Но, конечно, лекции лучше всего того, что предлагается в виде "практических занятий". На этих занятиях убивается всякий научный дух. Конечно, я при этом не имею в виду практические занятия без кавычек. Умение прилагать получаемые от профессора знания мы, без сомнения, должны получать, но изучать по кусочкам учебник и делать на основании этого "доклады" не стоит".
      Виктор не только много занимался в институте, но и не оставлял научной работы. Он признавался в одном из писем: "Во всяком случае, мне приходится много заниматься, с утра до вечера, дома или в публичной библиотеке". Наградой было радостное ощущение, что овладеваешь знаниями, которых вчера еще не имел. Рядом в комнате жил студент третьего курса политехникума. Он готовился к зачету по теоретической механике. Когда нужно было дифференцировать какие-либо сложные трансцендентные функции, студент обращался к Виктору. И ни разу не случалось так, чтобы тот не мог разобраться в "затруднительном случае".
      - Как тебе понравилась лекция профессора Кояловича по теории проекции? - спросили как-то Виктора соседи-студенты.
      - Я услышал то же самое, что у профессора Вулиха и в учебнике того же самого Кояловича.
      - Не может быть!
      - Представьте себе, абсолютно никакой разницы между этими тремя устными и письменными изложениями нет. Даже формулировки одни и те же. Вот первый основной закон теории проекции.
      Л е к ц и я  п р о ф е с с о р а  В у л и х а: "Величина проекции некоторого вектора на данную ось равняется длине вектора, умноженной на косинус угла, образованного направлением вектора и направлением оси".
      Л е к ц и я  п р о ф е с с о р а  К о я л о в и ч а: "Проекция отрезка на ось равна длине проектируемого отрезка, помноженной на косинус угла между отрезком и осью проекции".
      У ч е б н и к  К о я л о в и ч а: "Проекция отрезка на ось равна длине проектируемого отрезка, помноженной на косинус угла между проектируемым отрезком и осью проекции".
      Как видите, между вторым и третьим вариантами нет абсолютно никакой разницы. В первом варианте есть изменение, но только кажущееся...
      - Вы всегда так дотошно сравниваете содержание лекций и учебников? И находите для этого время? - удивилась одна из студенток.
      - Почти всегда, - ответил Виктор, немного смутившись.
      "Дотошный студент" во избежание лишних расходов с товарищами отправлялся в Публичную библиотеку пешком, но так как зимою переходить через Троицкий мост не особенно приятно, то вся ватага влезала в заднюю площадку вагона и слезала после моста тоже с задней площадки, избегая контролера.
      "...Вот вчера мы со спокойным сердцем слезли с задней площадки, радуясь, что кондуктор до нас не дошел, но к своему ужасу увидели протянутый в нашу сторону жезл милиционера. Милиционер стоял в величественной позе и ждал нас. Мы смиренно подошли: "С вас, молодые люди, штрафчик по 50 коп.". "У нас нет ни копья". - "Тогда идем в комиссариат, составим протокол и тогда уже с вас взыщут по 7 р. 50 коп. с человека". - "У нас таких денег нет". "Принесете из дома". - "И дома ни копья. Мы студенты". - "Ладно, идите, только опять не попадайтесь". (Собравшаяся вокруг нас на Марсовом поле публика с разочарованием начала расходиться)".
      Конечно, он - шестнадцати-семнадцатилетний мальчик - иногда уставал, иногда скучал о доме, родителях. По звонку почтальона он первым шел к дверям. И был счастлив, когда видел конверт из Тифлиса. Мать писала реже, чем отец, но почему-то именно ее строки, полные трогательных забот, советов и наставлений, мысленно переносили в родной дом, в годы детства. Воспоминания шли чередой.
      Поздно вечером Виктор садился за ответ. Прежде всего старался успокоить мать и рассказать, что самостоятельная жизнь идет совершенно благополучно.
      В письмах преобладали точные данные: "...У нас делаются приготовления к зиме. Кроме того, что я купил дрова и уложил в подвале, я купил замазку и замазал как следует все окна. Оставил только форточки во внешней и внутренней рамах, так что не осталось ни одного отверстия". "...Мы уже давно ходим в пальто и галошах". "...Насчет питания не беспокойтесь. Теперь мы обедаем в столовой Электротехнического института. Обед из трех блюд стоит двадцать пять копеек". "...Вчера Гоарик сделала яичницу". "...Передайте поцелуй Левончику..."
