'Одиссей' за 1996 год

      Это демонстрируется на примере ордена цистерцианцев и Тевтонского ордена, причем именно цистерцианцы, которые с их "монархическим устройством", с их "строгим уставом и необычайной разветвленностью были орденом абсолютно дворянским", странным образом представляются Канторовичем как немецкий феномен - в противоположность нарождавшимся в то время "плебейским нищенствующим орденам, которые и чувствовали-то себя хорошо только в городах". Рыцарские же ордена являли собой вначале "то примечательное рыцарское, по-мужски строгое государственное образование, на которое впоследствии осознанно или неосознанно должен был так или иначе равняться всякий государственный деятель". Но в противоположность французским тамплиерам, которые были овеяны "таинственностью дальних стран и сказочной атмосферой Востока" и окружены мифами, "тайные хранители священного Грааля" и одновременно "такие испорченные" - Тевтонский орден был "вполне национальным" и поэтому имел "настоящую историю, ибо ее начало и конец не были окутаны никакой тайной или мифом, и сражались тевтонцы в досягаемых, недальних местах" ^. Отграничение немецкого характера от французского и западного - основная тема немецкой исторической науки межвоенного периода - как видим, и у Канторовича проявляется со всей силой.
      VI
      Здесь я остановлюсь. Достаточно отчетливо видно, каким образом Канторович подразумевал служить "жизни" своей историей. И его книга о средневековье производит и демонстрирует тот "мифически-светлый туман", который "блуждавшие в нем принимали за' "картину" необычайной ясности", как выразился недавно Петер Хофман, характеризуя трех братьев Штауфенбергов, принадлежавших к кружку Георге с 1923 г. "
      232 ___ ____Hcmpuk и время
      Можно задаться вопросом в духе Эрнста Канторовича: кому и чем полезна история, которая полностью основывается на исследовании и вместе с тем в конечном итоге не хочет быть наукой? Можно спросить, служит ли - и как - эта история сегодня науке или же "жизни"?
      Недавно было сказано - применительно к Фридриху Гундольфу что, "возможно, пришло время вновь обратиться к этому удивительному историку и мыслителю". Ведь у Гундольфа, как мало у кого, было "развито чутье на "реалии", которые стоят между ...исследователями современности и людьми прошлого, на языковые и иконографические формы, память и предание". Не враг истории говорит со страниц его текстов, а "враг того позитивизма историков, который не хотел видеть, что "факты" оказываются доступны нам только через предание и что историография репрезентирует еще не всю память народов, живущую в языках, а лишь часть ее" ^ . О Канторовиче тоже в последнее время говорят, что за него следовало бы "взяться". Я поддерживаю это. Правда, мне кажется, что необходимо прояснить, за какого же именно Канторовича нам следует "взяться".
      Несомненно, проблема отношения науки и "жизни" остается и сегодня актуальной. Это одна из основных проблем современного мира, и поэтому все еще встает, как и прежде, проблема историзма и его последствий, позитивизма, объективизма, релятивизма. Именно поэтому важно представлять себе историю этой проблемы. Ее решения, основанные на ницшеанской критике современной науки, которые Канторович в свое время одобрял или предлагал сам, сегодня уже не могут считаться приемлемыми. Это же касается и его книги о Фридрихе, которая не только внешне окрашена этими установками, но и в самом ядре своем ими конституируется.
      Говоря так, я, естественно, рискую навлечь на себя упрек в том, что сужу как "всезнающий" потомок или как банальный разоблачитель идеологий. Но я надеюсь, что мне удалось показать свое вполне серьезное отношение к книге Канторовича как к явлению в истории науки - и именно потому, что рассматриваю ее в контексте истории проблемы историзма и его последствий. Суждения георгианцев были всегда очень категоричными, и их, мне кажется, можно со всей категоричностью историзировать.
