Великий поход

– Ты ещё здесь? – спросил хотар не оборачиваясь. Мальчик попытался ответить, но у него не получилось.

– Поспеши, праматерь уже ждёт.

Все, кто видел маленького охотника, покидавшего Амаравати, все, кто его хоть как-то знал, сейчас находились в предвкушении чего-то скандально необычного. Даже Кутса, долго внушавший себе, что, кроме непуганых горлиц, под стрелу Индры ничего не попадётся. Но Кутса просто завидовал ещё не добытому лесному трофею и надеялся на горлиц. Но его ожидания не оправдались.

Индра пришёл под вечер, волоча за собой ещё сырую, только освежеванную шкуру волка.

– Скажи, хотар, – крикнул мальчик ещё издали, – праматерь возьмёт мою жертву, или мне ещё походить?

– Что? – возмутился было старец. – Ты принёс волка?

– Почему волка? Данава! Разве это плохая жертва?

– Данава? – недоверчиво переспросил хотар.

– Данава, – подтвердил Индра. Если ей мало шкуры, можно вернуться за мясом. Я закопал его от ворон. Правда, туша тяжёлая, и самому мне её не дотащить.

– Но помогать нельзя… – только и вымолвил озадаченный старец.

– Нельзя, – кивнул Индра, – я знаю, таковы условия. Так, может, она возьмёт шкуру? А с мясом потом решим.

– Скажи, как тебе удалось победить волка?

– Данава, – поправил жреца Индра.

– Ну да, данава.

– После того как я потратил много времени, гоняясь за дичью, я решил, что это несправедливо.

– Что несправедливо? – не понял хотар.

– Несправедливо то, что из нас всё время кто-то один гоняется за другим. Пусть теперь будет наоборот.

– Что? Как «наоборот»? – глаза жреца округлились.

– Да так. Пусть теперь бы кто-то из них поохотился и на меня.

Воцарилась продолжительная тишина. Старый хотар марутов смотрел на малыша, такого с виду беззащитного и беспомощного, который говорил странные вещи. Слишком умные или слишком глупые. Хотар пока не разобрал. Охотник говорил, что сделал себя… живцом для волков. Этот малыш. Тот, что с виду едва бы справился с домашней кошкой.

– Что же было дальше? – наконец спросил старец.

– Я намазал ноги коровьим помётом, накрыл голову шкурой и пошёл туда, где недавно видел волчью стаю. Я видел волков, когда искал чёрный орешник. Там было несколько молодых псов. Они играли в охотников. Должно быть, им ещё никогда не приходилось охотиться на корову. А в это время молодые волки начинают самостоятельную охоту. Об этом мне рассказывал Гарджа.

– Дальше.

– Так вот. Я пришёл на тот луг, потоптался, обломал несколько кустов и после этого дал дёру. Недалеко от того места течёт ручей. Мне пришлось как следут ополоснуться, чтобы смыть с себя все запахи. Но прежде я подвёл следы к высокому шесту, на который повесил шкуру.

– А дальше ты спрятался и стал выжидать.

– Верно.

– Волки вышли посмотреть, кто шумел на их лугу, и учуяли следы коровы.

– Верно, – подтвердил маленький охотник. – Так и было.

– Но ведь это шкура матёрого волка, который преспокойно мог тебя разорвать.

– Он пришёл потом. Когда молодые бегали перед шестом и скребли его когтями. Пришёл посмотреть, что у них там происходит.

– Ты выстрелил?

– Да. Я попал ему в шею. Когда он умер, молодые псы облизали его, повыли и разбежались.

– Ясно. Что ж, я думаю, праматерь Варкарья примет твою жертву, – старец сделал жест жрецу-агнидху, и тот принялся доставать огонь. Из сухой доски, пропекая её трением.

Когда священная солома приняла тлеющую подпалину и занялась бодрым, разносистым пламенем, хотар вознёс руки к небу и громко вскричал:

– Свага!

