Великий поход

– Подбор оружия, – говорил он наблюдавшему за его приготовлениями Диводасу, – не терпит поспешности. Это не меньший ритуал, чем тот, который ты посвящаешь богам. Никто ещё не сумел доказать, что оружие – только кусок древесины, с некими хитроумными добавлениями. Никто и не смог бы это доказать, поскольку, помимо прочего, оружие обладает удивительной особенностью – притягивать или отводить беды. То есть оказывать влияние на судьбу своего хозяина.

Диводаса забавляло всезнайство этого приблудного молодчика. Сиддх едва сдерживал улыбку. Он не спорил, а слушал с глубоким вниманием и познавательным интересом. Где-то за нарисованным расположением к говорящему, в голове сиддха блуждала мысль: «Вся эта премудрость – только оправдание своей надобности. Оправдание варны. Кому бы она была нужна без наумствования о великой роли оружия?»

Индра не понимал тайных мыслей своего доброжелателя, однако не очень и верил в его сосредоточенную вызнань кшатрийских истин, в которой к тому же сквозила скрываемая ирония и свой дальний расчёт. Юноша говорил скорее для самого себя, озвучивая достойные внимания мысли.

Диводас между тем не мог не отметить странную тягу к молодому кшатрию, чем-то похожую на отцовскую привязанность. Интонирующую благоволением его души.

Странное чувство признания силы в совсем ещё молодом человеке, почти мальчике, признания за ним чего-то большего, чем собственный авторитет и власть над жизнью, вдруг охватило сиддха.

– Оружие, – продолжил Индра, – отпечаток натуры человека, его символ. Слабый всегда выбирает самое совершенное и надёжное оружие. Ведь оно скрывает его собственные недостатки.

– Вероятно, оружие и должно скрывать собственные недостатки людей, – попробовал возразить Диводас.

– Если так, то оружие со временем превратится в символ всеобщих человеческих недостатков, вместо того чтобы держаться символом достоинства.

Диводас не мог не подивиться уму своего гостя:

– Кто тебе всё это рассказал? Отец?

– Возможно. Я, как и он, только часть той силы, которую многие понимают лишь как убивание людей. На деле же она даёт им выжить.

Индра выбрал добрый стрекол, ровный и крепкий, ещё несухой, не пробитый трещью, увесистый и длинный настолько, насколько того требовал его план.

Воину понадобился нож, и Диводас с готовностью восполнил утраченное кшатрием орудие своим. Теперь пришла пора удивляться Индре. Ему ещё не приходилось видеть столь дорогой и искусно смастерённой вещицы. Нож составляли две плотно сложенные равнодлинные костяные пластины, тонкие грани которых испещрялись мельчайшими зацепистыми острозубьями. Крепкими настолько, что не ломаясь срезали стружку с гладкостволого дерева. На их плоскостях значились выжженные магические символы, уже виденные Индрой вокруг дома Диводаса.

Воин не стал спрашивать значения этих символов. «Спрашивают только дураки», – кажется, так говорил Ашока. Однако предположение Индры указывало на то, что его новый знакомый – необычный человек. Во всяком случае, с точки зрения марута. Впрочем, могло статься, что все сиддхи были столь же богаты, как и он.

Индра провёл ладонью по гладкому телу древесного ствола. От этого оружия теперь зависела жизнь молодого кшатрия. Его затея была слишком проста, чтобы казаться победной. Слишком проста.

– Скажи, а сам ты видел Вришана? – спросил Индра сидящего в раздумье сиддха.

Тот кивнул.

– Ну и какой он?

– Что значит «какой»?

– Какой он на вид?

Диводас задумался. Юноша помог ему:

– Наверно, выше меня ростом, и рога с это дерево? А?