      К этому можно было бы еще добавить, что негативная оценка позиции Канторовича подкрепляется также сравнением с другими работами в области медиевистики в Германии и в Европе на рубеже 20-30-х годов, о которых я здесь, к сожалению, могу только вскользь упомянуть. Ведь "Фридрих II" Канторовича написан на основе альтернативного противопоставления, с одной стороны, позитивистского исследования средневековья и с другой - ориентированной на нужды современности "истории средних веков", которая, хотя и базируется на исследовании, сама не желает быть таковым, быть наукой, ибо скорее хочет служить "вере в то, что пробьет час немцев, вере в гений немецкой нации". Поэтому дан
      О.Г.Э^сле. Немцы не в ладу с современностью 233
      ная книга представляется устаревшей не только с точки зрения позднейшего наблюдателя, но уже и с точки зрения своей эпохи. Ведь уже тогда, в конце 20-х-начале 30-х годов, существовали новаторские исследования в области медиевистики, которые, являясь свидетельствами своего времени, вместе с тем указывали и пути в будущее - причем не в то, каким его мыслил Канторович, и не в то, которое наступило в Германии в 1933 г.
      Я имею в виду прежде всего программу изучения средневековья, которую разработал во Франции Марк Блок (убитый в 1944 г. немцами); он обнародовал ее впервые в 1928 г. на международном историческом конгрессе в Осло. Это была программа сравнительной социальной истории, которая в научном отношении базировалась, кроме всего прочего, на осознании того, что историческая наука обязана сделать выводы из европейской катастрофы, какой явилась первая мировая война. В Германии тоже был тогда свой Марк Блок. Но вовсе не Эрнст Канторович, как было заявлено недавно одним французским автором, а Отто Хинце, который издал свои последние крупные работы в 1929-1931 гг. в возрасте семидесяти лет. То были сравнительные исследования по истории европейского средневековья - о феодализме и о зарождении современных представительных учреждений в средние века. Их можно назвать первыми образцами структурной истории и истории ментальностей в Германии. Обоих - и Хинце, и Блока - интересовало не средневековье как лекарственное средство против недугов современного мира или даже от самого этого современного мира, а скорее средневековье, содержащее в себе потенциал модернизации ".
      И, наконец, следует упомянуть работы трех молодых медиевистов, принадлежавших к поколению Канторовича, созданные и опубликованные около 1930 г. Я имею в виду книгу Перси Эрнста Шрамма "Император, Рим и Renovatio" (1929) и две книги о средневековье, которые представляют собой как бы диалог авторов, работавших около 1930 г. в Немецком историческом институте в Риме: "Возникновение идеи крестовых походов" Карла Эрдмана (1935) и "Libertas. Церковь и мировой порядок в эпоху борьбы за инвеституру" Герда Телленбаха (1936). Эти три книги уже тогда были примечательны в двояком отношении. Во-первых, в них были предложены новые масштабные постановки научных вопросов например, через решительное введение в область изучаемых историком явлений знаков власти и вообще вещных символов, ритуалов и литургии. Во-вторых, авторы демонстрировали как в предмете, так и в способе и манере изложения своих исследований нехарактерный для немецкой медиевистики тех времен общеевропейский подход, чуждый всяких политических и национальных перехлестов.
      В противоположность им, "Император Фридрих II" Эрнста Канторовича и восславляемый им образ средневековья являлись оружием в политической борьбе. Можно, конечно, восхищаться эстетически-литературным исполнением этой книги, на что и рассчитывал автор, или же
      234 Hcropuk и время
      на это он, правда, не рассчитывал - использовать ее как справочник или учебник по истории XIII в. Но если рассматривать намерения Канторовича, то мы приходим к выводу, что эта его работа для нас уже свое значение утратила. И хотелось бы, чтобы в Германии никогда больше не стали возможными или даже мыслимыми такие социально-политические условия, при которых приобрела бы значение такого рода книга.
      ' OundolfF. Caesar. Geschichte seines Ruhms. В., 1924. S. 8. ' Ibid. S. 7. ' RaulfU. Der Bildungshistoriker Friedrich Gundolf// Friedrich Gundolf/ Hrsg. von E. Wind.