      Брат и сестра были бережливы, но соперничали в расточительности, когда дело доходило до покупки интересных книг.
      - Покажи, что принес? - попросила как-то Гоар, увидев пачку книг под мышкой у Виктора.
      - Вот два тома профессора Петражицкого "Университет и наука". Это же папин учитель по Петербургскому университету. Надо сообщить в Тифлис о покупке. Затем я нашел книгу профессора Гиссенберга "Сферическая тригонометрия", две книжки о новых идеях в математике и одну о новых идеях в астрономии. А ты что приобрела?
      Сестра, сияя, показала брату свои покупки.
      - У нас скапливается целая библиотека, - улыбнулся Виктор. - Устроим так: художественная литература будет общим фондом; сюда же можно поставить книги на иностранных языках. Остальное станем хранить раздельно: мои научные и учебные книги в одном месте, а твои - в другом.
      Гоар не раз наблюдала, с каким удовольствием, а правильнее сказать, с наслаждением и волнением читал брат книги, казалось бы, предельно сухие, испещренные формулами и цифрами. Он вставал из-за стола, прохаживался быстрыми шагами, потирал руки и снова садился за книгу. В одном из писем он сам рассказывал об этом:
      "Вчера в публичке я штудировал книгу акад. Граве по алгебре и между прочим прочел доказательство теоремы Моавра и метод решений двучленных уравнений... Здесь я настолько был поражен применением тригонометрических функций к решению уравнений, что пришел в необычайное волнение. Я перестал дальше читать и начал шаркать ногами, чтобы дать выход возбуждению. Когда и это не помогло, я встал и побежал в буфет, где выпил чаю".
      Со временем сестра убедилась, что особенное волнение у брата вызывают такие книги, которые возбуждают полемический задор. И достаточно было малейшего повода, как Виктор бросался в жестокую полемическую схватку, с непоколебимой уверенностью отстаивая свою правоту. Однажды поводом для подобного спора явилось упоминание о книге Фосса "Сущность математики".
      - Вы ее читали?
      - Да, читал, - ответил Виктор. - Книжка интересная, но в ней высказан ряд положений, с моей точки зрения, в корне неправильных.
      - Неужели? Ведь это такой маститый автор!
      - Фосс делит всю математику на две части: чистую математику и область приложений к ней...
      - Что же в этом неправильного?
      - Это деление, конечно, не вызывает возражений, ибо каждая наука теоретическая имеет параллельную себе в области наук практических. Но далее Фосс говорит, что к области приложений математики относятся геометрия и механика, чистая же математика есть наука о числе. Тут он допускает ошибку...
      - Какую?
      - Во-первых, из области чистой математики исключаются как собственно геометрия, так и аналитическая геометрия и дифференциальная геометрия, то есть вся совокупность учения о пространственных формах и многообразиях. Но поскольку геометрические образы являются свободными созданиями человеческого духа, постольку геометрия относится к чистой математике. Точно также та геометрия, которая изучает физическое пространство, исключается из области чистой математики.
      - Насколько известно, Альберт Эйнштейн... - Но Виктор уже чувствовал себя в огне полемики.
      - Альберт Эйнштейн? Этот взгляд вполне совпадает с резко отчеканенными идеями Альберта Эйнштейна, - продолжал он. - По мнению Эйнштейна, существует аксиоматика, учение о возможных пространственных соотношениях, и существует или, по крайней мере, должна существовать натуральная геометрия, то есть учение о том, какие из указанных в аксиоматике соотношений реально осуществляются в физическом мире.
      В настоящее время аксиоматика доказала, что логически возможно построение геометрических систем, соответствующих трем видам пространств. А именно: возможно пространство с отрицательной кривизной (Лобачевский, Болиан), возможно пространство плоское (Эвклид) и пространство с положительной кривизной (Риман). Геометрия этих трех пространств более или менее разработаны аксиоматикой. Теперь очередь за натуральной геометрией показать, какая из этих геометрий осуществляется в физическом мире, то есть, вооружась данными теории, исследовать физическое пространство.
      - Какая же из геометрий, по вашему мнению, имеет вероятность успеха? спрашивает оппонент.
