Так было и тогда, в августе 1924 года, когда от перрона Тифлисского вокзала отошел поезд в Ленинград. Виктор смотрел в окно, но чувствовалось, что он углублен в свои думы и переживания. Он ехал в Ленинград не просто потому, что после школы принято идти в высшее учебное заведение. Он много занимался самостоятельно, однако нужны систематизированные знания - нужно перенять их у настоящих ученых, поработать в обсерваториях, добраться до сокровищниц, где можно найти самые новые книги по самым "свежим" проблемам и гипотезам. Он шел навстречу давно облюбованной науке. Небо, Звезды, Вселенная - неодолимое призвание.
      На ум пришли строки из Гейне:
      Бродят звезды златоножки,
      Чуть ступая в вышине,
      Чтоб невольным шумом землю
      Не смущать в глубоком сне.
      "Почему "златоножки"? Ведь считается, что звезды светят серебристым светом..." Аналитический склад ума и... поэтический образ. Юноша не чужд поэзии.
      Да, он любит поэзию, с губ сами собой срываются строки любимого Саят-Новы:
      Сердце, пусть тебя скорби не гнетут!
      Знай, что хлеб и соль люди чести чтут,
      Но не будь смешон: возлюби свой труд,
      Мудрость возлюби, правду возлюби...
      Благотворно действует на детей домашняя атмосфера преклонения перед наукой и искусством. Можно обойти все театры, концертные залы, картинные галереи и музеи, но все равно трудно приобрести то духовное богатство, которое дает детям жизнь в среде людей разносторонне образованных, где в почете книги, музыка, живопись, где бывают интересные люди, поучительные беседы.
      Выросшие в Тифлисе, Виктор и Гоар были умело воспитаны в духе любви к родному народу. Они говорили на армянском и русском языках, читали, писали. Любили богатое событиями многовековое прошлое Армении, знали ее историю, замечательных деятелей. Все их детство и отрочество прошло в мире образов армянской и русской литературы. Но конечно, самое сильное влияние на формирование характера оказало все вместе взятое: от быта и нравов, к которым они привыкли с детства в родной семье и окружающей среде, до тревог за судьбы народные, которые они пережили вместе со старшими.
      - Знаешь, Виктор, - вдруг нарушила молчание Гоар, - как хорошо, что мы будем учиться в Ленинграде! Папа так часто вспоминает этот город и своих учителей по Петербургскому университету. Помнишь, как он рассказывал о банкете, где покойный Ованес Туманян еще в 1912 году говорил о братстве русского и армянского народов?
      Выход в самостоятельную жизнь это почти всегда попытка понять прежде всего самого себя, проверить свои силы, возможности. И все это - как на весах между робостью и самоуверенностью. Все казалось таким ясным и определенным еще день назад, а вот прибыли в Ленинград, никто не встретил и стало как-то немного не по себе.
      - Мы же условились прежде всего отнести письмо на квартиру Ивана Абгаровича Адамяна. Может быть, нам дадут там добрые советы, как быть дальше? - напомнила Гоар.
      - Пойдем, - согласился брат.
      День был дождливый. А дождь моросящий, надоедливый. В такую погоду бесприютность беспокоит еще сильнее. Брат и сестра повернули с проспекта Красных зорь на Архиерейскую улицу, теперь она переименована в улицу Льва Толстого. Остается найти дом три, квартиру шестнадцать.
      Юноша, которому было адресовано письмо, встретил приветливо. Начались взаимные расспросы. В это время в комнату вошел мужчина средних лет, невысокого роста, с крупными чертами лица.
      - Значит, приехали из Тифлиса? - переспросил Иван Абгарович. - А где будете жить?
      - Этого мы пока еще не знаем, - призналась Гоар.
      Адамян посмотрел на брата и сестру добрыми глазами и сказал решительным тоном:
      - Квартира у нас большая. Есть свободная комната. Предлагаю там и поселиться.
      Прошли недели, пока они узнали, что Иван Абгарович - крупный специалист по цветному телевидению. На свои изобретения он получил за границей несколько патентов. После окончания учебы в Германии он все свои силы и досуг посвятил идее передачи изображений на расстояние. При этом он избрал наиболее трудное - цветное телевидение.
