– Во-первых, заклинание безразмерности, как и на все остальные кольца. Затем заклинание неистираемости, усиленное добавками. Когда мы установим наковальню и тигли, я начну очищающую плавку, а ты сделаешь форму для заливки. Постарайся сделать ее без малейшего зазора, потому что отлитое кольцо не будет поддаваться шлифовке. Хоть оно и задумано простым, будет лучше, если на нем не останется полоса стыковки половинок формы.

– Сделаю. А другие заклинания?

– Мы будем накладывать их на кипящий расплав по одному в день, но, возможно, и реже. Нужно, чтобы каждый из нас отдохнул и собрался с силами перед следующим заклинанием. Мне хотелось бы, чтобы ты наложил на него заклинания приязни и истинного зрения, а об остальных я позабочусь сам.

– Заклинание истинного зрения? Но зачем оно здесь нужно?

– Верховный правитель над народами должен сначала собственными глазами увидеть, что где происходит, и только затем выносить решение.

Келебримбера несколько озадачили слова «верховный правитель над народами», но он признавал разумное верховное правление.

– Хорошо, а какие еще?

– Я предполагаю также наложить заклинание невидимости. Кольцо даст большую власть, поэтому его носителя нужно обезопасить от злоумышленников.

– Какие могут быть злоумышленники среди эльфов? – удивился мастер. – Кроме того, каждый взрослый эльф способен к истинному зрению, поэтому заклинание будет бесполезным.

– Это свойство предназначается для защиты от других народов. Еще, я думаю, не помешает и заклинание поддержания жизни в теле – мало ли, в каких обстоятельствах придется носить этот амулет. И конечно, на кольцо нужно наложить заклинание единства. Я наложу его последним, как самое мощное. Можешь не сомневаться, работы хватит нам обоим.

Оставшуюся часть дня они перебирали содержимое ящиков и готовили оборудование для работы. Саурон оставил попытки соблазнить Келебримбера властью, хотя тот был нужен ему и сейчас, и в дальнейших планах. Было бы очень некстати спугнуть мастера в такое ответственное для работы время, и майар придумал лучший план. Среди прочих заклинаний он решил наложить на кольцо заклинание соблазна властью, которое должно было действовать на каждого, чья сила слабее силы кольца. А затем, когда кольцо будет готово, он даст его примерить Келебримберу, после чего тот захочет власти. И тогда будет совсем нетрудно уговорить его на остальное.

Целый месяц они трудились над золотым слиточком, расплавленным в тигле на лаве. Сыпали в расплав крохотные, тщательно вымеренные порции добавок, накладывали заклинания на жидкое золото и давали ему застынуть, чтобы волшебство принялось. Затем снова плавили, добавляли и заклинали.

Пока расплав готовился, Келебримбер с помощью адамантовых резцов вырезал каменную форму для заливки. Поскольку кольцо создавали безразмерным, она должна была определять размер изделия, только пока им не пользовались. Затем он наложил на форму заклинание, делавшее ее пригодной для создания безразмерных изделий, и теперь объем расплава, втрое превышавший ее объем, должен был поместиться там без остатка, в точности по ее величине.

Наконец наступил день отливки. Три дня до этого они не трогали кипящий тигель, а только приходили к месту плавки по несколько раз в день, чтобы проверить, все ли в порядке. Келебримбер смазал форму изнутри жидким маслом из ядрышек лесного ореха и подал Саурону. Тот еще раз внимательно оглядел ее, затем одобрительно кивнул и поставил на наковальню. Саурон сегодня был сильно взволнован – даже при кроваво-красном отсвете лавы было заметно, каким лихорадочным блеском горят глаза майара.

– Последнее заклинание – и оно будет готово, – пробормотал он сквозь зубы, забыв на мгновение о своем помощнике. – Крохотный золотой ободок, который будет стоить дороже всех сокровищ мира… Кольцо всевластья…

– Что ты сказал? – Келебримбер расслышал его слова, но не поверил собственным ушам.

– Кольцо единства – сегодня оно будет готово. – Темные глаза Саурона повернулись к Келебримберу. – Оставь меня одного, чтобы ничто не отвлекало меня во время заклинания. Все-таки я буду должен отдать туда ни много ни мало, а половину своей силы.