      - Эйнштейн показал, что в общем наше пространство Риманово, - отвечал Виктор, - но с очень малой положительной кривизной, а поскольку оно приблизительно похоже на плоское, его называют квазисферическим. Вблизи тяготеющих масс кривизна увеличивается, вдали уменьшается. Все это, конечно, область натуральной геометрии, являющейся частью физики.
      Постепенно оппоненты превращались в слушателей, которые были не прочь узнать новое в интересующей их отрасли науки.
      - Таким образом, - заключил Виктор, - аксиоматика, то есть учение о геометрических отвлеченностях есть часть математики. Натуральная же геометрия как приложение аксиоматики есть часть физики.
      Признать, как это делает Фосс, что геометрия - прикладная наука, значит признать, что геометрия является частью физики. Но мы видели, что аксиоматика не может быть ни в коем случае частью физики, ибо физика есть наука о неорганизованной природе, а в аксиоматике ничего из природы нет.
      Вы знаете, - продолжал Виктор, - что Фосс рассматривает как преувеличение знаменитые слова Лапласа: "Ум, который в определенный момент познал бы состояние всего материального мира, сумел бы при помощи вспомогательных средств математического анализа сразу обнять прошлое и будущее мира. Течение космоса вполне регулируется системой дифференциальных уравнений, которые вплоть до определенных времен предуказывают течение прошлых и будущих событий".
      Я лично думаю, что сто лет, прошедшие со времен Лапласа, укрепили шаг за шагом истинность и достоверность этого положения.
      Сестра решила осторожно посоветоваться с матерью, приехавшей в Ленинград 20 ноября с младшим сыном Левончиком:
      - Мама! Я часто беседую с Виктором, наблюдаю за его занятиями и вижу, что он очень много работает. Откровенно говоря, меня это не беспокоит. Он увлечен наукой, это научный энтузиазм, о котором - помнишь! - не раз говорил папа. Меня беспокоит другое. Ведь у него учеба занимает едва ли треть его времени и внимания. Остальное он отдает целиком и полностью науке: берется за очень сложные дела, знакомится с различными учеными Ленинграда. По-моему, учеба и научные занятия должны бы занимать у Виктора время, по крайней мере, поровну.
      - Я не очень сведуща в ваших делах, Гоарик, - отвечала мать, - но я давно опасаюсь, что Виктор нещадно расходует свои силы и преждевременно переутомляет себя научными занятиями. Надо осторожно поговорить с ним тебе самой. Или пусть товарищи поговорят. А скоро приедет отец. Впрочем, спохватывалась Рипсиме Сааковна, - отец едва ли нам поможет. Как бы не получилось наоборот!
      А Виктор, подобно тяжелоатлету, свободно владеющему штангой, находил удовольствие в трудных учебных и научных занятиях. Не ожидая, пока придет ходатайство о допуске в Пулковскую обсерваторию, он работал в другой, случайно обнаруженной им астрофизической обсерватории.
      На правах несовершеннолетнего он продолжал посещать Кружок молодых мироведов. И однажды в беседе с товарищами по кружку со вздохом сожаления высказал мысль, что хорошо бы поскорее получить доступ в обсерваторию.
      - Зачем же ждать! - воскликнул однокашник, давно разгадавший уже, что их друг из Армении серьезно интересуется астрономией. - Разве ты не знаешь, что в том самом здании, где помещается наш благодетель - Российское общество любителей мироведения, есть такое учреждение, как Институт имени Лесгафта. Это не учебный, а чисто научный институт. В нем несколько отделений: анатомическое, ботаническое, зоологическое, микробиологическое, физиологическое, химическое, экспериментальной патологии, физического образования... Имеется еще и астрофизическое отделение с астрофизической обсерваторией, которой ведает известный тебе Гавриил Адрианович Тихов. Понятно?
      Вскоре Виктор встретился с Тиховым. Он, конечно, знал, что это крупный ученый, который еще в 1909 - 1910 годах применил светофильтры к изучению Марса и открыл избирательное, или, как говорят, селективное, межзвездное поглощение света. Знал и то, что Тихов основатель новой науки астроботаники, что им разработана шкала для оценки интенсивности и цвета околосолнечного ореола. Ко всему этому ученый оказался общительным человеком. Он подробно расспросил Виктора о его работе в Тифлисской обсерватории у Судакова.