      В квартире Адамяна самую большую комнату занимала его лаборатория. Однажды брат и сестра заглянули туда. На столах были установлены приборы и аппаратура: вдоль стен - шкафы, полные книг. Нередко свет в лаборатории горел и после полуночи. Ученый засыпал тут же, на диване, не снимая одежды. Особенно, когда преследовали неудачи. В таких случаях он с особой настойчивостью добивался своего. Часто к нему наведывались комиссии специалистов. Иван Абгарович рассказывал о своих работах. Иногда, уходя из дома, говорил:
      - Еду читать лекцию.
      Адамян оказался человеком общительным. Он любил людей; обыкновенно в свободные часы собирал компанию соседских детей и занимался с ними. Комнаты наполнялись детским криком и смехом. Иногда он приглашал молодежь, и начинались нескончаемые разговоры о науке и технике, о музыке и шахматах. Вечерами часто раздавались звуки музыки: играли Моцарта, Бетховена, Штрауса, Чайковского, Спендиарова.
      Виктор и Гоар прониклись чувством глубокого уважения к этому чуткому, всесторонне развитому человеку. Они горевали, когда в сентябре 1932 года узнали о его внезапной кончине. На всю жизнь осталась у них память о человеке, который внес свою долю в формирование их характеров и взглядов как раз в самую решающую пору.
      Житейские дела уладились. Виктору предстоял трудный конкурсный экзамен на физико-математическом факультете Педагогического института имени Герцена.
      То было время, когда прием в вузы регулировался по социальному признаку. Зеленая улица была открыта для рабочей и бедняцкой молодежи, для рабфаковцев и красноармейцев. Виктор Амбарцумян числился как сын учителя, поскольку отец находился в Тифлисе на преподавательской работе. Это означало, что очередь его категории двенадцатая, и только отличные знания могут помочь в единоборстве с другими претендентами на вузовские вакансии.
      Переписка отца и сына Амбарцумянов дает необычайно полное и яркое представление об этом периоде жизни. Со дня отъезда детей в Ленинград отец решил использовать это средство как единственно надежный метод руководства их развитием. В письме от 27 августа 1924 года есть следующие строки:
      "Все сведения, до сих пор сообщенные нам, чрезвычайно сжаты и лаконичны, так что очень трудно представить действительную обстановку, в которой вы очутились в Ленинграде. Я жду весьма подробного письма, а лучше сказать - подробного отчета... Если я предоставил вам возможность действовать самостоятельно, это не значит еще, что совершаемые вами действия суть исключительно ваши действия. Нет, не думайте так. В моем отсутствии вы совершаете действия и шаги, которые должен был совершить я. Еще раз пишу и подчеркиваю: пишите почаще, поподробнее".
      Большое место по-прежнему занимают темы духовной жизни, научные и творческие замыслы.
      "Дорогие Гоарик и Виктор!
      Третьего дня вечером совершенно случайно мое внимание было остановлено на двух работах - разные черновые научные заметки в бумагах Виктора и работа Гоарик "Женщины Шекспира". Умышленно я позволил себе рассматривать их критически, желая... обнаружить степень уже созревшей творческой мысли моих детей, при этом старался вести себя, сколь возможно, объективно, как если бы это было сделано по отношению к чужим. Хотя и пришлось обнаружить недостатки - тем не менее я был вынужден вынести их авторам "оправдательный приговор" и признать, что отныне они достаточно самостоятельны не только в жизни, но и в мысли.
      Все это я пишу с целью напомнить, что вы отныне достаточно самостоятельные граждане и сознательные люди, чтобы строго соразмерять все свои дела и действия. Поэтому никакие временные успехи или неудачи, хотя бы в деле поступления в вузы - не должны повлиять на вас, ибо надлежит быть непоколебимым и твердым и одновременно упорно идти к намеченной цели...
      P.S. Вчера вечером я и Левончик попытались рассмотреть в телескоп Марс, но ничего не вышло. Пришлось сознаться в своем неумении и вспомнить Виктора: он умеет это делать артистически. 29.VIII.1924 г.".
      С дороги из Батуми в Тифлис отец пишет, что встретил Судакова, школьного учителя Виктора, читавшего там лекции по астрономии. Явно учитывая интересы сына, отец добавляет: "Судаков в это лето систематически наблюдал Марс. "В результате этих наблюдений, - объяснил он, - мне удалось видеть: 1) вращение Марса вокруг оси, 2) полярные шапки, 3) моря и кое-что другое..." Судаков энергично настаивал на том, чтобы ты немедленно же поехал в Пулково".