– Половину? Зачем так много?

– Ты так постарался над эльфийскими кольцами, что меньше нельзя – но и больше тоже нельзя, или оно выйдет из повиновения. Иди в лагерь и жди меня там, я вернусь туда уже с кольцом. Не удивляйся, если я задержусь – мне предстоит непростое дело.

Келебримбер кивнул и пошел к выходу. Это было обычным, когда колдун оставался один во время выполнения мощного заклинания. Особенно такого мощного, как это.

Когда он шел обратно по пещере, безотчетное чувство тревоги заставило его замедлить шаг, а затем остановиться. Мастеру вдруг вспомнились некоторые странности в поведении Саурона, которые он замечал, но отказывался понимать – возможно, потому, что при определенном толковании они приводили к неприятным выводам, превосходившим его воображение. Келебримбер был просто не способен ни о ком думать так плохо.

Но сейчас, когда перед его глазами еще стоял лихорадочный блеск в глазах Саурона, когда в его ушах еще звучала оговорка майара, привычка Келебримбера истолковывать чужие поступки к лучшему сменилась самой заурядной подозрительностью. Какое заклинание этот майар наложит на кольцо, присовокупив к нему половину своей мощи? И что он сделает, когда у него в руках окажется такой могущественный амулет? Сам Келебримбер отдал бы его Гил-Гэладу, и до сих пор он был уверен, что и Саурон поступит так же. Но по дороге сюда он убедился, что они с Сауроном были разными – слишком разными. Нельзя было судить о поступках этого майара по себе.

Он немного постоял в нерешительности, не зная, идти ему дальше или все-таки вернуться и подсмотреть за Сауроном. В подсматривании было что-то низкое, противоречащее его натуре, но… – мастер повернулся и поглядел туда, где оставался Саурон.

Словно во сне, он сделал шаг обратно по коридору. Второй дался ему уже легче – в любом низком деле самым трудным бывает первый шаг. Он осторожно ставил перед собой ступни – одну за другой, одну за другой – пока не увидел багровое отверстие выхода и расчищенный клочок площадки, на котором была установлена наковальня. Саурон стоял спиной к пещере – он как раз поставил тигель на наковальню и готовился к заклинанию.

Все внимание майара было сосредоточено на предстоящем волшебстве. Келебримберу было известно, что в такие мгновения даже самые чуткие колдуны не видят и не слышат, что творится вокруг, поэтому он рискнул приблизиться еще. В этот миг Саурон простер ладони над тиглем и заговорил – громко и властно, во всю мощь своего голоса:

Грубые и тяжелые созвучия эхом раскатывались по жерлу вулкана, тревожа пламенеющую поверхность лавы. Келебримбер очень давно жил на свете и все это время не считал никакие знания лишними, поэтому он не только узнал оркский язык, но и сумел перевести произнесенные майаром фразы. Язык орков был груб и примитивен, но обладал своеобразной выразительностью:

Весь этот перевод мгновенно пронесся в голове Келебримбера, пока майар договаривал продолжение:

Смысл этой фразы заставил мастера похолодеть, несмотря на окружающее его пекло:

Так, значит, Саурон делал это кольцо для себя! И он с самого начала знал об этом! Келебримбер стоял, остолбенев от потрясения, пока майар договаривал заключительную часть заклинания:

Слово «назг» по-оркски означало не только кольцо, но и звено цепи, и перевод звучал примерно так:

В одно мгновение замысел Саурона прояснился мастеру – и предложение майара на Совете, и его усердие в этом деле, и слова о половине вложенной силы, которые имели значение, только если собственником кольца будет он сам. Хитрый майар обманул доверившихся ему правителей, и они сами попались к нему в ловушку! Кольца дружбы оказались звеньями колдовской цепи, которой Саурон собирался сковать и поработить все народы Средиземья, а это кольцо предназначалось ему самому, чтобы управлять через него остальными кольцами. Вот почему он так странно оговорился, назвав его кольцом всевластья!