      - Этот опыт вам здесь пригодится, - заметил профессор. - А теперь немедленно за работу. Вот статья моя "Метод призматического спутника в фотографической фотометрии звезд". Затем вы должны будете определить постоянную призматического спутника по фотографии Плеяд, полученной при помощи бредихинского астрографа в Пулкове. Запишите, пожалуйста: "Пластинка № 2278".
      Когда Виктор прочел статью, ему дали пластинку, лупу с подставкой для пластинки, карту и каталог Плеяд. Юноша работал два часа. Они надолго запомнились. Еще бы: он выполнял важную работу в стенах ленинградского научного учреждения. Ощущение, что это сближает с большой наукой, было необычайно бодрящим.
      Тихов подошел и сказал:
      - Все идет хорошо! Полученные данные вы можете взять домой для дальнейшей обработки, а через неделю представите нам. Согласны?
      "...Сегодня был в институте имени Лесгафта, - с радостью сообщал родителям юный астроном. - Работал по определению яркостей звезд Плеяды. В настоящее время в Институте ведется большая работа по точному фотометрированию различными способами 300 звезд Плеяды. Одним из способов определяю яркости и я. Таким образом мне надо сделать 300 измерений. Я уже сделал 70 измерений. В лаборатории даже удивляются, как я сразу перешел на такую большую работу. Вычисление затмений подвигается медленно. Пока вычислил всего 10 затмений".
      Прошел месяц. Начались морозы. По утрам бывало пятнадцать градусов. Молодой южанин терпеливо привыкал к суровому климату, который, казалось, щадил юношу. Дни были безветренные, морозы переносились легко.
      В один из таких ноябрьских дней свершилось долгожданное: Виктор побывал в Пулковской обсерватории. Еще на Варшавском вокзале, откуда он должен был ехать на пригородном поезде до станции Александровская, он испытывал сильное волнение от предстоящей встречи с астрономами.
      С самого момента своего основания Пулковская обсерватория вышла вперед среди других и заслуженно считалась астрономической столицей мира. Лишь в конце прошлого века в Америке стали возникать обсерватории с новейшим оборудованием, главным образом для астрофизических исследований. Гарвардская обсерватория славилась наблюдениями в области астрофотометрии и астрографии; обсерватория на горе Вильсон - изучением Солнца и туманностей; Ликская планет и так далее. В первом десятилетии нашего века директор Пулковской обсерватории Баклунд решил открыть отделения на юге - в Симеизе и Николаеве, где были отличные природные условия. В Англии заказали новейшее оборудование, но оно начало поступать лишь после гражданской войны и восстановления дипломатических отношений.
      "Итак, сегодня я увижу эту обсерваторию!" - думал Виктор, бодро шагая по заснеженной дороге.
      Профессор Сергей Константинович Костинский принял юного астронома очень любезно и, так как было уже позднее время, уговорил остаться ночевать:
      - Никуда не пустим на ночь глядя. А с утра осмотрим обсерваторию.
      Вечер прошел за разговорами, потом вместе с другими Виктор слушал доклад директора обсерватории Иванова, вернувшегося из заграничной командировки. Очень хотелось узнать о последних достижениях зарубежных астрономов.
      Профессор Иванов сказал, что ему пришлось знакомиться с несколькими научными объединениями. Там произошел раскол, и единого мирового центра не существует. Французские астрономы в силу неприязни к "бошам", сохранившейся со времени первой мировой войны, отказались сотрудничать в Международном астрономическом органе, издаваемом в Германии, в Киле. Вместе с бельгийцами они создали свой астрономический союз и журнал. Их примеру последовали англичане, а затем американцы. И все же наиболее солидным остается кильский журнал. Недавно вышел 5600-й номер. В нем участвуют астрономы Германии, Советского Союза, Швеции, Норвегии, Дании и других стран. Виднейшие астрономы двух веков - девятнадцатого и двадцатого - публиковали на страницах этого журнала свои труды. Начиная с Гаусса, в нем постоянно печатались Бессель, Целльнер, Фогель, Шейнер, Зелигер, Шварцшильд и другие иностранные ученые, а из русских астрономов братья Струве, Баклунд, Бредихин, Белопольский и многие другие.
