Позже я многое узнал о Владлене Осиповиче, не берусь судить - хорошее или плохое, но узнал, в частности, и то, что ритуал первого разговора с будущим возможным сотрудником был отработан у него до мелочей.
      Через месяц я вошел в институт полноправным сотрудником.
      Мама моя долго болела. Однажды она всю ночь Дышала через кислородную подушку, я бегал в дежурную аптеку, менял их одну за другой. Мы не разговаривали, я молча смотрел, как она умирает. Не ощущал ни жалости, ни страха. И мама была спокойна, деловито поправляла у рта трубку, показывала мне сузившимися ледяными глазами, когда надо было что-то подать. На лице ее и на плечах выступила прозрачная липкая испарина, и кожа блестела, как глянцевая голубоватая бумага, смазанная жиром. Иногда я ловил на себе странный, мечтательный, чуть насмешливый взгляд. "Мамочка! - шептал я. Ну, держись, родная.
      Не оставляй меня". Мы еще раньше договорились, что я не буду вызывать врача. Я понимал, она не хотела чужого присутствия в минуту прощания. Самая гордая и робкая женщина, какую я могу себе представить.
      К утру тело мое одеревенело, а мама уснула, вытолкнув изо рта трубку.
      После той страшной ночи она прожила еще четыре года.
      В проходной мне был выписан пропуск. На вопрос, как найти товарища Капитанова - пропуск был к нему, - женщина-вахтерша неопределенно махнула рукой:
      - Найдете легко. Корпус-от у нас один, а там любого спросите.
      Корпус, шестиэтажное, в форме куба, белое здание, похожее на больницу, окружили пристройки, сарайчики, прямо перед ним бронзовела литая фигура то ли спортсмена, то ли шахтера. Земля была покрыта ковром пожухлой травы, устелена железной дребеденью и всяким мусором; кое-где сиротливо торчали тонкие деревца.
      В прохладном и просторном вестибюле было пусто и тихо. Я в растерянности топтался около лифтов, не зная, куда идти. Да и не хотелось мне никуда идти, ни с кем разговаривать, а хотелось вернуться в гостиницу, принять душ, сесть и глядеть в окно. Еще не было десяти, а я так устал, будто целый день провел в беготне.
      "Может, простыл, - подумал я. - Грипп начинается?"
      Откуда-то из коридора вынырнула девушка в синем халате, с кипой папок в руках.
      - Простите, - остановил я ее служебный бег, - вы мне не подскажете, как найти Капитанова Владимира Захаровича?
      - А зачем он вам?
      - Повидаться, - ответил я без улыбки. - Охота с ним повидаться.
      - Ой, что это я, - смутилась девушка, - конечно, так неприлично спрашивать. Но я работаю с Владимиром Захаровичем. Лаборанткой. А вы не из Москвы?
      - Это меняет дело, - сказал я. - Если вы лаборантка у товарища Капитанова, я могу говорить с вами без опаски. Да, я прибыл из Москвы вечерним поездом.
      - Ой, вы шутите. - Милое у нее личико, белесое, в веснушках, с серыми раскосыми глазами. - Все москвичи такие шутники. И шутят-то одинаково. Я всегда могу отличить, если человек из Москвы. Честное слово.
      - А сами вы местная?
      - Ну. Я уж тут и родилась и выросла. Хотела в Киев поехать учиться... Да что же вы, вызывайте лифт.
      - Успеем, - сказал я. - Давайте сначала познакомимся. Меня зовут Виктор Андреевич.
      - Шура! - Она деликатно высвободила ладошку из-под папок и протянула мне лодочкой. Я с чувством пожал ее тонкие пальчики. Знаем мы таких простушек, но все-таки, черт побери, приятно. Шура, Шура! Что-тО никто из наших про нее не рассказывал. Про многих рассказывали, а про Шуру - молчок.
      - Вы недавно здесь работаете?
      - Ой, давно! Скоро полгода.
      - Старожил, значит. Ладно, Шура, мы еще поговорим с вами, если не возражаете. Я вижу, вы сейчас торопитесь. Внимание - вызываю лифт!