– Представь себе, нет. Бык как бык. Но вот есть в нём что-то демоническое. Что-то пугающее и одновременно завораживающее взгляд. Это как наблюдать сносимый на тебя ураган. Он подавляет красотой своей мощи и непомерной внутренней силой. Перед которой ты, как песчинка. И весь ужас его величия ещё и в том, что он обращён в твою сторону, а деваться тебе уже некуда. В общем, с другими быками Вришана не спутать.

– Значит, говоришь, ростом обычен? – переспросил молодой воин. – Вот такой, что ли? – Индра показал ладонью предполагаемую величину зверя.

– Ну да. Примерно так. Ты всё-таки решил испытать судьбу?

– Разве у меня есть выбор?

– Хороший ответ. Достойный героя. Теперь дело за действием, – Диводас помолчал и добавил:

– Тоже достойным героя. Ну и когда приступишь?

– А чего тянуть? Вот завтра и возьмусь. За твоего быка.

– Нет, ты не подумай, что я тебя тороплю, – лицемерно смутился сиддх, – просто такое дело не может остаться без внимания всех нас. Понимаешь? Без внимания всех, кто здесь живёт. Этот бой требует своего ритуала. Мы должны принести жертвы богам, снискать их благосклонность.

– Поступай как знаешь, – сдержанно ответил Индра. – Не думаю, что боги смогут мне помешать. Ко мне они равнодушны. Впрочем, как и я к ним.

– Что?! – изумился Диводас. – Ты говоришь не как ариец!

– А что проку в словах? Я говорю как подсказывает мне совесть. Да и вообще, стоит ли придавать значение тому, кто что говорит? Не лучше ли оценивать то, что человек делает?

– Понимаешь, Индра, ты ещё молод, а в твоих рассуждениях уже скрыта накипь неприязни к принципам нашей жизни. Несоглашательство. Даже противоборство тому, что делает нас единым народом.

– Совсем недавно мне пришлось объяснять вождям вайшей, что возраст – ещё не признак ума.

– Верно. Но возраст – признак познания жизни. Какой бы она ни была. И ещё возраст – заслуга, требующая почтения.

– Вот за важничеством легче всего спрятать скудоумие, – вспыхнул юноша. – Выводы! Ценны не прожитые годы и не само познание жизни, о котором ты говоришь, а выводы, сделанные из этого познания.

Он придал лицу сосредоточенно-властное выражение. Отчего небесная синь его глаз стала пасмурной, точно перед грозовым набегом. Диводас смотрел на молодого кшатрия замерев. На мясистом носу и упругих щеках сиддха заблестели бусинки пота.

– Подумай, – продолжал Индра, – прежде чем высказывать свои обвинения. Не я отторгаю обычай, а он меня. Значит, он не совершенен, ибо совершенен я как ариец. Подумай.

Индра бросил дрекол на траву и пошёл бродить по деревне. Волнение его ума понемногу улеглось, и молодой кшатрий мог наблюдать живописные сценки деревенской жизни. Не столь ему привычные, чтобы совсем не занимать интерес воина.

Люди в ответ с открытым любопытством глазели на чужого. На молодого кшатрия, статного и показательно величественного. Телом и манерами. Он высоко держал голову, отчего его взгляд касался покатых щёк. Прямая спина воина, затянутая свёрнутым вокруг тела плащом, полнилась юной силой, сквозящей в каждом движении, каждом шаге, каждом его вздохе. Казалось, этому телу совсем немного надо, чтобы оттолкнуться от земли и перенестись в другую стихию.

Сиддхи отводили глаза от незнакомца, обращая себя к привычным делам, но он заставлял их снова и снова переносить взгляд на своё гордое шествование по деревне. Однако занятие, которое нашёл для себя кшатрий на краю деревни, не только вызвало у жителей ещё больший интерес к его персоне, но и недоумение.

Они оставили свои дела и собрались у плетней, для того чтобы посмотреть, как чужак обдирает рыхлые ветки акаций.

Юноша сбрасывал листья на расстиланный по земле плащ.