      Иногда отец подробно отвечает на мысли, высказанные сыном и дочерью в их письмах. О такого рода "собеседованиях на расстоянии" дает представление спор по поводу Эвклида. "Твое и академика Успенского мнение, будто у Эвклида многие аксиомы бессознательно остались неформулированными, мне представляется опрометчивым, неосновательным, если не сказать - ошибочным. Дело в том, что человек обычно высказывает неограниченное множество различных мыслей о явлениях природы и духа. Из числа этих утверждений лишь редкие удостаиваются особой формулировки, особых имен и понятий. Возможно, что среди выраженных Эвклидом математических (точнее - геометрических) положений есть такие, которые можно особо, по правилам логики, формулировать. Но это не значит вовсе, что сам Эвклид их бессознательно оставил без формулировки".
      Были недели, когда отец писал ежедневно: в пути, в купе вагона, на станциях в ожидании поезда, коротко или подробно, почтой и по телеграфу. Он не пропускал случая, чтобы не послать с попутчиком деньги, книги, угощения.
      Однако не меньший интерес представляют конверты и открытки со штемпелем "Ленинград". Они колоритно рассказывают, как юный Виктор Амбарцумян начинал самостоятельную жизнь в Ленинграде.
      Этот период протекал, правда, при довольно благоприятных обстоятельствах, облегчавших житейские хлопоты молодого человека. Советская власть уже имела возможность создать для молодежи (некоторой ее части, по крайней мере) условия для получения хорошего образования. Вузы Ленинграда славились преподавательскими силами, оборудованием, библиотеками и бытовыми учреждениями. А в юности так важно чувствовать, что при всех условиях есть на что опереться - на родительское плечо, на родительские советы и материальную помощь. Да и не каждому "везет" на такое счастливое устройство в незнакомом городе, как это получилось у брата и сестры в квартире Адамяна.
      Но все-таки жизнь на новом месте связана с хлопотами - с такими сторонами быта, о которых раньше никогда думать не приходилось.
      "Дорогой папа! Мы приехали в Ленинград в понедельник утром и сейчас же отправились в центральную приемную комиссию. Там творилось что-то невероятное. Множество студентов жаловались на отказ местных приемных комиссий. Везде крупными буквами было написано: "Прием заявлений прекращен 15 августа". Но я не смутился, достал свою командировку и сказал председателю, что ввиду того, что я командирован в счет разверстки, то мое место остается закрепленным за мной. Однако он указал на мою командировку (где написано: "На физмат одного из вузов"). "Если командируют в счет разверстки, то должны знать, в какой именно вуз". Я сказал, что имелся в виду физмат Ленинградского университета. Тогда он сказал, что в этом году прием на физмат закрыт совершенно.
      Здесь еще есть два физмата - в Педагогическом институте имени Герцена и в Институте имени Некрасова. Но мне сказали, что второй никуда не годится. Пришлось выбрать герценовский. Председатель приемной комиссии наложил на мою командировку резолюцию: "Допустить товарища к приемным испытаниям". Я хочу, учась в педагогическом, слушать одновременно лекции и на физмате в политехническом.
      Питер мне очень понравился. Я в нем уже детально ориентируюсь.
      Пока до свидания. Виктор. 27 августа".
      Родители заботились, но по разным причинам переводы не всегда поступали вовремя. И приходилось откровенно писать: "Сегодня получили высланные вами 30 рублей. Деньги пришли весьма кстати. У нас оставался всего полтинник, из которого 30 коп. я заплатил за доставку денег... Сегодня я хотел пойти в Технологический институт на лекцию профессора Кояловича по аналитической геометрии, но не удалось. Отсюда до Технологического 5 верст. На трамвай денег не было..."
      В другой раз Виктор с радостью сообщает в Тифлис: "Я сегодня купил новую шапку, ибо старая была в самом плачевном состоянии. Когда я проходил по мосту, я хотел старую шапку бросить в Неву, но испугался штрафа". В письмах мелькают и такие строки: "Кушаем хлеб подешевле"; "думаем купить дрова, но пока складывать некуда - подвалы залиты водой".
      Брату и сестре было наказано искать квартиру из трех комнат, чтобы там могла поместиться вся семья, когда приедут родители. Брат и сестра часто пишут, что приобрели книги - еще и еще, что у них уже собирается целая библиотека. Здесь наряду с научной литературой любимые писатели: Туманян, Гёте, Байрон, Блок, Анна Ахматова.
