ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Надышавшись бурей, Индра догнал Дадхъянча. Риши выглядел менее вдохновенно, чем его беспокойный попутчик.

– Послушай! – крикнул Индра. – Я знаю, как спасти арийцев от возможной катастрофы. Дадхъянч нехотя обернулся. Дождь заливал ему глаза, и риши пришлось щуриться.

– Ты веришь в катастрофу? – почему-то спросил он.

– Что значит – веришь? – удивился воин. – Я предсказываю её.

– Вот как. Значит, предсказываешь. И что именно ты предсказываешь?

– Что? – не расслышал Индра в шуме ветра.

– Я спрашиваю о катастрофе.

– Брось, ты прекрасно понимаешь, что катастрофу мы ждём, она у нас в сердцах и в умах и значит, что-нибудь случится. Неважно что. Засуха, холод, наводнение. Неважно. Мы сами её создадим этим ожиданием. Когда множество людей настойчиво предвещает беду, она обязательно придёт. Другое дело – какой толк мы из неё извлечём.

Дадхъянч прослушал последние слова Индры. Риши думал о своём. О том, что этот молодчик по-своему прав. Если только его утверждения не сносятся с азартом юности. И только.

И только. «Впрочем, – подумал Дадхъянч, – Трита всю жизнь верил в катастрофу, и возраст ничего не убавил от его веры.»

– Что ты сказал насчёт пользы? – очнулся риши.

– Важно, какой толк мы извлечём из происходящего. Ведь всеобщая беда – лучший повод для народного единства. Лучший организатор духа и цели. Ведь так?

– Когда-то я тоже верил в холод, в катастрофу, – прокричал Дадхъянч через гул ветра. Ему хотелось, чтобы Индра сейчас обязательно его услышал. – Я даже отправился к морю, откуда мы ожидали приход Великого Льда.

– И что?

– Оно было тёплым.

– Что?

– Оно было тёплым, говорю. Прошло около десяти лет, но ничего не изменилось. Думаю, что Трита ошибся.

– Он тоже верил в холод?

–Да.

– Ясно. А почему ты думаешь, что и я верю в холод?

– Разве ты не веришь в холод?

– Скорее нет, чем да.

– Всякая вера должна опираться на познание. Понимаешь? Слепо верят только недоумки, – вдруг разгорячился Дадхъянч. Его всё больше занимал этот разговор.

– Какая мне разница, чего ждать? – заупрямился воин. – Говорю же тебе, важна не сама катастрофа, а всеобщее единение, которое она порождает.

– И всё-таки, если в тебе сидит Кавья Ушанас, ты должен требовать не только от воинственности духа, но и от его рассудительности. Впрочем… – Дадхъянч замолчал, вдруг открыв для себя, что в его собеседнике, возможно, прижилось ещё одно качество духа – упрямство.

Какое-то время они шли молча. Хлюпая размякшими ногавицами по мелкому водостою луж. Индра дёрнул Дадхъянча за мокрую топорщу меховины. Подойдя ближе. Чтобы не перекрикивать ветер.

– Послушай, – заговорил кшатрий, – ну какая разница, от чего спасать. Разве ты не помнишь, я об этом говорил? По моим расчётам, должны случиться четыре катастрофы. Совершенно разные. Плюс пятая, которую для себя уготовит сам человек.

– Допустим, – буркнул риши.

– Ни одна из них не начнётся внезапно. Даже разлом земли. Стихии слишком велики, им трудно развернуться. Сразу, во всю свою силу. Сами боги не могут им противостоять. У нас будет возможность увидеть начало катастрофы и какое-то время на то, чтобы спастись. Разве не так?

Дождь размазал по лбу и щекам Дадхъянча тонкие, почти прозрачные, пряди волос. Риши устремлено шёл вперёд, разбрызгивая воду, собранную его меховым нательем. Он старался не смотреть на Индру. Не слышать Индру у Дадхъянча не получалось.

