Изувер

      увертюру, да. Мужик сейчас пошел дохлый, пришибленный какой-то. То ли едят плохо, то ли травятся табаком да водкой. Не каждому ведь это на пользу. Не говоря уже про наркотики.
      А этот парень, похоже, ничем таким не балуется. Это хорошо.
      Для проверки Марина спросила:
      - Курить что будете?
      - Бросил я, - сказал парень. - Сынишке на сандалики деньги собираю.
      Марина засмеялась. Легла грудью на прилавок, так, чтобы клиент видел, какая она у нее ядреная, белая, тугая - так в руки и просится. Лифчик Марина носит посвободнее, не любит тесную сбрую, душно в ней, да и с клиентурой легче работать. Она же только вид делает, будто не замечает, куда их глаза смотрят... А лифчик такой, что если грудь чуть-чуть приподнять, то и соски можно увидеть, то есть святая святых. А они у нее, как и у всякой здоровой женщины, розовые и большие, словно клубника с грядки. М-м-м!.. Со сметанкой бы их или с медком!
      - Значит, сынок у вас, да? - переспросила Марина.
      Койот кивнул.
      - А у меня дочка, четыре года ей. У бабушки сейчас, в деревне. Хорошо ей там. Свежий воздух, фрукты, тишина. Да вы не стесняйтесь, пейте, я еше налью. Так уж и быть, для хорошего клиента еще кружечку презентую. От фирмы. Понравились вы мне, юноша.
      - Какой я уже юноша! - хмыкнул Койот. - Двадцать четыре и три месяца.
      Марина снова засмеялась. Смех у нее грудной, низкий, обволакивающий.
      - Это самый хороший возраст для мужчины...
      Слушайте, да что мы все на "вы" да на "вы"?! Как тебя зовут?
      - Павел.
      - Ну а я - Марина.
      - Хорошее имя.
      - И Павел хорошее. Серьезное. Да ты, Паша, и сам серьезный. Или дома что не так, расстроен просто?
      Он промолчал, повел плечами, и Марина поняла, что попала, кажется, в точку. Открыла настежь железную дверь (она у нее была на цепочке), сказала:
      - Топай сюда, Паша Что там, как бедный родственник, стоишь?
      Он вошел, осмотрелся. Киоск был большой, просторный. Изнутри он смотрелся иначе, чем снаружи, уютнее, что ли. В подсобке, на электроплите, булькала катящая вода.
      - Есть хочешь? - предложила Марина. - Сейчас я сосиски кину. Обедать собралась, а тут ты подошел. Вот и поедим вместе. Ты не стесняйся, Паш! Я девушка простая, без комплексов. А ты, вижу, все хмуришься, хмуришься...
      - И по скольку же часов вы тут, в ларьке, сидите? - переменил он тему разговора.
      Марина глянула на него с лукавинкой:
      - Вот, истинно мужской вопрос!.. Иначе говоря, ты спрашиваешь, когда я освобожусь?
      Она стояла перед ним во всей своей женской красе: широкобедрая, с тяжелой большой грудью, с нежной молодой кожей, слегка подкрашенная, улыбчивая, манящая - очень даже ничего! Смотрела на него заботливо, по-матерински, он сразу почувствовал эту ее заботу, идущую от сердца, от души. Поверил, что в самом деле понравился ей, что молодая эта симпатичная женщина увидела в нем то, что, наверное, не видели другие, в том числе и Людмила, жена. Во всяком случае, никто с ним так нежно давно не говорил.
      Он кивнул, сглотнув голодную слюну. После выпитого есть захотелось с новой силой, предложение Марины пришлось как нельзя более кстати, и он вполуха уже слушал, что она сидит в киоске с восьми утра и до восьми вечера, что менять ее придет Надежда, а утром Надьку сменит Светлана. Так у них жизнь колесом и идет.
      Пока сосиски варились, Марина обслужила двух парней, те подали ей трехлитровую банку, она доверху налила ее пивом, поблагодарила за покупку, пригласила приходить еще.
      За разговорами, за вкусным обедом (а всегото: сосиски со свежим хлебом и горчицей да то же пиво) прошло часа три. День уже покатился к вечеру, стало чуть прохладнее, солнце спряталось за девятиэтажку.