      "Вот он, знаменитый 5600-й номер", - подумал Виктор, увидев утром почтенное кильское издание в библиотеке обсерватории. Здесь было множество книг и журналов, за которые так и хотелось засесть немедленно, приобщиться к скрытой в них мудрости. На эту тему зашел разговор с Костинским. И кто знает, не тогда ли были глубоко осмыслены некоторые аспекты научной работы?
      Профессор Костинский был обрадован, когда Виктор сказал, что внимательно прочитал книгу Петражицкого "Университет и наука".
      - Вы, конечно, обратили внимание на советы автора молодым ученым? спросил Сергей Константинович.
      - Да! Они даже записаны у меня, - ответил Виктор, доставая толстую записную книжку.
      Профессор, открыв записную книжку, стал читать вслух громко и назидательно:
      - "Картину слишком раннего перехода к научно-продуктивным процессам без надлежащего рецептивного усовершенствования научного мышления и подчас очень поразительные печальные плоды этой ошибки приходится нередко наблюдать в университете (иногда и вне университета) в тех случаях, когда недоучившийся человек сам углубляется в самостоятельную научную работу и занимается этим более или менее продолжительное время. Это всего чаще случается именно с особенно даровитыми и талантливыми студентами, которые, увлекшись какой-либо отраслью проблем и чуя врожденную "богатырскую силу" ума, не укрепившись надлежащим образом в научном мышлении путем слушания лекций и чтения, пускаются в плавание по океану научного мышления в избранном направлении. Опасность усиливается тем, что именно талантливому по врожденным способностям недоучке чрезвычайно легко "открывать Америки", и это увлекает дальше".
      Полезное предупреждение! Я отношу эту реплику к тем молодым людям, сказал Костинский, - которые легкомысленно отправляются в полет по просторам науки... Разрешите, пожалуйста, прочесть дальше.
      "Вообще для успеха и здорового влияния самостоятельного научного полета или попыток полета прежде необходимо поработать в достаточной мере рецептивно, усвоить в известной степени надлежащую технику мышления - под страхом напрасной растраты сил на бесплодные попытки вместо усвоения драгоценного капитала, достигнутого другими уровнями мышления, и даже под страхом прямой порчи и искажения типа мышления, так что потом иногда и исправить трудно".
      Я сам погрешил этим в свое время, - доверительно сказал Костинский, - и знаю, что значат слова "потом иногда и исправить трудно". Особенно дорого пришлось заплатить за пренебрежение к иностранным языкам... Да, да, именно так у него и говорится:
      "Для того, чтобы иметь свободный доступ к научной литературе указанного качества и пользоваться возможностью выбора, необходимо владеть соответствующим языком. Как в средние века без языка науки - латинского языка, так и теперь в мире науки трудно обойтись без немецкого языка. В некоторых областях науки более всего важен английский, в некоторых французский..."
      Очень советую вам изучить все три языка - немецкий, английский и французский, - добавил Костинский. - Вот и потратьте первые два года на основательное изучение языков, физики и математики. Только после этого, имея солидную подготовку, можно приняться за серьезное изучение астрономии.
      "Полезный совет! Надо все это обдумать еще раз потом. А сейчас - все внимание астрономическим инструментам..."
      Оснащение Пулковской обсерватории произвело сильное впечатление. Но общее впечатление сложилось несколько неожиданно. Виктор подумал, что инструментальные средства обсерватории сравнительно невелики, если вспомнить, какие задачи решены и решаются в Пулкове.
      И он не один раз оглянулся на Пулковские высоты, когда шел пешком не к станции Александровская, а к Детскому селу, чтобы не мерзнуть в ожидании поезда, а заодно привести в порядок мысли и чувства, взбудораженные визитом в Пулково.
      Говорят, что нужно побродить по Летнему саду или по островам, чтобы получить представление о ленинградской зиме. Нужно, говорят, увидеть в зимнем убранстве деревья на фоне ажурной решетки ограды, статуи, причудливо запорошенные снегом, иней, сверкающий в свете фонарей, а вдали - в морозной дымке - шпиль Петропавловской крепости, купол Исаакиевского собора и гладь льда на Неве.
      Первая зима в Ленинграде была для Виктора богата событиями и переживаниями. Конечно, делались лишь первые шаги: и в научной работе, и в ученье. Занятия в Педагогическом институте шли как положено. Особенно охотно посещал Виктор лекции профессора Фихтенгольца.
      Вся семья собралась наконец под одной крышей - в Ленинград приехал отец. Он подробно расспросил о делах учебных и научных.