      Frankftirta.M., 1992.S. 136. ' Gundolf F. Of. cit. S. 90. 'CM.: Oexle 0.0. Die Geschichtswissenschaft irn Zeichen des Historismus // Historische
      Zeitschrift. MUnchen, 1984. Bd. 283.H. 1.; Witikau A. Historismus. Zur Geschichte des Begriffs
      unddes Problems. GOttingen, 1994. ' Oexle O.G. Das entzweite Mittelalter// Die Deutschen und ihr Mittealter/Hrsg. von G. Alt
      hoff. Darmstadt, 1992. S. 21 ff. ' Цит. по: Hotmann W. Das irdische Paradies. Motive und Ideen des 19. Jhs. MUnchen, 1974.
      S. 254. ' Ibid. 'Oexle O.G. Das Mittelalter und das Unbehagen an der Modeme. // Spannungen und Wi
      dersprilche / Hrsg. von S. Burghartz u. a. Sigmaringen, 1992. S. 132 ff. " Rosenberg H. Grosse Depression und Bismarckzeit. FrankfUrt a. M., 1976. S. 56 f. " Ibid. S. 121. "Kohnke K.C. Entstehung und Aufstieg des Neukantianismus. Frankfurt a. M., 1986.
      S. 327 ff.
      " Stern F. Kulturpessimismus als politische Gefahr. MUnchen, 1986. S. 194 "CM.: Bushart M. DerGeistderGotik unddieexpressionistische Kunst. MUnchen, 1990. " Ibid.
      " CM.: Oexle O.G. Das entzweite Mittelalter... S. 127 ff. " Schreuer H. Biographic. Studien zur Funktion und zum Wandel einer literarischen Gattung
      vom 18. JahrhundertbiszurGegenwart. Stuttgart, 1979. S. 131. " Lowith K. Mein Leben in Deutschland vor und nach 1933. Stuttgart, 1986. S. 24. " Oexle O.G. Das entzweite Mittelalter... S. 136 ff. " CM.: Oexle O.G. "Historismus". Uberlegungen zur Geschichte des Phanomens und des Be
      griffs // Braunschweigische Wissenschaftliche Gesellschaft. Jahrbuch 1986. S. 129 ff. " Ibid. " Oexle 0. G. Von Nietzsche zu Max Weber // Rechtsgeschichte und theoretische Dimension /
      Hrsg. von C. Peterson. Lund, 1990. " CM. об этом у X. Шройера главу "Биография как мифография" II Schreuer H. Ор. cit.
      S. 112 ff.
      " Oexle O.G. Die Geschichtswissenschaft... S. 30 ff. " Ibid. S. 170.
      " Gundolf F. Ор. cit. S. 91 ff. " Ibid. S. 265.
      " Weber Marianne. Max Weber. Ein Lebensbild. TObingen, 1984. S. 464 ff. " Цит. по: Lepenies W. Die drei Kulturen. Soziologie zwischen Literatur und Wissenschaft.
      MUnchen; Wien, 1985. S. 341. " Weber Marianne. Ор. cit. S. 470. " CM. также записанные в 1940 г. в эмиграции наблюдения и соображения К. Левита, в
      том числе о Xa"aempe(Lowi[h К. Ор. cit. S. 16-19, 27 ff).
      О. Г. 9kcAe. Немцы не в ладу с современностью 235
      "Lepenies W. Op. cit. S. 342 f. " CM.: Вебер M. Избранные произведения. M., 1990. " KahlerE. DerBerufderWissenschaft. В., 1920.
      " Salz A. FUr die Wissenschaft, gegen die Gebildeten unter ihren Verachtem. MUnchen, 1921. S.58.
      " Troltsch E. Gesammelte Schriften. Bd. 4. S. 675 f. " Lepenies W. Op. cit. S. 328. " Walters F. Herrschaft und Dienst. B., 1920. S. 6.
      " Walters F. Stefan George und die Blatter filr die Kunst. B., 1930. S. 527. "CM.:SombartN.lugendmBer\m 1933-1943.Frankfilrta.M., 1986.S. 160ff. "' GrunewaldE. Ernst Kantorovicz und Stefan George. Wiesbaden, 1982. S. 91. "Lepenies W. Op. cit. S. 331.
      " Grunewald E. Sanctus amor patriae dat animum - ein Wahlspruch des George-Kreises? // Deutsches Archiv fOr Erforschung des Mittelalters, 50. 1994. S. 104-125. " Ibid. S. 121 f.
