Великий поход

– Ух как я тебя ненавижу!

– Это пройдёт.

– Как ты смеешь ко мне прикасаться?!

– Должен же кто-то из нас начать первым. От тебя ведь не дождёшься первого шага… Ну а если серьёзно: понимаешь, я подумал, что Диводас с твоей помощью хочет меня удержать в своём доме.

Девушка смотрела в глаза Индры, не зная верить ему или нет. Индра победил. Она поверила.

– Как жаль, что в вашей деревне негде скрыться.

– Пойдём, – тихо сказала Ратри, потянув юношу за перевязь плаща.

Они обошли дом Диводаса, чем-то похожий на него самого, и углубились в самую гущу сада, что обнимал стены другого дома, чуть поменьше и поприземистее. Обиталище диводасовых детей. Напоминавшее казарму молодых марутов. Только со стенами. Дети ещё не спали, и из дома в сад неслись их весёлые голоса.

Ратри осторожно ступила на тяжёлую ветку, провисшую над самой землёй, потом на другую, почти добралась до крыши, обернулась и поманила Индру взглядом.

– Видишь, здесь лежат толстые, связанные жерди? Шагай только по ним. Да смотри не оступись, кровля чахлая, – провалишься прямо на головы моих братьев.

Она легко перенеслась с ветки на крышу, всколыхнув дряблую провись ветвей. Индра последовал за ней.

На крыше было широко и просторно. Будто на плоском ступище скалы. Мутное небо висело над головами влюблённых.

– Жаль, что нет звёзд, – сказала Ратри, усаживаясь на ходкие жерди. Летом здесь такое высокое небо. Если долго смотреть вповалку, растянувшись на какой-нибудь мягкой шерстинке, да невторопях, чтоб никто не звал, чтоб все о тебе позабыли, то против этого неба всё кажется таким мелким и пустячным, что и думать не хочется. О всяких неприятностях. Сама лежишь, смотришь, и кажется – звёзды летят и ты будто за ними.

Индра расстелил жух, и Ратри уселась, подобрав под себя ноги.

– А я видел другое небо. Всё заставленное горами.

– Далеко отсюда твой дом?

– У меня больше нет дома.

– У человека должен быть дом. Обязательно.

Индра сел рядом и обнял девушку за плечи.

– Почему же обязательно? – спросил он. – А если нам придётся искать другую землю для расселения? Долго идти? Может, мы в пути состаримся, какой уж тут дом?

– Человек, у которого нет дома, душою неприкаян.

– Откуда ты знаешь?

– Видела таких. Вот хотя бы тебя взять.

– И что я?

– Куда тебя судьба ведёт? Где твоё место на этой земле?

– Не знаю.

– Вот видишь, – вздохнула девушка. – Каждая дорога должна кончаться домом. Иначе жизнь лишена смысла.

– Ты говоришь, как перезревшая матрия. Насмотревшись на веку всякого.

Ратри прикоснулась щекой к его плечу:

– Может быть, ты сам того не ведая уже на пути к своей вершине.

– А впереди меня идёт слава, как сегодня сказал твой отец.

– Если так, то тебе лучше не отставать от неё.

– Это я тоже сегодня уже слышал.

– А он сказал, куда тебе следует идти?

– Нет. Твой отец хочет убедиться, что я сам сделаю правильный выбор.

– В таком случае ступай к бхригам – не ошибёшься.

– К бхригам?

– Да, это всего в одном дне пути отсюда. На закат.

Индра догадался, почему Ратри указала ему на деревню жрецов огня, затворников– бхригов. У них он пробыл бы до весны, не меньше. Близко от Ратри и не на виду у сиддхов.

– Чем они так привлекательны?

– Бхриги посвящены в великие тайны. Только, в отличие от нас, не спешат со своими тайнами расставаться. Но если ты добьёшься расположения бхригов, можешь смело поворачивать в Амаравати. Следующим твоим завоеванием станет уже город всех племён.