      - Это хорошо, что ты слушаешь видных профессоров, - заметил отец. - Я уверен, что ты вполне хорошо понимаешь, что значит "всестороннее, глубокое, научное образование". Быть ученым - не значит быть узким специалистом. Узость специальной подготовки сковывает познавательный процесс, заграждает путь к широкому научно-философскому творчеству. Функция познания требует большой эрудиции и широкой осведомленности, дабы творческие силы могли развиваться вширь и вглубь.
      Современное миропонимание отличается синтетическим единством. Отсюда настоятельная необходимость знания всех сопредельных с избранной специальностью наук. Мои советы таковы: по мере возможности прослушай все те дисциплины, которые так или иначе могут соприкасаться с избранной специальностью. В частности, тебе необходимо быть знатоком теоретической физики и всех разветвлений математики.
      - Я согласен с тобой, папа, - отвечал Виктор. - До поры до времени я решил послушать все основные курсы по математике. Кроме того, постараюсь без пропуска посещать теоретическую физику, другие сопредельные дисциплины и все, что необходимо для студентов-астрономов.
      Вообще, ты же знаешь, меня очень интересует космогония. В этой науке существуют целые ряды неразрешенных проблем. Не разрешенных вследствие слабости математического анализа. Трудности, которые тут приходится испытывать математическому анализу, Джинс называет "ужасными". Здесь переплетаются всевозможные комбинации труднейших задач, и величайшие математики пасовали. Необходимо подняться до самых вершин математических знаний, чтобы приняться за разработку этих проблем. Поэтому я так нагружаюсь математикой. Мне необходимо решением всевозможных задач научиться применять математику к различным проблемам.
      Отец и сын частенько находили время для бесед. Одна из них была особенно памятной.
      - Папа, - сказал Виктор, - у меня имеется самостоятельная математическая работа, изложенная в нескольких тетрадях. Мне бы хотелось показать ее кому-нибудь из профессоров математики. Что ты можешь посоветовать?
      - Кому из профессоров ты хотел бы показать свою работу?
      - Не знаю. Сделай это по своему выбору!
      Отец тут же отправился к профессору Кояловичу.
      - Профессор! Мой сын учится в Институте имени Герцена. Говорят, он не лишен математических способностей. Вот работа, выполненная им. Прошу посмотреть. Представляет ли она какую-либо научную ценность?
      Профессор улыбнулся:
      - Прекрасно! Посмотрю непременно.
      Он тут же углубился в чтение тетрадей и вскоре сказал:
      - Это работа о тригонометрических функциях. Конечно, сейчас я не смогу как следует рассмотреть и оценить ее. Но у вашего сына хорошая голова и большая начитанность, хотя он слишком молод. Оставьте работу у меня. Я основательно ознакомлюсь и сообщу свое мнение вашему сыну. Прошу направить его ко мне дней через пять.
      Вернувшись домой, отец рассказал о визите к профессору. Виктор с нетерпением ждал назначенного срока и немного робел. Он возвратился поздно вечером в мрачном настроении.
      - Не вышло? - понял отец.
      - Коялович признал, что у меня все выполнено хорошо и изящно, но ничего не поделаешь, все это уже известно.
      В студенческие годы у Виктора было несколько таких "осечек".
      Отец в таких случаях говорил:
      - В этих неудачах, умеряющих необузданность твоей мысли, постепенно закаляется сталь мышления. Ты приобретаешь осмотрительность, терпение и хладнокровие.
      А сам Виктор вспоминал беседу с Костинским в Пулкове и советы Петражицкого из книги "Университет и наука".
      Первый учебный год в вузе был богат поучительными случаями. В целом он был годом разведки и ориентировки. Виктору было ясно, что нужно перевестись из педагогического института в университет. В университете читали такие лекторы, как Тихов, Горшков. Здесь можно было получить основательные знания по теории вероятности, теории множеств, математическому анализу.
      Новый учебный год Виктор начал как студент второго курса физико-математического факультета Ленинградского государственного университета. Стала студенткой университета и сестра Гоар. Налаживалась жизнь семьи в Ленинграде. В газетах прочитали, что секретарем одного из ленинградских райкомов партии является товарищ Саркисов.
