Индра заставил себя подняться, собрать вещи и подготовить оружие к возможным ночным встречам. Осталось расстелить шкуры и нырнуть в плащ. И тут усталые глаза воина приметили где-то на лугу мерцающий огонёк. Далеко, в самой глубине этого бездвижного мягкого омута. «Нет, буду спать», – сказал себе воин. Лёг, подумал и принялся снова укладывать вещи. В дорогу.

Просторы мрака, прожжённые красной, непрогораемой искрой, величиной с мошку, распахнули идущему сырую и тёплую долину. Она отходила испариной. Снятой с остывающих трав. Путь до костра занял не так много времени, как предполагал Индра. Правда, каждый шаг теперь стоил ему усилия воли.

Возле костра сидели двое. Усталость не позволила воину разглядеть их как следует. Он возник из сумрака, всполошив ночных людей. Они повскакивали с насиженных мест, суетливо озираясь и что-то объясняя Индре. Воин не успел даже рта открыть. С виду эти люди походили на бродяг.

– Я только хотел погреться у вашего костра, – сказал Индра, – чтобы самому не разводить огонь и не искать в темноте хворост. Ведь лучше спать возле костра.

Его слова вызвали сперва подозрение, а затем лукавую радость этих странных людей.

– Конечно, лучше спать возле костра, – заулыбался один из них, воровато оглядываясь по сторонам. Индра сбросил с плеча вещи.

– Только вот еды у нас совсем нет, – простонал другой, с любопытством разглядывая молодого воина.

– У меня много еды. Если вы голодны, поворошите мою поклажу.

Индра расстелил шкуры и, подмяв под голову свёрнутый жух, растянулся по земле. Он свободно вздохнул и сразу отпустил голову сну.

Последнее, что сползло с его губ, было ничего не значащее: «Кто вы и куда идёте?».

– Мы странствующие риши, – поспешил ответить один из ночных людей. Индра его уже не слышал.

– Спит, – сказал другой.

– Быстро заснул. А может быть, он дурачит нас? Оба наклонились над молодым воином. Долго слушали его дыхание.

– Спит, – снова сказал тот, что не признавал сомнения.

– Давай перережем ему горло.

– Зачем? Чтобы васы устроили за нами погоню до крайних пределов Арваты? Ведь они его, конечно, подослали. Смотреть, уберёмся мы отсюда или нет.

– Это уж точно.

– Значит, мы его не тронем. Ведь они где-то близко. Вряд ли такого сопляка васы отправили одного.

– Жаль. С каким бы удовольствием я перерезал ему горло!

– Зарежешь кого-нибудь другого. По дороге. Какого-нибудь вайшу. Эти не станут устраивать за нами погоню.

– Смотри, сколько у него добра! – восхитился кровожадный, вытряхивая содержимое мешка на землю.

– Это добро уже не его, – хмыкнул другой. Тот, что ни в чём не сомневался.

Индра вздохнул и перевернулся на бок. Оба разбойника замерли.

– Лучше было бы его зарезать, – прошептал первый.

– Подождём ещё немного. Если проснётся – зарежем. Возьми-ка у него нож. Осторожно, не разбуди!

Индре снился холодный день, в котором утонуло бледное, онемевшее солнце. Из дымных зависей медленно выплыл бурый орёл. Он покружил возле солнца, развозя крыльями его топкую слепоту, и растворился в холодных отёках неба.

– Гарджа! – закричал молодой воин. – Ну что тебе стоит подать мне хотя бы знак. Неужели ты бросил меня? Одного, без пути и веры? Неужели оттуда, с твоих небес, нельзя и вздоха послать?

Индра склонил голову так, что ему сжало грудь, сдавило слабое, беззащитное сердце. Сдавило в камень. Который не знал боли, тревог и мучений. Не знал пощады к человеческим чувствам. Он нем и бездвижен. Как все камни. О него разбиваются сомнения. Но как так жить с ним в груди? Ломая человеческие судьбы о своё равнодушие и безразличие. «Это хорошо, красиво со стороны, но это неправильно, – сказал Индра. – Это всего лишь жалость к самому себе».

Так шевелилась в нём жалость. Он всегда себя жалел в снах. Во сне ему плакалось, и никто не упрекал юношу за эти слезы. Здесь было можно.

Прежде плакалось потому, что у него не было семьи, как у мальчишек-вайшей из деревни. Семьи с доброй матерью, братьями, сестрами, тётками, стариками – в общем, обычной, шумной и беспокойной семьи. Её заменил Гарджа. Молчаливый, уставший от Индры и угнетённый своей обречённостью одинокого отца и никому не нужного человека. Даже его месть за чужих коров нужна была скорее самому Гардже, чем пастухам, которых он заставлял мстить. В своих душах. Заставлял.