      Койот поднялся, сказал, что придет к восьми, если она, Марина, не возражает.
      Она молча шагнула к нему, прижалась вдруг страстно, откровенно, и он так же страстно ответил ей. Руки его сами собой скользнули по ее бедрам, но она увернулась, отступила на шаг.
      - До вечера, Паша. Потерпи.
      ...Он пришел к восьми, стоял чуть в сторонке, ждал; смотрел, как в киоске появилась другая продавщица, Надежда, они с Мариной что-то говорили друг другу, смеялись. Потом Надежда глянула на Койота - на лице ее появилось нечто вроде одобрения.
      Марина скоро вышла с двумя полными сумками, позвала совсем по-домашнему: "Павлик! Помоги!" - вручила ему эти самые сумки, а в раскрытые двери киоска сказала: "Ну, мы пошли, Надь. Пока". - "Счастливо! Успехов!" - был оттуда вполне намекающий ответ, и дверь захлопнулась.
      Остывали от бурного и продолжительного секса, от жарких и страстных объятий, от безумных и смешных в обыденном понимании слов.
      Маринка, раскинувшись в изнеможении на простынях, все еще пышущая жаром, приподнялась на локте, пытливо заглянула Койоту в глаза
      - Павлик, а ты .. извини только, ладно?
      - Ну?
      - У меня такое ощущение, что у тебя с женой... Ну, не так получается, да?
      - Как "не так"?
      - Ты же понимаешь, о чем я говорю. Ты такой нежный со мной был, ласковый, такие слова говорил... Меня тоже так никто не обнимал. Жена у тебя холодная, да?
      - Сынок у нас болезненный, ей, видно, не до траханья.
      - Ну, это не только от детей зависит. Фригидка, она и есть фригидка. От природы.
      - Может быть.
      - А ты прямо соскучился по женщине, я же чувствовала.
      - Соскучился, да.
      - Ты, наверное, лаской в детстве обижен был?
      - Некому было ласкать. Мать умерла, отец кирял, ему было не до меня (про судимости отца Койот говорить не стал).
      Марина понятливо вздохнула, нависла над ним грудью, гладила кончиками пальцев его брови, губы, нос. Ворковала нежно:
      - Бедненький. Ласковый мой. Сиротинушка несчастная. Хочешь сисю, а? Ну, на, на! Погладь, мне это приятно. Вот так, еще... Ты не жми сильно, не надо. Потихоньку. Сосочек тронь... Чутьчуть, вот как я тебя. Да, так, так. Теперь язычком.
      Еще. Мягче, мягче! Молодец, ты хорошо делаешь... А я у тебя и за мамку теперь буду, и за любовницу, ладно?
      - И пеленки будешь стирать? - хмыкнул Койот и, почмокав грудь Марины, задрыгал, засучил волосатыми ногами, заверещал, как ребенок:
      "Уа-а! Уа-а! Уа-а-а-а.. "
      - Не плачь, мой хороший, не плачь! - сейчас же засуетилась, всполошилась мать-Маринка, ткнула Койоту в раскрытый орущий рот другую грудь, левую, стала над ним на колени, враскоряку, целовала его плечи и лоб, а он гладил ее жаркие пышные ягодицы, слегка касался пальцами раскрытых влажных губ, чувствуя, что силы быстро возвращаются, и вновь восставшее естество само проникает в опускающееся на него сочное и ненасытное Маринкино чрево...
      На какое-то время они вновь забыли обо всем на свете, существовали сейчас только два раскаленных обнаженных тела, мужское и женское, жили только чувства, страсть, оголенные нервы.
      Потом, может, час, а может, и полтора спустя, уже на кухне, за чаем, Марина спросила вдруг об убитых у Дома офицеров милиционерах - мол, слышал об этом, Павлик? Ни за что, похоже, ребят положили. А у них обоих, как писали, жены остались, дети...
      Койот спокойно пожал плечами. Ни один мускул в его лице не дрогнул, не звякнула чашка в руках, не перехватило от волнения горло. Он был чертовски хладнокровен, этот человек. Даже такой неожиданный поворот разговора в совсем неподходящей обстановке не мог вывести его из равновесия.
      - А чего ты за них переживаешь? - спросил он Марину. - Убили и убили, как мачеха моя говорит. Менты разберутся.
