Великий поход

Друзья обнялись, и возничий занял своё место на поводьях.

Бхриги долго смотрели вслед удаляющейся колеснице. Их хотар поймал себя на мысли, что, если бы сейчас у неё сломалось колесо или где-нибудь лопнули ремни, приговорив дорогу невезеньем, он не стал бы это считать неудачей.

Но колесница катила по утренней земле, и ровный гул её далёкого пробега, в котором уже не слышалась россыпь торопливых копыт, делал Индру безнадёжно уходящим. В этом своём далеке. Для бхригов, тихо глазевших вслед. А их —безнадёжно остающимися. В вечном покое насиженного места.

– Смотри, Анинасья, вот едет колесница, – сказал Кунару, показав скромной улыбкой в сторону мчавшейся конной упряжки. Так, будто он уже привык к подобным встречам.

Его женщина, чрезмерно полная, неопрятная, с растрёпанной сединой и навсегда поселившейся во взгляде завистью, только тихо вздохнула. «Что – колесницы, – говорил этот взгляд, – нам бы поесть!»

Кунару мог найти для неё слова утешения и даже бодрости, единственное, чего он не мог предложить своей спутнице – еды. Никогда. К еде у него не было подходов. Кунару слишком поздно обрёл свою очеловеченность, и в этой находке совершенно отсутствовало хоть какое-то указание на способности. На склонность к труду. На сращенность с каким-либо доходным коллективным промыслом или индивидуальными кормящими умениями. Ни намёка! Сообщество обходилось без Кунары. Нет, он не был лентяем и лежебокой, просто сообщество обходилось без него. Всегда.

Маленький человек сошёлся с женщиной, пасшей коз, брошенной мужем и тянувшей двух детей и больного слабоумием братца. Теперь к ним прибавился и Кунару.

Жизнь у Анинасьи не складывалась. Козы дохли, родственники ушли в дальние кланы, ручьи пересыхали, оставив горемычное семейство без воды; в деревнях, где она меняла сыр на муку, бобы и птичьи яйца, завели своих коз. Не складывалось.

Она подобрала всеми брошенного, больного оборванца с совершенно разорённой душой и испуганным сердцем. Уверяя себя и детей в том, что он её младший брат Пара. Сам он этого не помнил.

Анинасья хоронила детей. Одного за одним. Пока их не осталось только двое. Из всех. Наиболее живучих. Что могли по нескольку дней обходиться без еды, спать под дырявой крышей, в которую проливались все дожди, не умирать от тайком выпитого отвара против козьих вшей, излечивать все свои чесотки и лихорадки прикладыванием компресса из соплей и паутины, а главное – тех, что могли спокойно переносить ночные истерики матери и даже при этом не просыпаться. Удобные дети. Они не мешали ей умирать. Той смертью, что называется жизнь.

Кунару тоже не мешал. Не сказать, чтобы он появился вовремя, но Анинасья никогда не выбирала. Такого права судьба за ней не оставила. У неё появился муж и с ним то малое, что иногда радует женщину. Правда, Кунару не отличался мужественностью. Он был пуглив, потлив и молчалив. Неумеха безрукий и шалопут. Но добрый. В общем, тот, кого могла бы привлечь Анинасья. В лучшем случае.

Однажды он робко предложил ей уйти. За «счастливой долей». Туда, где побольше людей и занятий.

– Н-е-т, – замычала Анинасья, – как я всё это брошу?

Кунару не стал уточнять, что именно так удерживало хозяйку двух с половиной коз в её глухомани и что она не решалась здесь бросить. Анинасья должна была сдаться. Со временем. И она сдалась.

Пара, узнав о предстоящем путешествии, забегал по двору, размахивая руками и пуча глаза. Дети равнодушно смотрели на сумасшедшего, не находя для себя ничего привлекательного в планах матери. Они привыкли к своей дикой свободе, и её утрата, обязанность смиренно плестись за странствующим скарбом не могли сулить им привычной отлучённости от всего в мире. От всех забот и возней.