Когда эта странная затея принесла его усилиям должный результат, воин небрежно оценил добычу и принялся за следующее дерево. И так он трудился до тех пор, пока над плащом не поднялась рассыпистая гора тонкотелых листьев. Кшатрий связал углы плаща, поднял тюк и преспокойно отправился с ним в поле.

И само появление чужого в их деревне, и его странное занятие заставили сиддхов устремиться к дому Диводаса.

Вождь выслушал людей спокойно. Ни разу ни о чём не переспросил говоривших. Когда они замолчали, вторгаясь немым вопросом в его сосредоточенное внимание, Диводас, к общему удивлению, промямлил:

– Он знает, что делает. Ладно. Готовьте жертвенную солому. Сегодня проведём обряд.

Индра вернулся вечером, когда когтистые цапы костра терзали вишнёвый сумрак ночи. На краю деревни. Это был ритуальный костёр, собравший вокруг своего огненного размёта всех сиддхов. Почти всех.

Воин различил мягкий силуэт на сумеречном фоне пустующей деревни. Ратри, старшая дочь Диводаса, при появлении молодого кшатрия вспорхнула со своего места возле плетня, точно испуганая птица. Её внезапная застенчивость оказалась слишком выразительной, для того чтобы выглядеть правдоподобной.

Индра догнал девушку, не прилагая к тому никаких усилий.

– Что ты сегодня говорила о моём имени? – спросил он тихо.

Ратри удивилась глазами.

– Утром, когда вспоминали быка?

– А-а. Ты же не сиддх, зачем тебе это знать?

– Но ведь говорили обо мне?

– Я сказала, что твоему имени не хватает только прозвища быка.

– Странное утверждение. Может быть, ему не хватает победы над быком?

– Разумеется, как же иначе заслужить такое прозвище?

Индра понимал, что сиддхи опознали в его имени нечто остающееся для него самого тайной. «Почему бык?» – спросил он себя. Ратри услышала этот непрозвучавший вопрос. Она прочла его в молчании сосредоточенного на самом себе воина.

– Твоё имя говорит о мужском величии. О твоих великих возможностях как мужчины. Понимаешь, что я имею в виду?

Индра смутился. Он понял, что девушка имеет в виду, но, поскольку ему ещё ни с кем не приходилось свободно и непринуждённо объясняться на эту тему, упоминание о ней вызвало у молодого человека стыдливую сдержанность.

– Мои родители знали, как назвать сына, – сказал он с улыбкой.

Ратри в её годы могла бы иметь куда больший опыт познания премудростей любви. Другие девочки, её сверстницы, уже готовились к тому, чтобы расплести косу какому-нибудь достойному сиддху. Получив на то исключительное право, а вместе с ним и супружеские обязанности. Но время Ратри ещё не наступило. Чему способствовали две причины. Первая состояла в том, что девочка была дочерью вождя, и на её замужество возлагалась задача не только продолжения рода. Ратри предстояло стать связующим звеном противоречий, громоотводом родовых амбиций сиддхов, посягающих на власть Диводаса. И её отец пока не решил, с какой стороны усилить свою власть.

Вторая причина переносила Ратри в мир её грёз и воображаемых человеческих достоинств, мешавших ей адресовать свой интерес кому-либо из реальных людей.

Индра был молод и нов. Для юной сиддхи. В нём соединилось достоинство, подобающее его сословию, с гордой независимостью собственной натуры. С тем образом самостоятельности, что разрастается в подлинное человеческое величие. Юноша обладал чарами, способными смутить даже самое неподступное девичье сердце. И он его смутил.

– Значит, бык? – переспросил Индра, обращаясь скорее к собственным мыслям, чем к попутчице. Они неторопливо шли вдоль плетня, отделявшего деревенскую улицу от молодых садиков, поднявшихся среди лугового простора по воле обосновавшихся здесь сиддхов.

– Любопытная получилась история.

– Что? – не поняла Ратри.

– Да я про быка.

Девушка с интересом посмотрела на молодого воина.