      - Да так... Столько шума было. И по телевизору вон, и по радио говорили.
      - Поговорили и перестанут. Все мы на земле гости, - философски изрек Койот. - И менты в том числе.
      - Да это, конечно... - со вздохом закивала Марина.
      Они попили чаю с вареньем и домашней, Маринкиными руками сработанной выпечкой, посмотрели телевизор (шел ночной американский боевик со странным названием "САМОЕ СМЕШНОЕ УБИЙСТВО") и где-то в половине второго совсем по-семейному завалились спать.
      С этой ночи Койот стал жить на два дома.
      Глава 8
      ПРИЕМ ПО ЛИЧНЫМ ВОПРОСАМ
      Под офис Кашалот снял несколько комнат на первом этаже Дворца шинников. Раньше в этих комнатах то ли хор репетировал, то ли духовой оркестр, потому что на одной из стен остался рисунок, жирные черные линейки нотоносца с рыболовными крючками нот, из которых складывалась часть мелодии известной песни "Широка страна моя родная...". Страна теперь несколько ужалась, пообнищала, содержать хор или духовой оркестр заводу оказалось не под силу (да и о чем сейчас петь хору, а духовикам играть, кроме траурного марша "В последний путь"?!). Словом, Дворец сдал часть помещения денежным людям, в том числе и фирме "Братан и К°", Кушнареву Борису Григорьевичу, то есть Кашалоту. Вполне возможно, что руководство Дворца шинников нало, чем именно занимается Борис Григорьевич, на какие такие шиши покупает один за другим киоски и небольшие магазины, но закрыло на это глаза. Тем более, что в офисе сейчас же появилась и милиция начальник уголовного розыска Заводского района, то есть представитель власти. Ну а раз сама милиция дружит с Кушнарсвым, то какие могут быть к нему претензии?
      Наоборот, благодарить только надо г-на Кушнарева и его молодцов, ибо с их появлением в районе Дворца и ближайшей округе стало потише, хулиганье куда-то исчезло, во всяком случае, не донимало так, как раньше, при Советской власти и в период начала перестройки. У офиса фирмы дежурили теперь машины с телохранителями Кашалота, постоянно толклись несколько крутых парней, готовых в любую минуту выполнить любое поручение своего шефа. Сам Кашалот ездил на черном джипе "Чероки" с никелированной мощной дугой перед капотом, какой в Африке можно было бы сбивать носорогов или, на худой конец, небольших слонов. Но слоны и носороги в Придонске не водились, и работы никелированной дуге пока что не находилось. Хотя пара пьянчужек однажды на джип Кашалота и налетела. Но и тут им досталось больше от кулаков Колорадского Жука и Рыла (Мосол работал ногами), нежели от дуги, которую по пьяной лавочке алканы взялись было отламывать.
      Торговое дело Кашалот вел для блезиру. Официально зарегистрировал, конечно, свои ларьки, официально вот и офис снял, но основной бизнес оставался у него прежним - рэкет. Ряды его боевиков пополнились, Рыло, Колорадский Жук и Мосол получили повышение по службе, стали бригадирами, "буграми". Работу делали теперь руками своих крутых парней.
      Кашалот же сидел в удобное для себя время в офисе, в приемной восседала на вращающемся кресле секретарша, молодая-длинноногая с короткой стрижкой и маленькими грудками. На бронированной, обтянутой коричневым дерматином двери в приемную красовалась табличка
      "Президент фирмы "Братан и К°"
      Кушнарев Б. Г.
      Прием граждан по личным вопросам с 14 до 19"
      Граждане-просители к Кашалоту шли. В основном, конечно, свой народ, коммерсанты. Кто на соседа по ларьку жаловался (тот загородил своей тарой проезд между ларьками и на замечания не реагировал), кто мзду "за охрану" приносил. Таких было больше всего. Деньги они приносили и в "дипломатах", и в полиэтиленовых пакетах, и просто завернутые в газету. Кашалот никогда суммы не проверял, знал, что дебет с кредитом обязательно сойдется, обманывать его никто не рискнул бы. Развалившись в кресле, поигрывая пилкой для ногтей, Кашалот благосклонно и в то же время строго поглядывал на посетителей (в основном приходили женщины), бросал легкий взгляд на сверток, положенный ему на стол, киват потом снисходительное и ласковое
      - Иди, Наташа (Галя, Ира), работай. Все путем.