Индра задумался.

– Пусть будут бхриги. И хватит об этом. Это наш последний вечер, а мы тратим время на пустые разговоры.

– Последний?

– Разве я не сказал тебе, что ухожу?

– Сказал, – прошептала девушка, медленно погружаясь в негу их телесного соприкосновения. В Ратри ещё что-то восставало против того, что сейчас должно было произойти. Не Индра был тому виной, а его скорое исчезновение, ниспровергавшее логику их сближения. Прорыв к этой близости. Для Ратри их соитие являлось священным действием, многообязывающим ко всему дальнейшему. Самой высшей точкой человеческого сближения было для девушки то, к чему они сейчас подходили. Уход Индры превращал это достижение в иллюзию.

С другой стороны, ни на какие серьёзные воплощения в деревне сиддхов их любовь претендовать не могла. Индра здесь был чужим, не посвящённым по обряду, хотя и представителем высшего сословия. Потому его удаление шло только на руку дочери вождя. Чтобы не создавать конфликт вокруг их взаимной симпатии.

Ратри сдалась и на этот раз, решив пустить всё по велению сердца. Индра победил. Правда, его победа обязывала юношу действовать дальше. Наступательно и умело. Но что следовало делать теперь, он знал не очень уверенно, поскольку никогда ещё не оказывался в подобных ситуациях.

Лёгкое тело Ратри ожило в его руках. Оно пульсировало, то цепенея в испуганном напряжении её воли, то вдруг вырываясь из этого плена неудержимой, мечущейся нежностью. Руки влюблённых порывисто сплетались и снова теряли друг друга на их беспокойных телах.

Измучив себя этим бесцельным метанием страсти, Индра начал осознавать горестную реальность своего провала. Дело спасла Ратри. Немного успокоившись и окутав юношу тёплым бархатом нежности.

* * *

Они смотрели в низкое зимнее небо, размазанное неровными слоями по бескрайним вселенским просторам.

– Жаль, что нет звёзд, – тихо сказал Индра.

Ратри провела ладонью по его щеке.

– Знаешь, что я хочу тебе сказать? Есть такая сторона человеческих отношений, где мужчине совершенно не обязательно быть первому. Не нужно принимать её как задачу во что бы то ни стало подавить женщину своей силой или властью над ней. Куда больший толк будет при боевом равенстве сил, – улыбнулась девушка.

– Ты не можешь обойтись без нравоучений. Даже сейчас.

– Ну вот. Ты зря обиделся, это вовсе не нравоучение. Просто откровение.

– Откровение более опытного бойца?

– Откровение женских истин, передаваемых из поколения в поколение.

–Да?

– Представь себе. Это серьёзно. Это более серьёзно, чем вам, мужчинам, кажется. Вы становитесь мужчинами тогда, когда готовы это сделать, но только женщина знает, как это нужно сделать.

Индра заглянул в большие и глубокие глаза своей молодой подруги. Ему тоже нравилось повторять чужие мудрости, выдавая их за плоды собственного разумения. Что ж поделать, молодость не имеет достижений собственного ума. В масштабах общечеловеческих ценностей. Хотя особо чтит достижения собственного познания.

Зимнее утро в Антарикше не знало солнца. Сумрак медленно сползал с небесных высот, обнажая их мертвенную белизну. Пахло холодной сырью, зелёной луговой застойной, непережжённой за лето, горечью запревших чернозёмов.