Потом плакалось, когда Индра вдруг заметил, что остался без детства. Другие мальчишки дурачились, целыми днями носились по лугу и считали, что жизнь – это беззаботная игра, а Индра был уже маленьким мужчиной.

Но маленьких мужчин не бывает, как не бывает и маленьких воинов. Потому, когда он немного подрос, а его сверстники из деревни уже стали пасти коров, Индра понял, что он не добрал того, что каждому человеку должно дать детство. Но было уже поздно. Никто не возвращается туда, чтобы начать сызнова. Не бывает маленьких воинов. Бывают дети с разорённым детством.

Его слезы просились наружу, но никогда не попадали в глаза Индре. Они оставались в душе. В той её части, что бродит по мыслям спящего человека. И потому, когда Индра просыпался, он был угнетён и подавлен плаксивым сном. И ему было стыдно за себя, за эту часть души, которая предала его совесть. Совесть воина. В гадостном состоянии он возвращался к самому себе, изгоняя остатки недостойных чувств. Но маленьких мужчин не бывает. Даже вопреки честной душе Индры.

– Ну что, подрезать тебе кадык? – прошипел один из разбойников, едва сдерживая рвущуюся из оцепенения руку с ножом. – Проснись только. Ну вот только проснись!

Индра вздохнул и проснулся. Колкое солнце барахталось в мелких облаках. Утро подбиралось к остывшему лугу. Воин никого не увидел рядом, и странная пустота вокруг усыпанного золой выгора ещё быстрее вернула Индру здравым чувствам. Его обокрали! Сомнений быть не могло. Эти двое. Они сбежали, должно быть, еще ночью.

Индра сел на единственное, что у него осталось – на рваный жух, и покачал головой. Как он мог довериться этим полулюдям?! Ведь это были шудры, стоило догадаться! Гарджа говорил про шудр, но Индра никогда прежде их не встречал. Вот и встретил. «Главное – всегда оказаться в нужное время в нужном месте!» – горько пошутил юноша.

Впрочем, что-то напоминало ему о существовании выбора. Он мог и разминуться с ними. Если бы сделал правильный выбор. Выбор есть всегда. Только реши для себя, что выбирать. Индре следовало остаться там, куда принесли его вчера ноги, и не искать покоя у чужого огня. «Всегда слушай своё первое желание!» – заключил молодой воин. Жаль, что эта мысль стоила ему всего имущества. Воры не оставили даже и мотка верёвки.

«Слишком много я унёс с собой. Вот и остался ни с чем, – подытожил Индра. – Нельзя обмануть заклятье воинской судьбы. Тебе принадлежит только то, что ты можешь унести с собой. Только то.»

Он поднялся с земли и осмотрел угрюмую пустошь, разнесённую во все стороны до самого края небес. Долог путь ходока, решившего подчинить её своим ногам. Воин подошёл к прогару костра и сунул руку в его белёсый навал. Воры ушли давно. Об этом можно было судить по остывшему пеплу. Ночи стояли тёплые и пепел остывал медленно. Сейчас он остыл полностью.

Индра отыскал следы. Воры шли быстро – их шаги почти не опирались на пятки. Шли размашисто. Значит, скоро устанут. Ноша немалая. Индра ещё раз осмотрел равнину, но его глаза и в этот раз не прибавили ничего к увиденному.

Юноша обмотался плащом, благодаря чему мог сливаться по цвету с травяным размазом осеннего луга, и пустился в погоню. У него не было оружия, но не оружие делает человека воином.

Земля держала остатки дождевой воды. Прикрывая их чахлой травой. Это помогало шагу. Сухая земля его разбивает, скидывает, а влажная – притягивает. Нет воина среди тех, кто не мерит пространство шагом, бросая себя в необозримые земные дали. Преодоление земного размаха, должно быть, самое загадочное из всех побуждений воинской натуры. Ей тесно на отведённом жизнью месте.

Скоро Индра всерьёз пожалел об утрате бурдюка с питьевой водой. Хорошо ещё, что воздух был сырым и прохладным. Индра пил его неутолимым дыханием своей жажды. Ему казалось, что этот поток будет исчерпан им до дна.

Время, должно быть, приближало его к преследуемым. Он не терял их следы, хотя и не различал впереди пока никого. Шудры были там, за размытой полосой дали. За чертой призрачного слияния земли и неба. Они были там. Что Индра станет с ними делать? Будет преследовать до ночи, держась на дальнем расстоянии. А уж дальше – пусть им помогут боги!

