Лишь постепенно выяснилось, что история о Рамазатвой была шуткой. Автором ее оказался Матвей Бронштейн. Ему помогали Козырев и Еропкин. Виктор Амбарцумян должен был сочинить "теорию" и сообщить о ней на семинаре.
      Отец переживал этот случай:
      - Это некрасиво, неэтично. Что вы хотели сказать своей затеей?
      - Мы решили немного позабавиться, подурачить студентов. И можешь себе представить, - оправдывался Виктор, - никто из присутствовавших не мог при анализе наших формул обнаружить в них неточности!
      "Вот тебе и молодой ученый, - думал отец. - Детские шутки и научный труд. Как-то не вяжется... Однако, бесспорно, Виктор должен вести себя в университете серьезнее".
      Многое остается навсегда памятным из того, что случается с нами в жизни впервые. Говорят, что даже, когда выходят потом многотомные сочинения, автору особенно дороги первые из напечатанных строк.
      В голове Виктора рождаются новые мысли. Но с ними следует повременить. Учеба на старших курсах становится все сложнее. К тому же пора готовиться заранее к осуществлению заветного замысла - к поступлению в аспирантуру Пулковской астрономической обсерватории.
      Восемнадцать лет. Совершеннолетие! Это событие было торжественно отмечено в кругу семьи, друзей. Найдено призвание, которому поит посвятить жизнь. Многое сделано, чтобы во всеоружии вступить на научное поприще. Опубликована первая научная работа - начало большого пути. Можно положить в личный архив билет Кружка молодых мироведов...
      А в кругу друзей отца, нередко собиравшихся у него на квартире, разговор касался "дней былых" - студенческих лет, хотя и тут раздавались похвалы отцу и сыну: ленинградские друзья уже были наслышаны о знаменитой "педагогической системе".
      - Эта система продолжает действовать? - спросил однажды доктор Тер-Айрапетян.
      - Да, - ответил отец подумав. - Но в модернизированном виде. Она переживает, я бы сказал, последний период - период шлифовки.
      - И кажется, успешно! - заметили друзья.
      - Вам виднее, - уклончиво ответил отец. - Во всяком случае, у Виктора нет отбоя от желающих с ним побеседовать. Вот и сейчас у него сидит Георгий Гамов. Вы не слышали о таком? Он - физик. Виктор читает, вносит исправления в его работу о ядре, дает теоретические советы. Он часто бывает у нас. Парень гигантски высокого роста обладает писклявым голосом. Когда он говорит по телефону, получаются курьезы. Примерно такие:
      - Кто у телефона?
      - Я - Гамов.
      - Какая дама?
      - Да не дама, а Гамов!
      ...Ходит к Виктору Митя Иваненко, - продолжал Амазасп Асатурович. Талантливый студент. Работает в области квантовой механики и вообще теоретической физики. Но товарищи называют его "маломощным математиком". Он уже второй год является к Виктору со своими научными работами.
      - Это не тот, которого вы как-то назвали Димусом? - спросил Павел Константинович Дьяконов.
      - Он! Он самый.
      - Тогда вы упомянули о какой-то балетной истории, в которой были замешаны Виктор и Димус.
      - Забавная история! - подтвердил отец. - Димус хорошо знал, что Виктор увлекается балетом, особенно когда выступает Галина Уланова. В таких случаях пятое - шестое кресла первого ряда в Мариинском театре бывают заняты Виктором и его другом Димусом. Однажды Димусу нужно было выехать по делам в Москву, и он не мог присутствовать на спектакле. Тогда он и дал телеграмму: "Ленинград. Театр оперы и балета. Улановой. Прошу при выступлении помнить, что в пятом кресле первого ряда партера сидит известный ученый, профессор Амбарцумян и зорко следит за вашей игрой, о чем докладывает вам не менее ученый муж Дмитрий Иваненко".