По неистоптанной дороге, почти зарощенной травой, легко и решительно двигался молодой воин. Его устремления были направлены в великое пространство Вселенной. Куда именно? Кажется, к бхригам – арийским магам Огня. Он шёл вперёд потому, что не мог оставаться на одном месте. Потому, что ещё не отводил неприкаянность духа, вкусившего свободы самоутверждения. Готового всё в жизни подвергнуть вящему сомнению. Весь пресловутый опыт познания. Всё начать сначала. С самого себя как с точки отсчёта.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Пусть ветром улетит далеко от дерева зловещая птица…

(Ригведа. Мандала I, 29)

В тесном окутке хижины, завешенном облезлыми и пыльными шкурами, было душно. Дасу перевернулся с боку на бок. Не дышалось. Воздух спекло и продушило жаром томящегося очага. Раскалённые камни съедали остатки живого, пригодного для дыхания воздуха. Месиво горячей пыли, воспалённого пахла камней и телесной душины плавящихся рядом тел мутило демона. Он поднялся, собрал в кучу свои обноски и тронул полог обвислых шкур.

– Вы ещё живы? – спросил Дасу у разомлевших скотников. – А то воняет так, будто кто-то подох.

Старый вайша, грязный и скользкий, как подкоряжный сом, приоткрыл глаза:

– Воняет разве? А мы принюхались, не замечаем. Если об этом не думать, то незаметно.

Демон переступил через лежащих.

– Лучше об этом не думать, – добавил скотник.

– Не проще ли отворить окно?

Вопрос поставил вайшу в тупик. Его размякшие мозги потревожило умственное напряжение.

– Что ты сказал про окно? – переспросил скотник.

«Да, – изрёк про себя раздражённый Дасу, – для того чтобы делать этому народу зло, нужно быть к нему равнодушным, а я его ненавижу. Мне труднее».

Дасу вышел из хижины, и мягкий покой зимней Антарикши умиротворил его дух. Широко и свободно легла у подножия Меру горная долина. Под равнодушным величием каменных громад, под разгулом пьяных от зимы небес.

Зима была мягкой, недвижимой; всё её действо творилось только в небесах, но в обманчивой безмятежности происходящего различался затаённый бунт. Демон чувствовал под ногами странную возбуждённость земной стихии. Напоминавшую боль. Что-то происходило. Что-то должно было произойти. Но что? Если б он знал! В великом котле перемен уже варилась новая судьба и этих гор и этого народа. Но какая?

По стене хижины полз паук. Дасу ковырнул ногтем шкурку пересохшего всколыша. Паук почему-то привлёк внимание демона. «Как притягательна дрянь!» – вспыхнуло в его сознании. "Вот то великое свойство тамаса-отрицания, которое неподвластно логике. Уродство притягательно. И даже не само уродство, а воплощённое в нём разрушение ." «Тамас поместил разрушение далеко не в каждую мерзость, а только в избранные существа», – говорил себе демон, разглядывая маленькое мохнатое чудовище.

Паук хотел убежать, но Дасу преградил ему путь ладонью. Насекомое недолго раздумывая перенесло зацепистые лапки на мягкую кожу препятствия. Заволновало ладонь колючими цапками и побежало вверх по руке Дасу. «Отвращение вызывает такие же сильные чувства, как и удовольствие, – сказал себе демон. – Ну где твои кусаки? Соедини свой яд с моей кровью, – посмотрим, что из этого получится.» Демон придавил пальцем волнистую спинку своего пленника, и паук сделал то, о чём его просили …

Да, разрушение притягательно. Так же как чёрному дано приманивать и не отпускать от себя тепло солнечных лучей, так же как всякий пример дурного находит повторение, так же как вдохновенная душа нуждается в грусти – носительнице творческих порывов.

Разрушение – только свойство тамаса, и оно привлекательно для внимания и соблазнительно для подражания. Даже если заключённое в нём сочетается с инстинктивным отвращением.

Какой интерес у людей вызывает проползшая поблизости змея! Попробуйте найти хотя бы одного мальчишку, не побежавшего рыскать её по траве.

А эти извечные вдохновительницы женского умопомрачения – мыши! С каким самоупоительным отвращением приветствует их наша слабая половина. Посмотришь – и кажется: вот чего не хватало перенасыщенной женской душе. Сильных чувств. Пусть таких, главное – сильных.