– Поле может многое рассказать, если к нему повнимательнее присмотреться, – продолжил Индра.

– И что же оно тебе рассказало?

– То что шкура Вришана – если он действительно существует – больше нужна мне, чем вам.

Ратри улыбнулась. Понятным только ей мыслям. И ещё тому, что этот юноша всё больше соответствовал её представлению о воплощённом человеческом достоинстве. В отношении её возможного избранника.

Утро потерялось где-то в напаренных туманом небесах.

Диводас поднялся раньше обычного, но он был не первый, кто тревожил своим видом покой спящей осени. Во дворе, перед домом, молодой воин совершал молитву у жертвенного столба, сделанного им накануне из дрекола.

Индра принёс в жертву собственную кровь, вымазав ею столб. Диводас прислушался к словам заклинания.

– … все те, кто прославлял тебя в прошлом и прославит в будущем. О, великий Рудра – властелин судьбы! Ты, определяющий жить мне сегодня или умереть. Вкуси мою кровь, кровь жертвователя. Тебя я призываю вкусить и кровь жертвы. Возьми себе то, что придётся тебе больше по вкусу.

О, Громовержец, затмивший славу Парджаньи! Благослови этот столб и сделай меня своим хотаром. Я принесу тебе в жертву того, кого ты пожелаешь. Приведи его к моему жертвенному столбу, и пусть всё решится там по твоей воле.

– Почему он говорит, что Парджанья уступил Рудре? – услышал Диводас за своей спиной. Ратри оказалась третьей, кого раньше обычного подняло на ноги это утро.

– Он марут, – прошептал Диводас, – и поклоняется своему громовнику, которого маруты почитают также богом роковых обстоятельств. Отнимающим человеческую судьбу у Савитара.

Индра стоял перед столбом наклонив голову и давил землю взглядом. Воин сейчас был где-то далеко в самом себе. Настолько далеко, что не различал присутствия Диводаса и его дочери. В этом его далеко творилось смятение и богоугодливость. Здесь уже царил всесильный Рудра, немо взиравший на подвластную ему душу молодого кшатрия.

Внутри каждого человека есть глухие затаинки богов. Там их живое начало. Боги не умирают. Они спят в душах людей. Бессмертные спят в душах смертных, чтобы прийти однажды сразу ко всем по зову рассудка, достоинства и совести какого-то одного беспокойного человека. Зовущего их на власть. Каков человек, таковы и его боги. Они лучшим образом расскажут о твоих склонностях, достоинствах или недостатках. Они для того и даны, чтобы вскрывать в человеке подлинное существо его натуры.

Рудре повезло меньше других. Он был обычаем, а не совестью марутов. И власть его над их душами не распространялась дальше вынужденного признания его силы. Злобный и могущественный, великий и беспощадный Рудра являлся всего лишь отголоском того мира, в котором маруты выжили, чтобы соединиться с другими племенами «благородных». Но плох тот бог, который сам никогда не был человеком.

Впрочем, Индра сейчас об этом не думал. Индра увидел в себе суровую нетерпень Рудры, влекущую молодого воина к его участи. Что ожидало кшатрия в поле? Об этом не знал даже всемогущий бог. Как показалось Индре. Юноша сразу же прогнал дерзкие мысли, боясь навлечь на себя гнев Рудры.

Воин вытащил из земли дрекол, чем нимало удивил Диводаса, и, подставив под бревнину плечо, направился в поле. Топор, нож и заострённое бревно сопутствовали ему в этом походе. Им теперь вверялась судьба молодого кшатрия.

* * *

Место, которое Индра подобрал для боя с Вришаном, накануне привлекло внимание воина сразу. Это была широкая провалина между холмов, открытая со всех сторон и пологая склонами. Далеко разнесло её неровные края, прежде чем они улеглись в плоскую, как разлив, луговину. Находившийся внизу мог быть приметен отовсюду. Что вполне устраивало Индру.