      - АО чем мы будем говорить? - Дымка подозрительности в серых омутках. Я вас совсем не знаю.
      В лифте, в тесноте.
      - Вы и не могли меня знать, Шура. Зато я вас знаю.
      - Вы? Меня? Ха-ха!
      - Тогда давайте говорить напрямик. Вы можете показать мне город?
      Подозрительный котенок в ее взгляде тут же перерос в самоуверенного слона.
      - Хотите за мной поухаживать? Не правда ли?
      Я ответил с достоинством:
      - Что вы, что вы, Шура. Я пожилой человек с больной печенью. Можно сказать, инвалид труда. Свое место знаю. Где уж мне! Так если...
      Задушевный разговор прервала остановка. Пятый этаж. Пританцовывая, Шура провела меня по коридору, указала перстом в одну из многочисленных дверей - тут.
      - Так как же, Шура? - сказал я ей уже в спину глухариным голосом. Она оглянулась, повернула ко мне смеющуюся мордочку, изящно повела плечами:
      - Презираю командировочные интрижки - объяснила тоном видавшей виды светской дамы.
      Огромная комната, в которую я попал, мало чем отличалась от множества подобных комнат-лабораторий в Москве, Ленинграде, Киеве, Саратове... У стен - стеллажи, на столах - приборы, паяльники и прочий "струмент", в одном углу - махина течеискателя, от которого через все помещение змеятся по полу шланги к насосам; накурено, душно, грязновато - родная, рабочая атмосфера. Три человека склонились над схемами - мужчины, четвертый развалился на стуле и читал роман, женщина в спецовке стояла на подоконнике и пыталась тряпкой дотянуться до фрамуги. Я обратился к тому, кто читал.
      - Вы будете Капитанов?
      Книголюб поднят брови, оглядел меня с ног до головы, оценил и молча показал на дверь в смежную комнату. И все на меня посмотрели, полюбовались, но без особого любопытства: мало ли тут шляется без дела прохиндеев. Женщина с подоконника издала плаксивый вопль:
      - Да за что же это наказание такое! -Она выронила свою тряпку за окно. Уборка не заладилась у нее.
      Капитанов сидел за столом в крошечной каморке с зарешеченным окном, напоминающей кладовку в продовольственном магазине.
      Каморка висела на Капитанове, как куцый пиджак с чужого плеча, а когда он поднялся мне навстречу, она скрипнула и покачнулась.
      - Виктор Андреевич? Посланец столицы? Мне директор звонил, предупредил. Балуете вы нас Что ни месяц, то в гости. Искренне рады, искренне!
      Есть такие мужчины (их очень мало), которым тесно, которые прямо-таки одним своим видом излучают удальство и силу, вокруг них явственно гудит поле высокого напряжения, как около столба высокозочьтной линии. Таков Владимир Захарович - двухметроворостый, дочерна опаленный солнцем богатырь В его "искренне рады!", в его непреклонной, бесшабашной улыбке я сразу уловил предостережение и вызов мне, незваному; руку мою он стиснул при рукопожатии чуть крепче, чем требовалось для знакомства. За те несколько секунд, что я пробыл в комнате, он успел по меньшей мере четыре раза меня поддразнить, уколоть, ущипнуть -как оно, мол, не слабо? -и при этом в веселых его глазах скакали шустрые, коричневые дьяволята. Но я не был обескуражен, уж про начгруппы товарища Капитанова я знал предостаточно. Знал по отзывам специалистов -это серьезный ученый, автор двух-трех нашумевших публикаций, причем по тематике далеких от его нынешних занятий.
      Я опустился на стул, достал сигареты. Владимир Захарович вернулся за свой стол, протянул мне фирменную английскою зажигалку, и некоторое время мы молча, радостно улыбались друг другу.
      - А ну-ка, - сказал Капитанов, - закурю и я, Виктор Андреевич, московскую сигарету. Вы позволите?
      Четыре дня держался, не курил, воля-то у меня железная, а теперь закурю. Пора.
      - Может, не стоит?
      Стоит По случаю вашего приезда непременно надо закурить. Вы надолго, кстати, изволили к нам прибыть?
      В вопросе его легкий вызов. Но на грани приличия.
