V

Миновав первый изгиб горной дороги, Рэндольф увидел дым, поднимавшийся от костров за зданием миссии. С первого взгляда беспокойство, томившее его в последнее время, превратилось в уверенность: наемный гений взбунтовался. Яффе надавил на педаль газа своего джипа, проклиная густую пыль, что облаками вылетала из-под колес и не давала ехать быстрее. До сегодняшнего дня и его, и Флетчера устраивало, что Великое деяние совершается вдали от цивилизации. Сначала от Яффе потребовалось немало усилий, чтобы доставить в лабораторию оборудование, которое запросил требовательный Флетчер. Но потом стало легче. Путешествие в Петлю зажгло огонь в глазах Яффе. Женщина из Иллинойса, чьего имени он так и не узнал, говорила: «Ты видел что-то необычное, правда?» – и теперь ее слова на самом деле стали правдой. Он видел место, лежащее вне времени; он был там, куда, вопреки рассудку, его привело жадное стремление к Искусству. И люди знали это, хотя он и не рассказывал им о своих приключениях. Они заглядывали ему в глаза и из страха или благоговейного трепета выполняли все его желания.

Но Флетчер был исключением. Отчаяние и страсть к наркотикам сделали этого человека управляемым, но он сохранил волю. Четыре раза Яффе уговаривал его возобновить эксперименты, при всяком удобном случае напоминал, как трудно было отыскать его, затерянного гения, и как сильно Яффе хочет с ним работать. Каждый раз приходилось умасливать Флетчера небольшой порцией мескалина и обещаниями, что получит все, чего ни пожелает, для продолжения исследований. После первого же знакомства с его радикальными теориями Яффе понял, что есть способ обмануть систему, стоявшую между ним и Искусством. Он не сомневался, что путь к Субстанции изобилует ловушками и испытаниями. Просветленные гуру или безумные шаманы вроде Киссуна создали их, чтобы оградить святая святых от тех, кого они считают низшими существами. Но с помощью Флетчера можно обмануть любых гуру и овладеть силой за их спинами. Великое деяние вознесет Яффе выше всех самозваных мудрецов, и Искусство запоет в его руках.

Он оборудовал лабораторию, как пожелал Флетчер, подкинул ученому кое-какие идеи, почерпнутые из мертвых писем, и оставил маэстро одного. Яффе привозил по мере требования все, что тот просил (мескалин, морских звезд, морских ежей, человекообразную обезьяну), и навещал его только раз в месяц. Каждый раз он проводил с Флетчером сутки, выпивая и рассказывая последние сплетни из академической среды. После одиннадцатого визита он почувствовал, что исследования в заброшенной миссии подходят к завершению, и стал наведываться чаще. С каждым разом его встречали все менее приветливо. Однажды Флетчер попытался вообще не пустить Яффе в здание миссии, и между ними произошла короткая стычка. Но боец из Флетчера был никудышный – слабый сутулый человек, с детства занятый лишь учебой. Побитому гению пришлось впустить победителя. Внутри обнаружилась обезьяна – Флетчер при помощи нунция трансформировал ее в уродливого, но, без сомнения, человеческого ребенка. Даже в тот миг триумфа Яффе не оставляли подозрения по поводу дальнейших действий Флетчера. Того явно тревожил достигнутый результат. Но Рэндольф слишком обрадовался и не стал обращать внимания на тревожные симптомы. Он даже предложил испытать нунций на себе, здесь и сейчас. Но Флетчер воспротивился, сказав, что ему потребуется несколько месяцев для изучения препарата, прежде чем он позволит предпринять столь рискованный шаг. Нунций пока слишком нестабилен, доказывал он. Прежде чем двигаться дальше, надо посмотреть, что произойдет с организмом ребенка. Может, нунций убьет его через неделю? Или через день? Этот аргумент несколько охладил пыл Яффе, и он уехал. С того дня он возвращался в миссию еженедельно, Его беспокоило, что Флетчер все больше отдалялся от него. Но Яффе был уверен, что гордость за собственный шедевр не позволит ученому уничтожить его.