Жрец бросил шкуру в огонь, и все смотрели, как Агни боролся с сыриной. Он задыхался дымом, когда слизал весь мех. Индра с ужасом думал, что огонь сейчас потухнет. Что праматерь не питается данавами. А может быть, это был не данав. Просто волк. Такой же охотник. Но ведь, случись ему справлять обряд своей праматери, и жертвой мог бы стать Индра. Сегодня один охотник был удачливее другого. Правда, удачливому не исполнилось ещё и шести лет…

Агни скрутил и расплавил кожу. Праматерь приняла жертву.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Оба этих вседержателя… следуют за тем,

кто придерживается некривого пути.

(Ригведа. Мандала II, 41)

Кончилось лето. Небо кисло дождями. Травы поменяли запах. Так пахло только осенью, Ашока знал это. Травы выпекло за лето, и сейчас они набухли от сырости. Они уже не пахли зеленью, как летом.

– Где твои воины? – спросил Ашока, разглядывая дождь.

– Индра увёл их охотиться на данавов, – скучно ответил кумара-рита. Ашока хмыкнул:

– Что, опять всех?

– Да.

– И даже тех, кто в два раза его старше?

– И их тоже.

– Это может превратиться в недобрую привычку.

– Почему? – удивился кумара-рита.

– Нельзя ходить на демонов, как за грибами. Пропадает исключительность ситуации.

– Индра так не считает, – возразил кумара-рита.

– Кто не считает?

– Индра.

– Индра? А кто это? – начал раздражаться Ашока.

– Но он тоже марут и тоже воин.

– Да уж, марут! – тихо усомнился старик. – Лучше б он был адитьем.

–Что?

Ашока не стал объяснять.

– Возвращаются.

Кумара-рита подошёл к старому воину. Шумели деревья, стряхивая с листьев воду. По двору, ёжась промокшими шеями, шли усталые охотники. Приметив своего вождя и Ашоку, они ритуально приветствовали старшин. В соответствии с их достоинством. Правда, не очень складно, но это от усталости.

– Как успехи? – без интереса спросил Ашока кого-то из юных охотников.

– Одного убили, – услышал он в ответ.

– Да? Одного? И на чьём счету этот подвиг?

Ашока почему-то был уверен, какому имени следовало прозвучать. Тому, которое в последнее время он только и слышит.

– Кутса постарался.

– Кутса? – удивился Ашока. – Он, вроде бы, не отмечен стрелковым мастерством.

– Так он его камнем.

– А-а.

Дети зашли под навес. Последними оказались Индра и Кутса. Они что-то обсуждали и будто бы не замечали дождя.

– Не так страшен сам данав, как то, что мы о нём думаем, – услышал Ашока слова Индры. Кутса не сопротивлялся. Слушал. Ашока почесал у себя за ухом.

– Послушай, Индра! – крикнул он через дождь. Мальчик перевёл взгляд на старого воина.

– Ты должен пойти со мной. И не задавай вопросов.

– А я и не задаю, – ответил Индра. – Я же не дурак.

– Ты самый трудный мой ученик, – без сожаления сказал Ашока, когда они пошли со двора.

– Должно быть, потому что я непокорный.

– Нет. Совсем не поэтому. Ты слишком прилежный. Настолько прилежный, что тебя нечему учить. Уже.

Индра сейчас не понимал настроения человека с татуированным лицом. И слов его тоже не понял.

Ашока вёл мальчика в дом. Судя по всему. За лето, проведённое в Амаравати, Индра только однажды побывал в доме Ашоки. Это было тогда, в первый вечер… Мальчик поднял глаза и вдруг увидел неясный силуэт в дожде.

– Гарджа! – закричал Индра и, забыв обо всём, побежал к отцу. Обретённому отцу из рода марутов. Ашока смотрел мальчику вслед. У старого воина дрогнуло сердце. Он хотел что-то сказать самому себе, но впервые не стал искать подходящих слов, передав объяснения чувствам. Оставив всё таким как есть.