      Наташа (Гатя, Ира) уходила, Кашалот все той же пилкой для ногтей скидывал сверток в ящик стола, заглядывал в свой график, ориентировался когда ждать прихода следующего посетителя. Мелкие лавочники, имеющие один-два киоска, обычно являлись к Кашалоту два раза в месяц, второго и шестнадцатого числа (по праздникам и на День конституции он денег не принимат). Для каждого были установлены определенные часы приема, порядок был получше, чем в государственной инкассации, графика все коммерсанты придерживались строго. В крайнем случае звонили, просили отсрочки на день-два, не больше.
      Жаюб со стороны коммерсантов на фирму "Братан и К°" не было.
      Приходили к Борис Григоричу и по другим вопросам, муж побил жену и стекла в доме, сынокшатопай украл у матери золотое обручальное кольцо и продал кому-то из местных лавочников, надо бы найти и вернуть; в одном из киосков клиенту продати сильно разбавленную водку, а претензий не принимают и деньги назад не отдают...
      Молодая-длинноногая секретарша записывала жалобы в длинный и узкий блокнотик, вела учет. Бюрократии Кашалот не разводил, уже к вечеру этого же дня кто-нибудь из бригадиров - Рыло, Колорадский Жук или Мосол - со своими мордоворотами отправлялись по месту возникновения жалобы, выполняли поручение шефа, кому-то мяли бока, кого-то крупно штрафовати, а кто-то вообще терял всякое желание торговать в районе шинного завода и просил три-четыре дня "на свертывание производства"...
      Нынче к Борис Григоричу пришла пожилая пара, почти старики. Мужика и его жену Кашалот знал. Мужик верой и правдой отпахал на шинном заводе лет тридцать, собирал покрышки для грузовиков и сельхозмашин. Капитала он, судя по всему, ударным трудом не нажил - существовал всегда на одну зарплату. Имел кое-какие сбережения, на старость и черный день, но когда в девяностно втором году отпустили цены в свободное рыночное плавание, сбережений на книжке не стало. Сейчас же, на пенсию, какая жизнь?
      Кусок вареной колбасы, хлеб и молоко...
      Кашалот слушал все эти стенания "простых людей", хмурился и откровенно поглядывал на часы: на хрена ему нужно вникать в подробности жизни этих стариков?! Он же не депутат и не представитель президента страны! Мужик рассказывает прописные истины, баба его нюни распустила - сидит, вон, слезы льет. Денег, что ли, пришли просить? Ну ладно, две-три сотенных бумажки он им даст вон из той пачки, что принесла хозяйка "Весты". И Кашалот потянулся уже было к свертку с деньгами. Но то, что он услышал в следующую минуту, намерения его переменило.
      Старики, оказывается, пришли вовсе не за деньгами.
      Мужик сказал.
      - Борис Григорич. И ты меня давно знаешь, и я тебя с мальства помню. Когда еще с твоим отцом в двадцать шестом цехе горбатились.
      - Ну-ну, дальше что? - нетерпеливо спросил Кашалот. Он не любил говорить на семейные темы К тому же, отец "горбатился" в двадцать шее том цехе недолго, со сменой власти в Кремле ушел в бизнес и успел кое-что сделать, успел. Дом, во всяком случае, оставил семье приличный, да и начальный капитал для него, Бориса, припас.
      После очередной ходки он, Кашалот, вовсе и не бедствовал А потом и сам прибыльным делом со своими парнями занялся
      - Да я к тому, что не с улицы мы к тебе с женой пришли, Борис Григорич. Соседи, можно сказать, пусть теперь и бывшие. Как ты в новый дом с родителями переехал...
      - Что ты все крутишь, Анатолий Степанович? - вспылил Кашалот. - Говори прямо. Некогда мне намеки твои выслушивать. Я все помню.
      Мужик глянул на плачущую свою жену, опустил голову. Произнес убито:
      - Жизни из-за сына не стало, Борис. Со света сживает, и все тут. Хоть в петлю лезь. Помоги нам с бабкой, а?
      - В чем помочь-то? Я не милиционер и не партком.