Любая обязанность утомляет бездельников. Даже если она и не требует от них никаких усилий. Но Анинасья решилась, переборов смущение души простором. Она даже созрела до того, что стала считать идею переселения собственной и лишь прозвучавшей в чужих устах. Анинасья уже прониклась шальными мыслями о другой жизни, уверовав, что она есть. А раз другая жизнь переплеталась с простором, то, стало быть, эта, худая и безрадостная, – с насиженными местами.

Через день пути переселенцы повстречали колесницу. Индра заметил идущих, но останавливаться не стал. Они проводили его взглядом и, не сговариваясь, как-то само собой, повернули вслед. По пробитой в траве колее.

Уже смеркалось, когда усмирённые простором глаза Индры оглядели с равнины горстку чахлых деревьев. Воин решил остановиться на ночлег.

Он распряг колесницу, памятуя о недавней беде, коней поить не стал, а поразмыслив, не стал и выпасать. До времени. Чтобы уж наверняка не уморить. Воин привязал их к дереву и занял себя наломом сушины. Под костёр.

Веток было мало, и костру не грозила долгая жизнь. Индра лежал на мягком повале своих нехитрых дорожных пожитков, составлявших во всех переходах и постель, и дом его, и неторопливо управлялся с сытным ломтём копчины. Чуть схваченным продымлённой, одеревенелой коркой, которую надламывали зубы, чтобы заблудиться в глубокой, подвявшей мякоти. Потерявшей сок, но затомлённой дымучим, кисловатым настоем крепкого пропёка.

Щенок рядом сосал молоко из бурдюка, толкая мордой доилку. Если бы не разлёт далей, дразнящих душу своей глубиной и прохладой, можно было бы назвать эту вечернюю тихомань, в которой заблудился воин, покоем.

Занервничали кони. Индра неторопливо встал и осмотрелся. Со стороны отъезда на огонь брели люди. Те, кого он миновал в поле. Их шаг был тяжёл и валок. Как поступь обречённых, идущих к последней цели. Люди остановились поодаль, наблюдая за неподвижным силуэтом воина. Силуэтом человека и копья, слитыми одной тенью.

Индра не выражал особого дружелюбия, но и гнать странников не стал.

Один из них услужливо предложил козьего сыра. К вечерней трапезе воина. Запах, доносившийся из меховой распаковки, заставил кшатрия пожалеть о своём на то согласии. Индра напрочь отказался принять вонючее подношение. Он оставил после себя недоглоданное мясо и наблюдал, как из-за него подрались дети.

Тучная женщина, переведя дух, плюхнулась на землю возле огня.

Индра решил продолжить путь. В конце концов, ночь тоже – пора благодатная. Для души и для дороги. Однако в этот момент откуда-то выплеснуло услужливого человека. Перед самым носом Индры. Усталость не лишила оборванца любопытства.

– Поистине велик был тот, кто придумал такую повозку, – сказал навязчивый дружелюб. Заискивающе поглядывая на воина. Должно быть, ему хотелось поговорить.

Индра промолчал. Сумерки мешали Кунаре разглядеть все достоинства колесницы. А спрашивать о ней он не решался.

– Давно вы в пути? – спросил Индра. Без интереса. Просто пожалев маленького услужливого человека.

Тот, услышав обращённый к нему вопрос, задохнулся от нахлынувшего счастья:

– Пятый день. Всё идём и идём. Воду допили. Если бы сегодня не нашли источник, было бы худо.

Он всё время норовил снизу посмотреть на Индру. Как-то по-особому, услужливо вывернув голову.

– И куда идёте?

– Куда идём? В город идём. А может быть, ещё куда. Вот, решились пойти.

– Решились, значит?

– Трудное решение. Но пребывая в полном отчаянии, выбрали путь, – он осторожно потрогал колесо. – Какая славная вещь! Какая надёжная вещь! Ею можно спрятать себя от дороги.