Теперь он глядел, как ветер гонит по земле обгоревшие листки записей, и проклинал себя за такую уверенность. Он вышел из машины и направился к миссии мимо разметанных ветром костров. Это место всегда навевало мысли об Апокалипсисе. Иссушенная почва, на которой могли прижиться только чахлые кустики юкки; сама миссия, построенная так близко к краю скалы, что в одну прекрасную зиму океан наверняка заберет ее; несмолкающий гомон олушей и тропических птиц в воздухе.

Стены миссии почернели там, где их коснулись языки костров. Земля покрылась пеплом, еще более бесплодным, чем здешний грунт.

Никого.

Перешагнув через порог, он позвал Флетчера. Беспокойство, охватившее Яффе у подножия холма, переросло в страх – не за себя, за Великое деяние. Слава богу, он захватил с собой оружие, и, если Флетчер окончательно спятил, он вырвет у ученого силой формулу нунция. Яффе не впервой добывать знание с оружием в руках. Иногда это необходимо.

Внутри был полный разгром. Оборудование ценой в сотни тысяч долларов, купленное, похищенное или выпрошенное Яффе у ученых (они отдавали ему все, лишь бы избавиться от его взгляда), уничтожено. Записи на графитных досках стерты. Окна распахнуты настежь, и в помещении гулял горячий соленый океанский ветер. Яффе прошел мимо обломков в любимую комнату Флетчера – его келью, которую он однажды (будучи под воздействием мескалина) назвал заплатой на своем раненом сердце.

Яффе нашел его там – живого, сидящего в кресле у раскрытого окна. Он смотрел прямо на солнце и поэтому, видимо, ослеп на правый глаз. Как обычно, он был одет в потрепанную рубаху и мешковатые штаны; тот же худой небритый профиль; те же седеющие волосы, стянутые в хвост. Даже его поза – руки между колен и ссутуленная спина – оставалась той же, что Яффе видел бесчисленное множество раз. Но все же что-то неуловимое в этой сцене помешало Яффе переступить порог и заставило застыть возле двери. Флетчер был как-то уж слишком Флетчером. Его образ был чересчур совершенным – задумчивый, глядящий на солнце, и каждую его пору и морщинку можно разглядывать до боли в сетчатке. Словно это портрет, созданный тысячью миниатюристов, и каждому из художников было поручено изобразить по дюйму его тела вплоть до последнего волоска. Все остальное в комнате – стены, окно, даже кресло, где сидел Флетчер, – ускользало из фокуса, не в силах соперничать с нереальной реальностью этого человека.

Яффе закрыл глаза. Вид Флетчера перегружал его восприятие. Вызывал тошноту. В наступившей темноте он услышал голос Флетчера, столь же бесцветный, как и прежде.

– Плохие новости, – очень тихо произнес ученый.

– Что случилось? – спросил Яффе, не открывая глаз. Но даже с закрытыми глазами он понял, что Флетчер говорит, не шевеля губами.

– Просто уходи, – сказал Флетчер. – И – да.

– Что «да»?

– Ты прав. Да, мне не нужно горло, чтобы говорить.

– Я же не сказал…

– Не важно. Я у тебя в мозгу. И там все еще хуже, чем я думал. Ты должен уйти.

Звук стал тише, хотя слова продолжали достигать цели. Яффе пытался их понять, но смысл ускользал. Что-то вроде «мы станем небом»… Точно, Флетчер сказал:

– … мы станем небом?

– Ты о чем? – спросил Яффе.

– Открой глаза.

– Меня тошнит, когда я на тебя смотрю.

– Это взаимно. Но все же открой. Увидишь чудо в действии.

– Какое чудо?

– Просто смотри.

Он открыл глаза. Ничего не изменилось: раскрытое окно и сидящий перед ним человек. Все то же самое.