      Однажды в Тифлисе отцу сказали:
      - Товарищ Амбарцумян, вас просит к себе секретарь Заккрайкома партии Александр Мясникян.
      - Вы переезжаете в Ленинград, не так ли? - спросил Мясникян.
      Амбарцумян-отец ответил утвердительно.
      - Прошу, если можно, передайте квартиру семье нашего общего товарища Кариняна, которого, как мне думается, одинаково любим и уважаем вы и я.
      - С большим удовольствием готов это сделать.
      Амбарцумян поблагодарил я хотел уже идти, но Мясникян его остановил.
      - А как идут дела у маленького астронома? Он хорошо устроился в Ленинграде? Мы решили обеспечить вашего сына стипендией. А вы как следует смотрите за ним! Он не только ваш сын. Пусть, не стесняясь, пишет мне о своих успехах и прочих запросах. Мы сделаем все, что возможно.
      Стипендия была установлена почти вдвое выше обычной - 50 рублей в месяц.
      Из-за разрушений, причиненных наводнением, вузы Ленинграда с опозданием начали учебный год. В городе всюду были видны следы бедствия. Жители прилагали усилия, чтобы скорее восстановить нормальную жизнь. Виктор сам участвовал в воскресниках и субботниках, откачивал воду из подвальных помещений. Его радовал размах восстановительных работ. "Город наш постепенно восстанавливается. Во многих частях уже есть электричество. Мы зажигаем или коптилку, взятую у хозяев, или свечи. На днях свет будет и у нас". Будущий первокурсник уже чувствует себя ленинградцем: "В Питере я уже так освоился, что живу как в родном городе... Улицы, дома, крыши спешно ремонтируют, так что стоит ужасающий гам и шум, но зато все принимает более нарядный вид".
      Иногда в письмах с сожалением говорится, что нет времени побывать в пригородах Ленинграда. Дни распланированы. "Завтра утром надо укладывать дрова в подвале, потом бежать в институт. Возвратясь оттуда, пойти обедать, прийти домой, заниматься по математике, а также обработкой измерений фотографической пластинки Плеяд".
      Но бывают дни, когда все отодвигается в сторону ради традиционного великого торжества. Виктор взволнованно описывает Октябрьскую демонстрацию в Ленинграде, в которой участвовал. А разве можно устоять, если сестра зовет на литературный вечер, где будут Замятин, Клюев, Федин? Или если в Мариинском театре идет "Конек-горбунок"? В таких случаях "железный" распорядок меняется, но с условием, что упущенное будет наверстано. Иногда "непредвиденно" часть вечера занимают шахматы. А сколь справедливы слова отца: "Чтением классических образцов поэзии и беллетристики достигается этическая зрелость, гражданская подготовленность, смелость и некоторый жизненный опыт. Таким образом... должно быть очевидным, что положительные последствия методического, рационального чтения прямо неисчислимы, и никто не решится их отрицать".
      В одном из писем сын сообщает отцу о комическом случае: "Встретил наконец в Ленинграде юношу в студенческой фуражке. Это был студент института имени Герцена, пришедший за справкой, что он исключен "по чистке".
      Итак, вступительные экзамены прошли благополучно. Виктор сообщает родителям:
      "Полчаса тому назад я вернулся из института с экзамена по физике. Экзаменовала женщина. Она попросила написать формулы законов Бойля Мариотта, Гей-Люссака. Я не только написал, но и вывел их. Затем спросила законы Фарадея. Спросила формулу маятника. Я сказал и объяснил. После нескольких мелких вопросов меня отпустила. Завтра экзамены по трем предметам сразу: политграмота, обществоведение (соцстрой, политэкономия, история) и русский. Думаю сдать все сразу, хотя позволяют сдавать в три срока. Экзамены трудные. Студенты говорят, что такого конкурса еще никогда и нигде не было.
      В Питере я уже освоился. Все старые памятники сохранились. На памятнике Александру III напротив Октябрьского вокзала надпись "Пугало" и четверостишье Демьяна Бедного. Из новых памятников видел памятник Тарасу Шевченко. Кроме того, на Марсовом поле поставлена четырехугольная стена из гранита, стена жертвам революции. Твой Виктор".