Индра с любопытством посмотрел на Кунару. Тот попытался отыскать взаимопонимание. Взглядом. Вывернув голову. У маленького человека были совершенно бесцветные и совершенно круглые глаза. Правда, очень маленькие. Как у слепого.

– Зачем же выходить в путь, если от него прячешься? – глупо спросил Индра.

– Чтобы сохраниться, нужно прятаться.

– Обычно того, кто прячется, быстрее находят.

– Почему?

– Он привлекает внимание трусостью. Трусость как свойство тамаса обладает силой притягивания.

Услышанное встревожило Кунару. Индра одолел пренебрежение и участливо посмотрел на маленького человека:

– Воронка в воде втягивает плавающий хлам. Так? А бьющий родник, напротив, сносит.

– Да как же не таиться? Всякий может напасть. Жизнь человека ничего не стоит. Но разве это правильно? Разве правильно убивать людей?

Индра вздохнул.

– А кто их убивает? – спросил воин.

–Что?

– Я спрашиваю, кто убивает человека? Разве не сам человек?

Кунару кивнул.

– Вот видишь. Значит, человек убивает человека. И кого из них ты делаешь большим человеком?

– Пострадавшего.

– А я – того, кто прав.

– А кто прав? – робко запротестовал Кунару. —Тот, кто сильней?

Индра угадал в этом вопросе оборонительный сарказм слабости.

– Если ты сильней, тебя не убьют. Не придётся и выбирать. Вот и вся правда. Стрела попадает в труса.

– Это слишком однобоко, – улыбнулся Кунару. – Жизнь сложнее. Кто знает, чему в ней противостоишь? И самого стойкого могут сломить обстоятельства. Как тут силу рассчитать? Осторожность надёжнее. Для того чтобы выжить. Индра не стал спорить. Осторожность маленького человека значила для него всё.

– Эй, Кунару! – крикнула женщина. – Где ты, бездельник? Сходи-ка за хворостом.

Маленький человек улыбнулся на крик:

– Зовёт меня моя крикуша. Пойду.

Индра равнодушно посмотрел ему вслед.

Воин запряг колесницу, ещё раз протянул ремни, смазал жиром шеи коней, под ярмо и, загородив плащом собачке путь под колёса, тронул коней в ночь.

Стена небес, стоявшая над лугом, была серой, как пыль на гусином крыле. Буланые шли твердо, дружно, свободно, не щадя землю копытами. Так, будто они другой свободы и не знали. Будто колесница приросла к их оконечностям, став ещё одной живой частью этого могучего, единого существа.

Внезапный удар сбил порывистый шаг коней, подбросил обезумевшие колёса. Должно быть, кочка не миновала летучего разгона упряжки. Да, трудно ездить ночью!

Но колесница выдержала. Буланые снова тревожили луг ровным шагом, унося Индру всё дальше в ночь.

Кунару даже не вскрикнул. Не успел. Его вдавило в землю, перемешало с ней, размазало. Громадная ночь, без конца и без края, вдруг выплеснула именно на него этих беспощадных коней. Когда он наклонился за хворостом. Как будто их путь должен был пересечься именно с ним.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Он убил Вьянсу, желавшего сжечь всё в лесах.

(Ригведа. Мандала III, 34)

Амаравати вырос в полосе утреннего тумана. Похожий на цветок. На утренний цветок у подножия неба. Индра вспомнил сомнения Диводаса: «Вот приедешь и что скажешь? Вот я какой? Посмотрите на меня?»

Чем ближе становился город, тем очевиднее звучала правота Диводаса. В его сомнениях. Кто здесь ждал Индру? Пустые улицы предутреннего часа?

Воин натянул поводья, и колесница, скребя землю, стала. Город расплывался в потоках загустевшего воздуха. Которым тепло дышала просыпающаяся земля.

Индра приметил маленькую рощицу. Всего в тысяче шагов от Амаравати. Бледную, как обвиски паутины при луне. Он повернул коней туда. План Индры был прост – прежде всего разведать, что происходит в городе. Заявиться к марутам, выспросить, найти пристанище и уже потом решать, как действовать дальше.