      ...Студенты девятисотых годов переживали прошлое. Студенты двадцатых годов стремились в будущее. Ковалось новое звено цепи поколений.
      Все новые и новые замыслы рождались в голове. Хотелось взяться за многие интересные темы, заглянуть в разные тайники науки. Уже лежали наброски нескольких научных работ. Одна из них, предназначенная для сборника студенческих статей математического кружка Ленинградского университета, была почти закончена. И даже озаглавлена: "Метод численного решения интегральных уравнений первого ряда".
      Еще в ту зиму, когда Виктор учился на третьем курсе университета, проснулись в нем скрытые силы - силы полемиста. Они крепли прямо пропорционально сопутствующей ему всю жизнь ненависти ко всяким разновидностям идеализма, особенно в астрономии.
      Давно уже нацелился молодой ученый на идейных противников. Повод для первой атаки дал английский астрофизик Эдуард Артур Милн. Тридцатилетний англичанин уже имел имя в научном мире. Незадолго до того он опубликовал работу о лучистом переносе энергии в звездных атмосферах. Этот труд хвалили даже солидные научные издания. И вдруг в журнале английского астрономического общества появилась статья студента Виктора Амбарцумяна. Надо полагать, она была написана достаточно обоснованно, если почтенный журнал счел полезным опубликовать ее. Статья представляла собой памфлет, направленный против умозрений и математического формализма Милна. Профессор чистой математики, в руках которого иногда задача лишалась всякого физического смысла, получил предметный урок для размышлений.
      Став зрелым ученым, Амбарцумян решил задачу лучистого переноса энергии в звездных атмосферах. Это была победа материализма над идеализмом. Позднее Милн полностью признал превосходство своего противника по полемике двадцатых годов. Летом 1950 года в английском журнале "Обсерватори" он писал: "Я и не представлял себе, что эта теория, которой я тоже занимался, может достигнуть такого развития и такой красоты, какой она уже достигла в руках Амбарцумяна".
      "Однако пора вернуться к этим папкам", - думал Амбарцумян. Работа над теорией лучистого равновесия во внешних слоях звезд и над некоторыми вопросами, связанными с температурой во внешних слоях Солнца, продолжала волновать молодого ученого.
      Выпускной вечер отгремел. Можно потом многократно находиться в стенах "альма матер", но навсегда запечатлеваются первый шаг - день поступления - и тот, когда покидаешь ее стены.
      Диплом открывал путь в аспирантуру Пулковской обсерватории. Открывал широко и гостеприимно. Еще бы! В Пулкове уже знали о Викторе Амбарцумяне. Знали, что он как бы дважды окончил университет: по специальности астронома и по специальности математика.
      В тридцатых годах весь астрономический мир отпраздновал столетие Пулковской обсерватории. В юбилейных речах говорилось, что вскоре после своего основания обсерватория завоевала почетное звание "астрономической столицы мира". Построенная по проекту известного русского архитектора А.П.Брюллова, она была оснащена самыми совершенными для своего времени инструментами. Об этом позаботился ее первый директор и основатель В.Я.Струве.
      Виктор Амбарцумян всегда с почтительным чувством переступал порог обсерватории, высоко ценил заслуги ее ученых прошлого и настоящего. Здесь находилась колыбель отечественной астрофизики. В шестидесятых годах минувшего века в Пулкове впервые было установлено астрофизическое оборудование. Это позволило П.Розену и Э.Линдеману сделать большое количество измерений блеска звезд, в том числе и переменных. В 1876 году была основана астрофизическая обсерватория. Для нее построили специальное здание. Однако астрофизика приобрела в Пулкове полные "права гражданства" лишь в 1890 году, когда на пост директора был назначен крупнейший русский астроном Ф.А.Бредихин. Он сменил В.Струве. Впервые со времени основания Пулковской обсерватории ее ежегодные отчеты стали выходить на русском языке.
