение. Например, графиня де Суассон…

Людовик XIV нахмурился. В те времена, когда эта красивая женщина была просто Олимпией Манчини, он ее пусть недолго, но любил. Все его существо протестовало при мысли, что она связалась с отвратительной бандой колдунов и убийц. Но Ла Рейни точно рассчитал удар: он хотел знать, можно ли арестовать и судить женщину, которая некогда принадлежала королю? И король с усилием произнес:

— Арестуйте и предайте суду графиню де Суассон, господин де Ла Рейни. Чем выше ранг — тем страшнее преступление.

Судейские чиновники с поклоном удалились. Ла Рейни в тот же день помчался в Париж и, вызвав верного Дегре, вручил полный список лиц, которых следовало схватить немедленно. Но когда полицейский пристав явился во дворец Суассон, прекрасной графини там уже не было — она бежала в Нидерланды. Оставшись в одиночестве и безмолвии своего рабочего кабинета, Людовик XIV не выдержал: у него не хватило духу отправить в Огненную Палату женщину, которую он когда-то любил. Через некоторое время он сам признался в этом, сказав принцессе де Кариньян, свекрови мадам де Суассон:

— Я решил спасти графиню. Быть может, мне придется ответить за это перед богом и моим народом…

Однако несколько месяцев спустя королю пришлось столкнуться с куда более мучительной дилеммой.

От двора нельзя было утаить ничего, и многие знатные подозреваемые успели скрыться до прихода служителей закона. Другие предпочли борьбу: так поступил, например, маршал Люксембургский, который опроверг все обвинения и был признан невиновным, к великой радости народа. Парижане обожали этого героического полководца, который получил любовное прозвище Обойщик Нотр-Дама за то, что украсил собор многочисленными знаменами, захваченными у врага. А герцогиня Буйонская, вынужденная предстать перед трибуналом, повела себя столь нагло и дерзко, что взбешенный король тут же отправил ее в изгнание.

И вот пришел наконец день суда над Вуазен. Процесс продолжался с 17 по 20 февраля. Колдунья держалась с величайшим спокойствием и хладнокровно выслушала страшный приговор: на следующий день ей предстояло вынести безжалостную пытку, а затем взойти на костер и быть сожженной заживо. Спокойствие Вуазен объяснялось просто: ее заранее предупредили, что на Гревской площади ей будет устроен побег. Там соберется столько народа, что неизбежно возникнет давка и суматоха. Ее освободят прямо у подножия костра, затеяв драку в толпе, и спрячут в каком-нибудь из домов, а потом переправят к Сене, где будет ожидать лодка. Таков был план — Вуазен оставалось только собрать все свое мужество, чтобы выдержать пытку.

— Принеси мне вина, — сказала она тюремщику, — побольше вина. Вот увидишь, я справлюсь. Надеюсь только, что палач не переломает мне все кости…

— Не тревожьтесь, он получил необходимые указания.

Действительно, палач действовал с необычной мягкостью, и вдребезги пьяная Вуазен охотно признавалась во всех преступлениях — но, разумеется, ни разу не произнесла имя, о котором, впрочем, никто и не спрашивал. Уже начинало темнеть, когда ее наконец посадили на тележку, служившую для сбора нечистот.

В этот холодный и сырой вечер улицы и крыши были заполнены народом: весь Париж хотел увидеть знаменитую колдунью. Среди толпящихся у окон зрителей попадались и такие, которые содрогались при воспоминании, о визите в дом на улице Вильнев-сюр-Гравуа… Но что осталось от фантастической фигуры в балахоне с вышитыми золотыми драконами? Теперь это была толстая женщина в грязной сорочке, с раздражением оттолкнувшая исповедника. Палач, сидевший на краю тележки, равнодушно взирал на толпу. Это был не Андре Гийом, которого угораздило заболеть, к великому неудовольствию Вуазен. Она рассчитывала на помощь своего дружка, но сейчас вполне смирилась с его отсутствием: заместитель хорошо справлялся с делом, а Гийом мог бы и перенервничать…

Взгляд колдуньи скользнул по толпе: она пыталась угадать, откуда появятся спасители. Вуазен трясло от нетерпения, ей казалось, что тележка просто стоит на месте. Надо двигаться быстрее, быстрее! Неужели эти люди не понимают, как жаждет она освобождения?! Ей пришлось за это дорого заплатить: ноги, хоть и не перебитые, болели ужасно. Пусть же все скорее закончится!