– У нас хватит времени, чтобы уйти. Но только в том случае, если у каждого арийца будет свой ашва! – торжественно изрёк кшатрий. – Вот что я придумал.

– И это всё твоё открытие? – хмыкнул риши. – И каждому ашве каждый ариец привяжет за хвост верёвку. Чтобы каждый ашва каждого арийца лягнул как следует.

Индра не обиделся. Он проглотил. Он был слишком окрылён своей идеей, чтобы сейчас огрызаться и окончательно потерять слушателя.

– Ашва повезёт своего арийца, в этом я уверен, – продолжил кшатрий, – потому что я знаю, как он это сделает. А главное – знаю, на чём он повезёт своего арийца.

Дадхъянч услышал. Ему трудно молчалось. Трудно не говорилось против недоспелых открытий этого выскочки. Дадхъянч проклял себя, но сказал:

– Хорошо. Речь не об этом. Тебя окрыляет открытие, но как он это сделает, твой ашва? Которого, кстати сказать, ещё и нет. Впрочем, речь всё равно не об этом. Полезно видеть сущее в яви, а не мнимое. Точность понимания происходящего воспитывает правоту решений.

– Согласен, – сдался Индра. Кшатрий мог бы добавить, что он угадал причину сопротивления риши. Кризис среднего возраста, невостребованность мозгов, первая усталость – призрак торопливой старости, излом души. Дадхъянчу требовался ученик. Ненадолго. Для облегчения духовного гнёта. Индра догадался об этом и решил помочь мудрецу своим вниманием к его мудрости.

– Согласен, – повторил Индра. – Полезно видеть сущее.

– Представь себе, что всё можно просчитать. Любое явление или событие. Поскольку у них есть признаки. Скрытые признаки, не замечаемые нами, ибо наблюдаем только одну реальность. А их… две!

Индра с удивлением посмотрел на риши.

– Да, – продолжил Дадхъянч, – две. Потому ожидание катастрофы воплощается в саму катастрофу, о чём ты и говорил. Реальности могут влиять друг на друга. Разделяет их только момент настоящего, то есть время.

Мир видимой реальности подобен человеку. Назовём его, скажем, Пуруша – «восполненный», ибо восполняется он из мира невидимой реальности, наречённой нами, соответственно, Пракрити. Пуруша – это громадная копилка свойств всего живого, тогда как Пракрити – действие, движение, поток преобразования, громадный котёл, создающий явления живого. Итак, в одной реальности сосредоточена возможность жизни, в другой – её побуждения и странствия.

– Ну и что?

– А то, что без Пракрити здесь, в зримой реальности, и мотылёк не вспорхнёт. Кумекаешь? Вот она, власть-то! Да. А, кстати, где ты столько коней возьмёшь для своих целей?

– Коней? – не сразу сообразил Индра. – Наловим. Если ты приручил одного, приручишь и десять.

– Нет уж, прости, сам лови и приручай. К тому же нашего Ашву приручал Трита. Мне конь достался даром.

– Ладно, не в этом дело. Слушай. Может быть, ты и прав. Зачем ждать катастрофу, когда её по силам сделать.

– Я этого не говорил, – улыбнулся Дадхъянч.

– Говорил-говорил, в уме. Только вот как сделать?

– Думай. Мне достаточно одного понимания проблемы, а ты уж думай, как распороть мешок Пракрити. Иначе какой ты, к демону, кшатрий?!

– Послушай, я насчёт спины ашвы. К которой ты привязал вещи. На спину много не положишь, да и самому там места маловато. А? Другое дело – повозка.

– Другое дело – что?

– Повозка. То, что везут. Понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Бревно, которое я случайно предложил, круглое, – не унимался Индра, – круглое! Тебе это о чём-нибудь говорит? Дадхъянч покачал головой:

– Ты не о том думаешь.

– Я думаю о разном. Так вот круглое катится! Но бревно тяжеловесно, ашвы его не потащут. И потому нам нужны два плоских, лёгких круга. Мы соединим их поперёк, а на крепкую поперечину приделаем корзину…

– Примерно что-то подобное я и ожидал услышать, – разочарованно перебил риши. – Это неосуществимо.