      - В партком, если бы они были, я бы и сам пошел. А в милицию сейчас без толку ходить, Борис, ты же знаешь не хуже меня. Идиота нашего, бандита, только ты и можешь наказать.
      - Ха! Нашли воспитателя! - Кашалот щелкнул зажигалкой, закурил. По-американски забросил ноги на стол, пускал в потолок затейливые кольца дыма.
      Анатолий Степанович, у которого глаза подернулись влагой, еще тише произнес:
      - Его воспитывать уже бесполезно, Борис Григорич. Никакая тюрьма его не исправит.
      - Да что он сделал-то? - нахмурился Кашалот. - Побил, что ли, кого? Или украл?
      - Побил. Да еще как. - Анатолий Степанович решительно встал, задрал на животе и груди рубаху - открылись жуткие кровоподтеки и неглубокие, подсохшие уже ножевые порезы.
      - Это все он, Юрка наш. И Марью так же исполосовал. И ногами нас бил, и табуретку с кухни бросал ей в голову. А вчера... стыдно даже говорить, Борис Григорич, пьяный ночью явился и к матери в постель полез, рубаху на ней порвал...
      - Фью-у-у-у... - присвистнул Кашалот. Такого даже он не слышал.
      - Ну и чего вы просите? - спросил он, покрутив головой и поудивлявшись. - Рожу ему набить? Кастрировать?
      Анатолий Степанович глянул на жену свою, Марью, как бы спрашивая ее в этот решающий момент - говорить ли, зачем пришли? Может, пока не поздно...
      Женщина твердо кивнула - говори!
      Мужик кашлянул, пожевал губами, собираясь с духом.
      - Борис Григорич... понимаешь, мы, как Юркины родители, думаем, что такого урода в живых оставлять никак нельзя. Ничего в нем человеческого-то не осталось. Животное он, а не человек.
      Если уж на родную свою мать полез... К-гм!
      - Ну, я же не прокурор и не судья, - усмехнулся Кашалот, - чтобы Юрке вашему смертные приговоры выносить. "Вышака" только суд может замастырить. Да и то, если сочтет нужным.
      А тут... Он же не трахнул матушку, а только вроде бы собирался... Открутится ваш сынок на суде, скажет, что дверью ошибся, пьяный сильно был, ум за разум зашел. Лет семь-восемь дадут, не больше.
      Мать несостоявшегося пока насильника грохнулась вдруг перед Кашалотом на колени, воздела к нему руки:
      - Боря! Сынок! Помоги! Никому ничего не скажем! Пытать будут, но слова против тебя не скажу. Замучил ирод, поверь! Если б не отец... Он же нас обоих чуть не убил, изгалялся потом полночи, ножиком резать стал. Ложись, кричал, дура старая, я тебе настоящего секса покажу. Отец его оттаскивал от кровати-то, а он тогда давай стулья в нас швырять, бил по чем попадя. Потом за ножик схватился, у него есть такой, сам из ручки выскакивает... И резал, гад, неглубоко, чтобы только кровь пошла, пугал...
      - Да что ты, мать?! - Кашалот вскочил, стал поднимать женщину с колен. - Идите в милицию, заявите, его посадят за такие дела.
      - Посадят, а потом и выпустят... Сынок! Он же вернется, он еще пуще измываться над нами будет!
      Женщина, снова уже севшая на стул, безутешно и горько зарыдала.
      - Помоги, Борис Григорич! - заплакал и Анатолий Степанович. - Мы. родители этого урода, просим тебя. Ты - уважаемый теперь человек в нашем районе, ты все можешь... Не нужен нам такой сын, обществу он не нужен. От него один вред и опасность для любого.
      - Что ж вы такого сынка воспитали! - ковырнул Кашалот кровоточащую родительскую рану, не удержался. И в самом деле почувствовал вдруг себя "уважаемым в районе человеком", способным решать людские судьбы. Но бросил он это больше для проформы, лишь бы что-то сказать в этот момент.
      - Мы никому не скажем, сынок! - снова заговорили мать "урода". Узнаем, что... убили его... или. там... утоп... ну, и Бог ему судья. Весь грех на себя с Анатолием возьмем, пусть нас на том свете черти на сковородке жарят.