У Нотр-Дам Вуазен с гневом отказалась принести публичное покаяние. Пустая трата времени! Вот уже показалась поленница, освещенная факелами… но она знала, что на этот костер никто не взойдет!

Спустившись с тележки, Вуазен жадно огляделась вокруг. Толпа собралась громадная, однако на помощь ей как будто бы никто не спешил. Она видела только враждебные злые лица, слышала улюлюканье и проклятия. Вуазен вопросительно взглянула на палача… но тот вместо ответа обхватил ее, чтобы отнести на костер. И тогда она поняла, что ее обманули! Не будет никакого спасения, ей предстоит смерть — ужасная смерть!

Вуазен принялась изо всех отбиваться и завопила:

— Ах так? Меня забыли, меня бросили… Тогда я скажу, я все скажу…

Грубая рука зажала ей рот; позвав помощников, палач поволок осужденную на поленницу и начал привязывать к столбу железной цепью. Вуазен кричала так, что у нее сел голос и барабаны стали заглушать ее. Тогда, собрав все силы, она пронзительно выкрикнула:

— Я скажу все! Шлюха! Она думает, что я…

Договорить ей не удалось. Палач, подгребавший солому к столбу, оглушил ее одним ударом. В тот же момент к поленнице поднесли огонь. Солома была сырая, и от нее повалил густой дым, скрывший колдунью от толпы…

Вуазен умерла, не выдав мадам де Монтеспан. Маркиза могла наконец вздохнуть спокойно в своих роскошных версальских апартаментах. Отныне руки у нее были развязаны, и пришла пора покончить с дерзкой деревенской девчонкой, вытеснившей ее из сердца короля.

Здоровье герцогини де Фонтанж заметно пошатнулось: она плохо переносила беременность, теряла очарование и худела с пугающей быстротой. Влюбленный до безумия король пытался помочь Анжелике вынести это испытание. Он хотел любой ценой вернуть на ее лицо улыбку и прибегал ко всевозможным ухищрениям — в частности преподнес великолепную позолоченную карету с упряжкой из восьми лошадей, тогда как маркиза де Монтеспан никогда не имела больше шести. Однако Анжелика уже не жалела соперницу, которая едва не умерла от ярости: король так любил ее и так заботился о ней, что ничего дурного не могло произойти. Она гордилась своим высоким положением и думала лишь о будущем ребенке — ее дитя займет место сразу же вслед за королем и принцами крови.

Увы, примерно через месяц после казни Вуазен ребенок родился мертвым. Король отнесся к этому философски.

— Сердце мое, у вас будут другие дети… А сейчас вам нужно поправиться.

Но, странное дело, Анжелика де Фонтанж, такая молодая и еще недавно крепкая женщина, никак не могла поправиться. Красота ее поблекла, а врачи были не в состоянии определить природу непонятного недуга. Между тем Людовик XIV, увы, ничем не отличался от многих здоровых и сильных мужчин: он питал инстинктивное отвращение к болезням. Мадам де Монтеспан никогда не позволяла себя жаловаться на недомогание, когда же ей случалось прихворнуть, она пряталась от своего возлюбленного, ибо слишком хорошо знала его, чтобы совершить подобную ошибку. Сколько раз приходилось ей исполнять все требования этикета через два часа после родов! Нарумянившись и затянувшись в корсет, она стоически выносила испытание, словно бросая надменный вызов злоязычным придворным.

К сожалению, герцогиня де Фонтанж не обладала силой духа своей соперницы. Бледная и стенающая, она проводила целые дни в шезлонге и быстро потеряла всякую привлекательность в глазах любовника. Людовик не хотел показывать ей, что любит ее меньше, чем прежде, но ему это не удалось. Постепенно он стал все чаще бывать у мадам де Ментенон, которая, в отличие от темпераментной маркизы де Монтеспан, сумела сохранить привязанность короля. Она была мудра и понимала, что страсть продлится недолго и придет день, когда королю понадобится верная ненавязчивая подруга… разумеется, высокомерная и пылкая Атенаис к этой роли совершенно не подходила.