      '" Brackmann A. Gesammelte Aufsatze. Darmstadt, 1966. S. 22 "GrunewaldE. Sanktus... S. 120, 121, 124. " Ibid. S. 122 f. "' Lepenies W. Op. cit. S. 245.
      " Assman A. Arbeit am nationalen Gedachtnis. Eine kurze Geschichte der deutschen Bildungsidee. Frankfilrt a. M., 1993. S. 102.
      " Steinen W. von den. Das Kaisertum Friedrichs des Zweiten. B.; Leipzig, 1922. S. 1. " Kantorowich E. Kaiser Friedrich derZweite. DUsseldorf; MUnchen, 1963. S. 81, 75. " Ibid. S. 74, 77. " Ibid. S. 77. " Ibid. S. 79, 82, 83.
      " Hofmann P. Claus schenk Grafvon Stauffenberg und seine Brilder. Stuttgart, 1992. S. 61. Вспомнить о Бертольде, Александре и Клаусе фон Штауфенбергах (последний попытался 20 июля 1944 г. совершить спасительное покушение на Гитлера) вполне уместно здесь еще и потому, что их вступление в кружок сильно стимулировало там воспоминания о Фридрихе II; они даже были воспеты Максом Коммерелем и другими как потомки и наследники Штауфенов, как представители нового королевского рода. * RaulfU. Op. cit. S. 147. " Oexle О. G. Das entzweite Mittelalter... S. 24 ff.
      Перевод с немецкого К. А. Левинсона
      КАРТИНА МИРА В ОБЫДЕННОМ СОЗНАНИИ
      Жорж Дюби
      ПОЧТЕННАЯ МАТРОНА И ПЛОХО ВЫДАННАЯ ЗАМУЖ ВОСПРИЯТИЕ ЗАМУЖЕСТВА В СЕВЕРНОЙ ФРАНЦИИ ОКОЛО 1100 ГОДА'
      В десятилетия, обрамляющие 1100 год, конфликт между двумя концепциями брака - мирян и церковных иерархов - преодолел в Северной Франции свою критическую фазу. В это время завершается реформирование епископата. Благодаря упорному труду теоретиков канонического права, его интеллектуальные основания укрепляются. Епископы берутся диктовать новые модели общественной морали, имея в виду прежде всего такой исключительно важный институт, как семейно-брачные отношения. Они воспрещают вступать в брак духовным лицам, поскольку половое воздержание, возможно, кажется им залогом превосходства, какое должно поставить клир на вершину иерархии земных состояний. Мирянам, напротив того, епископы предписывают жениться, и это - дабы лучше держать их в узде, поставить в определенные рамки, положить предел их распущенности. С другой стороны, им вменяется в обязанность создавать брачные пары сообразно тем принципам и правилам, которые постепенно освящает эволюция обряда и церковной теории. Епископы утверждают нерасторжимость брачных уз. Они принуждают к экзогамии именем непомерно расширительного толкования инцеста. Они твердят, что продолжение рода - единственное оправдание соития. Они грезят о том, как бы изгнать из акта соития всякое удовольствие. Этому порядку, который прелаты навязывают с таким остервенением, на деле противостоит не беспорядок. Порядок наталкивается на другой порядок, на иную мораль, иные практики, регламентированные не менее строго, но созданные отнюдь не для спасения души - призванные упростить воспроизведение в обществе отношений в их структурной преемственности. В конце XI в. под воздействием трансформаций, которые повлияли на рассредоточение власти, эта мирская мораль, эти профанные матримониальные практики также стали более жесткими, по крайней мере, в рамках господствующего класса, в среде аристократии, единственной части светского общества, поведенческие установки которой, по-видимому, можно так или иначе фиксировать. Логично, что перед лицом епископских нравоучений знать и рыцари обнаруживают строптивость. И не единственно из желания
      La matrone et la mal mariee // Duby G. Male Moyen Age. De l'Amour et autres essais. P., 1990. P. 50-73.