      - Да менты-то на этом свете, а не на том! - усмехнулся Кашатот. - Они вас и не спросят, искать того, кто вашего Юрку замочил, или нет.
      Сами уголовное дело заведут. А вы. чего доброго, расколетесь потом: да вот, обидел нас сынок, мы и попросили знакомого человека...
      - Ничего не скажем. Борис Григорич! - клятвенно стал заверять Анатолий Степанович. - Марья правильно сказала, под пытками тебя не выдадим!.. И это... мы же заплатим. Мы понимаем, так о е за спасибо не делается. Машину продадим, еще кой-чего .. Ты скажи нам, сколько это будет стоить, мы деньги соберем.
      По тому, как говорил эти жуткие слова Анатолий Степанович, чувствовалось, что родители "урода" дошли до точки, что решение их выношенное, выстраданное, родилось не в один день. В казни сына они видели единственный выход из той ситуации, в какой оказались. Прощать своему "уроду" они явно ничего не собирались.
      Кашалот невольно повел плечами, В семье, конечно, всякое бывает, и муж жену замочить по пьянке может, и жена мужа на куски порубит, да и детки с родителями конфликтуют, это не такая уж редкость. Но чтоб родители .. чтоб порешить сына пришли нанимать киллера...
      - А вы бы сами... сонного, - сказал Кашалот. - Замочить можно и без крови. И концы спрятать. Пропал без вести, да и все. Чего чужих людей в это дело втаскивать?!
      - Да была и такая мысля, Борис Григорич, - признался Анатолий Степанович. - По дурости хватался было за топор., не поднялась рука. Родной все ж таки!.. А придушить... Да мы с бабкой и не справимся. Он же вон какой бугай, выше тебя на голову, боксом занимался Раскидает нас, как котят. Атак бы... чужой человек... Убили мерзавца и убили, что ж теперь! Никто по нему горевать не будет. Жены у него нет и не предвидится, детей тоже. Кто по нем плакать будет? Да никто.
      Соседи и те вздохнут свободнее. Он и их замордовал.
      - М-да-а, заявочка, - протянул Кашалот, снова закидывая ноги на стол. И чего вы ко мне приперлись? Кто вас надоумил? Или как провокаторов подослали?
      - Какие провокаторы, Борис, ты в своем уме?! - взвилась мать "урода". Такая скотина t выросла, если бы ты только знал. Свет для нас со Степанычем не мил стал. Мы же знаем, что шпану ты в районе в руках держишь, боятся они тебя.
      Защиты пришли просить.
      - И простые люди уважают, - вставил Анатолий Степанович. - Ты же у нас тут как вторая власть А может, и первая Поди теперь разберись, какой власти кланяться Всяк на себя одеяло тащит.
      - Ну, первая, вторая... - Кашалот раздумывал - как ему быть? Проще всего, конечно, отругать этих ополоумевших от позора и издевательств стариков да и выпроводить их прочь. Но вдруг что-то дрогнуло, захотелось помочь бывшим соседям (до того, как отец выстроил особняк, Кушнаревы жили с этими людьми в одном долю, и Юрку-"урода" Кашалот, разумеется, знал).
      Может, и правда, сказать парням, чтоб отметелили этого мудака, предупредили, чтобы больше на отца-мать руку не поднимал... Да как это еще обернется? Может, потом "урод" еще больше озлобится...
      - У меня специалиста такого нет, я такими делами не занимаюсь, - сказал он нейтральное, чтобы отвязаться. - Морду вашему Юрке набить - это пожалуйста, это я могу, скажу коекому, а мочить... К-гм!.. А лупить... это ж надо ему сказать, за что били. А он снова домой придет. Еще хуже будет.
      - Сведи нас с таким человеком, Борис Григорич! - Анатолий Степанович протянул к Кашалоту руки. - Ты в стороне будешь. Мы ему заплатим. Сами его просить будем.
      - Может, и сведу, - думал вслух Кашалот.
      Решительность и непреклонность родителей убеждали его, что те от замысла своего не откажутся.