Они уходили из Амаравати. Из другого Амаравати. Пустынного, замытого мутными осенними дождями. Маруты их проводили накануне. Потому на улице, ведущей к мостку через ручей, никого не было. Из глаз и мыслей марутов они ушли вчера. Как бы. Сегодня здесь началось новое время. Без них. Та же самая жизнь, только без них. Индра думал, что они обманули время. Потому что все уже отнесли их к прошлому, простились с ними, а они остались в настоящем. До сегодняшнего утра.

Гарджа улыбался своим мыслям и прятал лицо в широкую откинь плащевого края. Индра теперь стал марутом, а значит, и его сыном. Никто бы с этим уже не поспорил. Мальчик даже был похож на Гарджу. Как тому казалось. Нет, похож не только одинаково выбритым затылком, шикхандой и перекрученным через плечо плащом. Похож даже не свойствами своей натуры, а сличимостью глаз, губ, лба, носа. Нет, не носа. Такого клюва, как у Гарджи, не было ни у кого. Кроме демонов. Но им он достался по другой причине. Свой же Гарджа просто сломал в детстве. Нет, что ни говори, мальчик был похож самым настоящим образом.

Мысли Гарджи прервал какой-то шум. На площади, что промелькнула в стороне от их пути, собрался народ.

– Пойдём посмотрим, что там происходит, – предложил Гарджа, – куда нам спешить?

Они свернули с дороги и, утопая в намывах вязкой грязи, обратили себя к происходящему.

Всякое явление, завлекавшее интерес людей в такой день, могло бы занять мысли отца и сына на их долгом пути домой.

На площади, вокруг старого колодца, топтались адитьи и маруты в красных закутайках и ещё какие-то люди. Внимание их приковывал колодец.

– Может быть, тебе всё-таки помочь? – крикнул кто-то из стоящих в самое жерло колодца.

– В чём твоя помощь? – донеслось оттуда.

– Мы хотим тебя спасти!

– Меня нельзя спасти одного. Я это твержу вам уже битый час. Спасать нужно моих детей!

– А что им грозит?

– Они могут попасть в колодец.

Люди переглянулись.

– Пойдём, – сказал один из адитьев, – он просто пьян.

– Подожди, – ответил другой, – здесь что-то не так. Ты же видишь, пятеро хотар слушают его речи, пытаясь их разобрать.

– Послушай! – крикнул кто-то из обступивших каменную кладку. – Если мы так беспечны, как ты утверждал, почему же ты сам тратишь напрасно время? Да-да, предаваясь пустословию. К тому же малопонятному.

– Чего же тут непонятного? Я старость старю старящих.

– Что это значит?

– То, что мы все скоро попадём в колодец!

– Давай подойдём ближе, – попросил Индра отца, – я не разберу, что он там говорит.

– Тебе интересно? А по-моему, это просто сумасшедший.

Гарджа протиснулся вперёд и увлёк Индру за руку.

– Скажи нам, – продолжал неторопливым голосом один из невозмутимых мудрецов, ещё пытавшийся уловить смысл в словах самозаточителя, – уж не болезнь ли какую ты предвещаешь?

– Болезнь? – переспросил человек из колодца. – Конечно, болезнь, как же ещё можно назвать то, что сюда ведёт, до старости старость застаривая.

– Если ты не будешь говорить ясно, мы сейчас уйдём.

– Куда вам уйти! Всем дорога в колодец!

– Он и так говорит ясно, – вдруг вмешался в разговор Индра. – Чего же тут не понять?

Мудрецы, обступившие каменное жерло, уставились на мальчика.

– Колодец – это могила, – пояснил новоиспечённый марут, а «старить старость» – значит, приближать смерть.

– Кто это сказал? Кто это сейчас сказал? – заволновался человек внизу.

– Я, Индра, – опасливо признался мальчик.

– Наконец-то сыскался разумник. А сколько ж тебе лет?

Индра навалился грудью на стенку камнеклада, заглянул вниз и показал растопыренные пальцы своей маленькой ладошки.

– Пять? Боже мой! Слушай, Индра, у тебя не найдётся хвоста дубоносого истукана? Или плавника красногрудой усатки?

Индра думал недолго. Он внезапно вспомнил про зверей, которых видел Кутса. В долине. Про лошадей.

