Змей пустил морду по воде, рассекая туповатым черепом сальную плёнку несносимой грязи. Среди плавучего гнилья, рыбной дохлятины и взбитого вонючего ила он блаженствовал.

Добычи было много. Звери панически боялись громадной анаконды, но засуха вела их к реке, вопреки страху и пониманию обречённости. Жизнь четвероногих теперь словно бы оказалась зажатой между двумя гигантскими змеями: Шушной, ползущим по земле и разоряющим её, и Вритрой, запершим воду.

Накатистый гул, идущий от берега и ещё дальше – от холмов, за которыми потерялось закатное солнце, насторожил змея. Но ненадолго. Вритра догадался, что идёт табун, вынюхав водяную жилу среди бескрайней равнины. Анаконде доставляло удовольствие наблюдать чужой страх. В его безмолвной покорности или паническом метании души было что-то важное для змея, что-то жизненно требуемое холодному его сердцу. Чужой страх!

Вритра выдохнул, вспузырив грязную плёнку воды, и уставился немигающим взглядом на близкий берег. Его ожидания оправдались: к воде подходили кони. Правда, в этом табуне они перемешались с людьми.

Река замелела. Загустели краски её стремнины, ещё державшей полноводье, но уже не певшей перекатной волной. А там, где оплёскивала она мели, вывернуло воспалённое гольё донного подгноя. Изнанку реки.

Колесницы подходили складно, никто не отставал, никто никого не теснил, наваливая напора на один бок. Ровная, стучащая колёсами волна выплеснула на берег. Выплеснула не от её стремнины, а от сухого и дымного раската степи.

Индра оглядел строй и опустил своё знамя из конского хвоста, вознесённое над колесничим отрядом. Это означало остановку. Вполне очевидную и без его указаний. Возницы затянули поводья.

– Как же мы будем переправляться? – по-детски растерянно спросила Шачи. Она обратила хрустальные глаза к мужу.

– Нам нужны деревья. Много деревьев, чтобы сделать плоты для колесниц, для вайшей и для коров.

Шачи хотела возразить по поводу отсутствия леса в обозримости, от горизонта до горизонта, однако решила, что Индра видит не хуже неё и раз он так говорит, значит, уже что-то замыслил.

– Вон! – кивнула Шачи, разглядев среди водной ряби громадный древесный ствол. – Одно дерево есть.

Женщина никак не ожидала, что плавняк оживёт. Высверкнув змеиной чешуёй, бревно оплеснулось водицей и скользнуло в стремнину.

– Посмотри! – крикнул кто-то. – Какая птица кружит над нами!

Индра задрал голову и увидел над собой широкие крылья орла. Они словно застыли в покое вечернего неба.

– Не над нами, а надо мной, – негромко поправил вождь, примеряя к происходящему тревожную примету.

– Птица и змея, – зачарованно проговорила Шачи, – что бы мог нести в себе этот знак?

– Что? – Индра перевёл взгляд на возницу.

Шачи была уверена, что её видение вернётся, что в нём скрыт какой-то особый смысл. Возможно, змея означала преграду, засов на их пути. Она запирала водный поток, символизирующий теперь жизнь. Запирала ещё одну живородную стихию. Материнские воды. Огаживала их демонизмом и отвращала от арийцев. Так, как это делал Шушна применительно к энергии, используя весь заряд Дакши – двигательной силы жизни – только в качестве дагу – жжения.

То, что змей покажется снова, не вызывало у Шачи сомнений. Это видение предназначалось Индре. Стало быть, не могло обойти его глаз. Однако случившееся дальше превзошло даже самые яркие представления об ужасном.

С шумным плеском распахнулась река, выпустив из своих недр зелено-пятнистое отвратительное существо невообразимых размеров. Будто прорвало гнойник. Червем. Слизлой мокрицей. Величиной с поваленное дерево.

Арийцы застыли, приворожённые необычным зрелищем. В увиденное верилось с трудом. Соображения здравого ума невольно упирались в догадку, будто здесь искажены привычные размеры живого. Применительно к этому отвратительному существу.