      Однако главная заслуга нового директора состояла в его выдающихся научных работах. Он создал учение о кометах и метеорных потоках, теорию кометных форм, дал первую классификацию кометных хвостов. Молодые астрономы были счастливы, когда им удавалось "поработать с Бредихиным".
      Виктор мечтал о таком учителе. Поступая в аспирантуру Пулковской обсерватории, он знал, что мечта эта осуществима. Его учителем стал Аристарх Аполлонович Белопольский, который вместе с Ф.А.Бредихиным считается пионером новой науки - астрофизики.
      И поныне в кабинете академика Амбарцумяна на самом почетном месте портрет учителя, одного из виднейших ученых XIX и XX веков. Он висит над письменным столом, где рядом со снимками галактик и туманностей находится бюст Ширакаци.
      Аристарху Аполлоновичу был присущ самобытный склад ума, передовые воззрения. Этот труженик науки ненавидел догматизм и слепое преклонение перед иностранными авторитетами. Он мог целыми днями не выходить из астрономической башни, из лаборатории или из мастерской, где лично участвовал в изготовлении точнейших приборов и инструментов. В такие дни он иногда говорил: "Нам, чернорабочим в астрономии, некогда следить за чужими трудами". Конечно, это говорилось в шутку. Один из старейших сотрудников Бредихина, он был в курсе событий в астрономическом мире.
      Когда поезд подошел к станции Александровка, Виктору захотелось пройтись до обсерватории пешком. Вспомнилось - как будто это было вчера - 16 ноября 1924 года, заснеженная дорога, встреча с Сергеем Константиновичем Костинским, лекция профессора Иванова и юбилейный номер кильского журнала.
      Прошло четыре года. Немало пройдено трудных дорог в учебе и исследованиях. За студенческие годы опубликован целый ряд научных работ. А все же, как и тогда, четыре года назад, чувствуется некоторая робость. И снова представляется встреча с Аристархом Аполлоновичем.
      Прямое и ровное шоссе ведет к обсерватории по знаменитому Пулковскому меридиану на юг от Ленинграда. Виктор жмурится от солнца, но на его лице то и дело появляется улыбка. Он идет в Пулково полный добрых надежд, с запасом сил, которые окончательно решил отдать науке, астрономии, астрофизике.
      "Удивительно! - думает Виктор. - Почти за два тысячелетия до Коперника греческие ученые Гераклит, Аристарх Самосский и другие высказывали мнения, во многом сходные с учением Коперника: считали Солнце, а не Землю, центром неба. Это было в третьем веке до нашей эры. С тех пор люди изучают природы Солнца. И будут изучать, ибо это дает многое для разгадки тайн далеких звезд. В середине прошлого века здесь, в Пулкове, О.В.Струве наблюдал полное солнечное затмение и сделал вывод, что протуберанцы и солнечная корона не оптические явления, а составные части самого Солнца".
      Осенью того же 1928 года аспирант Пулковской обсерватории Виктор Амбарцумян, уже знакомый с Аристархом Аполлоновичем Белопольским, встретился с ним один на один. Может быть, это произошло случайно. А может быть, Белопольский вспомнил, как вот так же пригласил его однажды Бредихин, ученый и педагог, всегда искавший среди молодежи дарования и таланты. Это явилось важным поворотом в жизни. Не будь этой встречи, возможно, Белопольский не сделался бы астрономом.
      - Слышал, слышал о вас! - протянул Виктору руку Аристарх Аполлонович. Значит, астрономия - облюбованное вами поприще. А я ведь случайно стал астрономом.
      Эта часть разговора явно предназначена для того, чтобы "снять" смущение и робость с собеседника.
      - Но вы, по-моему, не имеете оснований сожалеть, что стали астрономом, - говорит Виктор. - Я читал ваш автобиографический очерк в "Огоньке".
      И уже с явным намерением перейти от преамбулы к сути разговора Аристарх Аполлонович спросил:
      - Мне Сергей Константинович Костинский рассказывал, что вы еще в ученические годы писали работу на тему "Новый шестнадцатилетний период солнечных пятен".