– У меня отыщется четырёхкопытое ржало.

– Эй, мальчишка, не морочь мне голову! – вдруг всполошился говорун из колодца. Это тебе не пузыри пускать через соломинку!

– Выходит, ты сам боишься младо младящих?

– Боже мой! Да кто это со мной говорит?!

– Я, Индра.

Человек в колодце утих. Потом совершенно другим голосом, в котором трудно было заподозрить сумасбродство рвущегося к почитанию пророка, произнёс:

– У меня тут есть немного сомы во фляжке, прими её от своего хотара.

Из колодца вылетел бурдючок. Гарджа поймал его крепкой рукой.

– Эй, ты разве не знаешь, что человеку сому не подносят? – вмешался наконец один из притихших хотаров. Настоящих.

– Да, ты прав, – ответил из колодца возмутитель спокойствия, – но я знаю, кому я даю эту сому!

– Он действительно пьян, – злобчиво подытожил другой хотар, и мудрецы ушли прочь. По своим делам. Стали расходиться и другие зрители этого спектакля. Не ушли только Индра, Гарджа и ещё какой-то молодой человек, с интересом следящий за разговором.

– Послушай, маленький воин, я хочу говорить только с тобой! – донеслось из колодца.

– Не бывает маленьких воинов, – оскорбился Индра, – бывают воины и не воины.

– Да, ты прав, прости. Послушай меня. Скоро мы все окажемся в колодце. В одном колодце.

– Что я должен сделать? – перебил Индра. Гарджа смотрел на это странное соитие разумного и бредового, на удивительную совпадаемость их умохождения, потустороннего здравому смыслу, но в котором так очевидно обнаружилась сообразительность малыша. Смотрел и удивлялся. Потому что он понимал, что за всей этой белибердой скрывается что-то вполне разумное. И ещё Гарджа удивлялся зрелой мысли, зрелой речи и зрелому духу своего названого сына. Странным для его возраста. Смотрел, как посторонний при чужой беседе. Как ребёнок при беседе взрослых людей.

– Будь всегда в нужное время в нужном месте. Остальное придёт само.

– Ничто само не приходит, – покачал головой Индра.

– Именно это я и имел в виду. Если, конечно, ты тот, о ком я думаю.

– Пойдём, – сказал мальчик Гардже, и ничего не понимающий воин заторопился вслед уходящему сыну.

– Постой, разве ты уже поговорил с ним?

– Конечно. Я думал, что ты и сам это понял, – гордо ответил юный марут.

– Может быть, мы его вытащим?

– Не нужно?

– Почему?

– Что-то подсказывает мне, что он выберется сам.

– Почему?

– Папа, ты задаёшь слишком много вопросов. Знаешь, что по этому поводу говорил мой кумара-рита?

– Догадываюсь. Должно быть, то же самое, что и мой когда-то. Про дурака.

– Неужели они говорят одно и то же, – разочарованно вздохнул Индра.

– Послушай, тот, из колодца, преподнёс тебе сому. Хотя сому люди не пьют, её готовят для богов.

Индра взял у Гарджи бурдюк, развязал его и лизнул содержимое.

– Гадость! – сказал мальчик кривясь. – Но испить нужно.

– Зачем же пить, если гадость? – наивно поинтересовался Гарджа.

– Папа, ты опять забыл про дурака.

– Ладно, больше ни о чём не стану тебя спрашивать.

– Человек спрашивает только потому, что ленится сам искать ответ на вопрос, – назидательно изрёк Индра.

– Великие боги! Что бы было, останься ты в Амаравати хотя бы на год!

– Скоро нам вообще придётся забыть про Амаравати.

–Что?

Индра промолчал.

– Вот, значит, что поведал тебе тот чудак! – вздохнул воин. – Сумасшедшие и дети говорят на одном языке… Послушай, ведь он всё время предрекал нам место в колодце.

– Место рядом с собой, – пояснил мальчик.

– Теперь ясно зачем он туда залез, – понял Гарджа. – Что бы это значило? Болезнь? Войну? Ясно, что он говорил о могиле.