      Он еще не решил, как ему себя держать, нащупывает почву. А вот я возьму и помогу ему сориентироваться.
      Я заранее решил прикинуться незнающим, этаким дотошным простофилей, люти охотнее объясняют и рассказывают человеку несведущему в предмете, чем специалисту. О чем толковать толковому, он сам все видит и понимает. Как говорится, ученого учить - только портить...
      - Неловко себя чувствую, - сказал я, потупясь. - Перегудов - вы с ним знакомы? - вызвал, наорал: езжай, говорит, срочно. Проверяй! А что я могу проверить, если в разработке почти не участвовал. Да, честно говоря, неохота мне и вникать. С какой стати?
      У них прибор горит, а я при чем? Стрелочника ищут.
      Вечная история. И всегда стрелочник найдется - вроде меня. А-а, не привыкать! Если вовремя на вершину не залез, так и будешь всю жизнь стрелочником.
      Я безнадежно махнул рукой, сыто затянулся дымом. Капитанов слушал меня внимательно, и я с облегчением заметил, как коричневые дьяволята в его глазах слегка угомонились.
      - И как вы намерены действовать?
      - Чего там действовать. Потолкую с вашими ребятами, составлю отчет. Да ну, в общем... Неважно, главное отчет представить, а тут у меня рука набита.
      Капитанов, я видел, составил обо мне мнение, смотрел покровительственно, отпустило у него в груди, расслабился, заговорщицки ко мне перегнулся, спросил:
      - Что же они там у вас все-таки подозревают?
      - Прибор-то не идет, - сказал я с блаженной улыбкой, - они икру и мечут.
      - Ну а мы при чем? У нас полный ажур, комиссия проверяла. Компетентная комиссия, не смежники. Зачем же нам нервы трепать понапрасну?
      - Прибор не идет, - повторил я тупо. - А сверху требуют, чтобы шел.
      По выражению лица Капитанова легко было понять, что первое свое мнение обо мне он уже пересмотрел, как слишком лестное. Он вздохнул, потянулся, неясно было, что хрустнуло - стол или суставы, сказал коротко:
      - Чем могу помочь?
      - Пока списочком.
      - Каким еще списочком?
      - А вы мне назовите - кто над узлом работает.
      Всех поименно.
      - Хорошо, пишите.
      Я открыл вторую страничку блокнота и аккуратно записал под его диктовку:
      "1. Прохоров Дмитрий Васильевич, инженер.
      2. Шутов Петя, радиомеханик.
      3. Давыдюк Викентий Гаврилович, настройщик электронной аппаратуры.
      4. Шацкая Елизавета Марковна, инженер-конструктор.
      5. Иванов Геннадий Иванович, фрезеровщик.
      6. Горжецкий Эдуард Венедиктович, давильшик.
      7. Порецкая Шура, лаборантка".
      - Мало, - сказал я. - Это все?
      - В принципе - да.
      - А вот Шура Порецкая, она же всего полгода как тут работает...
      - Познакомились уже? Быстро. Не теряешь, значит, минут дорогих, - он одобрительно сощурился. - Правильно. Действуй.
      - Вы мне, пожалуйста, не тыкайте! - сказал я зло. - Мы на брудершафт не пили. - И, увидев его искреннее удивление, пояснил доверительно:- Знаете, я много поездил. Всякое бывало. Другой раз не успеешь домой вернуться, а уже впереди тебя телега летит. Может, и не было ничего, а поди потом доказывай, что ты не верблюд.
      Капитанов раздавил окурок в пепельнице, скучающе взглянул на оконную решетку. Неожиданным откровением я нанес последний штрих на свой портрет командировочного хорька и стал ему противен. Что ж, я готов был уважать его за эту подчеркнутую мгновенную неприязнь, если только он сам, разработчик узла, чист. А на этот счет как раз у меня были сомнения.
      - Эх! - сказал я. - Придется теперь ходить, мозолить глаза, отрывать людей от дела. Самое паскудное занятие.
      - Вы и не ходите, - добродушно посоветовал Капитанов. - Составьте отчет по документации и валяйтесь себе на пляже. Разницы никакой не будет.