      - Верно. Хотя едва ли можно назвать это работой: мне было тогда одиннадцать лет.
      - Латинская поговорка гласит: "Пусть не хватило сил, нужно ценить старание". - И, не ожидая ответа, Белопольский стал говорить, как важно по-настоящему, до самозабвения посвятить себя науке, упорному труду, неустанным исканиям.
      Он явно начинал горячиться, а Виктор подумал: "Неспроста его называют "неистовым Аристархом". Представляю, как грозен бывает он, когда распекает нерадивых!"
      - Вы только что от Аристарха Аполлоновича? - спросил Костянский, который как нельзя кстати встретился Виктору. - Рассказывайте, рассказывайте...
      Слушая Виктора, он кивал головой, а потом сказал:
      - Да будет вам известно, он считает великой ценностью склонность ученика к самостоятельным исследованиям. Не случайно упомянул он о вашей самой первой работе. Не потому, что свою астрономическую карьеру он начал с изучения Солнца. Вы помните тему его диссертации на степень магистра астрономии? Нет? Она называлась: "Пятна на Солнце и их движение". Белопольский в разговоре со мной дважды спросил о ваших ученических трудах. "Не тот ли это Амбарцумян, который выпустил работы "Структура внешних слоев звезд", "О температуре солнечных пятен", "Об интегральном уравнении лучистого равновесия"?
      У нас в Пулкове были люди, - продолжал Сергей Константинович, считавшие Гарвардскую обсерваторию в США "законодательницей мод". Американским астрономам подражали до смешного не только в науке, но и в мелочах быта. Как-то стало известно, что в Гарвардской обсерватории завели швейцара с большой бородой. Наш директор - тогда это был О.А.Баклунд, отличавшийся проамериканской ориентацией - не раз слышал, как молодежь подтрунивала над ним, говоря, будто он заставляет и своего швейцара отращивать точно такую же бороду. Ныне это совершенно немыслимо. Отечественная наука господствует на пулковских высотах безраздельно. Это не означает, что мы сторонимся зарубежных астрономов. Нет! Белопольский - живой пример для молодежи. Он настоящий россиянин, человек широчайшего размаха, остроумный и в высшей степени благородный. Ученики стремятся перенять у него не только виртуозное искусство экспериментатора, но и просто человеческие черты. Поработаете у нас, узнаете поближе Аристарха Аполлоновича, скажете судьбе спасибо за то, что она привела вас сюда, - заключил Костинский.
      Виктор вспоминал о годах, проведенных в аспирантуре у Белопольского не раз: и когда стал доцентом Ленинградского государственного университета; и после 1934 года, когда ему было присвоено звание профессора и его величали уже по имени и отчеству; и когда молодой профессор стал ведать кафедрой астрофизики в ЛГУ, и много позднее.
      В этих воспоминаниях было много поучительного.
      С именем Белопольского связана слава Пулковской обсерватории. Он был ее вице-директором с 1908 по 1916 год, а с декабря 1916 года до июня 1919 года - директором. Потом Аристарх Аполлонович снял свою кандидатуру, отказался от поста директора, чтобы целиком заняться наукой. В условиях того времени это было подвигом. Герберт Уэллс в книге "Россия во мгле" должен был признаться, что "одним из самых необычных впечатлений в России" для него явилась "встреча в Доме ученых с некоторыми крупнейшими представителями русской науки, изнуренными заботой и лишениями". Английский писатель перечислил имена: "Я встретил там востоковеда Ольденбурга, геолога Карпинского, лауреата Нобелевской премии Павлова, Радлова, Белопольского и других всемирно известных ученых. Они задали мне великое множество вопросов о последних достижениях науки за пределами России, и мне стало стыдно за свое ужасающее невежество в этих делах... Наша блокада отрезала русских ученых от иностранной научной литературы. У них нет новой аппаратуры, не хватает писчей бумаги, лаборатории не стапливаются... И все же они успешно работают".