– Посмотри, – сказал Индра, ткнув пальцем в сторону сносимого ветром наворота травы и листьев. – Круглое катится! Дадхъянч оживил лицо гримасой:

– Но как ты собираешься получить это «круглое»? Разрезать бревно на куски? Нет, воин, неосуществимо! Костяным или даже твоим ножом из каменного расплава этого не сделать.

Дадхъянч почему-то получил облегчение, разметав трудобу наивных мыслей своего спутника. Будто они таили зловещее коварство и потаённую вредность. Эти мысли. Нет, Дадхъянч воевал не с Индрой. И даже не с его Кавьей Ушанасом. Риши ступил на тропу войны со своим Кавьей Ушанасом потому, что не мог ему позволить наплодить чепухи и ребяческой запростухи. В подобных вопросах. Как и в более серьёзных. Относительно власти над скрытой реальностью. Но Индра не сдался.

– Тебе не хватает воображения, – сказал он и отстал от Дадхъянча.

Риши успел заметить, что воин закопошился на земле. Дадхъянч не стал ради неугомонных идей чужой молодости успокаивать свой решительный шаг. Тем более что Индра и так нагнал его очень скоро. Нагнал и что-то сунул в руку.

– Что это?

– То, о чём мы говорили. То, что «неосуществимо», как ты выразился.

Риши рассмотрел скороделку. Несколько травяных кусочков были связаны между собой и образовывали круг.

– Если это можно сделать из травы, значит, можно и из молодых деревьев, – упрямо заявил Индра.

– Хорошо, а как ты прикрепишь его к корзине и к коню?

– Ось! – заговорщическим голосом пояснил кшатрий. Он вдруг остановил Дадхъянча и развернул его крепкими руками. Индра будто забыл о своей бездвижной левой пятерне. Они стояли лицом к лицу, и воин упёрся взглядом в спокойные глаза мудреца.

– Что ты видишь? – чеканно спросил Индра.

– Самоуверенного, не скажу что молодого, поскольку молодых мыслителей не бывает, есть либо мыслитель, либо дурак, – пусть будет не старый ещё фантазёр…

– Примерно что-то подобное я и ожидал услышать, – передразнил Дадхъянча воин. – Посмотри в мои глаза, в них ты и найдёшь ответ!

– Круг! – прозрел Дадхъянч.

– Круг, распираемый спицами. А между ними – ось.

У риши ослабли ноги. Он был посрамлён.

– Всё великое просто, а всё простое коварно своим неожиданным продолжением. В великом, победно произнёс Индра.

– Хорошо, допустим, – согласился Дадхъянч, а как…?

– Хочешь спросить, как ашвы потянут повозки? Попробуем отказаться от невозможного и получим требуемое решение.

– Ты уже его знаешь? – подавленно спросил риши.

– Знаю.

– Это не хвост?

– Разумеется, нет.

– Можешь ничего не говорить. Я … верю. Ты от– крыл это так сразу?

– Просветление риши создаётся покоем, а война – бурей.

– Что? Буря? – Дадхъянч поднял лицо и обратил всю его залитую водой светь в свирепые порывы дождевого мрака.

– Буря, – повторил он зачарованно и восхищённо. – Значит, ты не признаёшь себя риши?

–Нет.

– А как же Кавья Ушанас?

– Он тоже воин. Только другой. Назовём его Проводником, ведь он ведёт меня по тропе своего прозрения и познания. Дай ему иную судьбу – он всё равно останется воином. Поскольку не обстоятельства делают человека, а человек – обстоятельства. И когда кончает жизнь на свалке, и когда в него плюют повзрослевшие дети, и когда ему на голову с неба падает камень. Не бывает случайных камней! Не бывает. Есть голова, на которую он обязательно упадёт. Потому что Пуруша не даёт покоя Пракрити. Всю жизнь.