Другая причина, способствовавшая выбору низины, состояла в непосредственной близости от её склона следов перемещения стада. Протоптанных в оба конца! Это удивительное обстоятельство приковало внимание воина. Следы открывали, что стадо бегало по лугу вовсе не стихийно, не как придётся. У стада в поле были свои постоянные дороги. Человеческих следов нигде поблизости не оказалось, и значит, коров водил бык. Водил какими-то понятными только ему путями.

Индра вчера свалил здесь мягкую листвень акации. В надежде, что Вришан учует её сладкий дух и теперь не оставит низину без внимания. Травы сейчас стояли горькие. Бык не мог пройти мимо пахлого лакомства. Но надеждам воина не суждено было сбыться. Листья оказались нетронутыми.

И всё-таки Индра начал приготовления к бою. Что-то предсказывало ему скорую возможность испытать свою судьбу. Молодой воин прорубил топором канаву неравномерной глубины, чтобы впор оказался наклонённым, заваленным в сторону врага, и прочно усадил в неё дрекол. Заострённый конец впора пришёлся воину против лба. Стало быть, быку в шею. Или в грудь, если Вришан громаден. Но сиддх утверждал, что бык не выделяется размерами.

Индра засыпал и затоптал прокоп. Попробовал руками прочность быкобойного орудия. Не сдвинуть. И всё-таки… Такой уклон дрекола мог бы не причинить зверю вреда. В том случае, если Вришан действительно не выделялся размерами. Воину сейчас предстояло выбрать противника по воображению. Однако ошибка, допущенная здесь, могла бы стоить юноше жизни. «Не будем переоценивать возможностей противника. Даже если он демон», – решил Индра, вздохнул и принялся перекапывать столб.

Ожидание боя затянулось. Мало-помалу утихла и торопливая готовность драться, превратив желание встречи с противником в полное равнодушие к нему. Индра устал слушать поле. Устал подниматься на холмы, чтобы высматривать дальнюю россыпь беспокойного стада. Поле отдыхало в умиротворённом блаженстве ранней осени. Когда в небе ещё достаточно тепла, чтобы течь в самую душу беспечным, ласковым ветерком.

Зелень на дальниках размазало бурыми пятнами сушины. Но трава прогорела не везде, и местами поле зеленело сочными заплывами нетронутой спелости.

Индра спустился в яму, развязал обмотки ногавиц, освободил от их гнёта разопревшие ноги и завалился на мягкий валень акациевых метёлок. Ожидание переломило боевой дух молодого воина. Он не удержал веки и уронил глаза в сон.

Сны метались в голове Индры, набегая друг на друга и мешая спящему разобрать, что же происходит в его воображении. И только последний сон, уже граничивший с ощущениями реального мира, погрузил Индру в колыбель покоя и блаженства.

Однако довольно скоро юноша разобрал, что именно эти странные ощущения из реального мира и создали блаженные грёзы его сна.

Сознание медленно вкатилось в голову молодого воина. А вместе с сознанием пришло и понимание того, что кто-то лижет Индре стопы и пятки. Шершавым языком. Воин приподнял голову и обмер. Над его ногами склонился матёрый бычина и, покачивая тяжёлой головой, неистово их облизывал.

Кшатрий перевёл взгляд на впор. По удивительному совпадению главное оружие борьбы с Вришаном было развёрнуто остриём в их сторону. Листвяное ложе от впора отделяло не меньше десятка шагов. Индра вдохнул и … преодолел их одним перелётом. Чуть не пробив себе грудь. Бык даже не успел понять, что произошло.

От резкого выскача Индры он шарахнулся в сторону и замер, уставившись на нежданного противника.

Кровь стучала в висках воина.

– Архари! – выкрикнул Индра свой боевой клич, но зверь не пошевелился.