      Уэллс не случайно назвал Белопольского в числе всемирно известных ученых. Он 11 раз совершал заграничные поездки, имел три почетных иностранных звания и три медали, в том числе медали Жансена и Лаланда.
      Еще в студенческие годы Белопольский попал однажды к известному меценату Савве Ивановичу Морозову. В имении Абрамцево познакомился с Репиным, Васнецовым и другими выдающимися русскими художниками, писателями, музыкантами. Это послужило стимулом к развитию разносторонних интересов юноши. Любопытно, что любовь к музыке и хороший слух помогали иногда Аристарху Аполлоновичу в научной работе. В 1900 году в своем знаменитом опыте по проверке принципа Допплера он определял число оборотов колес с зеркалами, оценивая высоту звука, издаваемого от ударов зубцов шестерни о бумажку. Иногда он вскакивал, подходил к стенным часам и останавливал маятник, мешавший слушать музыку. Все знали, что он очень любит цирк и любительские спектакли. На традиционных вечерах в своей квартире Белопольский строил свою речь на выдержках из стихов поэтов - классиков мировой литературы, всегда полных веры в торжество разума.
      Три однокурсника-аспиранта, работавшие у Белопольского в 1928 - 1931 годах - Амбарцумян, Козырев и Пономарев, особенно запомнили еще одну сторону богатой натуры своего учителя.
      Белопольский являл собою образец сочетания доброты и отзывчивости с неумолимой требовательностью. Строгая дисциплина распространялась одинаково и на учеников и на него самого. Эта дисциплина не была муштрой или школярством. Задачу педагога-воспитателя он видел не в том, чтобы разжевывать и класть в рот аспирантам готовый фактический материал из книг, а в том, чтобы пробуждать в них самостоятельную мысль. Он предоставлял им широкую инициативу в выборе тем, но требовал внутренней дисциплины ученого. У телескопа он был старшим товарищем, в аудитории становился учителем: объяснял, консультировал. Так он растил и лелеял будущее науки.
      В конце 1912 года на торжественном собрании Академии наук Белопольский говорил об изучении расстояний и движений звезд. Он закончил речь словами, характеризующими его самого: "Как вы изволите видеть, сделано немного, остается впереди огромная работа, но астрономы бодро смотрят на предстоящий им путь с верой и надеждой, что энергия преодолеет все трудности и увенчает, может быть, в отдаленном будущем, их изыскания блестящим успехом".
      - Вещие слова! - сказал Козырев Амбарцумяну. - Надлежало бы нам с тобой до сырой земли поклониться Аристарху Аполлоновичу за науку.
      Первые аспирантские каникулы провели в Грузии, в Гори. Стояла погожая осень 1929 года, и только тревожные вести с Дальнего Востока, где разгорался конфликт на Китайско-Восточной железной дороге, омрачали отдых. По утрам можно было видеть, как Амазасп Асатурович в сопровождении Виктора, Гоар и Левона отправлялись на прогулку.
      - Вспомнились мне наши путешествия по Головинскому проспекту, папа, вздохнула Гоар. - И стало чуть грустно от того, что это было так давно.
      Но щедрые лучи июльского солнца бодрили, и на лицах снова появлялись улыбки. Молодежь неутомимо одолевала крутые склоны Горисцихе и дотошно осматривала старинную крепость. Потом шли на Уплисцихе, где на самой вершине также стоит старинная церковь. Во время прогулок часто говорили о достопримечательностях Грузии и Армении.
      - Можно априори утверждать, папа, что Армения не менее славна своими памятниками старины, - сказал Виктор. - Многие из них по сей день поражают дерзновенным полетом архитектурной мысли гениальных зодчих древней Армении. Но многое и сейчас пока лежит в руинах либо похоронено под землей. Нужна гигантская сила, чтобы все найти, раскопать, реставрировать.