Дадхъянч слушал затаив дыхание. Всё это говорил не Атхарван, не Трита, а кшатрий, в половину его, Дадхъянча, умоложенный.

– Кто же тогда Индра? – возник в разговоре риши. Затаённый в своём переосмыслении попутчика.

– Тот, кто сводит Быка с просветителем. Они несводимы. Без его рассудительности и воли. Он не может принять ни одну из сторон, ибо тогда кто-то из них потеряет значение.

– А кто такой Бык?

– Различие Проводника, воплощённое в телесное действие. Он воин действием. Назовём его Проходчиком, ибо он проходит все преграды, выносимые судьбой поперёк моей тропы. Он идёт за мной, чтобы создать слияние осуществимости с предопределением. Его можно не отличить от простого животного коровьей породы, если он удаляется от просветителя. Но на то и существует Индра, чтобы не дать им разбрестись в разные стороны.

– Человек Знающий и Человек Умеющий в едином обличий, носимом твоё имя, – отозвался Дадхъянч. – Признаться, я представлял ваши отношения по-другому.

Риши свернулся намокшим комком слабосилия. Нет, буря была не его страстью. Слишком много воды вылилось на него, слишком пронзительный и холодный ветер толкал его в спину. Всё было слишком. И тут глаза Дадхъянча загорелись:

– Ты сказал – круг? Круг, похожий на роговицу глаза? Но ведь это и есть…

– Я вижу, буря и тебе на пользу.

Мудреца качало. От усталости и от просветительских потрясений. И хотя покой Дадхъянч принимал только как бесполезную приправу к опреснённому безделием уму, с него уже хватило бури. Теперь риши сдавался слабости.

– Тебе нужна буря? Чтобы помножить силы просветителя и Быка? – спросил он. – Я знаю, где её взять при ясном небе. Эту бурю рождает сома.

Индра с любопытством посмотрел на риши.

– Да, сома, – повторил Дадхъянч, – если ты не побоишься гнева богов.

Ветер снесло куда-то далеко вперёд. Он умчался рвать и клочить травяную постель равнины.

В сумеречной размазне дождя и грязи брели молчаливые, усталые, продрогшие и голодные путники. Они уже так долго молчали, что, привыкнув к своему молчанию, сочли бы странным снова открыть рты. И всё-таки Дадхъянч не выдержал:

– Где же эта деревня?

Индра высунул голову из-под плаща и осмотрелся. За десятком шагов от путников во все стороны расползалась мгла.

– Должно быть, уже вечер, – предположил воин. – Если вечер, то нам пора бы добраться.

– Есть на этом пути какие-нибудь приметы?

– Камни. Как и везде.

– Что-то я не примечал ни одного камня, – вздохнул Дадхъянч.

Индра тоже нигде не видел камней. Давно уже. Так давно, что это разбудило его запоздалое беспокойство.

– Вероятно, мы потеряли дорогу, – безжалостно предположил кшатрий.

– Давно?

– Не настолько, чтобы завтра очутиться в Амаравати.

Дадхъянч хмыкнул.

– Придётся переждать ночь.

– Но мы не сумеем зажечь огонь! – заволновался риши. – И если перестанем идти, то завтра нас скрутит лихорадка.

– А куда идти-то?

Риши приумолк.

– Ладно, – смирился Дадхъянч, – без толку бродить впотьмах по равнине, не зная дороги.

Индра пристроился ко вздутому пузырём холму. Собрался было перетрясти и перевязать жух, но передумал. Что-то подсказывало ему неприметную близость деревни. Возможно, он различал её ведомым только ему чувством. Каким– то особым чутьём, стеснением души, намёком на Ратри.

– Пойду, пожалуй, посмотрю деревню. Она где– то близко.

Дадхъянч воспринял его слова с равнодушием.

Мгла приворожила землю. Развела её тропы. Смешала с дымом приметы. Прежним набегом взялся дождь. Сменив тусклое сейло уставшей воды на тяжёлую силу рвущихся с неба потоков.