Впрочем, ни один из арийских богов не поможет шудре. Шудра – не человек, не имя и не название чего-то человеческого, это приговор, вынесенный богами уже бывшему человеку. Шудры считают себя арийцами, такими же людьми, только без сословия, но сами «благородные» имеют на этот счёт другое мнение. Шудры не просто нищие, попрошайки и воры.

Такое ещё можно было бы искупить, отчистить от себя, сохраняя зачатки человеческой совести.

Шудра – та болезнь облика, при которой безвозвратно утрачена человеческая основа. Она сгнивает в спайке с душой, оставляя взамен людскому некое животное, место которому не предусмотрела природа. И дело вовсе не в бедности и даже не в потере человеческого достоинства. Не в том, что у шудры чего-то нет. Дайте ему хоть без меры, он всё равно останется шудрой.

Не бывает безобидных попрошаек и воров. Вопрос стоит лишь в том, отрубить ли заражённому этим недугом только пальцы, всю руку или уже и голову, чтобы болезнь разложения совести и души не перекинулась на других.

Индра должен был настигнуть преследуемых. Должен был, но не настиг. Уже высоко стоял день, когда потерявший терпение воин сбросил с себя плащ и, собрав обноски гнева, вложил их в порыв свирепого бега. Так бежит рыскач, выхватывая взглядом жертву, разогревая себя для последнего яростного броска, пересекающего её жизнь. Но Индра скоро выдохся и совсем потерял силы. Вокруг по-прежнему растекалась немая, равнодушная ко всему происходящему пустошь. В грязных перетёках размазанной травы.

Воин упал грудью на землю и готов был уже разрыдаться от злости и безысходности, как вдруг почувствовал под собой что-то каменно-твёрдое. Индра приподнялся и увидел кремнёвый наконечник топора. Рядом, всего в шаге, лежал другой, и дальше ещё один. Шудры сбросили ненужную поклажу. У них было время перебрать украденное.

Сколь бы постыдно ни выглядело это занятие, Индре ничего другого не оставалось, как подобрать выброшенное ворами. Скоро он вернул себе моток жил, вполне пригодный для тетивы, бурдюк с жиром и тростниковые палки. Хорошо, что шудры не сунули их в костёр.

Индра смастерил топор, подходящий для рукопашного боя, и продолжил преследование. По пути он нашёл ручей и потратил много времени на замену жира водой, выполаскивая бурдюк и вывозя пальцами затёки содержимого.

Воин долго пил воду, скрипевшую песком на зубах. Пил не в силах остановиться и прийти в себя. Наконец он продолжил бег, однако ноги больше его не слушались. Индре показалось, что каждая нога хочет бежать в свою сторону и обе они не подчиняются его воле. Бессилие провалило дыхание воина куда-то в набитый водой живот, откуда вода выпаривалась потом и выплёскивала на спину и лицо Индры через каждый десяток шагов. Индру орошало, будто паровой луг в холодную ночь. Он окончательно разуверился в осуществимости своих планов. Справедливость на этот раз обошла его стороной. Для того, должно быть, чтобы юноша не очень-то привыкал к мысли, что она – явление постоянное, обязательное, само собой разумеющееся и ни от чего не зависимое. Данное свыше для поддержки человеческой добродетели. Да во всём мире никому сейчас и дела нет до происходящего на этом пустынном ополье. Справедливость – только способ равновесия души. Удержание её от скитаний по самоистязательным крайностям. Справедливость не требует признания, она очевидна каждому как врождённый инстинкт подчинения правилу быть человеком.

Индре не пришлось в этот день посидеть возле костра, вдыхая чадящий вар поспевающей похлёбки. Не пришлось сплотить и пригоршни орехов. Топором в поле многого не наохотишь. Только к концу следующего дня он увидел жильё. На берегу тяговодной, мрачной реки, разводящей переполье на два неотличимых берега.

Деревню обступали соломенные увалы. «Как они не боятся пожара?» – подумал Индра, разворошив ногами сухую засыпь накошенных стеблей. Соломы здесь было так много, что вполне хватило бы на крыши для нескольких деревень. Воин посмотрел на деревню, на её раннее для этого часа безлюдие, и обречённо зарылся в суховал. О еде можно было и не думать. До утра. Пока кто-нибудь из вайшей не отыщет его на этой соломе.

Индру не тяготил предстоящий труд разведения огня. Имея под рукой кремни и солому, воин легко бы справился с этой задачей. Однако ему пришлось бы уйти подальше от деревни, чтобы искры от костра не подожгли здесь соломенные завали.