Чувство, которое правильнее было бы назвать восторгом отвращения. Именно его и рождает тамас. Даже случайная человеческая гибель не обходится без толпы притянутых им соглядатаев, инстинктивно стремящихся насытить своё восторженное отвращение увиденным.

Кто-то мог бы назвать его злом, но тем повторил бы известную ошибку. Добро и зло столь символичны, что их подлинность и правдивость подобны истинности белого и чёрного, самым популярным цветам раздора, которых сама истина в глаза никогда не видывала, ибо в чистом виде таких цветов в природе просто не существует. Природа лишь оперирует разной насыщенностью серого. То есть их комбинацией.

Зло – субъективная иллюзия, в основе которой всего лишь направленная человеческая оценка: «выгодно мне – не выгодно мне». И всё, что «выгодно мне» как зло, по меньшей мере, условно.

Тамас вовсе не зло. Он произрастает из невинного отрицания, воплощается в разрушение и вызревает в свой верховный символ – в гибель. Можно ли назвать гибель злом, если это неизбежный итог всего сущего?

Тамас стремится к совершенству, но понимает его по-своему. Совершенство в тамасе – лишь разрушение, а высшая форма совершенства – смерть.

В зародыше своём тамас безобиден. Он в тихой печали вдохновляет творца и сладостной мукой томит сердца влюблённых. Ибо грусть – свойство тамаса, тогда как радость – свойство его противоположности – раджаса.

Нашёлся народ из числа древнейших прародителей арийцев – наваги, кто углядел в тамасе духовную первопричинность бытия. Однако всё, что повёрнуто к отрицанию, даже в самой умозрительной и сдержанной его форме, неизбежно ведёт к главной его святыне – к гибели. Так появился культ нави, культ смерти, избравшей своим числом девятку, а цветом – коричневую мантию тамаса.

* * *

Дасу обнаружил в себе перемены. Более чем перемены. Он воплотился в человекоподобное существо с удивительно гибким и сильным телом. Правда, всё урощенное густым чёрным ворсом. Смуглая кожа этого существа пахла крепким, грязедушащим телесным соком и заметно отличала его от «благородных». Теперь Дасу звался Шамбарой.

* * *

Шамбара размял спину, втянув в себя позвоночник, заломив и выпятив лопатки. Его тугие, как узлы, мышцы требовали работы. Приятное ощущение вздрогнувшей силы, рвущейся наружу из каждого мышечного комка, взбодрило демона. Ему хотелось действия. Жизнь, по сути своей, теперь его интересовала мало. Сочленения и механизмы этого возбуждённого здоровьем тела выпрашивали действий.

Дасу потянулся, вздохнул и пошёл вниз, в долину. Дремучей душе было тягостно в безмятежном коровьем раю вайшей. Какой там духострой! Какие премудрости лукавого святословия творил он, влекомый ненавистью к этому народу. Да будет с них, с «благородных», и простого пинка. Кто сможет совладать с Шамбарой? Какой-нибудь воинствующий герой из числа носителей шикханды? Как бы хотел сейчас демон встретить такого. Изрисованного кичливой татуировкой, присвоившей все возможные титулы его оружию.

Шамбара не стал бы тревожить топоры или остроконечья. Шамбара разорвал бы его своими руками. Пусть найдётся среди них кто– нибудь с такими руками!

* * *

Долина оживала. Бурое пятно травы расползлось до ската небес, до дымных, едва различаемых очертаний гор, что странно волновали сердце Индры. Где-то там, в их дымчатом расплыве, прошло его детство. Оно вдруг вспыхнуло воспоминаниями. О Гардже, о кормилице, о деревенских мальчишках Улуке и Швете, с которыми он забирался на скалы.