– Нунций внутри меня, – прозвучал голос Флетчера в голове Яффе.

Лицо ученого осталось неподвижным. Даже уголки губ не дрогнули. Все та же жуткая завершенность.

– Ты хочешь сказать, что испробовал его на себе? После того, что говорил мне?

– Он все изменил, Яффе. Он показал мне обратную сторону мира.

– Ты забрал его! Он должен был стать моим!

– Я не брал его. Это он взял меня. Он живет своей жизнью. Я пытался уничтожить его, но он не позволил.

– Уничтожить его? Ведь это Великое деяние! Зачем?

– Он действует не так, как я ожидал, Яффе. Плоть его почти не интересует. Он играет с сознанием. Извлекает мысли и развивает их. Он делает из нас тех, кем мы хотели или боялись стать. А может быть, и то и другое. Да, наверное, и то и другое.

– Ты не изменился, – сказал Яффе. – И голос прежний.

– Но я говорю в твоем мозгу. Разве такое бывало раньше?

– Ну, телепатия – будущее человека. Ничего удивительного. Ты просто ускорил процесс. Перепрыгнул через пару тысяч лет.

– Стану ли я небом? – снова сказал Флетчер. – Вот чем я хотел бы стать.

– Так стань им. У меня другие планы.

– Да-да. Другие, в этом и проблема. Именно поэтому я и не хотел, чтобы нунций попал к тебе в руки. Нельзя позволить ему тебя использовать. Но он отвлек меня. Я взглянул в то окно – и не сумел оторваться от созерцания. Нунций сделал меня таким мечтательным. Я в состоянии лишь сидеть и думать, стану ли я небом.

– Он не дал тебе меня провести, – сказал Яффе. – Он хочет, чтобы его использовали.

– Ммм…

– Где остальное? Ты ведь не истратил все вещество?

– Нет. – Флетчер теперь не мог обманывать. – Но я прошу тебя, не…

– Где? – Яффе вошел наконец в комнату. – Он у тебя?

Шагнув за порог, он кожей почувствовал легкое покалывание, словно оказался в туче невидимых мошек. Ощущение должно было его насторожить, но он слишком хотел получить нунций, чтобы обращать на это внимание. Он коснулся пальцами плеча Флетчера. От прикосновения образ ученого будто разлетелся на тысячи частиц – черных, белых и красных, и Яффе показалось, что он находится в облаке цветочной пыльцы.

В голове у Яффе зазвучал смех. Рэндольф понял: Флетчер радуется оттого, что ему удалось сбросить панцирь из затвердевшей, нараставшей с самого рождения пыли, постепенно затмившей малейшие проблески света. Когда пыль рассеялась, Флетчер сидел на стуле, как и прежде. Но теперь этот человек сиял.

– Слишком ярко? Извини.

Флетчер немного ослабил силу свечения.

– Я тоже хочу его, – сказал Яффе, – сейчас же.

Знаю, – ответил Флетчер. – Я чувствую твое вожделение. Ты грязен, Яффе, грязен. Ты опасен. Кажется, я даже не подозревал, насколько ты опасен. Я тебя вижу насквозь. Я могу прочитать твое прошлое…

Он ненадолго замолчал, потом издал долгий, полный боли стон.

– Ты убил человека.

– Он заслужил.

Он встал у тебя на пути. И еще вижу… Его звали Киссун, да? Он тоже мертв?

– Нет.

– Но тебе хотелось бы, чтобы было так? Я почувствовал твою ненависть.

– Да. Я убил бы его, если бы представилась такая возможность. – Яффе улыбнулся.

– Думаю, как и меня. У тебя же там нож в кармане? Или ты зашел просто так, в гости?