Пока Келебримбер осознавал это, Саурон взял тигель щипцами и понес на лаву, так как расплав остыл во время наложения заклинания и нужно было снова нагреть его перед заливкой. Сообразив, что сейчас Саурон повернется и увидит его, мастер помчался наружу. Теперь он до конца увидел всю глубину предательства майара и его мысли заметались в поисках выхода из сложившегося положения. Было очевидно, что в одиночку он не справится с Сауроном – он просто погибнет, и тогда ничто не помешает майару привести свой коварный замысел в исполнение. Нужно было, чтобы об этом замысле узнали все, кто так опрометчиво принял вовремя подсказанный совет, казавшийся таким удобным.

Келебримбер бегом бежал по дышащему жаром проходу. Ведь знал же он, знал, что идея достигнуть взаимного согласия с помощью жалких побрякушек не может привести ни к чему хорошему! Ведь понимал же он еще тогда, на Совете, что мир достигается только разумом и доброй волей каждого из правителей, и больше ничем! Почему же он так слепо доверился решению большинства? Почему не выступил против этого решения, почему не постарался убедить остальных, что легкий выход – это не выход? Какая злая сила заставила его промолчать?

Мастер выбежал из пещеры и помчался вниз по тропинке, еще не зная, что предпринять. Только оказавшись на стоянке, он перевел дух и в растерянности обвел долину взглядом. Все вокруг выглядело очень мирным, словно и не было этого кошмара, нависшего над Средиземьем – влажная дымка над спокойными вершинами Пепельных гор, примятая осенняя трава, прогоревший костер, дорожные вещи и посуда, оба коня, пасшиеся неподалеку на берегу ручья.

Прямо перед ним замаячило черное пятно, оказавшееся той самой крепостью, которую Саурон назвал старыми развалинами. До сих пор Келебримбер не обращал на нее внимания, поверив Саурону на слово, но теперь он отчетливо осознал, что крепость была новой и сильно укрепленной – более того, атани строили свои крепости иначе. Приглядевшись еще, он вдруг заметил, что ее ворота были наглухо закрыты, чего не никак могло быть, если бы она была брошенной. Похоже, Саурон знал об этой крепости многое, и к тому же совсем не то, что он сообщил о ней своему помощнику.

Мастер перевел взгляд на поселения у южного хребта – там никого не было, но что-то в них наводило на мысль, что хозяева не побросали свои поселки, а ненадолго отлучились оттуда. Странные здания, похожие на конюшни, наверное, были жилищами для воинов. Неужели вся эта дикарская рать подчинялась Саурону? Неужели это он отослал отсюда орков и кочевников на время изготовления кольца, а обитателям крепости приказал затаиться?

Теперь, когда рассудок Келебримбера освободился от наивного убеждения в порядочности Саурона, догадки обрушивались на него одна за другой. Несомненно, изготовление колец было только частью общего плана, в который входила и подготовка военных сил. Пока их здесь было не так много, чтобы они составляли серьезную угрозу, но, возможно, они имелись и в других местах, не доступных его взгляду.

Кто-то более искушенный в интригах и коварстве мог бы притвориться перед Сауроном, чтобы обманом выпытать у него побольше или даже лишить его тела и этим приостановить его планы, но Келебримбер был слишком честным для этого. Он даже и не задумывался, сумеет ли он скрыть свои чувства от Саурона, когда тот появится в лагере. Ошеломленный своими открытиями, он мог думать только о том, как бы поскорее сообщить о них правителям народов Средиземья.

Его отчаянно мечущиеся мысли наконец замкнулись на одной – бежать отсюда, и как можно скорее! Но сколько у него было времени в запасе? Скоро ли вернется Саурон? Келебримбер вспомнил, что в его распоряжении еще есть время – пока кольцо застывает в форме, оно должно оставаться в пекле Ородруина. Совсем немного времени…

Еще не вполне сознавая свои действия, мастер окликнул коня, схватил сверток с эльфийскими дорожными лепешками, лежавший под кустом поверх других припасов, и вскочил на спину Лалачаэ. Благородный скакун без слов почуял волю хозяина и птицей помчался по Мордорской долине – на запад, к Великому Андуину. Заливистым смехом раскатился по окрестным горам звук его копыт, при спешке делавших и по семь дней пути за день.