      - Да? - я обрадованно вскинул голову, почесал в затылке. - Конечно .. неудобно как-то. Задание все же, взялся за гуж, так сказать. Владимир Захарович, а вы не могли бы выделить мне Шуру в сопровождающие. Чтобы она показала, где кто работает. Проводила, что ли... Сам-то я разве пойму?
      - Именно Шуру?
      Я выдержал его взгляд стойко.
      Он встал, обогнул меня с осторожностью, точно боялся задеть, толкнул дверь, крикнул: "Шутов, позови норецкую ко мне. Быстренько!"
      - Шутов - это который в списке?
      - В списке, в списке.
      С каждым моим словом он проникался ко мне все большей неприязнью.
      Шура влетела запыхавшаяся, раскрасневшаяся.
      - Фу, как надымили! Вы же бросили, Владимир Захарович. Все знают, вы бросили. Нельзя же в такой комнате сидеть. Прямо душегубка.
      Вот, Шура, поможешь товарищу. Проводишь, к кому он попросит. Ясно?
      Ясно, Владимир Захарович.
      Как у тебя, кстати, с институтом, все забываю спросить.
      - Вызов жду.
      - На вечерний?
      - Как вы посоветовали, Владимир Захарович.
      Я вашей воле не ослушница.
      Нет, не простая эта простушка, ишь, какие головешки подкидывает под своего начальника, и глазами ест, как ефрейтор генерала, и ножками в туфельках иереступает, точно пол под ней раскачивается. И утомленный моей персоной Капитанов отмяк, подернулся мечтательной рябью. Взгляд его успокоился на ее сероглазом личике, слух вкушал мелодичные девичьи переливы и позвякивания. Скрывать он ничего не умел - Капитанов Владимир Захарович, в любую секунду был открыт, как мишень.
      - Хорошо, Шура, ступай! Товарища вон задерживаем, ему отчет надо писать для самого Перегудова...
      Впрочем, останься на секундочку. Вы позволите, Виктор Андреевич? У меня к Шуре маленькое поручение.
      Я кивнул и вышел. Конечно, следует проинструктировать несмышленыша, мы понимаем...
      - Кто из вас Шутов, товарищи? - громко спросил я, улыбаясь всем, и тут же сам понял - кто. Книголюб, читающий на стуле у двери, отложил роман и, не двигаясь с места, поплыл на меня пасмурной чернотой лица.
      - Ну, я Шутов.
      - Здравствуйте! Будем знакомы. Меня зовут Виктор Андреевич, - я протянул руку, которую Шутов небрежно стиснул, не отрывая зада от стула. Парень лет около тридцати, жгучий брюнет, как писали в старых романах. Ленивый взгляд из-под длинных трепещущих ресниц.
      Не всякий рискнет развлекаться чтением романа в рабочее время, да еще на виду у всех. Шутов бездельничал демонстративно. Такое может позволить себе доверенное лицо, единомышленник, наперсник мрачных тайн, вдобавок зарвавшийся.
      - Надо бы нам потолковать кое о чем, Петя. Тет а тет.
      Жужжание приборов и голоса в комнате как бы стихли, и женщина на подоконнике, уже сходившая за тряпкой, застыла неподвижно в неудобной позе, прислушивалась.
      - О чем толковать? - угрюмо буркнул Шутов. - Я на работе, видишь, занят.
      Он не поинтересовался, кто я. Наверное, знал.
      - А после работы?
      - Чего?
      - Я говорю, после работы если посидеть за кружечкой чая. А-а? Встретиться если?
      Парень был в затруднении, подшипники у него в голове прокручивались туго.
      - Чего надо-то? Говори сразу.
      Я оглянулся. Женщина на подоконнике зачем-то подула на тряпку. Мужчины переглядывались.
      - Выйдем в коридор, Шутов.
      - Давай выйдем. Почему не выйти... Обед будет, и выйдем. У нас обед в половине первого.
      Он нагло усмехался мне в лицо, и ноздри его вздрагивали от нехорошего возбуждения. Он был как оголенный электрический провод - попробуй дотронься.
      Шура Порецкая прошелестела халатом у меня за спиной. Она выскользнула от шефа распухшая от доверенных ей инструкций.