Рядом неожиданно зашеворшал постил. Индра насторожился. Его рука слилась с бамбуковой впорой кремневища. Шорох замер. Для того, должно быть, чтобы осторожный пролаза решился на продолжение своего рыска.

Из соломы сперва показался нос, а потом и лохматая морда собаки. Оба затайщика замерев смотрели друг на друга. Голодный инстинкт заставил Индру отвести руку для удара…

Теперь у него было мясо. Он не сразу сообразил, что собаку будут искать. Через какое-то время. Голод – плохой подручный уму.

Индра нагрёб ворох соломы и, волоча псину за хвост, отправился на берег реки. Ему пришлось возвращаться ещё и ещё раз. За соломой. Поблизости не росли деревья, и потому не оказалось хвороста.

Индра отрубил собаке ногу, ободрал с неё шкуру и закатал мясо в глиняный ком. Жар костра должен был основательно его пропечь.

Солома взялась с нескольких искр. Воин решил, что огонь на берегу привлечёт интерес жителей деревни. Этих странных затворников, усаженных покоем и безразличием по своим углам.

Солома опалила огненным разметаем вечерний сумрак. Взяла душным жаром свежие окаты реки. Индра то и дело сторонил глаза от костра, вторгаясь взглядом в пустующую деревню. Глиномазые домики застыли в немом оцепенении.

Наконец любопытство пересилило. Юноша подбросил сухони в костёр и, заткнув за пояс кремнёвое рубило, отправился в дозор. Берегом реки.

Подойдя к деревне, Индра обратил всего себя во внимание. Ни один шорох, ни малейший копошок за глиняной стеной, тревожный вздох или тихий оглас своих не обошли бы сейчас его ухо. Деревня замерла. В этом не было сомнений. Таилась, или по какой-то неизвестности её покинули обитатели?

Индра поднялся по протопам ступеней в глиняном повале берега. По трудным ступеням, облизанным дождями, и встал прямо против хода между стенами домов. Тропинка вела туда. Забыв о голодном изнеможении, Индра порывисто преодолел это расстояние. Перед ним открылась небольшая площадь с широким каменным очагом посредине. Должно быть, в домах не было очагов, и деревенская община собиралась возле единого огнища. Нос воина заблудился в поисках продушины свежего воздуха. В осадившей деревню вони и затхлости.

То, что юноша увидел возле очага, резко прервало ход его мыслей. У каменной кладки, привалившись на бок сидел мертвец. Его поза и застывший взгляд весьма красноречиво свидетельствовали смерть. Рядом, на земле, сжавшись в комок, лежал мёртвый ребёнок.

Индра осторожно приблизился. Только теперь он смог распознать происхождение этой тяжёлой душины, убившей воздух деревни. Оба мертвеца встретили смерть мирно, будто это был ожидаемый ими итог.

Юноша, прикрыв нос ладонью, проник в ближайшую дверь. Сумрак перекрасил внутрину дома в бесцветное. Ни красок, ни звуков, ни времени. И лишь запах тлена напоминал о соседстве остановившейся жизни. И ещё, возможно, о её трагической тайне, так и не познанной мимоходным любопытством случайного прохожего.

Индра поёжился. Ему показалось, что смерть притаилась где-то рядом, поджидая это глупое любопытство. За дверной циновкой или в углу, за лежаком.

Преодолев отвращение, воин осмотрелся. Среди золистой пыли, ожившей под ногами Индры, нашлось беспорядочное разнообразие предметов жизненной нужды человека. Их словно забыли. В беде и отчаянии. Индра шагнул за перегородку и споткнулся о вытянутые ноги мертвеца.

Везде в деревне были мертвецы. В каждом доме. Женщины и мужчины со скрюченными телами. Застывшими по углам домов. Дети на руках мёртвых матерей и мёртвые дети, зарывшиеся в солому. Они будто убегали от настигшей их боли. Кто по углам, кто в самих себя. Потому, видимо, что убежать дальше, спастись, они уже не могли. Все здесь были обречены. Смерть не оставила им выбора, не оставила и надежды на спасение.

Чувство, охватившее Индру, не имело ничего общего с паникой или страхом. Он был подавлен, угнетён, растерян. Он никогда ещё не заглядывал смерти под лапу. Индра, пятясь и натыкаясь на углы, подался вон. Но более всего молодого воина пробивало то, что он сам в голодном исступлении убил последнее живое существо в этой деревне. Существо, которое, должно быть, искало у него защиты.