Саурон взял щипцы в обтянутую толстой кожаной перчаткой руку и извлек раскаленный тигель из пылающего лавового горнила. Затем он склонился над наковальней и тонкой струйкой вылил расплавленное золото в форму. Когда тигель опустел, Саурон простер ладони над формой и громко повторил заключительную часть заклинания, запечатлевая ее на кольце:

Черное дело было сделано, и чудовищное порождение ненасытного властолюбия майара обрело бытие. Стоя перед наковальней, Саурон неотрывно глядел на форму, в которой застывало кольцо. Он не чувствовал ни усталости, ни огненного жара, которым дышало лавовое озеро, тяжело бурлящее в нескольких шагах от него. Он не чувствовал даже потери половины своей силы – ведь она была здесь, перед ним, заключенная в крохотном золотом ободке. Она была в нем, словно семя, посаженное в плодородную почву, словно деньги, отданные в рост. Теперь это была сила, призванная приносить силу.

Глядя на форму с кольцом, он чувствовал только торжество. Оно заполняло майара, будучи первым отголоском настоящего торжества – предстоящего торжества, когда он приведет свой замысел в исполнение. Что с того, что он был из младших богов, обреченных быть на побегушках у старших и целую вечность довольствоваться жалкой ролью, отведенной им творцом Илуватаром? Он докажет им всем, что он в силах переписать свою судьбу, он покажет им всем, чего достоин он и чего стоят они!

Он смотрел на кольцо и видел, как собьет с них всю их спесь и самоуверенность. Он видел, как он рассчитается с валарами за все их высокомерие и за все унижения, которые он претерпел от них. Сколько он помнил себя – а он помнил себя с начала этого мира – они обращались с ним, как со слугой, и никогда не смотрели на него иначе. А он тоже был богом – и он напомнит им это! У одного майара немного силы, но когда у него в руках будут все народы этого мира, тогда счет сил пойдет по-другому. Что бы там ни мнили о своем могуществе высокомерные валары, орда муравьев может загрызть даже дракона!

Вот тогда уже он будет обращаться с валарами, как со слугами. Тогда уже он будет приказывать им – но что бы они там ни воображали об его отношениях с Мелькором, он не потребует у них вернуть Отступника обратно. Отступник там, где и полагается быть безнадежным неудачникам, вместе со своими идеями об устройстве этого мира. Несчастный фантазер, он воображал, что власть нужна ему для того, чтобы другие не мешали ему творить по собственному вкусу. Этот глупец забыл, что даже богу нельзя сидеть сразу на двух стульях, он и не подумал, что власть сама по себе – величайшая ценность мира.

Но он, Саурон, никогда не забудет, что власть нужна ради самой власти.

Выждав положенное время, он разъединил половинки формы и извлек кольцо на наковальню. Это был скромный золотой ободок, даже не митриловый, но его кажущаяся простота не мешала майару видеть заключенную там силу. Он стянул с рук защитные кожаные перчатки и взял кольцо голыми пальцами. Оно было раскаленным и жгло кожу, но Саурон не чувствовал боли. Он приблизил кольцо к глазам, чтобы разглядеть надпись, идущую по внутренней поверхности ободка.

Там слабо светились две главные строки заклинания, предназначенные для подчинения остальных колец. Рядом поблескивали три оркских символа, обозначавших числа «три», «семь» и «дюжина». В этих символах и заключалась связующая сила колдовской цепи, которую он собирался накинуть на народы Средиземья. Символ «три» был тусклым и почти не светился, потому что кольцо всевластья еще не побывало в контакте с эльфийскими кольцами, но другие два были яркими и излучали силу. Можно было бы хоть сейчас приказывать их носителям, но кольца гномов пока оставались в мастерской Келебримбера, а кольца атани хранились в его собственной крепости Барад-Дур, которую он представил мастеру как заброшенную.

Он напомнил себе, что сейчас еще не время приказывать. Нужно было еще подчинить себе эльфийские кольца, а затем дождаться, когда они попадут по назначению. С гномьими кольцами было все ясно – они предназначались семи вождям кланов и должны были попасть к ним в самое ближайшее время. С атани было сложнее – даже среди правителей этого короткоживущего народа редко встречались личности, достойные стать его ближайшими слугами, носителями одного из звеньев его колдовской цепи. Его назгулами.