– Мне нужен нунций, – сказал Яффе. – Мне нужен он, а я нужен ему…

– Он изменяет сознание, Яффе. А может, и душу. Как ты не понимаешь! Нет ничего внешнего, что не возникло сначала внутри. Нет ничего реального, что не было прежде предметом мечтаний. Что касается меня… Я всегда считал свое тело лишь средством передвижения. Я никогда ничего не хотел – ну, разве что стать небом. Но ты, Яффе… ты! Твоя голова забита дерьмом. Подумай об этом. Подумай, что нунций с тобой сделает. Умоляю тебя…

Его мольба, проникавшая прямо в мозг, на миг заставила Яффе заколебаться и задуматься о себе, Флетчер поднялся с кресла.

– Умоляю, – повторил он. – Не дай ему себя использовать.

Флетчер хотел коснуться рукой плеча Яффе, но тот отпрянул и отступил назад, в лабораторию, где его взгляд тут же наткнулся на остатки разлившегося нунция и две колбы с бурлившей голубоватой жидкостью.

– Чудесно, – пробормотал Яффе, устремляясь к колбам.

Нунций радостно вскипел при его приближении, как собака, рвущаяся облизать лицо хозяину. Эта реакция мгновенно сделала ложью все страшилки Флетчера Он, Рэндольф Яффе, должен владеть чудесным веществом. А нунций – получить его, Яффе.

В голове еще звучали предостережения Флетчера:

– Вся твоя злоба, все страхи, все глупости – все это захлестнет тебя. Ты готов? Не думаю. Он откроет тебе слишком многое.

– Для меня не бывает «слишком», – возразил Яффе, отгоняя сомнения, и потянулся к ближайшей колбе.

Нунций не мог больше ждать. Колба взорвалась, и ее содержимое устремилось к живой плоти Рэндольфа. Знание и ужас нахлынули одновременно – при контакте нунций передал свое послание. Когда Яффе понял, что Флетчер прав, он уже был бессилен что-либо изменить.

Нунций не менял строения клеток. Если это и происходило, то лишь как побочный эффект. Он воспринимал тело человека исключительно в качестве сосуда. Он не тратил времени на улучшение гибкости суставов или изменение работы кишечника. Он был проповедником, а не косметологом. Его целью являлось сознание. Сознание использовало тело для своих нужд, даже если телу это шло во вред. Ведь именно сознание так страстно жаждало трансформации.

Яффе хотел позвать на помощь, однако нунций уже подчинил себе кору головного мозга и не позволил произнести ни слова Молиться было некому – нунций и был богом, который вырвался из бутылки и обрел плоть. Яффе не мог теперь даже умереть, хотя его тело сотрясалось так, будто вот-вот распадется на части. Нунций наложил запрет на все, кроме своего действа. Ужасного, совершенствующего действа.

Сначала нунций заставил Яффе вспомнить свою жизнь – каждое событие, вплоть до момента, когда воды вышли из материнского лона. На краткий миг Рэндольфу довелось снова насладиться невозвратимым ощущением покоя и защищенности утробы, а потом память провела его через прежнюю жизнь в Омахе, подробно воскресив воспоминания. В его судьбе было слишком много ненависти. Он ненавидел взрослых и сверстников, отличников и красавчиков – всех тех, кому доставались хорошие отметки и девчонки. Сейчас он переживал это заново, но намного сильнее. Воспоминания изменяли ощущения, как быстро разрастающаяся раковая опухоль изменяет живую клетку. Он видел, как разводятся родители и он ничего не в силах сделать; видел себя, когда они умерли, и он не мог их даже оплакать. Он ненавидел их, не понимая, зачем они жили и для чего ввергли его в этот мир. Он опять влюблялся. Дважды. И снова дважды был отвергнут. От внезапной боли, разбередившей зажившие раны, ненависть еще более разрасталась. В промежутках между этими событиями, самыми важными в его жизни, протянулась нескончаемая череда однообразных будней – работа, где он не мог удержаться подолгу, люди, забывавшие его имя, едва он с ними прощался, и рождественские выходные, что отличались друг от друга только годом в календаре. Он не приблизился к разгадке, зачем его создали и зачем вообще нужно кого-то создавать, если этот мир – ложь и обман и все в нем превращается в ничто.