      С математикой было сложнее. Спрашивали за все сразу - по алгебре, геометрии и тригонометрии. Экзаменовал профессор Фихтенгольц, читавший в институте имени Герцена и в Ленинградском университете дифференциальное и интегральное исчисление. Было известно, что это один из лучших профессоров, и Виктору даже хотелось, чтобы такой ученый испытал его силы и знания в полную меру. Потом успешно прошли экзамены по гуманитарным предметам.
      Надежды оправдались: Виктор Амбарцумян был принят на первый курс физико-математического факультета Государственного педагогического института имени Герцена.
      Студент Амбарцумян явился к Святскому, редактору журнала "Мироведение". Ему посоветовали нанести этот визит в Русском обществе любителей мироведения, где он уже успел побывать.
      - Я - Виктор Амбарцумян.
      - Вы - ученик Судакова?
      - Да. Я получил от него много полезного, когда работал в обсерватории 4-й гимназии Тифлиса.
      Товарищ Святский повел Виктора осматривать обсерваторию, которой располагало общество. Наблюдений вести не пришлось, так как не было электричества. Потом Виктор познакомился с заведующим отделом падающих звезд Мальцевым. Увидев записи наблюдений, выполненных в свое время Виктором, тот заинтересовался ими. Снова поднялись в обсерваторию.
      - Приходите в субботу. У нас будет заседание "солнечников". Вам придется записаться пока в "Кружок молодых мироведов".
      Что делать! Пришлось согласиться, хотя зрелые научные интересы влекли в среду уже взрослых астрономов.
      Отец чувствовал это влечение. Он писал сыну: "Я стою на точке зрения необходимости теоретического, творческого расширения твоих познаний и методического доведения их до такого благополучного состояния, чтобы ты мог действительно творить. А то ведь эти кружки - эти работы по мелким вопросам - представляют из себя фактически мелкое плавание. Против них я не возражаю, но должен заметить, что они психологически неизбежно повлекут за собой измельчание мысли".
      - Что пишут из дома? - спросила Гоар.
      - В письме папы есть добрый совет, но я не могу принять его целиком: он предостерегает меня от увлечения работой в кружках Общества мироведения. И даже сердится - разве это называется наукой? А, по-моему, только в процессе повседневной научной работы человек может научиться творить. Если я не научусь в мелкой работе определять возмущающие причины какого-нибудь явления, его периодичность, то не смогу применять методы научного исследования при решении крупных вопросов. В каждой маленькой работе по встречающимся на пути вопросам человеческая мысль выковывается, делается упругой и гибкой.
      - В этом ты совершенно прав.
      - Рад, что ты так думаешь. Надо заострить нож научной мысли, ибо ученому часто на его трудном пути приходится перерубать запутанные Гордиевы узлы. Куда я пойду с незаостренным, тупым ножом? Боюсь, что при первом ударе он может разломаться, ибо природа гранитом заслоняет свои тайны от взоров человека.
      Вот и я думаю, - продолжал Виктор, - что каждому научному работнику необходимы острота, упругость, гибкость и сноровка мысли, и поскольку я стремлюсь стать научным работником - мне необходимо приобрести эти свойства, а приобрести их можно только тренировкой в той же научной работе. Но тренировка, как всякая гимнастика, должна начинаться с малого. И, вооружаясь терпением на более или менее продолжительный срок, я должен окунуться в работу, чтобы выйти из нее закаленным бойцом. Другого пути я не вижу.
      - Ты научился говорить поэтично!
      Брат и сестра рассмеялись.
      - Нет, Виктор, ты, конечно, прав. Так и ответь папе.
      - Непременно!
      "...Папа! - писал вскоре сын. - Ты предостерегаешь меня от увлечения мелочами в научной работе. Но... эти "мелочи" являются школой для подготовки научного работника. Вот я сейчас определяю фотографические яркости звезд Плеяд и вычисляю затмения. Ведь я должен научиться определять яркости, работать, говорить или писать об этом, чтобы я знал, о чем, я говорю и что из себя представляет объект исследования. Постепенно я буду принимать на себя работы более высокой научной квалификации - и так я буду подниматься все выше".
      "Мироведение" находилось от квартиры Виктора далеко - в пяти верстах. Поэтому, посоветовавшись со Святским и Мальцевым, решили, что молодой астроном займется не наблюдательной работой, требовавшей нахождения в обсерватории, а вычислительной, которую можно делать на дому.