      - Ладно, Шутов, я зайду ближе к обеду. Только ты не удирай. Дельце у меня маленькое и обоюдовыгодное. Понял?
      - Дельцами не занимаюсь.
      - Книжка-то интересная?
      - Чего?
      - Роман, говорю, интересный читаешь?
      Шутов глотнул воздух, точно акула, жиганул по мне черным огнем, посоветовал тихонько:
      - Не увлекайся, приятель. Тут тебе не Москва.
      Тут аккуратнее надо, вежливо. А книжка интересная, что ж. Про графа Монте-Кристо, сочинение Дюма-отца. Слыхал про такую?
      - Хорошая книжка, - согласился я. - Для детей среднего школьного возраста.
      Шутов тряхнул кудрями как бы подводя итог, заалел улыбкой.
      - Встретимся, - сказал мне, - теперь вижу, непременно мы с тобой встретимся.
      Шура потянула меня за рукав. В коридоре, пустом, как аллея ночью, заметила неодобрительно:
      - Какой вы, однако, москвич. Всех уже разозлили, успели. Владимир Захарович курить бросил, из-за вас опять закурил И весь бледный Другие от вас не такие приезжали.
      - А какие?
      - Обходительные, вот какие.
      - У меня характер собачий, - пояснил я. - Сколько я с ним помучился, Шура, вы не представляете. На работе меня никто не любит, соседи избегают, а поделать ничего с собой не могу. Видно, уж с чем родился, с тем и помрешь. Да я толком и не понимаю, в чем дело. Вроде ничего плохого не говорю, а люди отворачиваются, и некоторые даже плюются.
      В ее серых, невинных, блестящих глазах зажглась укоризна:
      - Вы думаете, я не понимаю? Думаете, дурочка?
      - О чем вы, Шура?
      - Думаете, я не вижу, как вы надсмехаетесь? Все вижу. Только я не обидчивая. Куда пойдем?
      Я заглянул в свой список:
      - Может, сначала съездим искупаться?
      - Говорите серьезно, пожалуйста.
      - Ну тогда к Геннадию Ивановичу Иванову, фрезеровщику. Далеко это?
      Шура, не отвечая, пошла вперед. Когда-то и я умел ходить не оглядываясь, тогда шея моя еще легко выдерживала атмосферный столб, тогда еще на мне не висел проклятый груз сердечной одышки, тогда еще... Еще.
      - Шура, - окликнул я, - мы уже на первом этаже.
      Куда же ниже?
      - Пойдемте, Виктор Андреевич, я знаю.
      Мы миновали длинный подземный переход, где зеленоватые стены слезились холодной росой, снова поднялись по ступенькам и очутились в обыкновенном, не слишком большом цехе Верещали токарные станки, филином ухал прессовочный молот, копошились рабочие в спецовках. Густой воздух напоен едким металлическим ароматом.
      Шура, как у себя в квартире, запетляла между станками и тумбочками, приветливо кивая туда, сюда, и привела меня к высокому пожилому человеку с усами цвета кедровых шишек. Человек протирал чистенькой веселенькой тряпочкой чистую матово-блестящую станину фрезерного супер-агрегата и с неудовольствием морщился, обнаруживая соринку.
      - Поговорить надо, Геннадий Иванович, - сказал я, - а тут шумно очень.
      Иванов охотно бросил тряпку в ящик, подмигнул Щуре и тяжело задумался.
      - А пойдем в курилку, - сказал, хорошенько пораскинув мозгами, - там и нет никого, и тихо.
      - Шурочка, вы подождите здесь, пожалуйста. Мы ненадолго.
      Девушка надула губки, что-то хотела возразить, но, видимо, вспомнила инструкции и покорно присела на стульчик.
      - Не трогай здесь ничего, дочка, - предупредил ее Иванов, ревниво оглядывая станок. - Полезешь - насмерть вдарит.
      Я угостил Геннадия Ивановича московской сигаретой. Прежде чем задымить, он бережно повертел ее в пальцах, понюхал:
      - Ява. У нас такие же продают, только местного изготовления. Не то, конечно. Федот, да не тот... Слушаю вас, товарищ...