Теперь воин видел зверя, видел всего, до мельчайших подробностей, до вздутых жил и дрожащего мокрого носа. Должно быть, у всех подобных этому существ есть общее: когда на них сходятся глаза, – внимание, рассудок и волю прижимает чудовище, поднимающееся из нас самих. То чудовище, что и зовётся демоном. Демон – это страх, отнимающий у нас глаза и уши, отнимающий у нас волю и сознание. Если мы пускаем его дальше своих глаз и ушей.

Индра невольно отшатнулся, и острый впор пришёлся ему между лопаток. Будто отскочив от этого острия, воин пронзил быка взглядом, оскалился и зарычал.

Оголённые зубы, даже менее выразительные, чем в этом случае, как вызов понятны всем. Проснувшаяся сила вернула зверю уверенность в себе, столкнула быка с места, понесла его в бой. Юноше оставалось только отринуть в сторону…

Когда под вечер на деревенской дороге появился весь перемазанный в крови Индра, сиддхи застыли в немом изумлении. Вдоль своих плетней. Их взгляды собрала отрубленная бычья голова, которую молодой воин взвалил себе на плечи. Издали казалось, что Индра стал двухголовым. Только его говяжий облик был занят наблюдением чего-то на стороне, повернувшись туда и задрав при этом один из рогов.

– Едва я вчера понял, что никакой ловушки на Вришана не существовало, – говорил Индра, уплетая ягодный жмых с мёдом, – и смерть тех двоих охотников – выдумка, мне стало очевидно, что сиддхи вовсе не страдают из-за дикого быка. Если он вообще существовал. Впрочем, конечно, существовал. Ведь водил же кто-то стадо?

– Что заставило тебя сделать эти выводы? – изумился Диводас.

– Следы. Следы дикого стада. Они никогда не приближались к вашей деревне. По следам я ушёл вчера далеко в поле. Так далеко, что почти потерял надежду вернуться до наступления ночи.

Это была не последняя из потерянных надежд. Я больше не надеялся встретить хоть малейшие признаки раскопов, ловушек или какого бы то ни было побоища. Да и кому взбредёт в голову выкапывать эти ямы на таком отдалении от деревни, где всегда можно найти помощь, в случае чего? Стадо, как оказалось, ходило по полю только несколькими проложенными путями. Это и подвело тебя. Развенчало твою историю про демона.

Диводас наклонил голову.

– Зато теперь, – продолжил Индра, дикие коровы остались без быка, а это значит, что вашим быкам скоро добавится хлопот. А вашим загонам – новое поголовье. Я получил прозвище победителя демона, а вы – стадо. Не так ли?

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Пусть не мучают тебя чувства, когда ты выступаешь в путь.

(Ригведа. Мандала I, 162)

– Я Кутса, сын Арджуны, вызываю тебя на бой. Тебя, Индра, взявшего силу Быка. И да не прольётся в этом бою священная кровь марутов!

Индра смотрел на своего давнего товарища, доставлявшего когда-то ему столько детских переживаний и хлопот, и думал о могуществе времени. От прежнего неуклюжего и заносчивого Кутсы не осталось и следа. Перед Индрой стоял настоящий воин, полный гордого достоинства и молодой силы. Кутсу сейчас волновало только одно: кто из таких же, как и он, молодых марутов сильнее его и насколько сильнее.

Индра почему-то подумал, что бой – это способность переносить в конфликтную ситуацию весь сложившийся в тебе опыт сопротивления неблагоприятным жизненным обстоятельствам. Любым. Даже самым безобидным и неприметным.

К бою готов тот, кто обладает этим даром сопротивления. Сопротивляться – значит насаждать свою волю. Сопротивляться – значит жить. Впрочем, эта истина не для всех. Но неужели Кутса так отчаянно искал своё место в человеческом стаде, ведомый именно инстинктом сопротивления? Тот мальчик, что подъедал за другими остатки каши и боялся темноты?

Индра развязал плащ, скинул его на землю и жестом предложил противнику выбрать оружие.

– Нож! – сказал Кутса. – Я дерусь только этим ножом.