      - Ты прав, - ответил отец. - Наши древности, отмеченные печатью отдаленных эпох истории, могут считаться по своему содержанию и значению непревзойденными. Например, Ани - уникальный центр древней культуры, Гегарт, Эчмиадзинский собор, монастыри Гаяне и Рипсиме, крепость Анберт. Они хранят богатую историю народа нашего.
      Через несколько дней отец с детьми увидели Арарат и провели памятные дни в Эривани.
      Эривань тех лет! Бледная тень нынешней столицы Армении. Но людей, знавших город в те годы, и тогда уже поражало его стремительное обновление. Много было неприглядного, глинобитного, доставшегося в наследство от безрадостного прошлого. Но каждый видел, что старое уходит навсегда.
      Побывавший в Советской Армении Алексей Максимович Горький писал:
      "Серый каменный город на фоне хмурой массы серебристого Арарата, в шапке красноватых облаков, - этот город издали вызвал у меня впечатление заключенного в клетку строительных лесов, на которых муравьиные фигурки рабочих лепят новые здания как будто непосредственно из каменной массы библейской горы. Такое впечатление явилось потому, что стройка идет на окраине города и его видишь сквозь леса. Внутри города строят не так много, как это показалось издали, - бедна Армения, многократно растоптанная копытами врагов, разоренная той звериной ненавистью и жаждой крови, которые так умело разжигают жрецы золотого бога, имя которому Желтый Дьявол.
      Да, Армения бедна, но уже энергично идет стройка жилищ для рабочих... всюду чувствуется смелая рука умного хозяина, и движение в городе носит характер движения накануне большого праздника".
      - Это Александр Таманян, питомец Петербургской академии художеств, создает новый Ереван. Через десять - пятнадцать лет город будет не узнать. Он застроится многоэтажными домами, - сказал отец, указывая на старые дома, которые уже начали сносить. - И тут же направился навстречу знакомым, они еще издали шумно приветствовали его. Едва успел он подать знак, что скоро вернется, как друзья уже увлекли его за собой.
      Отец возвратился не так скоро, но братья не теряли времени даром. Они встретили группу шахматистов.
      Амазасп Асатурович остался доволен результатами товарищеского турнира, но чувствовалось, что над ним довлеют впечатления от встречи со старыми друзьями.
      - Завтра вечером мы приглашены к Аветику Исаакяну. Там будут Дереник Демирчян, Мишо Манвелян и другие известные писатели. Слышите, сыновья?!
      На следующий день начались сборы в дорогу. По тем временам она считалась трудной: предстояла поездка от Эривани до Басаргечара.
      Лошади дружно катили фаэтон. Промелькнули окраины города, и путники почувствовали прохладу ясного раннего утра. Справа сверкал снеговыми шлемами Арарат. Вокруг зеленели альпийские луга, а на их бархатистых коврах паслись стада. Но живописные рощи попадались лишь местами.
      - Неужели всегда здесь были камни, камни и луга? - спросил младший сын.
      - Представь, что нет, - откликнулся отец. - В былые времена тут все покрывала пышная растительность. Я представляю сейчас эти окрестности такими, какими они были в давние времена, когда здесь трудились наши предки.
      - Расскажи нам о них, папа! - попросил Левон. - Все началось в стране, которая называлась Цахкотн - цветущий край. Верно?
      - Верно, сынок, - отвечал отец. - У реки Арацани с ее четырьмя притоками, впадающими в Евфрат, простирался Цахкотн. Его хорошо знали правители Ассирии и Вавилона, Урарту, Мидии, Персии и гордого Рима. В глубоких ущельях и пышных долинах, на могучих плечах громадных горных хребтов то улыбалась Солнцу, то ожесточенно сражалась против заклятых врагов древняя Армения. На берегах Арацани побывал некогда Александр Македонский. По его повелению, соорудили мост; так переправились через реку войска великого полководца.