Воин спрятал колесницу среди деревьев, привязав коней к поваленному стволу. Окаменевшая листва, пересыпанная невесть откуда взявшейся пылью, схоронила бы упряжку от посторонних глаз. Если бы они могли здесь появиться.

Утро заторопилось жарой. Для этого часа духота опустошала воздух слишком накатисто. Хотелось снять с себя кожу. Должно быть, лето сейчас опаляло Амаравати зноем. Если и утром здесь уже нечем было дышать.

Ещё несколько дней назад в долине ничто не предвещало жары. Хотя река, выкатив своё песчаное брюхо, смелела возле деревни бхригов, как вспомнилось Индре. Да и переселенцы что-то рассказывали о пересохших источниках. Кажется, об этом говорил тот маленький человек.

Индра возил воду с собой. Полные бурдюки. Хватало даже коням. Его мало тревожили пересохшие источники. И только теперь воин заметил, что все кусты и деревья вблизи Амаравати засыпаны пылью. Потому что трава совершенно усохла, обнажив горячую корку земли.

Индра поднимался по пустым улицам, высматривая дорогу в квартал марутов. Столько лет прошло с их последнего прихода в город! С Гарджой. Конечно, воин не помнил, мимо каких стен вела тогда их дорога. Но Гарджа, как бы редко он ни появлялся в Амаравати, всегда легко находил путь. Должно быть, сердцем.

О гибели Гарджи здесь знали. Индра обо всём поведал Кутсе. Во время их последней встречи у сиддхов. Когда поубавил прыти старому товарищу. Кутса звал его в Амаравати, но Индра упрямо твердил о мести. Пишачам.

Прошли годы. Гарджа так и не был отомщён, а Индра вернулся. Индра вернулся – пришла его пора. Обычай заставлял его отомстить, и воин, разумеется, не забывал об этом никогда. И всё-таки он вернулся в Амаравати. Потому что его месть, возможно, начиналась отсюда. Он понимал в себе нечто утверждавшее эту роль утреннего города. То, что призывало его начинать. То, что связывало крушение одних и подъём других, что разводило арийцев, навсегда выстраивая стену различий и отчуждения между «благородными», но вместе с тем и созидало всю их последующую судьбу. На многие годы и даже тысячелетия. Индра чувствовал, что всё это проходило через Амаравати.

– Я не хочу ничего знать! – услышал воин из-за ограды. Сказано было громобойно. Шумливо. Для этого ещё тихого времени.

– Или ты будешь делать то, что я сочту нужным… – продолжил раздражённый голос, не очень заботясь о постороннем мнении по своим домашним проблемам.

– Или? – переспросило женское упрямство.

– Или убирайся вон!

– Ну уж нет! – решительно ответила женщина. – Это совершенно несопоставимо: воля и твоё самодурство. Как тут можно выбирать? Я выберу другое. Я остаюсь и буду делать то, что сочту нужным.

– Зачем она его дразнит? – услышал Индра за спиной. Мимо шёл человек. Удивительно знакомый, но потерявшийся где-то в детской памяти воина. Он без интереса посмотрел на Индру и зашагал дальше. Однако и Индра заронил в его душу сомнение памяти. Прохожий украдкой обернулся, затревожив себя увиденным, но, не разгадав во встречном никого из знакомых, повернул было своей дорогой.

– Кумара-рита! – громко предположил Индра. Теперь только предводитель мальчишеского войска узнал своего бывшего солдата. Лет десять назад он мельком видел Индру в Амаравати, но тогда они не обменялись и парой слов.

Воины обнялись.

– Слыхал, как Пуломан дочь укрощает?

Индра не знал, кто такой Пуломан, и потому это сообщение не произвело на воина впечатления.

Изгороди по обе стороны улицы расступились, и кшатриям открылась площадь с колодцем посередине. Все улицы Амаравати выходили на маленькие площади с колодцами, но эта площадь была особой. Индра хорошо её знал. По колодцу, каменная кладка которого отличалась от прочих.