Затем вспомнилась комната на перекрестке почтовых дорог, забитая мертвыми письмами, где его ненависть вдруг разлилась, отозвалась эхом от океана до океана – дикая, усиленная злостью таких же, как он, смятенных людей, пожелавших постичь смысл жизни. Кое-кому из них это удалось. Тайна пусть мимолетно, но приоткрылась для них. Он нашел подтверждение: знаки, коды и медальон Синклита, попавший к нему в руки. В следующее мгновение он вспомнил рукоятку ножа, торчавшую из глазницы Гомера, и потом свое бегство: как ему пришлось бросить все, и от прежней жизни у него остался лишь ключ к найденным кодам; как он, становясь с каждым шагом сильнее, пришел сначала в Лос-Аламос, потом в Петлю и, наконец, в здание миссии Сан-та-Катрина.

Он до сих пор не знал, зачем он создан, но к сорока годам он вполне созрел для того, чтобы нунций дал ему хотя бы намек. Ради ненависти. Ради мести. Ради власти и наслаждения властью.

Вдруг он будто бы воспарил и увидел себя сверху – он скорчился на полу, усыпанном осколками стекла, и обхватил руками голову, словно боялся, что его череп расколется от боли. Потом он увидел Флетчера. Тот что-то говорил, обращаясь к его телу, но Яффе не слышал слов. Наверняка Флетчер нес что-то о бренности человеческих устремлений. Внезапно Яффе бросился вниз, на свое тело, и ударил его кулаками. Тело рассыпалось, как раньше рассыпалось возле окна тело Флетчера Яффе взвыл, когда телесная субстанция заявила свободному духу о своих правах, заставив вернуться в измененное нунцием тело.

Он открыл глаза, наконец избавленные от пелены, и по-новому посмотрел на Флетчера.

Их союз был изначально противоестествен, отчего оба невольно приходили в смятение. Сейчас Яффе понял это отчетливо. Они были противоположностями и возмездием друг для друга. Не было на земле более разных людей. Флетчер любил свет, как только может любить его человек, боящийся тьмы неведения. Он настолько любил смотреть на солнце, что ослеп на один глаз. А Рэндольф перестал быть Рэндольфом Яффе – теперь он был просто Яфф, единственный и неповторимый, влюбленный во тьму, питавшую его ненависть и давшую ей выход. Во тьму, явившуюся из сна, за пределами которого лежал путь к морю мечты. Во тьму, полную боли, как урок нунция, но напоминавшую ему о том, кто он есть. Не просто напоминавшую – сквозь нее он увидел себя, как сквозь призму, и стал больше и значимей. Он перестал быть человеком во тьме – он стал человеком тьмы, способным овладеть Искусством. И ему не терпелось скорее начать обучение. Вместе с нетерпением пришло понимание, как откинуть завесу и войти в Субстанцию. Не нужны ни заклинания, ни жертвы. Душа стала совершенной. Больше никто не посмеет отвергнуть его требований, а желаний у него хватает.

Но в своем стремлении к этому новому «я» он случайно создал силу, которая, если не остановить ее здесь и сейчас, будет противостоять ему на каждом шагу. Он поднялся на ноги. Не было нужды прислушиваться к словам Флетчера, чтобы понять: ученый – его враг. Яфф понял это по огню в глазах Флетчера. Гений и наркоман, Флетчер был распылен на мельчайшие частицы и воссоздан заново – печальный, мечтательный и полный света. Еще недавно он хотел одного – сидеть возле окна, мечтая стать небом, пока не сольется с облачной синевой или не умрет. Но все изменилось.

– Я видел, – объявил Флетчер своему врагу. Он решил говорить голосом, коли теперь оба оказались на равных. – Ты хотел возвыситься с моей помощью, чтобы украсть путь к откровению.

– И я это сделаю, – ответил Яфф. – Я уже на полпути.

– Субстанция не откроется такому, как ты.