      Знавали Цахкотн и армянские цари. По словам историка Бюзанда, там, в крепости Ангх, был расположен военный лагерь Аршакидов. Оттуда хорошо была видна Нпат - вулканическая вершина, упоминаемая в сочинениях Страбона и других древних историков.
      Страна Цахкотн простиралась до склонов Арарата и славилась не только природными красотами, но и добычей золота, серебра, меди, железа. В самом центре ее стоял Диадин с неприступной крепостью и трехбашенной церковью. В этом городе и жил ваш предок Амбарцум ага.
      Родился Амбарцум ага на пороге восемнадцатого века. Став купцом, совершил несколько больших путешествий - в Багдад, Алеппо, Стамбул, Тегеран, Тавриз и другие города Малой Азии. Побывал затем с религиозной миссией в Иерусалиме. Этим он заслужил звание "мехтеси". Стали его величать Мехтеси Амбарцум ага.
      На этом рассказ отца прервался. Что случилось? Ведь недавно останавливались в местечке Ахта. Все было в порядке: и лошади, и фаэтон. Вскоре недоумение рассеялось - путники увидели кажущееся потусторонним чудом Севанское озеро. В далеком говоре волн будто слышался голос давних времен человеческого бытия. Звучало что-то похожее на зов предков.
      Все стояли молча, очарованные величием легендарного Гегамского озера, поднятого, как заздравная чаша, на две тысячи метров.
      Фаэтон катил вправо от Еленовки к Басаргечару.
      И вот где-то на рубеже яви и сна перед путниками то и дело вставали картины из рассказа о предках. То они мысленно совершали путь переселенцев-диадинцев, то помогали Амбарцум аге в бою с коварным Гасан-пашой, то ехали с Горо вокруг Севана в поисках того самого Басаргечара, где их теперь ждала многолюдная родня.
      И кто может сказать: не в такие ли минуты зарождается в сознании людей согревающее душу ощущение глубоких корней, связывающих каждого с родным краем, родным народом!
      Дорога шла по побережью. Фаэтон двигался медленно. Убаюканные дорогой путники дремали.
      Бодрствовал только возница. Он был озабочен прозаическими делами. "Лошади устали... Скорее бы доехать!" И невольно обрадованно воскликнул, когда заметил впереди огни:
      - Виден Басаргечар!
      Приезжих встречало много народу. Поговорили немного, расспрашивали, что делает астроном, как работается в Ленинграде. Потом стали просить прочесть при случае лекцию. Лекция вскоре состоялась и прошла удачно. Виктор говорил о сложных вещах, давая популярные объяснения.
      Неугомонный отец то и дело говорил:
      - В Басаргечаре надо тебе обращать внимание на отдых. Поезжай, например, на кочевку... Жаль, что с собой мало захватил научной литературы.
      Но сын был доволен. Он писал матери:
      "Меня здесь заставили прочесть одну лекцию, кажется, удалось. Здесь я живу великолепно. Каждый день кушаю сливки, мацони, сытный обед и т.д... Я остановился в той комнате, где раньше всегда мы останавливались (кабинет). Все твои письма, как в Эривани, так и здесь, я регулярно получаю"...
      В Басаргечаре Виктор прочел "Термодинамику" Планка - первую часть ее и одну главу из второй части. Книга маститого ученого, по мнению Виктора, была талантливо, мастерски и интересно написана. Пройденное им составляло шестьдесят шесть параграфов.
      Снова за окном вагона мелькают пейзажи Грузии, Азербайджана... Слева поднимаются величественные горы Дагестана. Впереди - безбрежные степи Северного Кавказа. Поезд мчится на север, в Ленинград. Понемногу впечатления от поездки в родную Армению, на Севан, в Басаргечар уступают место думам о ближайшем будущем - о предстоящей работе в Пулковской обсерватории и в Ленинградском университете.