– Мы слышали про Гарджу, – заговорил товарищ Индры. – Должно быть, теперь ты займёшь его место.

Индра поймал себя на мысли, что подобная будущность совсем не входила в его планы.

Бывший полководец между тем устремился к колодцу.

– Целую неделю стоит жара, – сказал он, наполняя бурдюк мутноватой воднёй. – Говорят, у адитьев уже пересох источник. Пастбища теперь выгорят. Послушай, а ты был у Ашоки? Нет? Ну так пойдём скорее.

– Рано ещё, – заупрямился Индра. Его прежний командир и слышать ничего не желал. Он взял Индру за руку и потянул за собой. Забыв даже про воду.

Ашока постарел. Было бы вернее сказать, что старость ничего не оставила в нём от того прежнего великого воина. Даже свирепые глаза, скрывавшие холодом его благочестие, теперь выражали покой и равнодушие. Только старость жила в этих померкших светильниках. Тихое примирение с жизнью.

Старик расспрашивал Индру о Гардже. Молодому воину показалось, что глаза старика сдались, дрогнули. Ашока понял сомнения Индры.

– Всегда трудно переживать сына, – сказал старик отворачиваясь. – Оставайся у меня. Пока ты не придумаешь себе войну. Как это сделал Гарджа.

– Разве его отсюда не …?

Старик обернулся:

– Когда война объявлена, в твоём сердце, всё остальное – только предлог.

Утро выгорело дотла. На белом раскалённом небе. На белой, рассохшейся извести городских стен, на белых, дымящихся пылью дорогах.

Индра оставил вещи, оружие и собачонку в тенистой комнате, которую отвёл для него Ашока. Вероятно, в ней старик жил сам, спасаясь от горячих и душных стен своего глиняного дома.

Молодой воин ничего не сказал старику о колеснице. Её появление следовало обставить какой-то важностью, фрагментом собственного величия и героического стиля, позой нагрянувшего вождя. Но Индра решил не украшать город этим спектаклем. То ли ещё будет!

Он уже собрался идти за булаными, когда услышал на улице шум.

– Едет Вирочана! Едет Вирочана! – вопил какой-то мальчишка. – Он спалит весь город! Вы ещё не видели такого. Идёмте смотреть на Вирочану!

– Кто это, Вирочана? – спросил Индра у отдыхавшего в тени Ашоки.

– Огненный демон. Говорят, он принёс жару.

– Пойду посмотрю на негодяя, – оправдался Индра, выходя за ограду.

Горстка мальчишек, гонимая любопытством, усыпала вниз по улице, оставляя за собой бушуны пыли. Кое-кто из встревоженных марутов смотрел им вслед. Индра неторопливо шёл навстречу огненному демону, хотя главная цель воина звала его в рощу, за город.

На бескрайней горячей равнине, обнимавшей Амаравати с юга, никого не было. Никакого демона. И только пыль валила за чьим-то порывистым бегом. В самую даль.

Индра подумал, что демон – это кстати. Очень кстати. Жаль, конечно, что за жарой, кроме одуревшего Сурьи, никто не стоял. Никакой прохвост, на чью душу можно было бы свести весь этот огненный позор божественного Солнца. Всякое бывает! Жаль, что на лугу не оказалось никакого Вирочаны.

Серая роща замерла в увядающем равнодушии. К собственной судьбе. Индре тоже было жарко, но он сопротивлялся. Роща, кажется, уже нет. Её листья одеревенели. Воин пробирался через сушину и думал о буланых, которым не досталось и жевка зелени. Бедные кони! После такого перехода!

Индра стоял перед поваленным деревом, тупо выспрашивая себя об увиденном. Ему ещё казалось, что это какое-то необъяснимое дурачество жары. Колесница пропала.