Как-то они собрались превратиться в птиц. Все вместе. Заводилой, конечно, был Индра. Мальчишки влезли на Чёрную скалу, самую страшную, если не считать стены, под которой стояла хижина Гарджи, и долго размахивали руками. Индра почему-то был уверен, что, если на Чёрной скале долго размахивать руками, обязательно превратишься в птицу. Ничего не получилось. В злобном умопомрачении, в накате досады и ярости, он хотел даже броситься вниз. Считая, что крылья всё равно вырастут, они не могут не вырасти. Мальчишки его удержали. С трудом. Индра плакал.

После этого случая родители Улуки и Щветы больше не разрешали им играть с Индрой. Но они всё равно играли. Тайком. Пока не поссорились. А ещё через какое-то время Швету отправили на дальние пастбища, к старшим братьям, и Индра больше ничего о нём не слышал.

Совсем скоро после ухода друга, как сейчас казалось Индре, Улука женился. Совсем скоро. Почти сразу. Ему было не больше двенадцати лет. Они ещё не успели доиграть в свои детские игры.

Жена Улуки имела ребёнка от первого мужа, умершего после какой-то болезни. Родичи хотели соединить стада, вот Улука и стал мужчиной. Он не выбирал.

Индра видел его несколько раз потом. Парень изменился, ведь он стал мужчиной. По своему положению в роду. Хотя, вероятно, Улука не сразу освоил те свои мужские обязанности, исполнения которых ожидала от него женщина, названная им женой. Бедный Улука! Как он засматривался на одну свою ровесницу из их деревни!

Горы проявились в душе Индры воспоминаниями детства. Великие горы Меру, рассыпанные острозубыми каменными кусками посреди Антарикши. Что теперь они таили в своём далёком молчании? Не с них ли начнётся сокрушение земной тверди?

Индра вдруг представил себе, как ломаются скалы, как дымя до самого солнца сухой тертью, похожей на муку, с грохотом рушатся они в долину. И катятся камни. Сливаясь в единый рёв всеобщего сокрушения. Катятся, катятся, налетая друг на друга и засыпая деревни, леса, реки. Камни разносит по всей Антарикше. А потом на месте гор, из великого и неохватного провала земли, поднимаются воды.

Откуда они взялись? Их уже целое море. Больше чем море. Никто и никогда не видел столько воды… А что будет дальше? Все ждут чего-то плохого, но, может, это свойство беззащитных – ожидать обязательно плохого? И ничего такого не произойдёт, и Диводас ошибается?

"Во всяком случае, – решил Индра, – торопёж здесь не нужен. Дело не шуточное. Беспечность, конечно, после трусости и лени – худшее из качеств. И всё-таки спешить не нужно. Всё равно решения нет.

Как можно снять с места целые народы, племена? Марутов, адитьев, бхригов, сиддхов, тритсов, ангирасов, васу и других? Они даже о себе знают немного, не то что друг о друге. Как можно их соединить в общем порыве перемен?

Гарджа, например, говорил, что никто не скажет точно, сколько у марутов деревень и сколько их родов сейчас проживает в Антарикше.

У всех племён разные боги, вожди, даже разные обычаи. Как их собрать вместе? Как их заставить идти?"

Озарение пришло внезапно. Индра даже чуть не вскрикнул. Камни! Камни, которые катит впереди себя волна! Катит камни. Что-то в этом было. Индра ещё неотчётливо понимал что, но сладостные предвестники победы уже кружили ему голову.

«Люди не камни, их не покатишь, – рассуждал Индра. – А ведь и солнце-Сурья – катится по небу. Катиться быстрее, чем ходить. А что если коровы будут толкать камни, а мы на них встанем? Нет, глупость. У коров не хватит силы, да и люди начнут падать с камней. А если коров поставить вперёд и привязать к ним верёвки? Тогда они станут волочить камни и всё равно выдохнутся…»

Решение таилось где-то рядом. Как оно манило Индру! Как терзало воина своей капризной несговорчивостью. И вместе с тем ощущением доступности.