Анжелика несказанно страдала, видя, как рассыпаются прахом ее прекрасные мечты о любви, хотя все почести и титулы были за ней сохранены, как прежде. Мадам де Ментенон, порой навещавшая больную, в одно прекрасное утро обнаружила Анжелику в таком смятении, что попыталась воззвать к ее разуму, но тщетно — молодая женщина не желала ничего слушать.

— Вы говорите о любви так, словно это старое надоевшее платье, которое нужно выбросить! — воскликнула она, разрыдавшись.

Однако герцогиня де Фонтанж не посмела признаться, что ей страшно. Она уже знала, что на ее жизнь несколько раз покушались, что при дворе у нее есть враги и что в эти ужасные времена тот, кто имеет врагов, живет недолго. Ведь далеко не все клиенты колдунов и ворожей оказались за решеткой! И Анжелика решила на время удалиться от двора. Ей казалось, что здесь она никогда не выздоровеет — слишком много злобных взглядов было направлено на нее.

Король разрешил ей уехать, и 6 июля, в ужасающе жаркий день, она покинула Версаль, обретя убежище у своей сестры Франсуазы, аббатиссы Шеле. Но было уже слишком поздно: таинственный недуг, медленно убивавший герцогиню, действовал безжалостно.

Чувствуя, что дни ее сочтены, и желая еще раз увидеть возлюбленного, Анжелика вернулась ко двору. Однако ее успели забыть. Король проводил все свое время у мадам де Ментенон, а маркиза де Монтеспан, пожираемая ревностью, уже не обращала внимания на маленькую провинциалку, которую еще недавно так ненавидела…

Весной 1681 года герцогиня де Фонтанж, со смертью в душе и на грани смерти телесной, навсегда оставила двор, где она блеснула, подобно метеору. На сей раз она удалилась в монастырь Пор-Рояль, в предместье Сен-Жак. 28 июня Анжелика умерла, оставленная всеми, но при дворе еще долго шептались, что яд свершил наконец свое черное дело…

Тем временем разрастались слухи, связанные с мадам де Монтеспан, — она явно заблуждалась, считая, что со смертью Вуазен кончились ее страхи. Спустя два месяца после этой казни Маргарита Монвуазен, дочь колдуньи, тоже была арестована и была допрошена в Огненной Палате. Сделанные ею разоблачения оказались столь невероятными и ошеломляющими, что начальник полиции Ла Рейни пришел в ужас.

«С самым невинным видом, который мог бы обмануть любого, — писал он позднее в своих мемуарах, — она обвинила мадам де Монтеспан в трех преступлениях: в использовании приворотного зелья с намерением сохранить любовь короля, в попытке отравления его величества и, наконец, в троекратном совершении обряда, именуемого черной мессой».

Ла Рейни особенно потрясло то обстоятельство, что все факты были подтверждены другими обвиняемыми: сначала это сделал Лесаж, его примеру последовали Романи и Бертран, подозреваемые в отравлении герцогини де Фонтанж, а затем дали показания преступные священники Мариет и Гибур. Было невозможно продолжать следствие, не уведомив короля. Ла Рейни вновь отправился в Версаль — на сей раз, к собственной досаде, вместе с министром Лувуа. Ла Рейни знал, что министр является большим другом мадам де Монтеспан и наверняка попытается ее спасти.

— Я вскоре извещу вас о своем решении, сударь, — только и сказал Людовик XIV начальнику полиции.

Ла Рейни вышел, а монарх и министр остались наедине.

— Сир, — произнес с мольбой Лувуа, — желание вашего величества блюсти правосудие делает вам честь, однако подобные разоблачения невозможно предать гласности. Это означало бы забрызгать грязью ваш собственный трон…

— Но что тут можно сделать? Все показания сходятся. Как только этих людей подвергнут публичному допросу, они все расскажут. Бояться им уже нечего. Какое им дело до моего трона?

— Мы же знаем, что это за люди. Кто поверит их словам?

— Весь мир, Лувуа! Весь мир! Можно было бы пренебречь одним свидетельством, но они все говорят одно и то же.

— Вуазен ничего подобного не говорила, — заметил Лувуа. — Даже на костре.

Король устремил на министра пристальный взгляд.

— Я слышал, что на костре Вуазен вообще молчала… даже когда ее охватило пламя!