Он поднял копьё, оставшееся от её побега, и поплёлся мимо деревьев. Обречённо полагая, что она могла улизнуть сквозь такую немыслимую теснину. Нет. Буланых увели тем же путём, что и привели сюда. Потому что это был единственный здесь путь для колесницы.

Воин думал сейчас только об одном – как бы отоспаться. В жару спать плохо. Сны тёплые и липкие. И голова болит от перегрева. Можно было бы обмотать её мокрой тряпкой. Из того куска, что остался от заношенной нитяной робы. Дорогая была вещь! Не то что кожаные пошивки.

На краю города толпились зеваки. Они глазели на приближающегося Индру. Как ему показалось. Однако скоро воин понял другое. Он попал под их взгляды потому, что все напряжённо рассматривали что-то в поле.

– Вирочана! – услышал воин. Индра резко обернулся. Будто в правдоподобии этого Вирочаны и заключалось его спасение.

Увиденное вдохновило воина. Прямо на него неслась колесница. Под раскалённым небом Амаравати, по задушенной пылью долине, неслась колесница. Факел пылал над гривами буланых!

Индре показалось, что он спятил. Нет. Над ашвами действительно раскачивался пылающий факел. Глаза не врали. Возничего не было видно. Из-за коней. Но факел виделся явственно.

Сознание воина опреснело мгновенно. Миг его столкновения с беспощадным месивом конских ног неумолимо приближался. Как несущаяся по земле тень коршуна. Воин впился взглядом в этот роковой набег. Ему уже перехватило дыхание…

Поймав то единственно верное мгновение, отделявшее воина от сокрушения под копыта, Индра скользнул вдоль конского бока и вогнал копьё в колесо. Между мелькавших спиц. Можно сказать, что колесо просто вырвало у него из рук данду.

Всё, что произошло дальше, соотносилось с особым везеньем, ибо произошло именно то совпадение желаемого и случившегося, которое так трудно было бы соединить с почти беспомощным, отчаянно беспомощным поступком Индры. Копьё сломалось, но спицы выдержали. И потому колесо заклинило. На один только момент. Но его вполне хватило, чтобы развернуть колесницу и вышвырнуть из неё возничего.

Индра сам ещё ничего не понял. Он смотрел на этого громадного косматого зверя, трудно соглашаясь с тем, что перед ним человек.

Колесницу снесло куда-то в сторону. Её дальнейшая судьба сейчас Индру не очень занимала. Воин разглядывал лежавшее на земле существо, известное в Амаравати под именем Вирочана.

– Ты – Вирочана? – спросил воин, когда существо зашевелилось.

– Обознался, парень.

Существо мотало головой, приходя в себя после впечатляющего падения.

– Какая славная вещь! Какая надёжная вещь! – огрызнулся неудачливый возница. Индре показалось, что он уже где-то слышал эти слова.

– Меня зовут Вьянса, – сказал поднимаясь похититель колесницы.

– Ею можно спрятать себя от дороги? – предположил Индра окончание прозвучавшей мысли.

Вьянса сосредоточил взгляд на причине своей неудачи.

– Ты?! – спросил он прозрев. – И как я тебя не сшиб!

– Трудно попасть в широком поле в одинокую фигуру.

– Ну я бы этого не сказал, – хмыкнул демон. – А что это было со мной сейчас?

– Ты не знаешь её слабых мест, – спокойно ответил Индра, – потому что не перебирал её своими руками. Украсть – ещё не значит владеть!

– Хватит поучений! – Вьянса расправил плечи, и воину показалось, что он загородил собой небо. От прежнего маленького человека не осталось и следа. Должно быть, его кости подобрал в ночи какой-нибудь матёрый хищина. Впрочем, Индра ничего не знал о судьбе своего давешнего собеседника.

– Теперь я буду тебя учить! – рявкнул здоровяк и с неожиданной лёгкостью метнулся к Индре. Сильный удар сбил воина с ног.

– Ну что? Как насчёт того, чтобы немножко попрятаться от меня? – оскалился демон. – А-а, я забыл, что ты не выносишь трусости.