Он вытащил из кожаного обвёрта длинный чёрный клинок, похожий на кремневище, но слишком ровный и тонкий для камня.

– На вид этому ножу не хватает прочности. Не слишком ли он тонок? – предположил Индра.

– Кремень мог бы позавидовать его прочности, – Кутса стукнул, ножом плашмя. О край скалы. Предмет ответил странным звенящим лязгом.

Вот что объясняло агрессивность Кутсы. Его оружие. Нечто необычное, затаённое в его оружии. Этот нож был длиннее своих кремнёвых собратьев. Что делало его ещё менее надёжным, воплотись он в камне. Будь он каменным, привычным. Несуразная длина и столь же несуразная утончённость оружия Кутсы не вызывали насмешку. Нет. Его нож вызывал у противника скорее настороженность. Коварством своего вида. Условия равной борьбы получили упреждающий удар. Ещё до самого боя.

Оружие – вот тот магический символ совершенства человеческой цивилизации, который направляет любую мало-мальски достойную выдумку в боевую форму. Оружие словно втягивает в себя все достижения разума, делая их привлекательными, но бесполезными без этого воплощения. Символ совершенства человеческой цивилизации, но не человеческой натуры. Главная проблема оружия – руки, в которые оно вложено. Впрочем, это проблема самого человека.

Да, боевитость Кутсы исходила от его ножа.

– Оружие – ничто, воин – всё! – снисходительно заметил Индра.

– Это убогое мышление. Оно оправдывает нищенство и отсталость, – Кутса поднял нож над головой, обращая его к небу и оживляя ритуальным танцем.

Индра спокойно наблюдал за старым товарищем. Должно быть, он не изменился. Возраст прибавил ему независимости. От идеалов. За которыми Кутсе было гнаться бесполезно. Более того, попытка им соответствовать только усиливала их различие. Делая эти различия слишком очевидными. Для окружающих. Потому Кутса искал убежище для собственного несовершенства. Неосознанно, разумеется.

Кутса мог бы стать реформатором. Так делают многие из числа тех, кому существующие идеалы оказались просто не по плечу.

Противник Индры закончил свой танец и был готов к бою. Индра смотрел ему в глаза. «Всегда смотри противнику в глаза перед боем», – сказал Индре побеждённый им бык. Частицей собственного сознания молодого воина.

– Где же твоё оружие? – спросил Кутса.

– Моё оружие во мне самом, – спокойно ответил сын Гарджи.

– Ты имеешь в виду Вришана? Что ж, пусть он тебе поможет, – Кутса сжался в комок и прыгнул навстречу поединку. Нож Кутсы укусил воздух перед самой грудью Индры. Победитель Быка отпрянул, угадав этот удар.

Индра забрался на высокий камень и оттуда наблюдал за противником. Кутса полез следом. Он положил руки на край выступа и уже подтянулся к каменному подлому, но Индра опередил своего решительного противника. Индра наступил на его нож и прижал оружие к камню. Кутса оказался в трудном положении. Могло статься, что исход боя предрешён. Индре оставалось только поднять нож. Но едва воин наклонился, как в одну из его лодыжек вцепились хваткие пальцы противника. Ещё мгновение, и Индра был повержен. Но зачинщик боя решил не возобновлять попытку овладения камнем с наскока и выбрал более надёжный путь к победе. Вокруг.

Кутса обошёл камень, с удовольствием заметив, что Индра загнал себя в ловушку. Осторожный марут поднялся по ступенчатому разбиву задней стены, но его самодовольство сменилось разочарованием. Камень оказался пуст. Индра ускользнул. Спрыгнул.

Однако глаза Кутсы нигде поблизости не различали противника. Разочарованный, он уже хотел повернуть назад, но что-то заставило его задержаться. Да, сверху легче обнаружить спрятавшегося врага. Или соперника, какая разница.

Кутса подошёл к самому краю камня. Земля внизу была пуста. Внезапно марут распознал того, кого искал, но было поздно. Всё повторилось. Только на этот раз полетел Кутса.