Втайне от Келебримбера Саурон наложил на кольцо всевластья заклятие, продляющее срок пребывания в мире для смертных носителей его колец. Поскольку он был всего лишь майаром, он мог обеспечить им существование только в иной материальности. Но и в таком виде они должны были просуществовать достаточно долго, если поддерживать их собственной силой, и были вполне пригодны для выполнения его приказов. Поэтому с атани не следовало спешить, тем более, что они быстро сменяли друг друга. Ему еще предстояло долго и тщательно выбирать среди них достойнейших – настоящих вождей, умных и могущественных, наиболее соответствующих тем великим задачам, которые он возложит на них.

По мере того, как кольцо остывало в руках Саурона, надписи на внутренней поверхности ободка медленно потухали. Когда они стали невидимыми, майар надел кольцо на средний палец правой руки, и мир в его эльфийских глазах сразу же изменился. Благодаря заклинанию истинного зрения им стали доступны явления иной материальности, а все вещественные объекты стали выглядеть такими, какими они виделись оттуда. Это зрелище не было новым для Саурона, потому что он не всегда носил вещественный облик. Удостоверившись, что заклинание Келебримбера работает, он вспомнил о мастере и решил проверить на нем заклинание невидимости – хотя Старшие эльфы были способны к истинному зрению, нужно было еще догадаться использовать его.

Оставив кольцо на пальце, он пошел к выходу. Снаружи был солнечный полдень, такой погожий, что туманная дымка над горами рассеялась. Крепость Барад-Дур виднелась так отчетливо, что майар даже разглядел ее плотно запертые ворота и невольно нахмурился. Если это заметит и Келебримбер, неизбежны неприятные расспросы – но Саурон давно уже выучился направлять в нужное русло наивную доверчивость мастера, в глубине души подсмеиваясь над ней.

У подножия горы он заметил крупную бабочку, порхавшую над кустом. Повинуясь внезапному порыву, Саурон сделал шаг к порхающей красавице. Она уселась на кончик ветки, не замечая майара, и подставила солнцу яркие крылышки, чтобы принять в себя последнее осеннее тепло. Саурон протянул к ней невидимую руку – но когда до ее крыльев оставалось не более ширины пальца, бабочка вдруг что-то почуяла и унеслась с ветки в недосягаемую даль. Он проводил ее взглядом и усмехнулся.

Отсюда было уже рукой подать до стоянки. Саурон глянул туда поверх кустов, но не увидел мастера. Подумав, что Келебримбер разводит костер или прилег отдохнуть, он подошел поближе и заглянул за кусты.

Мастера там не было. Это не насторожило Саурона, потому что Келебримбер мог уйти вниз по ручью, чтобы прополоскать одежду или помыться. Он подождал немного на стоянке, затем снял кольцо и походил туда-сюда, окликая мастера.

Тот не отозвался. Зато на призыв хозяина откликнулся ржанием Морлаймэ, и Саурон невольно глянул туда, где пасся его скакун. Вначале он не мог понять, что же такое вдруг заставило его ощутить мгновенный холодок тревоги – но затем до него дошло, что рядом с Морлаймэ не было серого Лалачаэ, скакуна Келебримбера.

Он завертел головой по окрестностям, еще надеясь разыскать Лалачаэ и одновременно гадая, куда мастер мог направиться на своем скакуне. Неужели Келебримбер тоже заметил запертые ворота и поехал к Барад-Дуру, чтобы посмотреть на них вблизи? Это бы еще не беда, потому что гарнизону крепости строго-настрого приказано сидеть тихо и не высовываться наружу, но если мастер вдруг захочет проникнуть за ворота, то неизвестно, чем это кончится.

Пристальный взгляд Саурона устремился к крепости, разыскивая рядом с ней коня или всадника – но там никого не было. Возможно, Келебримбер от безделья все-таки поехал осматривать военные поселки у южной гряды, как намеревался еще по пути сюда? Если так, он не найдет там ничего особенного, потому что население ушло оттуда на юг со строгим приказом не возвращаться раньше начала зимы. Значит, к ужину он вернется на стоянку ни с чем, потешив и успокоив свою бдительность.

Странно, однако, что мастер надумал куда-то поехать именно в тот день, когда амулет, над которым они трудились целый месяц, был наконец изготовлен. Куда понятнее было бы, если бы он не уходил со стоянки, с нетерпением дожидаясь возвращения майара с кольцом.