Индра встал, утирая кровь с разбитой губы, и новый удар вернул его на землю.

– Ну, давай-давай, – наступал демон. – Что же ты, смельчак?

Индра поднял голову. Перед его носом застыли тяжёлые ноги противника. Сзади к ним подбирался весёлый огонёк, охвативший сухую траву от упавшего на неё факела.

– Знаешь, за что я вас, демонов, люблю? – спросил Индра, не торопясь подниматься. – За волосатость. Полезное свойство, особенно когда под ногами земля горит.

– Давай вставай! – огрызнулся Вьянса, ничего не поняв. Однако не успел Индра вернуть себя в прежнее положение, как его противник уже заплясал на вспыхнувших лапах. Ещё мгновение —и огонь добрался до его бороды.

– Пламя нужно сбивать, – сказал Индра, вооружившись обломком копья. Воин широко, с маху, обласкал противника поперёк лица. Вьянсу отнесло в сторону. Он тихо застонал. Прогорая. Трудно было понять, чему адресовался этот стон: полученному удару или ожогу. Вьянса застонал громче. Индра сумел разобрать его причитание.

– Ты мне нос сломал.

– Да, – сказал кшатрий, – это непорядок. Теперь я сломаю тебе рот. Для симметрии.

Новый удар обломком древа поверг оборотня на землю. В самый разгул пламени. Вьянса дрогнул телом и замер в огне.

– Какая ужасная смерть! – вздохнул победитель. Только теперь Индра заметил, что за всем происходящим совершенно ошалев наблюдают многочисленные жители Амаравати. Воин поплёлся навстречу славе.

– Колесо всё-таки сломалось, – сказал себе Индра, увидев разбитый обод.

Толпа, как по сговору, разом, вдруг шумно отринула, не сводя с победителя оторопевших взглядов. Индра поднял глаза на зрителей.

– Тушить надо! – крикнул он раздражённо.

– Что? – переспросил кто-то.

– Тушить, говорю, надо – сгорит всё!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

О Индра-брат! В обоих местах есть у тебя цель.

(Ригведа. Мандала III, 53)

«Удивительно, – думал Индра, распрягая коней, – колесница сыграла свою роль в его завоевании Амаравати. Но какую! Кто бы мог представить подобное.»

Индра вёл коней под уздцы, и жители города боязливо расступались, прижимаясь спинами к глиняным стенам и разглядывая удивительное явление.

«Не хватало ещё, чтобы они мою колесницу определили Вьянсе,» – подумал воин.

– Это – Хари, божественная колесница. Вьянса, то есть Вирочана, её украл у меня. Поняли, олухи? – крикнул Индра оторопевшим наблюдателям. «Вот ведь уставились!» – подумал он, скользнув взглядом по физиономиям.

– Индра! – услышал воин за спиной. – Послушай, как ты его, а!

Это был Кутса.

– Объясни им, что это мои кони. Просто Вьянса украл их у меня.

– Индра – великий воин! – заорал Кутса, повинуясь просьбе товарища.

– Про коней скажи, – повторил Индра. – Это мои кони.

– Это его кони! – громогласно заявил Кутса. – Он отнял их у демона.

Люди закивали головами.

– Тьфу! – досадливо отреагировал победитель на помощь.

– Как ты его! – не унимался Кутса. – Который это уже по счёту?

– Ну если с тобой вместе, то четвёртый.

– Ты что, на меня зло держишь? За то, что я тебя тогда почти победил? Брось, я же понимаю, что ты сильнее.

Кутса норовил идти поближе к Индре, но побаивался коней.

– «Почти»? – переспросил сокрушитель Дасу и только покачал головой.

– Индра! – догнал идущих ещё один знакомый голос.

– Узнаёшь? Кумара-рита.

Индра кивнул:

– Уже виделись сегодня.

Мальчиший полководец догнал товарищей.

– Видал, какие звери! – восхитился Кутса.

– Видал. Здорово ты его! – попробовал заговорить с Индрой его старый командир.