Вперёд, с камня, перевернувшись в воздухе. Невообразимым скачком Индра поднял себя над уступом, точно взлетел, вцепился в пояс противника и, прежде чем тот успел замахнуться ножом, сорвал Кутсу с камня.

Это падение могло стоить юноше жизни. Однако Кутсе повезло. Он даже не поломал костей. И всё-таки арийская кровь пролилась. Причиной стал нож Кутсы, оказавшийся прямо под его боком. На земле. Неумелая рука молодого воина в критический момент направила нож против него же самого. Рана была незначительной, но кровь пролилась.

Индра окаменев смотрел на неподвижно лежавшего сородича. Наконец победитель пришёл в себя. Зашевелился и поверженный. Индра поспешил ему на помощь. Кутса тряс головой соображая, жив он или унесён в царство мёртвых.

Индра поднял злополучное оружие. Оно оказалось тяжёлым и гладким. И ещё холодным. Странный материал, из которого был сделан этот нож, привлёк внимание победителя.

– Его плавят из камня, – пояснил Кутса, едва ворочая языком.

– Ты признаёшь мою власть над тобой? – спросил Индра, как и следовало по обряду.

– Ты победил. Но ты не дрался. Ты победил потому, что я не могу продолжать бой…

– Признаёшь ли ты над собой мою власть? – повторил Индра, занеся над головой поверженного нож. Кутса немного подумал и признал. Теперь оружие побеждённого переходило победителю.

Индра помог подняться незадачливому драчуну. Но что-то подсказывало Индре, что он не убедил противника. Этой победой. То есть зародил в нём сомнение. А сомнения – крылья конфликта. Ниспровергать нужно не противника, а его сомнения в твоей силе и непобедимости. И потому Индра вернул Кутсе нож и сказал:

– Для того чтобы ты не сомневался, кто из нас сильнее, я предлагаю продолжить бой. Разумеется, когда ты будешь готов это сделать. Выбери мне оружие сам.

Кутса потирал ушибленную шею и обдумывал предложение Индры. Его давний противник был верен себе. В его вызове звучало другое: «Я смогу победить тебя второй, третий, четвёртый и ещё столько раз, сколько ты захочешь!» Вот что означало благородство Индры.

«Унизителен не сам твой проигрыш, – думал Кутса, – а то, что из него пытаются сделать представление.» Он вздохнул и согласился.

Их повторный бой был перенесён на вечер того же дня. Кутса мало-помалу оправился от падения, назойливо ругая свою нерасторопность, боль в боку и ушибленную руку. Его бесконечное причитание стало действовать Индре на нервы. Названый сын Гарджи понимал, что болячки Кутсы – прекрасный способ прикрытия возможного будущего поражения. Кутса не сдавался. Он и сейчас готовил тылы для своего несогласия с преимуществом Индры.

Кутса жаловался на ушибленную руку, а Индра думал, что болезнь прекрасно демонстрирует человеческую натуру. Чем мельче и ничтожнее человек – тем заметнее все его хвори и недуги. Величие же человека делает его слабости незаметными для окружающих.

– Давай перенесём бой, – предложил Индра, – я не хочу, чтобы твои нынешние ушибы явились причиной последующих синяков.

– Это благородно, – сдержанно оценил Кутса, – но мы не будем идти на поводу у собственной слабости, и потому бой состоится.

Индра не отнёс на свой счёт упоминание о слабости, хотя его противник мог иметь свои представления о благородстве.

– Итак, выбирай для меня оружие, – напомнил Индра.

– Пусть это будет твой нож.

Индра расчехлил подарок вождя сиддхов. Кутса оценил необычную красоту этого предмета. Таким оружием похвастался бы не всякий кшатрий.

На этот раз ритуал не был долгим. Кутса удобно встал, широко расставив ноги и вытянув перед собой руку с возвращённым ему рубилом.