Индра должен был признать своё поражение. В схватке с этой мглой. След деревни растворился, как дым. Но куда хуже оказалось то, что воин потерял и Дадхъянча.

Ни окрики, рвущиеся сквозь плач ветра, ни беспокойные метания его выисков ничего не давали. Дадхъянч как сквозь землю провалился.

Индра терзал равнину упрямым шагом. Он бы давно уже сдался, не сдавались только ноги. Уже светало, когда одуревший от усталости и погони за призраком воин заметил в дождевой зависи расплывчатый огонёк.

Что было потом, Индра плохо помнил. Он оказался возле землянки с распахнутым ходом. Появилась женщина и о чём-то спросила пришельца. Воин не слышал её голоса. Индра сел возле порога, приткнувшись к косячине, уронил голову на колени и провалился в незрячую немощь.

– Ты всё время звал какого-то человека с лошадиной головой, – сказала женщина, когда воин долго и пристально разглядывал незнакомое жильё, пытаясь понять, где он и что с ним произошло.

Женщина стояла в изголовье постели и потому оставалась для Индры неразличимой.

Воин обернулся, и мягкий козий ворс спавшей с его плеч шкуры оголил ему грудь. Индра обнаружил, что он не только раздет, но и омыт чьей-то заботливой рукой.

– Сколько времени я здесь провалялся? – хмуро спросил Индра.

– Ты спал целый день. А пришёл сегодня под утро.

– Как – целый день?!

– Так, целый день.

– А как же Дадхъянч?

– Кто это?

– Человек с лошадиной головой.

– Ты пришёл один.

– Да, я помню. Дадхъянч там, в долине, остался без воды и без еды. Я всё унёс. Я же не знал, что мы разминёмся, – зачем-то объяснял Индра.

– Успокойся, там никого нет, – мягко сказала женщина и положила руку воину на плечо. – Там нет никакого человека с лошадиной головой.

Индра выбрался из мягкой постели, занимавшей почти всё пространство дома и, шлёпая босыми ногами по укатанному полу, подошёл к двери. Дождь перестал, но долину затянуло белёсой пеленой. Сыростью пахла трава. В усталом замерении прогорал вечер, и всё живое обратилось в спячку.

– Ну вот видишь, никого там нет.

– А где моя одежда?

– Сохнет. В дымнике.

Индра только теперь сумел рассмотреть хозяйку как следует. Её свежесть застыла на той вершине возраста, с высоты которой уже открывался обрыв женской привлекательности. Она вполне бы сошла Дадхъянчу, Индра же не мог оценить по себе все зрелые достоинства её женской породы.

– Мне нужно идти, – сказал он тихо.

– Поешь хотя бы. Это не займёт у тебя много времени. Я пожарила заячьи потроха с грибами и парной кашей. А может быть, ты хочешь запечённой козлятины?

Индра сглотнул слюну. Он не ел уже два дня.

– Ладно, – согласился воин, вдруг угадав в себе муки голода. – Это не займёт много времени.

Они уселись возле очага, и кшатрий, беззаботно прикрыв наготу, отошёл во власть поеда. Сочная вытопь жира текла с его губ на шею. По молодой запушке подбородка, что могла бы сой– ти за бороду, но только издали. Пока. В млечной лазури его глаз метались блики огня. Пожиравшего шипячие салом угли.

– А где твой муж? – спросил воин, пережёвывая козлятину.

– Умер.

– Почему же ты не найдёшь себе другого мужа?

– Здесь бывает мало мужчин.

– Как же ты живёшь одна?

– В ста, в ста и ещё трижды в ста шагах от меня, где колодец, много домов нашего клана. Но я обхожусь без помощи родичей.

Индра покачал головой:

– Вот найду Дадхъянча, и у тебя будет славный муж.

– С лошадиной головой?

– Нет, Ашву я у вас заберу. Он должен таскать повозку.

– Кто это – Ашва?

Индра понял, что объяснения займут слишком много времени. Воин сделал гримасу и не стал продолжать тему.