      .________________ЖЛюбц. Почтенная матрона и плохо выданная замуЛ________237
      наслаждаться жизнью. Если это главы домов, ответственные за судьбу линьяжа, они хотят иметь возможность свободно разводиться со своими женами, когда те не дарят им наследников мужского пола, жениться на собственных кузинах, когда такой союз сулит воссоединение наследственных владений. Если это холостяки, они желают свободно практиковать присущие "молодежи" эротические обряды. Таким образом, в продолжение григорианской реформы 'противостояние двух этических систем усугубляется. Из числа тех, кто наделен церковной властью, некоторые (папа издалека, затем его легаты, на местах - фундаменталисты типа Ива Шартрского) решительно встают во главе борьбы. И ведут они ее на многих уровнях. Так, они принуждают баронов, являющих собой пример для подражания, и прежде всего короля следовать своим инструкциям и это весьма эффектные предприятия, как, например, трижды провозглашенное отлучение Капетинга Филиппа 1. Так, они всячески пропагандируют идеальную модель семейно-брачных отношений - и это развертывание пасторали о добром браке. Среди наиболее эффективных инструментов подобной пропаганды, во всяком случае, среди тех, что наиболее доступны историку, фигурируют поучительные рассказы, биографии героев, подражать образу действий которых верующие призываются н которые ради этого отнесены к числу святых.
      Жития святых при первом к ним обращении кажутся не слишком увлекательными, что следует отнести на счет жесткости данного литературного жанра, бремени формальной традиции. Однако, если рассматривать эти сочинения в качестве того, чем они являются, т. е. в качестве оружия - и такого, что отполировано до блеска - идеологической борьбы, они представляются весьма поучительными. Можно видеть, как воспоминания о реальных фактах прошлого становятся объектом манипуляций во имя достижения некоей цели, раскраиваются и монтируются вновь, и все это ради сценического эффекта наставления. Я выбрал два таких текста, составленные один в начале (1084), другой в конце (11301136) этого критического фазиса истории брака в нашей культуре. Оба они происходят из одного региона: это западные окраины графства Фландрии, между Булонью и Брюгге. Оба они вышли из мастерских одного типа - scriptoria бенедиктинских монастырей. Оба предлагают верующим для почитания женщину, т. е. тот и другой представляют примерный образец положения женщины. Оба текста увещевают мирян жить в браке так, как люди церкви того желали. Тем, что они сообщают, и тем, о чем они умалчивают, тексты демонстрируют две прямо противоположные позиции, подправляя пережитое, приукрашивая его либо очерняя.
      * * *
      Начать предпочтительно с анализа менее древнего текста- он и беднее, и, что парадоксально, он более традиционен. В нем повествуется о духовных заслугах графини Иды Булонской. Это жизнеописание было
      238 Картина мира в обыденном сознании
      составлено примерно через два десятилетия по смерти героини (1113 г.), в монастыре Васконвилье, который эта женщина восстановила и населила добрыми монахами, клюнийцами, куда после жарких споров было помещено ее тело и где, таким образом, в череде поминальных служб вокруг ее могилы установилось почитание. В соответствии с устоявшейся традицией повествование начинается с "детства", со всевозможных знамений, предвещающих необычайную судьбу, и с тех именно добродетелей, которые потомкам знатного рода передаются с кровью; затем речь заходит о взрослой жизни, об удивительных событиях, которыми она была отмечена, о смерти; завершается рассказ описанием чудес post mortem. Все это подано в форме правильно составленного досье, призванного обосновать необходимость официального признания культа, и в числе доказательств - сам этот запах святости, исходивший из могилы, когда однажды она была открыта. В том, что касается процедуры канонизации, церковная иерархия в самом деле обнаруживает отныне больше педантизма.
      Ида родилась около 1040 г. и была очень важной дамой. Она оказалась обласкана судьбой: старшая дочь герцога Нижней Лотарингии, князя первой величины, и "не менее выдающейся" матери по рождению получила potestas и divitia, два атрибута знатности. Все предрасполагало ее к величию души. В совершенном почтении к традиции, предполагавшей, что в провиденциальном смысле знатные и богатые - добрые христиане, и признававшей существование вполне естественных корреляций между иерархиями мирских и духовных достоинств, автор этого жития, клюнийского по духу, определенно остерегается внушить читателю мысль, что Ида, госпожа, когда-либо помышляла унизиться, желала страдать телесно, умерщвляла плоть. Эта святая - не мученица, не аскет, не одна из тех безумных, которые желают быть бедными во что бы то ни стало. Перед нами супруга в полном смысле. Мораль, здесь проповедуемая, - мораль реализации женщины в браке.