– Но ведь Сурья плоский. Солнце плоское. И при этом оно не падает! Что-то удерживает его на небе. Знать бы что. А если камень будет плоским и его катить ребром? – заговорил Индра, настолько увлечённый своими мыслями, что разбудил собеседника в себе самом.

Он услышал свой голос, обернулся по сторонам и сдержанно откашлялся.

«Что если камень катить ребром? – повторил воин, переходя на озвучание мысли в тишине непроизнесённых слов. – Глупость, глупость, глупость… А что если камня будет два и между ними вбить ось?» Что-то подобное Индра уже видел. У сиддхов. Правда, применительно к другому. Когда разжигают священный огонь.

К сухому столбу крепят палки, стягивают их жгутами, и восемь жрецов начинают вращать столб. Вращают до исступления, пока под основанием столба не начинает тлеть солома. Эта штука называется «колесо».

«Взять, к примеру, два плоских, круглых камня, соединить их „колесом“, встать на ось, а сзади пустить коров?» – спросил Индра своё озарение. Оно скептически улыбнулось. Кшатрий почувствовал, что острота и внезапность разгадки пропали, как-то угасли сами собой, а вместе с ними притупилась и его сообразительность. «Ладно, – успокоил себя Индра, – остановимся пока на этом.»

Он вдруг заметил, как ожила равнина. От прежней пустоши, задушенной переростом трав, не осталось и следа. Земля прогибалась горбом, бугрилась, вздувая сухие проплешины, оживлённые завалью вереска и стойкими головками багрового чертополоха. Густела мягкой осыпью листовника, что кучно разросся длинной, нескончаемой полосой.

Индра подошёл к кустам. Внизу, под ними, открывался глубокий береговой разлом. Такой высоты, что захватывало дух. Река виднелась лишь краем, противоположным берегом, вязкой низиной, заболоченной, засыпанной притопленным тростником. Должно быть, река прижималась к отвесной стене, подмывая её сыпучий бок.

На холме, что стоял выше обрыва, Индра обнаружил магические знаки. Сложенные из речного камня. Их узор вплетался в неоглядный замысловатый рисунок, полностью рассмотреть который можно было разве что сверху. Увиденное говорило о близости цели путешествия молодого кшатрия.

Вдохновлённый открытием, Индра бодро шагнул вперёд, и тут произошло нечто странное. Индре сперва показалось, что кто-то зацепил его сзади за плащ. Воин обернулся, но никого не увидел. Нет, что-то происходило в нём самом. В его висках стучала кровь, а сердце молодого кшатрия учащённо билось. Будто он только что ушёл от погони. Забравший много сил. Но неразличимый и коварный враг, скрываемый этой внезапной телесной немощью, находился сейчас в нём самом. Индре стало трудно дышать.

Воин сделал ещё шаг, другой и рухнул на траву. У него закружилась голова и подкосились ноги. Что-то происходило.

– Архари! – выдавил Индра из клокочущей груди я заставил себя подняться. «А они негостеприимны, эти бхриги!» – возбуждённо осмыслил юноша.

В этот вечер ему не удалось преодолеть странный барьер, которым местные жители огородились от незваных гостей. Индра переночевал на обрыве и с восходом солнца возобновил свои усилия.

На этот раз он обошёл магические знаки, дав большого крюка по лугу. Но едва воин изменил направление пути, испытания его воли возобновились. Правда, теперь юношу охватило паническое, ни с чем не сравнимое волнение. Нет, не страх, именно волнение. Оторопь. Казалось, что глаза вот-вот вылезут из орбит. Горло ему заткнул непродыхаемый ком, а лицо и плечи окропила испарина. Он был упрям. Но не более упрям, чем терпелив в достижении своей цели. Индра решил действовать иначе. Ворота, которые нельзя проломить, осаждённые должны открыть сами. Индре трудно было согласиться со своей мудростью, – неудовлетворённые порывы действия подначивали его считать свой выбор поражением.