– У нее нет выбора. Теперь она не в силах меня отвергнуть. – Он поднял руку, где сквозь кожу, словно капли пота, выступили блестящие сгустки энергии, похожие на шарики маленьких подшипников. – Видишь? Я – Творец!

– Нет, до тех пор, пока ты не овладел Искусством, ты не Творец.

– А кто мне помешает? Не ты ли?

– У меня тоже нет выбора Я отвечаю за это.

– Каким образом? Однажды я уже победил тебя, и сделаю это снова.

– Чтобы остановить тебя, я призову видения.

– Что ж, попробуй.

Пока Яфф произносил эти слова, в голове у него зародился вопрос, на который Флетчер ответил прежде, чем Яфф осознал его.

– Почему я тебя ударил? Не знаю. Меня будто что-то заставило. Что-то толкнуло к тебе. – Флетчер помедлил, потом произнес: – Быть может, потому что противоположности притягиваются друг к другу, даже в нашем случае.

– Тогда чем скорее ты умрешь, тем лучше. – И Яфф протянул руку, чтобы вырвать глотку у своего врага.

В темноте, наползавшей с океана на миссию, Рауль услышал первые звуки начавшейся битвы. Зная природу нунция по собственному опыту, он понял, что за стенами здания произошло превращение. Его отец Флетчер превратился в кого-то иного, и то же произошло с другим человеком. Другого человека Рауль избегал даже тогда, когда слово «зло» было для него просто одним из звуков человеческой речи. Теперь он понял смысл слова или, по крайней мере, сопоставил со своей прежней животной реакцией на Яффе. Он испытывал отвращение к этому человеку, насквозь испорченному, как сгнивший изнутри плод. Судя по всему, Флетчер сейчас дрался с ним в доме. Краткое счастливое время, когда Рауль жил здесь вдвоем с отцом, подошло к концу. Не будет больше уроков, и не будут они сидеть у окна, слушая «тихого» Моцарта и глядя на меняющиеся облака.

Когда в небе зажглись первые звезды, шум в миссии стих. Рауль продолжал ждать. Он терзался то надеждой, то страхом, гадая, кто погиб – Яффе, его отец или оба. Через час он продрог на холоде и решил заглянуть внутрь. Куда бы ни направились противники, в ад или в рай, они не оставили знака, и Рауль не мог последовать за ними. Он мог лишь найти свою одежду. Он всегда презирал ее, она стесняла и раздражала кожу, но теперь стала напоминанием о наставнике. Он будет носить ее всегда, чтобы не забывать о Флетчере Добром. Однако, подойдя к дверям, он почувствовал: в здании кто-то есть. Флетчер все еще оставался здесь, как и его враг. Они сохранили свои тела, но в обоих что-то изменилось. Над ними покачивались туманные формы: над Яффе – дитя с огромной головой цвета дыма, над Флетчером – облако, пронизанное солнечными лучами. Они обхватили друг друга, пытаясь вцепиться противнику в горло или в глаза. Тела их переплелись и замерли. Силы были абсолютно равны, и ни один не способен был одержать победу.

С приходом Рауля равновесие нарушилось. Флетчер повернулся к мальчику, и Яффе, воспользовавшись этим, отбросил врага в сторону.

– Беги! – крикнул Флетчер Раулю. – Сейчас же! Рауль выполнил приказ. Он кинулся прочь от миссии, петляя между догоравшими кострами. Земля под его босыми ногами задрожала от звуков новой схватки, разразившейся за его спиной. Ему хватило трех секунд, чтобы сбежать вниз по склону холма от миссии. Стены здания с подветренной стороны, рассчитанные на то, чтобы простоять до Судного дня, рухнули под натиском силы. Рауль не зажмурился. Он видел, как смутные формы Яффе и Флетчера Доброго – две силы, слившиеся в едином порыве ветра, что вырвался из пролома в стене, – пронеслись над его головой и исчезли в ночи. Вслед за взрывом взметнулся огонь. Теперь вокруг миссии горели сотни маленьких костров. Крышу почти полностью снесло, а в стенах зияли проломы.