Индра пожал плечами:

– Нас ждут испытания. Но главное – быть в нужное время в нужном месте.

– Хорошие слова, – кивнул Гарджа, – запомни их. Правда ты кое что упустил.

Индра поднял брови и посмотрел на отца.

– Да, сынок. Речь шла именно о тебе. Он предрёк твою судьбу. Именно тебе следует быть в нужное время в нужном месте. Тогда всё само придёт. То есть ты будешь знать, что делать!

– Я это понял, папа.

Они помолчали. Свозя ногами грязь с раскисшей дороги.

– Ладно, пей свою сому. Раз уж нужно. Только мы как следует разведём её молоком, – решил Гарджа и снова развязал бурдюк. Индра посмотрел на содержимое фляги и отказался его пить.

– Не хочется что-то, – заупрямился ребёнок, – она горькая. Как-нибудь в другой раз.

Когда маруты ушли, последний оставшийся на площади человек заглянул в старый колодец.

– Эй! – крикнул он вниз. – Все ушли.

– Да? Почему же ты остался?

– Я хотел тебя расспросить кое о чём…

– А этот молодой воин тоже ушёл? – перебил сидящий внизу.

– Да, он тоже ушёл. Он понял всё, что ты ему сказал.

– Ты так решил?

– Уверен.

– Это хорошо. Как твоё имя?

– Дадхъянч.

– Послушай, Дадхъянч, помоги-ка мне вылезти.

Молодой риши скинул с себя плащ, скрутил его и опустил один конец в колодец.

– Ухватил? Поднимайся, я держу! – он упёрся босой пяткой в каменный обклад водяной ямы. Плащ натянуло и повезло в зияющее жерло. Дадхъянч чуть не полетел в грязь. Следом.

Снизу появилась сначала одна рука, обхватившая камень, потом другая и наконец лицо сумасброда.

– Это ты – Дадхъянч? – спросило лицо.

– Да, – с трудом ответил молодой риши, удерживая натянутый плащ.

Человек из колодца перемахнул через стену и оказался перед своим избавителем.

– А у тебя есть хвост дубоносого истукана? – спросил пророк с надеждой.

– И плавник усатки?

– Ясно, – разочарованно вздохнул сумасброд и с безразличием шагнул в сторону.

– Послушай! – крикнул ему вслед молодой риши. – Почему ты считаешь, что нам грозит гибель?

– Потому что бабка в дому!

– Ты выбрал не лучший способ сообщить о своём открытии.

Дадхъянч поплёлся следом. Он украдкой разглядывал этого странного человека. Вернее, его спину. Обёрнутую грубой медвежьей шкурой. По одежде пророк напоминал шудру.

– Куда ты идёшь? – вдруг спросил тот не оборачиваясь.

– За тобой.

– Разве я звал тебя?

– Да, так же как и других.

– Нет, – ответил человек в медвежьей шкуре, – с собой я не звал никого.

– Ну так позови! – крикнул ему Дадхъянч.

Колодезный крикун остановился, обернулся и посмотрел на своего выручателя, как на привязчивую муку. На зубную боль.

– Ты же сам этого хотел, – виновато сказал Дадхъянч.

– Ну, может быть, не именно этого…

Колодезный крикун вдруг скорчил рожу, растянул рот в безобразной улыбке, почмокал губами и скосил глаза. Дадхъянч воспринял увиденное равнодушно. Пророк вернулся к своим мыслям, отвлёкся от представления и поплёлся куда-то восвояси. Молодой риши увязался следом.

Они шли и молчали. Пророк иногда что-то выкрикивал и начинал неистово жестикулировать. Должно быть, он оживлял руками нахлынувшие мысли.

Через какое-то время человек из колодца заметил идущего рядом попутчика.

– Послушай, Дадхъянч, если бы ты не встретил Триту, чем бы ты сегодня занимался?

– Кого не встретил? – глуповато спросил бывший брахман.

– Я Трита, – заволновался пророк, – я, я, я!

– Сегодня тем же, чем и вчера. Познанием.