      - Я его знаю, и, вероятно, он меня тоже помнит, - воодушевился Амазасп Асатурович. - Пойду к нему поговорю о работе. Сидеть дома и заниматься только поэзией скучно.
      Встреча состоялась, и вскоре Амазасп Асатурович поступил на работу в областной финансовый отдел, в бюро статистики.
      В квартире Амбарцумянов можно было встретить друзей отца по его литературным увлечениям, однокурсников Виктора и Гоар. Но обычно, когда речь заходила о предметах, относящихся к гуманитарным наукам, особенно к философии, отец позволял себе излишнюю горячность и резкие выпады против "еще зеленых", "еще безусых" молодых людей.
      Дмитрий Еропкин и Быстров в таких случаях явно обижались. И только Николай Козырев оставался почтительно внимательным и краснел, когда его уличали в незнании или неосведомленности.
      Виктор решил серьезно поговорить с отцом.
      - В чем причина подобной критики, папа? - спросил однажды он.
      - Я могу тебе объяснить это лишь вкратце. Твои друзья тебя любят, это не вызывает сомнений. Но каждый из них и все они вместе взятые превосходят тебя в практицизме, в житейском опыте. В этом я вижу некоторую помеху для твоей творческой работы...
      - Мне не совсем понятен ход твоих мыслей.
      - Мой сын мог бы сделать в области научного творчества, несомненно, больше, если бы сила его познавательного дерзновения не отвлекалась другими занятиями.
      - Извини, папа. Мне понятно твое беспокойство о том, чтобы мое внимание было предельно сконцентрировано в сфере научно-учебных интересов. Но ведь ты сам говорил об опасности замкнуться в избранной сфере. Помимо того существуют жизнь студенческой среды, интересы молодежи. Разве можно жить, отгородившись от них? Да и резкое обращение с людьми вообще недопустимо!
      Виктору удалось отстоять права друзей. Они стали собираться чаще. Амазасп Асатурович заметил, что осью, вокруг которой вращаются их интересы, являются разговоры о солнечных факелах, об изменении их яркости. Сын чаще всего беседовал с Козыревым, этим невзрачным на первый взгляд юношей, и Матвеем Бронштейном, о котором говорили, что он очень знающий и способный студент, что он всю энциклопедию носит в голове и даже профессора время от времени опасаются вступать с ним в полемику.
      Вскоре стало известно, что Виктор и Николай заканчивают совместную научную работу под названием "Метод определения высоты солнечных факелов по изменению их яркости". Отец и радовался, и тревожился. Было приятно сознавать, что его сын с помощью одного из своих друзей завершил первую научную работу на важную тему. Однако важную ли? Не получится ли так, как вышло с работой о тригонометрических функциях? Или с работой по теории чисел?
      Незадолго до этого Виктор спросил:
      - Папа, не знаешь ли ты, где живет академик Успенский, специалист по теории чисел?
      - А зачем он тебе?
      - Хочу показать ему одну свою работу.
      Отец нашел адрес академика, и на следующий день Виктор отправился туда. Вернулся он разочарованным.
      - И на этот раз можешь "поздравить" меня с неудачей. Это доказательство уже существует в науке.
      "Конечно, хорошо, что неудачи не обескуражили Виктора и он продолжает научные занятия", - подумал отец. А вслух сказал:
      - Да ты не огорчайся. Важно, что данная проблема тобой самостоятельно поставлена и правильно решена.
      Однако вскоре ему суждено было получить иную весть о сыне. Он узнал подробности истории, прошумевшей на весь университет, в которой одним из главных действующих лиц был Виктор Амбарцумян.
      Все началось с того, что в университете появилось броское объявление: "Начинает работать семинар по астрофизической теории индийского ученого, знаменитого математика и физика Бадичарака Рамазатвы". Профессора и студенты несколько дней искали в библиотеке университета, в публичной и академической, сведения о "знаменитом индийском ученом". Но все безрезультатно: литературы об этом не было. Тем больший интерес вызывал семинар. В назначенный час аудитория была набита до отказа.
      Виктор Амбарцумян сказал несколько слов и начал писать на доске формулы. Когда доклад о "божественной теории" закончился, слушатели окружили Амбарцумяна, Козырева и Бронштейна. Их засыпали вопросами.
      - Какие научные открытия можно ожидать от практического применения этой теории?..
      Почти целую неделю в университете только и было разговоров о нашумевшем семинаре.