– Каких коней мы отняли у демона! – продолжал радоваться Кутса.

– Это мои кони! – рявкнул Индра. – Запомни раз и навсегда.

– Ну хорошо, ладно. Никто и не спорит, что это ты у него отнял.

Идущих, по мере их шествия к дому Ашоки, становилось всё больше и больше. Они молчали, подавленные строгим безмолвием Индры, и только одержимая целеустремлённость убедительно свидетельствовала о всеобщем единстве. Их шаг был решителен, настолько решителен, что их поступь со стороны могла показаться походом за властью. Никак не меньше.

Среди идущих оказались васу, несколько ангирасов и даже адитьи. Не говоря уже о марутах, которые чувствовали себя сейчас хозяевами Амаравати.

Индра первым ощутил напряжённую одухотворённость шествия и осторожно посмотрел на попутчиков. Его взгляд был тут же понят как призыв к послаблению эпической значимости происходящего. Кутса облегчённо улыбнулся и снова заговорил про коней.

Когда на двор Ашоки втолпилось множество необъяснимо разного, но уверенного в себе народа, старый воин, поднимаясь с лежанки, подумал, что Индра верен себе.

Все ожидали какого-то логического продолжения спектакля. Индра это понимал. Отпустить сейчас людей значило потерять их. Всё нужно было делать на одном дыхании, и потому рассказ Индры приковал внимание собравшихся не меньшим интересом, чем бой в поле. Впрочем, бой продолжался. Он перетёк в другое русло.

– Мы не станем пятиться! – яростно начал Индра, ещё не зная, о чём говорить. – Мы не станем пятиться потому, что, отступая хоть на шаг, отдаём противнику пространство своей воли, духа, достоинства, жизненной меры. Это и есть нравственное превосходство. Плотность нашего духа не позволяет сжимать это жизненное пространство. Примиряться с ролью чьей-то дичи. Понимаете?

Люди пока не понимали смысла этих слов, но дружно приветствовали высказывания Индры. Он продолжал, заряжаясь от собственных мыслей:

– Как бы ни было высоко искусство защиты, оно всегда ущемлено беспечностью или ротозейством. Ибо иметь противника, видеть противника и допустить нападение – непростительно для арийца. Знаете, в чём беда ваших вождей?

Люди напряглись в тревожном ожидании ответа.

– Они не могут дать вам достойного врага. Потому что за существом этой проблемы стоит только их собственный разлад с действительностью. Несовершенство, которое они пытаются скрыть от вас. Но чем больше они его скрывают, чем больше они вошкаются в своих надуманных бедах, тем оно более очевидно. Их несовершенство. Их несовершенство.

Что они вкладывают в понятие «враг»? Жадность вайшей? Властные амбиции своих противников из других кланов? Может быть, ваше собственное взаимное нетерпение друг к другу? Ну не стыдно ли! У арийцев нет в этом врага. Вайши должны быть жадными, вожди должны грезить властью, а людям просто свойственно самолюбие. Вокруг этой шелухи постоянно разыгрываются страсти. Потому что реальных, подлинных врагов вожди боятся.

– А кто наши враги? – вдруг спросила молодая женщина, похожая на весеннее солнце в горах. В её вопросе, пожалуй, звучало не столько любопытство, сколько вызов Индре.

– Наш враг – Демон. Оборотень-ракшас.

Наступила мёртвая тишина. Все смотрели на Индру, затаив дыхание.

– Он живёт за счёт нас, потому что питается нашим трудом, нашими достижениями и открытиями, – продолжал воин. – Его вооружает наше равнодушие, слабость, нерешительность и глупость. Да, глупость. Может быть, кого-то покоробит такое высказывание, но я ещё раз повторю: глупость. Ибо равнодушие ко всему в момент передела мира и есть глупость!

Глупость арийца – духовная пища ракшаса. А примирение – форма этой глупости.

– Разве примирение не может быть формой борьбы? – снова перебила Индру молодая женщина.