      Не поможет он - пойдут в другое место, к другим людям. И так же будут предлагать деньги. А деньги немалые. С какой стати, в таком случае, отдавать их другим? Любая его бригада замочит кого угодно, лишь бы заплатили. Стоит только сказать тому же Колорадскому Жуку или Мосолу... Сами они, бугры, руки пачкать не станут, конечно, а их мордовороты... Впрочем, лучше все же сделать это руками постороннего парня... Кашалот снова подумал о том человеке, который положил милиционеров у Дома офицеров. Найти бы его, найти... Киллеру хватит и половины того, что могут дать родители "урода". А если он запросит ббльшую сумму, то, опять же, надо будет сказать старикам, пусть подсуетятся, перезаймут, что ли, или что-нибудь. Это уже их проблемы. Работать бесплатно никто не будет, тем более, делать та - кую работу! А старики жизнь прожили, деньги и ценности им теперь ни к чему.
      - Квартира у вас какая? - спросил он. - Я что-то забыл.
      - Двухкомнатная, как и у вас была, - сейчас же отозвался Анатолий Степанович. - Так мы там и живем. И помирать, видно, там же придется. А ты чего спрашиваешь об этом, Борис Григорич?
      - Да так... просто, - Кашалот сделал вид, что очень занят сигаретой, которая никак не разгорается от слабого огонька газовой зажигалки.
      "Упускать клиентов, конечно, не стоит, - думал Кашалот. - Пообещать им найти "специалиста", потянуть время. Люди это надежные, да.
      Юрок их довел до точки кипения, вряд ли они передумают. Старики эти язык за зубами будут держать, однозначно. Это в их интересах. А если "вякнут..."
      Дальше свои мысли Кашалот не пустил. Ничего пока не решено, сегодня он бывшим соседям откажет, но не окончательно, не резко. Надо подождать. Жизнь сама все расставит на свои места.
      Может, старики помирятся еще со своим "уродом", придут потом к нему, Борис Григоричу, извиняться, просить о том, чтобы об их просьбе никто не узнал - это же и позор, и повод для новых семейных распрей...
      Кашалот встал, одернул легкую летнюю куртку.
      - Пока отложим, Степаныч! - сказал он веско. - Попробуйте еще потолковать с сыном. Может, он образумится.
      Супруги тоже поднялись с мягкого кожаного дивана. Марья хлюпала мокрым носом, а Степаныч хмурился, смотрел на Кашалота решительно, с недовольством.
      - Сведи нас с человеком, Борис Григорич! - сказал он с надрывом. - Мы ему заплатим. Деньги у нас б"дут. У меня машину, "Жигули", сосед по гаражу просит продать. Нравится она ему.
      Почти что новая, движок хороший... Мы не отступимся с Марьей, слово сами себе дали. Не нужен нам такой сын. Мы его породили, мы и казним.
      - Прямо как Тарас Бульба! - хмыкнул Кашалот.
      - Тарас, конечно, за другое сына порешил, мы ему не ровня. Но и предатели, и бандиты не должны на белом свете жигь.
      - Крутой ты, оказывается, Степаныч, я и не знал, - Кашалот покрутил головой.
      - Продавать машину? - твердо спросил Анатолий Степанович, не слушая. Сведешь с нужным человеком?
      - Приходи через месяц-другой, - уклончиво ответил ему Кашалот. - Если ничего дома не изменится, поговорим. В церковь сходи. Может, охолонешь, стыдно перед Богом станет. Мало ли!..
      - Мы не дети, Борис Григорич! Седые вон с Марьей уже. Сами головы свои на плаху кладем.
      - Ладно, идите, - Кашалот проводил просителей до двери. Анатолию Степановичу пожал руку, а с теткой Марьей просто раскланялся.
      Ушли старики вполне обнадеженные.
      А Кашалот, снова усевшись за стол, спросил по селектору свою молодую-длинноногую:
      - Еще кто есть, Алиса?
      Секретарша не успела ответить: дверь открылась и в кабинет вошел улыбающийся, с сытой рожей капитан Мерзляков...
      * * *
      Разговор у них получился короткий ч деловой.