      - Виктор.
      - Слушаю, Виктор. Весь, как говорится, внимание.
      Его глаза желто светились под цвет усов, алые свежие молодые губы приоткрылись в легкой усмешке.
      Ни любопытства, ни беспокойства - вежливый привет.
      - Я, скорее всего, зря у вас отнимаю время, Геннадий Иванович. Уж тогда простите.
      - Давай, Витя, давай, не тушуйся. Ты из Москвы, что ли?
      - Ага.
      - Значит, по прибору опять.
      - С вами что же, уже беседовали?
      - Со мной - нет. Не клеится там у вас чего-то?
      - Трудно понять, Геннадий Иванович. Прибор вылизали до последнего волосика и ничего не нашли. И в том узле, который вы поставляете, ничего не нашли.
      Но подозрение на него падает. Как хотите, а на него.
      - Подозрение?
      - Подозрение, Геннадий Иванович. Какой-то параметр не выдерживается.
      - Параметр?
      - Скорее всего.
      Иванов насупился.
      - Так это тебе к начальству надо обратиться, Виктор. К Капитанову лучше всего.
      - Обращался. И не я один.
      - Да-а. Прямо не знаю, что сказать. Если, к примеру, меня имеешь в виду, так я все по чертежу делаю. Пойдем, проверишь.
      - А станок?
      - Станок - первый сорт. Я и не мечтал на таком работать. На станок и грешить нечего. Подходящий станок, побольше бы таких. А он один у нас и есть.
      Мне доверили, потому что другие боятся. Дорогая, скажу тебе, штука. Правда, я слыхал, теперь и наши начали делать. Но я не видел, врать не стану. А этот станок - экстра-класса. Лучший в мире. Финны, правда, я слыхал, еще лучше делают. Да куда уж лучше!
      Сам увидишь.
      - Ничего я не увижу, Геннадий Иванович. И вообще, дело мое швах.
      - Чего так? Обидел кто?
      В его вопросе не было подвоха, я понимал. Честный, простодушный человек со мной разговаривал.
      Спроси я у него сейчас тридцатку взаймы - помнется, поднатужится - и даст. А я обман держал в кармане, как кастет.
      - Вы давно здесь работаете, Геннадий Иванович?
      - Давно, Витя. С самого начала. До войны пришел.
      - Воевали?
      - А как же. Все воевали, кто мог.
      Он докурил сигарету до фильтра и с младенческим любопытством следил, как сизым дымком тлеет вата.
      - Значит, когда Никорука назначили директором, вы уже здесь работали?
      - Федор Николаевич ко мне советоваться приходил. Да. Уж поверь. Было время. Это теперь он далеко, аж на шестом этаже. А было время советовался.
      Так-то.
      Нехотя сделал я следующий шажок:
      - Что же, так он сильно изменился?
      Иванов поглядел на меня пристальнее, что-то хотел, видимо, разглядеть, только мои жалюзи наглухо закрыты, и замок на них пудовый. Вот это и не понравилось старику.
      - Какой он, Витя, это нас не касается. Это вопросы высшего порядка. Да и тебе-то зачем?
      И еще я сделал шажок, может, и лишний. За бровку вышел.
      - Говорят, хорошая премия за узел вам светит?
      Слыхали, Геннадий Иванович?
      - Пошли, Виктор, засиделись. Кончился перекур.
      Аида! - Встав, добавил назидательно: -Тебе тоже не посоветую одну за одной смолить. Легкие ссыхаются и чернеют.
      Шура Порецкая - ангел сероглазый - терпеливо дожидалась, стерегла импортный станок. Но уже не одна. Около нее и даже как-то сверху тряс волосьями статный паренек, парил орел над случайной добычей.
      - ...скукочища - тьфу! Катька Воробьева чухаря привела, фокусы показывал. Сдохнешь! Пятаки глотал, а Жмот ка-ак звезданет ему между лопаток - он пятаком и подавился. Еле откачали...
      - Глупо! - жеманясь, сказала Шура. - И правильно, что я не пошла. Одни глупости там у вас.
      - Подрыгались под маг, - не уступал парень. - Ко мне Зинка липла. Звала к себе в гости, между прочим.