      Зима прошла в обычных трудах и заботах. В застольных речах новогоднего праздника было высказано немало добрых пожеланий Виктору. И кстати: Виктор Амазаспович вместе с Дмитрием Иваненко готовил тогда серию работ по теоретической физике. Было несколько интересных бесед с Аристархом Аполлоновичем Белопольским об исследовании спектров внегалактических туманностей, о том, как он впервые вывел из наблюдений величину "старения квантов". Хотя гипотеза эта не давала правильного объяснения так называемого красного смещения, она послужила толчком для важных теоретических исследований. Однако "событием номер один" явилась весть о том, что в Одессе должна состояться конференция физиков с участием иностранных ученых.
      В Пулковской обсерватории и Ленинградском университете называли имена маститых иностранцев, с которыми предстояло встретиться летом в Одессе: Зоммерфельд, Паули, Фери, Иордан, Дирак и многие другие.
      - Виктор Амазаспович! Вы едете на конференцию в Одессу. Необходимо уточнить тему вашего выступления, - напомнили однажды в университете.
      - Тема избрана: "Квантование пространства".
      - Что ж, весьма модно!
      - Почему "модно"?
      - Потому что, как вам известно, в Берлине состоялся Всемирный энергетический конгресс. С докладом выступал сам Альберт Эйнштейн. Он закончил так: "...Можно сказать в символической форме: пространство, открытое через телесные объекты, возведенное в физическую реальность Ньютоном, в течение последних десятилетий съело эфир и съест весь мир".
      - Ничего! Что-нибудь и нам останется, - отшучивался Амбарцумян. Но для себя сделал вывод, что к конференции нужно подготовиться фундаментально. В студенческие годы столкновение с Э.Милном произошло заочно. Здесь, в Одессе, Амбарцумяну предстояло впервые встретиться с представителями зарубежной науки.
      Начались дни томительного ожидания вестей из Одессы.
      Доклад о работе Амбарцумяна "Квантование пространства" на конференции сделал Матвей Бронштейн. Говорил он вдохновенно. В кулуарах шутили, что это был "триумфальный въезд в квантовую механику". Но увы! Неожиданно выступил Паули. Он спросил: "Соблюден ли в работе принцип инвариантности Эйнштейна?" Это был удар в самое сердце. Последовал ответ: "Нет!"
      Оставалось утешаться перспективой поездки по Черноморскому побережью вместе с иностранными участниками конференции. Это имело свой смысл. На борту теплохода Амбарцумян встретился с Паули и его ассистентом Пайерлсом.
      - Коллега Амбарцумян, - сказал Паули. - Положение квантовой электродинамики в данный момент безнадежно. Но в беседе с господином Таммом я уже сказал, что еще несколько таких идей, как идеи английского математика Урзелля и Амбарцумяна, и снова окажется возможным заниматься квантовой механикой.
      Лестно отозвался о труде Амбарцумяна и Пайерлс, он посоветовал работать в области квантования пространства и посвятил в некоторые новости из жизни зарубежного мира математиков и астрономов.
      Тамм и Леонтович хвалили работу Амбарцумяна, красоту предложенной им теории. Но согласились с автором, что спешить с публикацией не следует.
      Виктор Амазаспович сожалел, что на обсуждении его статьи о квантовании пространства не присутствовал Зоммерфельд. Он сказал, что ничего не понимает в этой отрасли и ушел на пляж.
      "А что могло это изменить? Удар Паули был точен. Итак, как же оценить итог первой встречи с иностранцами? Поражение, успех или ничья? Скорее всего "ничья". Этого, конечно, мало. Нужен успех!"
      Конференция в Одессе и поездка по Черноморью закончены. Снова мысли возвращаются к университету и Пулковской обсерватории. Но за последнее время обсерватория почему-то все чаще и чаще стала ассоциироваться с ее филиалом в Симеизе.
      Еще зимой в Пулкове было немало разговоров о Симеизе. С.К.Костинский однажды рассказал молодежи, как астрономия породнилась с этим очаровательным уголком Южного Крыма.