– Да? Познанием? Скажи, пожалуйста. Познанием, – пророк снова скорчил рожу, но его выходки нисколько не трогали Дадхъянча.

– А я, стало быть, твоя жертва? – уточнил Трита. – На пути познания?

– Но ты же сам назвал себя хотаром. Верховным жрецом того малыша. И колодец и ухмылки – что это, как не жертва?

Пророк метнул взгляд в глаза Дадхъянча, наткнулся в них на рассудительный покой и несгибаемую волю. Трита понял, что ему не отвертеться.

– Ладно, Дадхъянч, ну их к псам иносказания, ты всё равно мыслишь по обычаю. А Трита мыслит не так. Обычай – это я! – вдруг резко крикнул пророк. – Здорово, как считаешь?

Дадхъянч пожал плечами.

– Откуда я знаю про беды, про катастрофы, вот что хотел ты спросить? – Трита глубокомысленно вознёс глаза к небу. – Да пойми же, человек, здесь не нужны догадки. Всё открыто и так. Разве ты не видишь сам, что мы гибнем? Ну разве не видишь?

– Признаться, нет, – честно ответил молодой риши.

– Он не видит, что мы гибнем! – всплеснул руками Трита. – Тоже мне познаватель. Где борьба, я тебя спрашиваю? Где борьба за место под солнцем? Кшатрии зажирели. От безделья. Скотники только и думают, как бы свалить со своих трудов бесполезное воинство. Они уже забыли законы Ману. А матрии? Им подавай дом побольше да коров, да слуг. Ага. Зажиток они сделали достоинством. Зажаднели… – он умолк, придумывая какую-то выходку.

– Вот как! – просияв продолжил Трита. – Зажаднели матрии, зажирнели кшатрии…

Колодезный пророк выпятил пузо и надул щёки. Потом сразу посерьёзнел и сказал тихо, доверительно:

– Когда дрянь прозревает внутри, дрянь притягивается и снаружи. Вот хочешь верь, хочешь нет. Даже прыщ на носу не вскочит, если ты здоров нутром. Ага. Так что в скорости ждать нам ураганов, потопов, жары или чего похуже. Если, конечно, не придумаем, как нам поток вынести из самих себя.

– Какой поток? – насторожился Дадхъянч, подозревая приближение умной мысли.

– Великий поток, – уточнил Трита, расчёсывая лысину.

Они прошли квартал марутов и снова очутились на площади. Уже на другой площади, что разносилась коленчатыми улицами в разные стороны. Как ладонь пальцами.

– Промёрз я в этом проклятом колодце, – поёжился игривый человек. – Хорошо бы где-нибудь пристать и развести огонь.

– А где твой дом?

– У меня нет дома.

Дадхъянч приготовился услышать назидательную речь по этому поводу. Насчёт отсутствия дома. У него в уме даже очертилась подходящая мысль. Что-то про четыре стены и пространство духа. Однако Трита смолчал. Кривя рот и щурясь.

– А твой дом далеко отсюда? – спросил пророк немного погодя.

– Обхожусь пока без него. Несколько лет я жил среди зверей. Обучаясь у них закону – рите. Теперь определил себе жить среди людей. Так что собственные стены мне вроде как ни к чему.

– Тогда позаботимся о тёплой берлоге, пока совсем не стемнело.

Бродяги оставили позади Амаравати. Тропинка вела их в горы. Её намыло дождями и развезло беспокойным шагом тех, кто оставил что-то наверху, на перевале. Проще было идти по изросту пучковатой травы. Ноги упирались в её стойкую порасть, и путнику не грозило сокрушение на склон.

Гора напустила на идущих густой дымный сумрак. Мешая его с колючей россыпью дождя.

Риши достигли каменной долины. Всё. Лучшего места для ночлега трудно было желать. Дадхъянч пошёл за хворостом, а Трита принялся мастерить навес от дождя. Между двух громадных каменных глыб, облизанных дождём до блеска. Когда всё было готово, он скинул с себя тяжёлую, намокшую шкуру.