      Мерзляков, развалившись на диване, тюпыхи вая дорогой сигаретой, сказал, что толковал с одним из своих коллег, который курирует по линии уголовного розыска Центральный городской рынок, и парень этот назвал (приблизительно, конечно) астрономические суммы, которые ежедневно текут через руки Мамеда и его людей. На него пробовали наезжать и Лоб, и Кот и даже Азиат. Но Мамед организовал на рынке крутую оборону, все у него там куплено и перекуплено - и милицейская охрана рынка, и администрация гостиницы "Придонье", и вооруженная группа боевиков. Оружие, кстати, зарегистрировано на вполне легальную фирму, которая сопровождает груженые фуры из Закавказья, и в частности, Азербайджана. Правда, оружие маломощное, в основном пистолеты Макарова, но есть и пара короткоствольных автоматов "АКСУ".
      - Что предлагаешь? - спросил Кашалот Мерзлякова. - Объединиться с Котом или Азиатом и шарахнуть по черным?
      Мерзляков замахал руками.
      - Что ты, Борис! Такой шум поднимется. Ты сам посуди: и наши менты, и безопасность, и РУОП... знаешь, сколькоорг.шовнабежит! Повяжут - пикнуть не успеешь Надо Мамеда по-тихому убрать, с умом. Другие притихнут. Но чтобы черные знали: Мамед убит из-за отказа делиться с тобой. Слух же прошел, что ты весь Придонск хочешь взять, я намекнул об этом кому следует. Все теперь ждут: что ты предпримешь и что скажет Мамед? Может, он струсит, приползет к тебе на переговоры.
      - Может, предупредить его по-хорошему? Позвать на "стрелку", поставить условия?
      - Попробовать можно, Борис. Но он не согласится, информация у меня есть. Мамед чувствует свою силу, поддержку в городе имеет. Да и денег жалко. Деньги большие придется отстегивать.
      - Жизнь дороже, - хмыкнул Кашалот. - Замочим его, другие шелковыми станут. Рвануть его вместе с "мерсом", что ли? Тачка его всегда возле гостиницы торчит.
      Мерзляков стал горячо возражать:
      - Во-первых, ночью "мере" на охранной сигнализации, к нему так просто не подберешься.
      Во-вторых, днем в машине постоянно находится водитель. В-третьих, могут быть посторонние жертвы... Опять мои коллеги забегают. Зачем нам этот шум, Борис? Мамеда надо замочить по-тихому, в номере гостиницы или в сауне. Он любит туда с тремя-четырьмя девками ходить, как Гришка Распутин.
      - Ну а если конкретно: что ты предлагаешь?
      - Придумаем, дай срок, Борис. Прежде всего киллер нужен.
      - Да, нужен. Ищу.
      - Из своих... никому не можешь поручить?
      - Нет. У меня половина алкашей да наркоманов. А тут парень с железными нервами нужен.
      Чтоб зашел под видом сантехника в номер Мамеда, перестрелял всех, кто там окажется, да так же хладнокровно и ушел.
      - Это идеальный вариант.
      - Вот к нему и надо стремиться.
      Кашалот с Мерзляковым еще порассуждали о вариантах уничтожения строптивого Мамеда, прикинули, где добыть "чистый" ствол, который еще не был в деле, хлебнули по рюмке армянского коньяка и разошлись по своим делам. Операцию надо в самом деле начинать с киллера.
      Глава 9
      АПЕЛЬСИНЫ ИЗ БАТУМИ
      Джаба Махарадзе вез из Батуми в Придонск фуру апельсинов. Урожай в этом году был отменный, батумцы, обнищавшие в ходе перестройки и развала Союза, отдавали фрукты за бесценок, и молодому коммерсанту Махарадзе, только начавшему свое дело, затарить взятую в аренду машину никакого труда не составило. Фура же (мощный "МАЗ", крытый тентом) подвернулась случайно: один из знакомых предпринимателей нанял "МАЗ"
      для перевозки все тех же апельсинов, но случилась накладка, компаньоны отправили фрукты военным самолетом, а гнать громадную машину порожняком было бессмысленно. Поэтому шофер, он же и хозяин "МАЗа", русский, уроженец Придонска, сам стал искать клиентуру, таким образом торговые интересы Махарадзе и русского пересеклись как нельзя кстати. Договорились они быстро. Хозяин "МАЗа" по фамилии Кузнецов пообещал не только доставить груз апельсинов в целости и сохранности, но и помочь свести Джабу с оптовыми покупателями в Придонске, где Махарадзе не бывал и, естественно, не представлял, с кем там иметь дело.