Лувуа отвел глаза и поспешно предложил:

— Полагаю, что сейчас нужно изъять показания дочери Монвуазен и ее сообщников из бумаг Огненной Палаты…

— Если изъять показания, этих людей нельзя будет судить. А я не желаю, чтобы подобные негодяи оставались безнаказанными.

— Их можно наказать и без публичного суда. Пожизненное заключение в крепости хуже смерти…

Эта мысль понравилась королю. Через несколько дней он отправил послание начальнику полиции Ла Рейни, предписав действовать по плану Лувуа. Однако 30 сентября одна из осужденных на казнь, мадам Филастр, во время пытки призналась, что по приказу маркизы де Монтеспан пыталась отравить герцогиню де Фонтанж, используя «любовные» порошки. Перед смертью, выслушав увещевания исповедника, призвавшего ее простить врагам своим, она опровергла собственные показания, но худшее уже произошло. Король, получив еще одно свидетельство и опасаясь, что имя бывшей фаворитки всплывет на других допросах, распорядился приостановить заседания Огненной Палаты. Изъятые из трибунала бумаги были сложены в сундук, который наглухо запечатали и поместили вплоть до нового приказа в Шатле.

Возможно, Людовик XIV пытался защитить лишь узаконенных им детей от мадам де Монтеспан, но возмездия избежала и она сама — женщина, которую он некогда сделал истинной королевой Франции. Однако между ними отныне все было кончено. Рабочий кабинет короля сохранил свой секрет: у бывших любовников состоялся долгий разговор, но никто и никогда не узнал о том, что было сказано в этих стенах. Известно лишь, что надменная маркиза вышла из кабинета с красными глазами, и по лицу ее было видно, что на нее обрушился смертельный удар.

Внезапный отъезд вызвал бы много толков, поэтому она на некоторое время задержалась при дворе — словно бы для того, чтобы увидеть полный и безоговорочный триумф самой опасной своей соперницы. На ее глазах мадам де Ментенон стала тайной супругой короля и повелительницей двора, обратившегося под ее влиянием к набожности и строгости нравов. Бывшей гувернантке удалось отвратить от маркизы де Монтеспан даже ее собственных детей. Удалось до такой степени, что именно молодой герцог Мэнский собственной персоной явился к матери с приказом покинуть Версаль… ибо ее апартаменты понадобились другим.

Любовь короля сменилась отвращением, но тем не менее он сделал все, чтобы спасти репутацию женщины, подарившей ему семерых детей…

Между тем безупречно честный Ла Рейни не желал складывать оружия. Из любви к правосудию он через несколько месяцев попросил возобновить заседания Огненной Палаты. Король уступил, но условия остались прежними: ни под каким видом не разглашать признания мадам Филастр и не вскрывать сундук с бумагами, хранившийся в Шатле. Обескураженный Ла Рейни понял, что расследование придется закрыть. В июле 1682 года он предложил королю упразднить Огненную Палату. Это было сделано 21 числа того же месяца.

Преступники, вынудившие монарха пренебречь правосудием, были под усиленной охраной отправлены в различные крепости, где оставались до самой смерти. Это были секретные узники: чтобы пресечь любую попытку к бегству, заключенным надели железные ошейники и приковали цепью к кольцу на стене.

Одиннадцать лет спустя, 27 мая 1707 года, в городке Бурбон-л'Аршамбо тихо угасла маркиза де Монтеспан, которая провела последние годы жизни в молитвах и заботах о бедных. Позади остались все тревоги, придворные интриги, ужасные или пленительные воспоминания. Она уже не проводила ночи без сна, когда, страшась появления чудовищных призраков, приказывала зажечь все свечи и с нетерпением ждала рассвета. Смерть бывшей фаворитки была достойной — она раздарила все свое состояние и сумела мужественно покинуть этот мир.

Людовик XIV, не позволивший маркизе приехать даже на свадьбу дочерей, встретил известие о ее смерти с полным равнодушием. Но два года спустя, 13 июля 1709 года, он велел доставить из Шатле пресловутый запечатанный сундук. В присутствии канцлера Поншар-трена король сжег в камине секретные документы. Ему казалось, что он навсегда уничтожил следы дела, о котором не мог вспоминать без стыда. Ла Рейни, главный свидетель, знавший все детали, скончался за месяц до этого. Теперь все было покрыто мраком забвения. Ничего не осталось…