      - В субботу я дам для обработки имеющиеся у нас материалы о падающих звездах, а потом - наблюдения гелиографических координат пятен. В них вы найдете кое-что для своей работы о периодичности солнечных пятен, - сказал Мальцев, тепло прощаясь с Виктором.
      Воодушевленный первой деловой встречей с ленинградскими астрономами, Виктор сел за письмо родителям.
      В этом письме были такие строки: "Для моих занятий мне необходимы следующие книги, имеющиеся в Тифлисе: Покровский "Путеводитель по небу", Покровский "Звездный атлас" (большого формата), имеющиеся у меня номера "Мироведения", Игнатьев "В царстве звезд и светил" (два тома), Тихов "Астрофотометрия". Найдите эти книги среди моих книг и вышлите немедленно. Эти книги особенно необходимы для научной работы".
      Перечитав последнюю фразу, Амазасп Асатурович удовлетворенно подумал, что не пропали напрасно его усилия по концентрации умственных способностей сына. А Рипсиме Сааковна украдкой вздохнула: "Предстоит трудная учеба!"
      Неделю спустя пришло письмо с подробным изложением учебного плана. Примечательным было то, что начинающий студент не только продумал заранее годовой учебный план первого курса в институте имени Герцена. Он сравнил его с университетским курсом и пришел к выводу: "В университете на 1-м курсе проходят по три математических предмета: высшую алгебру, интегральное исчисление и описательную астрономию. Все эти три предмета у нас читаются на 2-м курсе. Я думаю и их прослушать в университете и летом будущего года перебраться на 2-й курс университета".
      Далее шли примечательные сведения о пользовании Публичной библиотекой. Сама библиотека тогда была еще закрыта: ремонтировалась после наводнения, работал читальный зал с фондом в три-четыре тысячи самых нужных книг. В этом зале Виктор прочел книгу Морозова "Принцип относительности в природе и математике". Он пояснял родителям, что это "не та книга, которая у меня есть ("Принцип относительности и абсолютное"). Тут Морозов тоже делает несколько возражений Эйнштейну, но меня они не удовлетворили. Относительность пространства и времени он уже признает, но со своей точки зрения. Но сама по себе книжка очень интересная". Такого рода литература интересовала Виктора в ту пору.
      Тогда же он познакомился с книгами академика Успенского "Введение в Неэвклидову геометрию", Гаусса "Теоретическая астрономия", трехтомной работой Деламбра "Теоретическая и практическая астрономия". Чтобы усовершенствовать знание иностранных языков, читал в подлиннике "Приключение" Джека Лондона, "Матрос" Пьера Лоти, "Пан" Кнута Гамсуна и произведения Оскара Уайльда.
      Иногда его можно было видеть в Кружке молодых мироведов, или за шахматной доской с Иваном Абгаровичем Адамяном, или на прогулке, но и в этом случае мысли его снова возвращались к любимой науке. Так, на Невском проспекте он обращает внимание на единственное новшество того времени - на Киоск погоды, установленный Главной геофизической обсерваторией. Он внимательно разглядывает это устройство: "Полая металлическая призма. В четырех боковых стенах сделаны окна, а в окнах видны самопишущие приборы барограф, термограф и гидрограф. В четвертом окне метеорологическая карта прогноз на следующий день".
      - Мы так весело провели время в Ораниенбауме, - говорят товарищи. Едем завтра в Павловск. Не поедешь? Будешь жалеть!
      - Некогда, - отвечал Виктор. Ему хотелось съездить не в Павловск, а в Пулково, где расположена обсерватория. Но туда пускают только экскурсии. В ожидании из Тифлиса ходатайства от своего бывшего учителя Судакова с разрешением посетить обсерваторию Виктор засел за книги.
      Он упорно занимается изучением иностранных языков.