Эта мысль, внезапно посетившая голову Саурона, быстро превращалась в навязчивую идею. Почему Келебримбер уехал, хотя он должен сидеть здесь как пришитый и дожидаться кольца? Он же – мастер, он не может оставаться равнодушным к изделию, в котором принимал участие! Глаза майара безотчетно обшаривали стоянку – вот тонкое походное одеяло мастера, вот его теплая дорожная куртка, вот седло и потник его коня, а рядом, на кусте, уздечка… неужели он уехал без седла и уздечки, прямо так?! Вот его дорожный мешок, вот рабочий передник и рукавицы, брошенные на обычном месте. Вот его миска и ложка посреди остальной посуды, валяющейся рядом с припасами, которые тоже все на месте…

Все на месте? Саурон искал глазами и не находил объемистый сверток с эльфийскими лепешками, валявшийся обычно поверх других припасов. Если бы мастер уехал на день, он мог бы взять с собой лепешку-другую, но весь запас?!

Саурон расшвырял продукты по стоянке, окончательно удостоверившись в том, что сообщил ему беглый осмотр. Похоже, Келебримбер уехал так поспешно, что не взял свои вещи и не стал седлать своего скакуна, захватив с собой только сверток с дорожными лепешками.

Куда он уехал? И почему? Что могло сорвать его с места подобным образом?!

Неужели у этого доверчивого простака хватило ума подслушать последнее заклинание?!

Саурон был достаточно искушен в делах житейских, чтобы признать это объяснение наиболее достоверным. Именно так и должен был повести себя наивный и честный малый, раз в жизни опустившийся до примитивного подслушивания. Внезапная догадка предстала перед Сауроном во всей своей беспощадности, ставя под угрозу его грандиозные замыслы. Если Келебримбер сумеет предупредить участников Общего Совета, эльфийские и гномьи кольца будут уничтожены, после чего никогда уже не удастся всучить им новые. Хотя у Саурона оставались еще кольца для атани, но те наверняка тоже будут предупреждены, и ему будет очень непросто подсунуть кольца достойным кандидатам в назгулы. Но даже если это увенчается успехом, их все равно будет мало, слишком мало по сравнению с тем, на что он рассчитывал.

– Бабочка!!! – в ярости зарычал майар. – Проклятая бабочка!!!

Его рука лихорадочно вцепилась в лежавшее в кармане кольцо – бесценное сокровище, маленький золотой залог его будущей власти и могущества. Ну конечно же, Келебримбер принимал участие в создании кольца, а значит, тоже связан с ним пожизненными узами, как и любой мастер со своим изделием. Саурон зажал кольцо в кулаке и сосредоточился на эльфе – да, вот он скачет на своем несравненном Лалачаэ, как раз между скалами Хмурых гор, где западный выход из долины. Волосы растрепаны, зубы сжаты, лицо отчаянное…

В это мгновение Келебримбер почувствовал на своей спине взгляд Саурона и обернулся. Ужас, проступивший на лице эльфа, подтвердил догадку майара яснее любых слов. Какая жалость, что так вышло – из этого умельца мог бы получиться великолепный назгул… впрочем, нет, материал не тот, не за что было зацепиться даже малейшему соблазну. А теперь нет ничего важнее, чем прикончить этого эльфа, пока он не добрался до своих и не растрезвонил им о коварном замысле их Аннатара.

Саурон окинул стоянку бешеным взглядом. Уж если мастер ничего не взял с собой в дорогу, то ему, майару, и подавно ничего не нужно – сейчас, когда так дорого каждое мгновение. Он бросился к своему скакуну, но благородный Морлаймэ всхрапнул и шарахнулся от него, напуганный переменой в хозяине. Выругавшись, Саурон сходил за уздечкой, а затем надел кольцо на палец и невидимым подошел к коню.

Он затянул поводок уздечки вокруг шеи бьющегося скакуна и силой заставил его взять удила в зубы. Затем он вскочил коню на спину и послал его вперед. Морлаймэ вертелся и бился, норовя сбросить невидимого всадника, и только неэльфийская сила майара помогала ему усидеть на жеребце.

– Ну погоди же, я заставлю тебя бежать! – прошипел он сквозь зубы, с трудом направляя коня к одной из грязных речонок Мордора.