Рауль в полном одиночестве медленно побрел назад к своему единственному убежищу.

VI

В тот год в Америке бушевала война – быть может, самая ожесточенная и уж точно самая странная из всех, когда-либо проносившихся по земле. Об этой войне мало писали, поскольку она прошла почти незамеченной. Ее последствия (многочисленные, а порой разрушительные) так мало походили на последствия войны, что их всегда толковали неверно. Война была беспрецедентной. Даже самые безумные пророки, ежегодно предсказывавшие очередной Армагеддон, не могли объяснить, что в этот раз так встряхнуло Америку. Конечно, они понимали: происходит нечто серьезное, и если бы Яффе по-прежнему сидел в Омахе над мертвыми письмами, на него обрушилось бы бесконечное множество посланий с теориями и предположениями на этот счет. Но все их авторы – в том числе и имевшие некое представление о Синклите и об Искусстве – даже не приблизились к истине.

Война была не просто беспрецедентной – сама ее природа совершенствовалась с каждым днем. Когда противники покинули миссию Санта-Катрина, у них было лишь смутное представление о том, кем они стали и какими силами овладели. Однако они быстро изучили свои возможности и научились ими пользоваться, а их изобретательность подстегивалась необходимостью действовать. Флетчер, как и обещал, создавал свою армию из фантазий обычных людей, встреченных на его пути. Он преследовал врага по всей стране, не позволяя сконцентрировать волю и воспользоваться Искусством, к которому у Яффе теперь был доступ, Флетчер назвал своих призрачных солдат hallucigenia – галлюцигениями, по имени загадочных ископаемых существ, живших на Земле около пятисот тридцати миллионов лет назад. Никаких биологических аналогий у данного вида не было, как и у тех, кто теперь получил это имя. Солдаты Флетчера жили не дольше бабочек. Они быстро теряли материальность и буквально растворялись в воздухе. Но, несмотря на эфемерность, им не раз удавалось одержать победу над легионами Яффа, состоявшими из terata. Этих чудовищных существ Рэндольф материализовывал из первичных страхов своих жертв. Тераты тоже жили недолго – здесь, как и во всем остальном, Яфф и Флетчер Добрый оказались равны.

Так и шла эта война – атаки и контратаки, наступления и отступления, попытки захватить и уничтожить главу армии противника. Она не была похожа на обычные войны этого мира. Страхи и фантазии на земле бесплотны. Место их обитания – сознание. Но на этот раз они обрели плоть и носились по всей стране, над Аризоной и Колорадо, над Канзасом и Иллинойсом, нарушая привычный порядок вещей. В полях замедляли рост колосья хлеба – они не желали рисковать нежными побегами, пока где-то рядом действуют создания, ломающие законы естества. Перелетные птицы отклонялись от привычных маршрутов, чтобы избежать мест невидимых сражений, опаздывали на зимовки, а порой, заблудившись, пропадали. Во всех штатах были заметны следы паники среди животных, чуявших беду. Жеребцы бросались на автомобили и погибали. Кошки и собаки устраивали безумные драки, длившиеся целыми ночами, за что их отстреливали или травили. Рыбы из тихих рек выбрасывались на берег. Живые твари ощущали присутствие в воздухе разрушительной силы, и она внушала им стремление к уничтожению.

Гоня перед собой страх и оставляя за спиной разорение, две одинаково сильные армии измотали друг друга до полного истощения, и в Вайоминге война приостановилась. Это был конец начала, или что-то вроде того. Уровень энергии, необходимой Яффу и Флетчеру Доброму (теперь эти двое мало походили на людей в своей ненависти друг к другу) для создания солдат и управления армией, опустился до критической отметки. Обессиленные Яфф и Флетчер напоминали боксеров, уже не способных драться, но продолжавших бой, потому что таков их вид спорта. Ни один не мог чувствовать себя спокойно, пока жив другой.