– Чтобы просушить моего медведя, понадобится много доброго жара!

Дадхъянч возился с трутом. Сушинка тлела, но огонь не брался.

– Для горения нужен воздух. Эти две стихии существуют неразрывно. А вот вода не нужна, – досадливо заметил молодой риши.

– Это смотря что ты собираешься зажечь, – заметил Трита, выжимая шкуру.

– Пока только костёр.

Дадхъянч почувствовал, что Триту повело на разговор. Эта тишина после прозвучавших в городе мыслей была словно пронизана движением его возбуждённой фантазии.

Трита открыл дорогу словам – солдатам своего ума. Он вёл их вперёд, готовый снести любой заслон на пути этого прорыва.

– Скажи, сколько детей у твоего отца, Дадхъянч?

– Двое.

– Двое, – повторил мудрец. – Может быть, он болен?

– Нет, – удивился Дадхъянч.

– Что же помешало ему осчастливить тебя братьями и сестрами?

– У него нет времени заниматься их воспитанием.

– Да? Кто же он?

– Если ты тритс, то должен его знать. Мой отец – Атхарван.

– Конечно, я знаю великого жреца Агни, – Трита вскочил и принялся неистово кланяться и сотрясать воздух руками. Имитируя молитвенное усердие. После этого снова сел на место и продолжил:

– Понимаешь, Дадхъянч, в прежние времена перед нами никогда так не стоял вопрос. Дадим мы или нет воспитание своим детям. Перед нами стояла задача дать им жизнь. Матрии рожали по десять детей потому, что пятеро из них неизбежно погибали. Половина. Таков закон.

Семь великих кланов! Семь наших рек, которые понесли жизнь арийцев от её божественного истока. Они напитались этими каплями жизни. Каждая капля давала пять! Вот откуда взялся поток. Тогда нужно было бороться за жизнь, а сейчас нет. Сейчас не нужно. Чего за неё бороться, мы имеем всё, что хотим. Стада коров, горные пастбища… Зачем нам постольку детей? Кшатрии разогнали всех ракшасов, вайши успокоились и платят воинам по одной корове на семью. В неделю. На десять человек, или на четверых. По одной. Зачем кшатриям много детей? И вайшам незачем. Стадо пасут три пастуха. Три, а не десять.

Дадхъянч разжёг огонь. Перед глазами молодого человека заметались рыжие хвосты. Гладкие, будто водяные струи. Он слушал своего нового наставника, силясь понять, в чём смысл этих слов. Трита продолжал:

– Сколько детей теперь рожают матрии? Двух-трёх. Но ведь умирает всё равно половина. Рано или поздно. Половина. Болезни можно лечить, но ещё ни одну из них человеческий род не пережил окончательно. Где же поток? Наши реки встали. Но ведь Закон говорит: «Всё, что стоит на месте, неизбежно гибнет!» Трита снова вскочил и заорал во всё горло:

– Неизбежно гибнет!

Глухая дождистая мгла проглотила его крик.

Трита посмотрел на сидящего Дадхъянча. Сверху вниз.

– Скоро придёт тот, кто запирает воды. Материнские воды наших родов. Вритра.

Дадхъянчу стало не по себе.

– Это демон? – робко спросил молодой риши.

– Не ищи демона снаружи. Демон внутри нас!

Трита замолчал. Но ненадолго. Он, как бурдюк для брожения суры, не передерживал закваску. Отдавая то, что ему уже не принадлежало, чтобы освободить простор для свежего вычерпа.

– Идёт тот, кто запирает воды. Великая Немочь, – продолжил мудрец. – Кто её может остановить?

– Действие, – ответил Дадхъянч.

– Верно. Но не просто Действие, а Движение, Кипень! Когда-то, задолго до появления миров, существовали только Бездна, породившая Мрак и Лёд, и Огонь, породивший Свет и Жар. Это было началом начал потому, что это было так же и концом концов. Они оказались слишком различны, чтобы смириться друг с другом. Огонь встал против Льда. В этой страшной битве погибли оба. От Огня остались Свет и Тепло, а ото Льда – Вода.