Индра сел на траву, обхватил голову руками и попробовал успокоиться. В чём, собственно говоря, состояла вина бхригов? В том, что они не подпускали к себе чужих? А может быть, в том, что их магия подействовала на Индру так же, как и на любого другого, невзирая на его избранность, исключительность, на его отличимость от других? Он слишком уверовал в это. Индра почему-то подумал, что жизнь ещё много раз будет доказывать его человеческую заурядность. Настойчиво доказывать, давая ему повод всякий раз её опровергать. Силой или мудростью.

«Что для них сила? – спросил воин самого себя. – Подумаешь, сила. Разве она способна посрамить бхригов? Они ведь считают себя мудрецами. Единственными посвящёнными во все тайны Агни. А что если обратить их в дураков? Вот лучшая победа над такими противниками!»

Впрочем, бхриги не были противниками молодому маруту. Они даже не знали о его существовании. Их вина состояла только в том, что Индра сегодня убедился в собственной заурядности, обычности. В том, что он такой же, как все. Ибо так же, как и все, не смог преодолеть их охранного заклятия.

* * *

Деревенские мальчишки, для которых ничто не является тайной по ту и эту сторону реки, для которых тайна вообще не живёт больше одного часа с момента своего появления на свет, первыми заметили костёр возле самой границы расселения бхригов.

Мальчишки жили в деревне, со своими матерями, сестрами, тётками и бабками. Жили до посвящения, после которого они становились жрецами Агни и навсегда покидали деревню. Они уходили за священный рубеж, преодолеть который мог только свой, только бхриг.

Гурьба будущих огнепоклонников с любопытством обступила странного на вид отшельника, пёкшего на углях жирные тушки полевых цыплят.

– Эй, что вы там стоите, хотите мяса? – спросил Индра ни в чём не подозревавших глашатаев своего появления.

– А ты кто? – спросил самый, старший из юных бхригов, возраст которого подсказывал ему, что эта вечерня затеяна здесь неспроста.

– Кавья.

– Кто?

– Кавья Ушанас, – ответил Индра первое, что пришло ему на ум. – Странствующий риши, поджидающий здесь появления Агни.

– Появления Агни? – удивился мальчик.

– Что ты всё время переспрашиваешь? Может, у тебя плохо со слухом? Агни, Агни. Он назначил мне здесь встречу.

Дети переглянулись. Индра ковырнул ножом цыплёнка.

– Он говорит: "Приходи на берег реки, а то эти бхриги так надоели мне своими молитвами. Они думают, что познали меня, но где им! – Индра перешёл на заговорщический шёпот. – Где им, говорит он мне, ведь эти бхриги ничего не знают. Они даже не знают моего восьмого имени.

– Так и сказал? – засомневался мальчик.

– Так и сказал, – подтвердил Индра. – Не знают, говорит, моего восьмого имени.

– Разве у Агни восемь имён?

«Наивный ребёнок!» – улыбнулся в душе воин:

– Конечно, восемь.

– А ты знаешь его восьмое имя?

– Разумеется.

Мальчик задумался. Его товарищи, что помоложе, не уловили смысл беседы. Они жадно смотрели на румяного цыплёнка, пузырившегося сочным жиром.

– Не хочешь ли ты позвать бхригов, чтобы они могли почтить появление Агни? – поинтересовался юный предводитель ребячьей команды.

– Не хочу.

– Может быть, ты просто не знаешь, как к ним пройти? – осенённый счастливой догадкой, спросил мальчик у отшельника.

– Тоже мне, тайна! – усмехнулся Индра.

– Не знает! Не знает! – дружно подхватили ребята.

Индра не стал спорить. Он поднялся, прихватил охапку хвороста и высыпал его дорожкой в направлении магической черты. Потом принёс ещё сушины и побросал ветки туда, где ступить уже не мог.

Индра собрал всё до последнего мелкого отколыша и только после этого поджёг выстелку пылающей веткой. Хворост брался захватисто, с треском. Огневище пошло по сухому подкорму, потянулось мерцающим ручейком.