На ее берегу в изобилии росла оркская трава, толстые прямые стебли которой, усаженные бледными желто-зелеными лопухами с тяжелым дурманящим запахом, на верхушках увенчивались пучками коробочек с созревшими семенами. Саурон сорвал горсть коробочек, растер их в ладони, выплюнул на них короткое заклинание и засунул упирающемуся Морлаймэ в рот. Как ни старался тот избавиться от непрошеного угощения, Саурон зажимал ему морду, пока часть семян оркской травы не проскочила в горло скакуна.

Вскоре конь перестал вырываться. Его пасть оскалилась, из нее пошла пена, покинутые разумом глаза налились кровью. Набив карман коробочками оркской травы, майар снова вскочил на коня. Тот с места сорвался в бешеный галоп – черное чудовище, только что бывшее благородным Морлаймэ, а теперь лишенное рассудка, понимания, даже изначального стремления каждого живого существа поберечь себя – и пустился в самоубийственную скачку, выполняя волю своего чудовищного всадника.

И струна безумной скачки эльфа и майара натянулась между Ост-ин-Эдилом и Мордором. Двое создателей одного амулета силы, они чувствовали друг друга через созданное ими кольцо. Саурон мог выслеживать путь Келебримбера вдоль Андуина, а затем через Роханские степи в обход южного края Мглистых гор, непроходимых в это время года – но и Келебримбер мог чувствовать преследователя за своей спиной и знать, далеко ли он находится.

Они мчались сквозь Средиземье без отдыха, едва замечая мелькающие дни и ночи. Кому-то это показалось бы невозможным, но у айнура и Перворожденного была иная сила, для них существовало иное время. Если Келебримбер еще позволял короткие передышки у ручья и по куску дорожной лепешки себе и скакуну, то Саурон гнал своего черного зверя, не задерживаясь ни на мгновение. Тело бывшего Морлаймэ худело и ссыхалось, пустые глаза проваливались в глазницы, под тусклой черной шкурой все явственнее проступали ребра. Конь на бегу превращался в скелет, съедаемый отравой и измотанный непосильной скачкой, но колдовское зелье заставляло его нестись по холмам и равнинам так же быстро и неотвратимо, как сама смерть, фарлонг за фарлонгом сокращая расстояние между ним и Лалачаэ.

Келебримбер чувствовал приближение Саурона, но мог только беспомощно наблюдать за ним, потому что его скакун и так уже мчался на пределе сил. Ему оставалось только надеяться, что майар не успеет нагнать его в пути. Он не знал, кого из богов ему молить, к какому имени взывать о помощи, потому что не верил в милость богов. Он мог только уповать на то, что безымянная судьба не позволит совершиться катастрофе, нависшей над миром.

Одна катастрофа уже совершилась – рушился мир его сердца, устоявший во времена исхода из Валинора и в дни Войны Гнева. Как они с Теркеннером верили тогда, что зло изгнано из Средиземья навеки, что теперь они сумеют построить здесь прекрасный мир, в котором нет места крови и страданиям! И они начали строить Ост-ин-Эдил, и они строили его все эти полтора тысячелетия, протягивая руку дружбы и помощи каждому, кто приходил в их город. Как им обоим хотелось мира, где есть чистая красота распускающегося цветка, которую страшно потревожить даже легким прикосновением пальца! Мира, где возвышенные сердца благоговеют перед нежнейшими обертонами струны на поющей лютне!

А что теперь? Мир, где поломанная лютня валяется в грязи рядом с цветком, растоптанным башмаками тирана под грубый хохот своры идущих за ним дикарей? И самое ужасное – никому из бегущих от этого нашествия не будет дела ни до цветка, ни до лютни, им будет некогда повернуть голову, чтобы оплакать лежащую в грязи красоту, потому что у них и без этого будет над чем плакать. Униженные и беззащитные, они не найдут спасения от наступающей черни, потому что бежать некуда. Потому что в мире нет такого места, куда бы вслед за ними не погналась чернь.

Чья же вина? Неужели этот груз лежит на них с Теркеннером… потому, что они оказались слишком добрыми?! Добрыми и беспечными – и этим позволили злу ухватиться за этот мир, позволили ему окрепнуть? Как они верили, что никакое доброе дело не может обернуться злом… Как они могли оказаться такими слепыми?!