      Молодые люди так увлеклись беседой, что не заметили, как мы подошли.
      - Брысь отсюда, бездельник! - приказал Геннадий Иванович. - Хиляй!
      - Но-но, батя! - парень занавесился волосами, отодвинулся, но не оробел. - Не возникай!
      Помедлив для приличия, он с форсом, покачивая бедрами, удалился.
      - Хипарь вшивый! - сказал ему в спину Иванов. - Говорить-то по-русски не умеет.
      Шура вступилась за знакомого:
      - Почему не умеет. Манера просто такая, Геннадий Иванович. У вас свои слова, у молодежи свои. На слова ведь тоже мода есть, как на одежду.
      Иванов с сомнением, но беззлобно покачал головой:
      - Мода у него одна - груши околачивать.
      - Ой! - сказала Шура. - Это уж совсем ни при чем.
      - Как же ни при чем? По словам да по прическе если судить, ладно, можно и ошибиться. Согласен.
      А по работе не ошибешься. Как человек работает, такой он и есть. Ты уж, Шурочка, не сомневайся. У твоего гаврика и руки кривые, и ум корявый, и душонка скользкая. Он у меня три месяца в учениках ходил, я знаю, что говорю.
      - Он никакой не мой! - сказала Шура, слегка порозовев, что придало ей сходство с распускающимся бутоном.
      - Спасибо за разговор, Геннадий Иванович, - сказал я. - До свидания. Может, еще придется встретиться.
      Мне не хотелось, чтобы он остался обо мне совсем уж дурного мнения. Но и хорошего я оставить не мог.
      Я мог только лезть в душу и знать, что, чем быстрее разойдутся слухи о моей пронырливости, тем лучше.
      Иванов, протягивая на прощание руку, смотрел на меня с подкупающе-небрежной казацкой прямотой. Он смотрел на меня точно так, как боевой запорожец, вероятно, вглядывался в одуревшего от подозрительности турка.
      - И ему вы не понравились, - с долей сочувствия отметила уже в подземном переходе ясноглазая Шура - К кому теперь пойдем?
      - К кому?
      - Да, к кому?
      - А купаться не пора?
      - Купаться вам придется одному, - сухо обронила девушка, с очень сложным, впрочем, подтекстом Уж если я сумел вызвать неприязнь у великолепного начальника Капитанова, если вывел из себя черноглазого книголюба Петю Шутова и огорчил пожилого фрезеровщика Иванова, то вряд ли мне стоит рассчитывать на ее симпатии. Вот что она сказала в подтексте Но не только это. Еще она сказала, что ее молодости и красоте нечего делать с моим запоздалым московским пижонством. Девушки не мастерицы на долгие речи, но умеют многое высказать обходным путем, таким, когда душа с душою говорит напрямик.
      - Тогда пойдем обедать, Шура, - сказал я-Это, я думаю, входит в ваши обязанности.
      - С чего вы взяли?
      - Мне Капитанов объяснил. Он сказал, Шурочка тебя и в столовую сводит. Кстати, вы не родственники?
      Шура вспыхнула, как лопнувшая почка:
      - Почему родственники?
      Так просто. Я слышал, на периферии очень распространена семейственность.
      После этого она молча пошла по коридору, а я побрел за ней.
      Чувствовалось, что близится обеденный перерыв.
      По углам толпились курильщики и вообще царило приятное оживление, как на бульваре перед началом вечерних сеансов. Мы дошли до лифта в вестибюле, тут выстроилась очередь. Шура кого-то высмотрела в очеееди и кинулась с радостным приветствием: "Ой, Здравствуйте, Елизавета Марковна!"
      Пожилая женщина с угловато-худым телом подростка, затянутая в узкое синее глухое платье, повернулась к нам, вытянула из очереди длинную тонкую руку и весело сказала:
      - Шуренок, миленькая, что же ты не принесла мне чертежи с утра? И где ты была? Я тебе сто раз звонила.
      Это была Шацкая, инженер, стоявшая у меня в списке под номером четыре. Именно в списке. В табеле, составленном мной еще в Москве, она занимала место никак не ниже второго, пожалуй, сразу после Капитанова.