– Верно, – сказал мальчик, – мы тоже так делаем, когда ходим туда за ягодами. Там ягод – видимо-невидимо! Ветки прогорят, и можно идти. Огонь сильнее любого заговора. Индра почувствовал близость победы. Его затея удавалась. «Они сами ко мне придут, – подумал он о бхригах. – И хотя я могу проломить эти ворота, осаждённые должны их открыть передо мной сами!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Индра: Для вас я был Кавья Ушанас …

(Ригведа. Мандала IV, 21)

Посланцы великих таинств Агни не заставили себя долго ждать. К концу следующего дня Индра мог наблюдать величественное шествие бхригов к его скромной стоянке. Жрецы были все как на подбор. Одинаковые. С длинными, распущенными и вычесанными волосами. Окрашенными сухой охрой. В длинных одеждах, полы которых тревожили землю. Каждый держал в руке посох. Их шаг казался невесомым, будто притянутым к земле, ерошенным с ней и потому едва различимым.

Индра невольно залюбовался шествием бхригов.

– Ты ли будешь человеком по имени Кавья Ушанас? – спросил у воина высокий, нестарый ещё огнепоклонник, озглавлявший процессию. Индра кивнул. Он понимал, что ему предстояло. А предстояло ему держать ответ за свои слова. Насчёт восьмого имени Агни. В одно мгновение до Индры дошло, что он сейчас находится на грани катастрофы. Ещё минута – и бхриги распознают его бахвальство. Какой позор! Хорошо ещё, что у Индры хватило ума не называться своим подлинным именем.

– Я хотар Атитхигва, – представился старший из жрецов. – До нас дошёл слух, что ты усерден в своих молитвах Агни. И это усердие оценено и поощрено богом.

– А, дошёл, значит. Обо мне болтают разное, – сказал Индра, а сам подумал: «Издали заходит».

– Так ли то, что о тебе говорят?

– Но ведь обо мне болтают разное, – уклончиво повторил воин.

– Агни посвятил тебя в тайну своего восьмого имени. Верно?

«Да, – с горькой иронией решил Индра, – вряд ли я мог надеяться на то, что эти искатели тайн пришли сюда только поинтересоваться о моём здоровье!»

– Верно, – ответил воин, стараясь выглядеть как можно спокойнее.

– Значит, ты хранишь тайну Агни?

«Тайну Агни, – почему-то повторил про себя Индра. – Тайну. Агни. Тайну. Тайна!»

У него закружилась голова. Ему показалось, что он снова переступил черту чего-то дозволенного.

– Восьмое имя Агни … тайна! – легко и даже с налётом снисходительной иронии произнёс молодой марут.

– Что? – не уловил Атитхигва. Лицо жреца стало ещё длиннее, а щёки тронул румянец. Огнепоклонник, видно, проникал в смысл прозвучавшего слова. Проник.

– Тайна, – повторил он зачарованно. – Ну конечно, тайна! Пятый элемент, разрази его гром! Тайна! Как же я сам…

Индра вспотел. Трудно было предположить, что его догадка произведёт такой эффект на огнепоклонника.

– Тайна, братья мои, – возбуждённо кивнул собравшимся Атитхигва.

– Тайна! – загудели бхриги.

– Значит, великий Агни открыл тебе, что у него ещё так много ликов, не наделённых собственными именами? Раз все они объединены именем «Тайна»? – спросил озадаченный хотар молодого человека.

– Да, – кивнул Индра.

– И конечно, каждое новое имя Агни будет приходить к нам как то, что называют пятым элементом?

– Да, – подтвердил Индра, тихо удивляясь тому, какие познания открыл ему Агни.

– А эти недотёпы сиддхи считают пятый элемент продуктом взаимодействия стихий. Вот ведь глупцы! Но я предполагал, что он – детище Агни и только Агни.