      В одном из более поздних писем есть примечательные строки:
      "...Немецким языком я продолжаю заниматься и по самоучителю и перевожу письменно книжку Мессершмита "Физика звезд". Вообще для всякого желающего быть научным работником необходимо перевести какое-нибудь произведение из соответствующей области с мастерским изложением, ибо каждому ученому необходимо, кроме "школы мышления", получить и "школу языка" для точного формулирования, или, вернее, фотографирования на бумаге своих мыслей. Ведь как бы ни была продуктивна деятельность научного работника, как высоко ни поднимается и парит его исследовательская мысль, она не может иметь ценности с социальной точки зрения, пока не превратится в кинетическую, а не потенциальную духовную энергию. А превращение это возможно только на основе перенесения мыслей из исследовательской лаборатории - головы ученого - на бумагу. И чем точнее, ровнее и чеканнее передана эта мысль, тем большую ценность она представляет, ибо тем лучше она будет понята и воспринята окружающими. С этой точки зрения представляется вполне рациональным и целесообразным в годы, которые кладут печать на всю дальнейшую деятельность человека, стремиться к выработке в своей специальности уменья точно выражаться путем перевода какого-либо образцового сочинения".
      Затем Виктор берется за пятисотстраничный курс "прямолинейной геометрии" Шмулевича. Очередь доходит и до сферической тригонометрии по Гауссу, курса физики Хвольсона и аналитической геометрии Млодзеевского. Он изучает их с захватывающим интересом. А потом на нескольких страницах описывает родителям, какое удовольствие получил.
      "Дорогой папа!.. Скажу несколько слов о моих впечатлениях от книги Кагана "Основания теории определителей". Прежде всего, эта книга носит характер не учебника, а научной монографии, что позволяет читать ее с большим увлечением. Никакого напряжения для понимания ее не надо, ибо она заинтересовывает сама. Затем во введении вкратце изложена история теории определителей. При чтении ее перед глазами встает великая борьба титанов мысли Коши, Якоби, Кронеккера, могучими ударами разбивших преграды к математической истине. Но как ни удивительна их работа, все-таки, как из-под земли, встают новые преграды, истина заковывается в новые цепи, которые новыми порывами человеческой мысли будут снесены, разбиты. Истина будет постоянно расковываться.
      Пусть человечеству не суждено познать все. Завоевания его мысли все равно растут, и этим оно гордится, ибо в этом оно должно узреть свою силу".
      Таким был несовершеннолетний астроном по призванию, студент, ожидавший начала занятий.
      Не по годам широк круг его интересов и необыкновенна сила суждений. В Ленинграде состоялся Всесоюзный съезд физиков с участием иностранных ученых. Виктор досадует, что не удалось побывать на съезде. Одних делегатов оказалось семьсот человек, да еще много гостей. Билеты распространялись только по научным организациям. Но можно следить за работой съезда, не будучи на нем. Так Виктор и делает. Он пишет отцу (от 22 сентября) по поводу двух взглядов ученых на природу света, в корне противоположных друг другу: "Была целая дискуссия по теории света. И обе теории, несмотря на взаимный антагонизм, существуют на равных правах - явление небывалое в физике".
      Наконец начался (с опозданием из-за наводнения) учебный год на первом курсе физико-математического факультета Педагогического института имени Герцена. Была введена система групповых занятий - так называемый Дальтон-план. В двадцатых годах высшая школа искала новые пути овладения науками.
      Вначале Виктор считал своим долгом принимать активное участие в групповых занятиях. Он сообщал родителям: "У нас окончательно перешли на новые методы работы, и поэтому институт отнимает целый день". Однако уже вскоре порочность Дальтон-плана стала сказываться столь явно, что это заметили и преподаватели, и студенты. "Я начинаю менять свое мнение о введенном в нашем институте новом плане занятий в том смысле, что он не может заставить студентов заниматься". Это был метод уравниловки, удобный для лентяев. Чтобы не подвести группу, лучшие студенты перегружали себя занятиями, стремясь получить непременно высокий балл. Дальтон-план как система, не оправдавшая себя, был отменен.
      Делясь своими раздумьями, Виктор писал:
      "...В настоящее время лекционная система уже официально отвергается... Студенты разучивают какую-либо часть учебника и приходят отвечать. Этот ответ заменяет собой лекцию профессора. Побывав два раза на семинаре проф. Тихого по астрофотометрии в университете и услышав ответы, называемые докладами студентов, я решил, что лучше будет, если я буду дома изучать астрофотометрию, хотя бы непосредственно по курсу Тихого, по которому студенты готовят свои "доклады". И в действительности я получаю... знания из первых рук.
      ...Лекции по математике целиком посвящены доказательству теорем, которые имеются в учебнике. Правда, хороший профессор намечает еще открывающиеся перспективы, указывает на возможности, но все-таки в области математических наук нет большой разницы между лекцией и учебником.