      Она взглянула на меня мельком, с небрежным прищуром, и я понял: Шацкая знает, кто я, и знает, зачем хожу и вынюхиваю. То есть веду себя не так, как прилично уважающему себя специалисту из столицы. В ее небрежном взгляде порхнула легкая улыбка и даже приглашение к чему-то, но никакой опаски или настороженности в нем не было.
      - Шура меня вряд ли представит, - сказал я громко, так что многие повернули.к нам головы. - Она считает, что я приехал специально портить всем настроение. Может, она и права... Виктор Андреевич Семенов к вашим услугам.
      - Очень приятно. Елизавета Марковна. Чем могу быть полезна?
      - Я приехал по поводу нашего прибора, - сказал я еще громче, уставясь в пол. - Мне необходимо с вауи поговорить.
      - Здесь?
      - Где угодно. Можно и в столовой.
      Стоя в очереди к раздаче, мы вели с Елизаветой Марковной светский разговор. Она интересовалась новостями столичной культуры, я отвечал односложно, помогая ей управляться с подносом. У нее были неловкие руки две тонкие жерди, наспех приколоченные к плоским детским плечам. Этими жердями она, того гляди, могла опрокинуть на меня помидорный салат, а то и дымящийся борщ, значившийся в меню под названием "Весенний".
      - Значит, вы говорите, на Бронной ни одной стоящей премьеры?
      - Какие сейчас премьеры - летом? Театры на гастролях - Я понимаю, что на гастролях. А зимой?
      - И зимой не было.
      - Так уж и не было, - приветливая, недобрая улыбка знающей себе цену ученой дамы. - Я была в январе в Москве. Две недели. И смогла попасть в театр всего один раз. Везде огромные очереди, аншлаг.
      - Очереди есть, а премьер нету.
      - Мне кажется, вы преувеличиваете, - мудрая улыбка на устах. Москвичи, как правило, избалованы, Виктор Андреевич. Знаете, если люди работают на кондитерской фабрике, они обычно пресыщены всем сладким. А нам, приезжим, хотя бы какой-нибудь леденец пососать, и то большая радость.
      - Пресыщены - это которые на фабрике приворовывают, - возразил я, увернувшись от падающего компота.
      Шура стояла впереди и каждое мое замечание встречала осуждающим хмыканьем. В зале - огромном, светлом, с букетиками цветов на пестрых клеенках- было многолюдно, шумно, но очень чисто. Чистота была здесь самостоятельным явлением, как бильярд в строительной конторе. Она бросалась в глаза, как дерзкий разрез юбки.
      - Шура, разрешите, я заплачу за ваш обед, - сказал я. - Не стесняйтесь, у меня деньги шальные, командировочные.
      Она не ответила, но с таким треском раздернула молнию на своем кошельке, что я испугался, не поранила ли она себе пальчик. Ее искренность была подобна самоослеплению.
      Я замечал, люди иногда бывают чище и величественней в неприязни, чем в любви.
      Догадываюсь, как любят такие девушки; скорее всего, фальшиво и заумно, со множеством уловок и черепашьей медлительностью; а вот неприязнь ко мне вспыхнула в ней с бесшабашной откровенностью, стремительно, как грозовой ливень. Когда мы расставляли тарелки, Шура держалась подчеркнуто независимо, будто намеревалась сесть за соседний стол. И поднос свой мне не доверила отнести, отнесла сама в дальний угол, где над столом торчала веселая табличка: "Место для использованной посуды", и, возвращаясь, сделала солидный крюк, лишь бы не прикоснуться ко мне невзначай.
      - Ну-с, - сказала Елизавета Марковна, блеклой усмешкой давая понять, что от нее не ускользнула сложность наших с Шурой отношений. - О чем же вы хотели меня спросить, Виктор Андреевич?
      - А вот о чем, - ответил я, зачерпнув ложку густого весеннего борща и держа ее над тарелкой. - Даже не знаю, вдруг вы обидитесь.
      - Что за церемонии. Смелее, дорогой московский гость!
      - Разрешите говорить прямодушно? Как с коллегой.
      - Буду только рада.