Люди глазели на плывущую анаконду, как на омерзительное чудо, странным образом скрасившее однообразие их пути. Змей, изгибая тугое тело и выкатывая лоснящиеся бока, выбрался на отмель. И уж тут начался переполох. Оцепенение коней перешло в безумие. Они переворачивали колесницы, дыбясь, вырывая себя из плена неповоротливой оглобли, приседая на неверные ноги и падая. Задавленные в общей свалке и давящие других своим паническим разбродом.

Индра удержал буланых. Пустил их на короткий шаг и спрыгнул на ходу. Снося ногами песок. Обнаружив в его решимости что-то трагическое, что-то отчаянно достойное, но вместе с тем умопомрачительное и обречённое на гибель, Шачи последовала за мужем.

– Это должно произойти теперь, – говорил воин, раскупоривая баклажку. – У всего есть логика. Это должно произойти теперь.

– Что должно произойти теперь? – срывающимся голосом выспросила Шачи.

– Как ты не понимаешь, дальше – сатва. Это, – Индра кивнул в сторону реки, – рубеж обречённых. Я должен его перейти.

– Ты мне нужен живой, – вдруг закричала женщина, – нельзя всё время гоняться за призраком сверхчеловеческого. Тамас бесконечен.

– Индрани сказала бы по-другому, – вздохнул Индра. – Может быть, в ней меньше реальности. Но нужна ли герою всегда только реальная подруга? А, Шачи?

Тамас бесконечен так же, как бесконечен Герой. Пойми! В этом смысл. Победить – значит стать богом. Дай мне не упустить эту возможность!

– Почему ты уверен, что этого вообще можно достичь?

– Потому, – тихо сказал воин, – что передо мной последний и самый главный символ тамаса – Змей. Или первый – смотря откуда считать.

Он зашагал быстрее, прихлёбывая на ходу отвратительную на вкус сому. Шачи осталась стоять на берегу, неизмеримо далёкая от этого человека. И самая близкая ему из всех живых существ на Земле.

Чувствуя приближение четвёртой силы – дхи, Индра вдруг подумал, что не выбрал для боя воплощения. Человек здесь – ничто. Другое дело-бог в человеке. Такое могла принести только дхи, вызываемая сомой.

Кто же теперь противостоял змею? Агни? Нет. Индра вспомнил Атитхигву. Парджанья?.. Нет, пустота. Рудра? Ну конечно, Рудра!.. Нет, опять пустота.

Индра сжимал палицу до боли в суставах. Прямо перед ним, всего шагах в десяти, лежала тяжёлая, неподвижная анаконда. В любой момент её плоская голова, напоминавшая давильный камень, могла метнуться на незваного гостя.

Сома зашумела у воина в ушах. Кто-то величественный и неторопливый распахнул ему душу:

– Я – Варуна! Я тот, кто в три шага охватывает Вселенную, подчиняя её триединству мирового закона. Боги отвернулись от тебя, считая эту встречу – стычкой двух хищников в борьбе за территорию. Но я думаю по-другому. Ты и змей – лучший символ противоборства. Нужна ли здесь победа? Нет. Победа одного означает поражение другого и, значит, заводит его жизненную суть в тупик. Но вы – вечный символ противоборства. Мир живёт до тех пор, пока вы движетесь навстречу друг другу…

Индра не дослушал. Он повернул свою волю против говорившего, и Варуна, подчиняясь этому натиску, направил молниеносный удар палицы.

– Меня устраивает только этот символ, запомни, – сказал Индра своему вдохновению над убитой им анакондой. – Демона можно и сразить и развеять. Меня – нет. Меня можно уничтожить, но победить – никогда!

– Как хорошо, что вы нашлись! – возбуждённо заговорил я, обнаружив в степи пропавшего было товарища. – Представьте себе, я всё видел.

– Что видели?

– Всё. И про змея, и про того, кто коня Индре привёл. С таким трудным именем: Дадх… Дад… Нет, для русского человека непроизносимо.

– Да, – кивнул он, – но из истории, как и из песни, слова не выкинешь! Такие странные имена. А ведь мы говорим с ними на одном языке.

– Как удивительно, что я всё это видел…

– Не забудьте – глазами профессора-ариолога, – подсказал мой спутник, стоя возле двери подъезда картинного особняка в Спасоналивковском переулке.

– Неважно, главное – что видел. Другие-то не видят никак.

февраль – декабрь 1999 г.