Тогда Тепло, Вода и Свет создали великого воина Парджанью. Ему предстояло только отыскать в Бездне куски камня, оставшиеся ото Льда, перетереть их и сделать Землю.

Соитие Великого с землёй принесло жизнь. А жизнь всегда ищет форму воплощения. Такой формой стал Тваштар. Для всех существ. Сперва он воплотился в одних. Тех, кого мы называем богами. А потом и в нас. Должно быть, что-то подобное тебе уже рассказывал Атхарван.

– Нет, никогда, – уверенно заключил Дадхъянч.

– Это неважно. Послушай, что было дальше. Один из богов, Дакша, извлёк из небытия Жар, создав Агни, но тем самым освободил и Лёд. А Лёд захотел вернуть своё – воды…

– Теперь я понял, – перебил молодой риши.

– Нет, ты ещё ничего не понял. Каждая женщина стала носительницей вод материнства. Каждый мужчина – семени Парджаньи. Семя умирает без этих вод.

– А за водами идёт Вритра! – объявил Дадхъянч.

– Действительно понял. Вритра – Змей мёртвой воды.

– Почему Змей?

– Змей – главный символ отрицания. Тамаса. И главный символ Смерти. Охранник царства дашагвов. Мы теперь стали поклоняться ему. Сами того не понимая.

– И потому наши реки не текут. Они встали. Женщины не хотят рожать, – горестно подытожил молодой риши. Трита кивнул.

– Значит, снова нужен Огонь! – просиял Дадхъянч.

Трита не согласился:

– Не просто Огонь – его обличие. Воплощение. Несущее прорыв. Вспомни того мальчугана. Если он сегодня разобрал мою болтовню, может быть, придёт время, когда он разглядит перед собой и Вритру?

– Да, задача… – сокрушённо заметил Дадхъянч.

Оба риши проговорили всю ночь. Сон застал каждого из них в разговоре. Он решил не разлучать их мысли, и потому каждому снилось одно и то же. Им снился Громовержец. Только почему-то не Парджанья. Должно быть, потому, что новой битве за передел мира требовались новые силы. Новые герои.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Зов закона пронзил глухие уши человека, Пробуждая его пылко.

(Ригведа. Мандала IV, 23)

Зима, вопреки опасениям Триты, не отличалась холодами. Её сырая заволока то сидела туманами, то, разнесённая ветром, отекала по небесам грязью. В общем, зима как зима.

Риши пересиживали непогоду в наспех сложенной хижине. Дадхъянч связал ремнями брёвна, привалил их неподъёмными камнями, а сверху, по стяжкам стен, выложил охапки тростника.

Крыша нещадно текла. В разных местах. Будто задразнивая Дадхъянча, поджидавшего с комком вязкой глины очередную течь в совершенно другом месте.

Однажды хижину присыпало камневалом, снесённым в бурю с горного склона. Она выдержала. Риши не стали разгребать камни, считая, что эта засыпь только на пользу их жилью.

Дадхъянч занимался огнём. Каждый день. Риши жёг, топил и варил. Он стал агнидхом этой хижины. Жрецом её огня. Трита мог по целому дню не вставать с лежанки. Иногда он вскакивал среди ночи и в порыве возбуждения ходил из угла в угол. Неистово размахивая руками и спотыкаясь о ноги ворчливого, разбуженного Дадхъянча.

Трита твердил одно. Он твердил: «Пятый элемент». Что это значило, Дадхъянч не понимал. Мировых элементов существовало четыре. Так же как и сторон света или времён года. Возможно, Трита стоял на пороге великого открытия. Он вообще был реформатором, этот Трита. Куда большим, чем Дадхъянч. Молодой риши жил по правилам, а его товарищ сам создавал правила для себя. Рано или поздно им пришлось бы начать войну. Правда, Трита иногда уходил и отсутствовал день или два. Возвращался он с молочным бурдюком, с котелком варёной говядины, с мукой и мёдом, с ягодами, с сухим душистым листом, который размачивают и жуют, припивая водой. Где он всё это брал?