Набив рот мясом, он с удовольствием подумал о таком удачном решении. Помочь этой доброй женщине и куда-нибудь пристроить риши. В хорошие руки. Осталось только найти Дадхъянча и уломать его. Возможно, с этим пришлось бы повозиться.

– Как зовут тебя, воин? – мягко спросила будущая жена Дадхъянча.

– Индра, – прочмокал её гость.

– Ин-д-ра, – перекатила она его имя кончиком языка. Будто притронулась к тёплой коже воина. И заставила её сжаться. Он нашёл в её глазах такую томительную негу, такую волну тепла, путимого упрямой, несокрушимой волей, что пугливо отринул.

– А меня зовут Сати, – сказала женщина, при– близившись к Индре. – Позволь я позабочусь о твоей ране.

Она кивнула на припухшие рёбра воина. Уже не противившегося ничему.

Сати принесла растирку, дурно, ядовито пахнущую снадобьем, и, уложив кшатрия, взялась живить его тело тихими пальцами. Женщина заговорила о чём-то правильном. О чём-то хорошо известном. Индра пытался её слушать, но сладостная дрёма уносила его мозги в туман покоя и бездействия.

Когда очаг прогорел, воин вспомнил о Дадхъянче.

– Куда же ты пойдёшь, уже ночь? – спросила Сати, обволакивая Индру теплом своих рук.

– Ночь?

– Конечно. И угли прогорели. Мы даже не сможем сделать факел. И одежда твоя в дымнике, а до него нужно идти. Подожди до утра.

– Как же до утра? Он там один. Столько времени.

– Наверняка твой друг пришёл днём в деревню. Они всегда жгут костёр, чтобы издали был виден дым. Его заметно за сотни шагов.

Индра понемногу успокоился и признал над собой власть тёплых рук Сати.

Ни на следующий день, ни после Дадхъянч так и не объявился. Сати ходила в деревню за водой и, вернувшись, поведала, что там чужих не видывали.

– Значит, он повернул к сиддхам, – заключила женщина.

– А далеко отсюда их деревня?

– В полудне пути.

– Я должен его догнать. Сати наклонила голову:

– Разве тебе было плохо со мной этой ночью?

– Нет, поверь, но…

Она обняла Индру за плечи:

– Что изменится, если ты уйдёшь сегодня? Или завтра? Твой Человек с лошадиной головой уже у сиддхов. Должно быть, он переждёт у них Ночь Богов. Ты его не потеряешь.

Индра чувствовал, что и этот его порыв Сати удалось унять. Она вообще заволакивала клокотание всякой страсти вокруг себя. Кроме, разумеется, одной. А уж в ней Сати была большой искусницей.

– Жаль, что он не станет твоим мужем.

– Им уже стал ты, – равнодушно сказала женщина, поправляя на Индре одежды.

Ему ещё никогда не встречались такие заботливые руки. Даже в детстве руки кормилицы не заботились так о нём, как эти сейчас. Мягкие, как снег в горных долинах.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Как-то, оставшись один, Индра вернулся мыслями к Ратри. Странное чувство овладело воином. Не то чтобы вины перед ней, нет, и не раскаяния вовсе, а чего-то другого. Оно затревожило Индру душевным стеснением, не отдалявшим, а, напротив, приближавшим Ратри. Он словно бы прошёл то необходимое испытание, пределы которого были обозначимы именно этим выбором. Ратри. Испытание не отказом от всего прочего чарующего многоличия женщин, пожизненно приговорив себя лишь к немому их созерцанию, а, вкусивши всего понемногу, отдать предпочтение своему — вот в чем заключался его итог. «Ведь и птицы, – считал Индра, – летают разной стороною, но поворачивают всегда в одну.» Кшатрий даже подумал: есть ли вообще Сати или она – всего лишь плод воображения? Отголосок его телесной зрелости? Его готовности постигать и оценивать, завоёвывать и не уступать никому это жизненное пространство, называемое Женщиной.