      Момент, когда в 1057 г., по достижении соответствующего возраста, Ида из девственницы, которой она была, стала супругой, представлен, таким образом, как решающий этап ее биографии. Автор озабочен тем, чтобы показать, что переход совершился с соблюдением всех приличий общественного и морального свойства. Правильно. Мужчина, дефлорировавший Иду, был, как и подобает, одного с ней общественного положения, "герой", "очень знатного рода", "крови Карла Великого", "исключительной славы" - видно, что акцент делается на необходимой изогамии и одновременно на той роли, которая отведена "славному имени", позволяющему "доблестным соединяться". Фактически именно репутация этой девушки прельстила Эсташа II, графа Булони ', то, что ему рассказывали о ее нраве, ее красоте, а особенно о "достоинствах ее породы". Он был вдовцом, после смерти сестры Эдуарда Исповедника. Он не имел законных детей мужского пола. Жена была ему совершенно необходима. И он ее получил благопристойным образом. Никаких похищений или соблазнений. Он послал гонцов к выдававшему невесту замуж, т. е. к отцу. Тот
      Ж.Ло6и. Почтенная матрона и плохо выданная уамуЛ 239
      спросил совета у родни. Ида была ими "отдана". Затем в сопровождении представителей обоих домов препровождена в Булонь, где ее ожидал супруг. Здесь же и сыграли свадьбу, в торжественной обстановке. Pro more ecclesiae catholicae, - говорится в тексте. Намек на церковное благословение? В 1130 г. этот обряд укоренился в данном регионе. Ничто не говорит за то, что он был здесь введен уже в 1057 г. С этого момента Ида, conjux, предстает в раскрытии ее virtus in conjugio, т. е. в качестве своего рода пробирного камня для добрых жен. Прежде всего она послушна своему мужу, который ее поддерживает, руководит ею для ее же блага. Она набожна, но "с согласия мужа и во исполнение его воли". Можно ли вообразить, чтобы женщина достигла святости вопреки своему супругу?! Итак, она покорна, но, кроме того, сдержанна - клюнийской discretio в управлении домом, в своей манере обхождения с гостями, со знатными держится непринужденно, однако "целомудренно". Целомудрие создает действительно хороший брак. И Ида рожала "по слову апостола": "используя мужчину и как бы им не обладая". Ибо главная ее заслуга - то, что она мать. Она произвела на свет трех сыновей (о дочерях в тексте ни слова). Вторым по счету был Готфрид Бульонский, последним - Бодуэн, король Иерусалима. Почтением, которое к шестидесяти годам ей оказывалось, тяжелые духом святости, распространявшимся вокруг ее могилы, Ида, бесспорно, была обязана судьбе двух своих детей, тому обстоятельству, что два первых суверена Святой Земли вышли из ее чрева. И в самом деле, святость супружеского союза измеряется славой детей мужского пола, "плодами". Об этой славе Ида была предуведомлена еще подростком. Однажды ночью, "когда она предавалась сну", она увидала солнце, спустившееся с небес и мгновение пребывавшее в ее лоне. Агиографы любят предзнаменования и охотно припоминают сны. Этот, правду сказать, рискованно окрашен неполовозрелым эротизмом. Автор-монах прекрасно это чувствует. И стремится себя обезопасить. Ида спала, пишет он, но обратившись духом "к предметам высшего порядка". И, значит, греза эта не влекла ее к низкому, к удовольствию. Она возвещает, что девственница, наверное, станет матерью, и плод чрева ее будет благословен. Она возвещает святое материнство. Житие целиком и полностью построено на идее прославления материнства.
      Genus, gignere, generositas - эти слова задают ритм первой части повествования. Отметим их телесные коннотации: это прежде всего кровь, хорошая кровь, порода. Как всякой девушке, брачным ритуалом введенной в благородный дом, Иде было назначено создать ("милостью божией") звено генеалогической цепи ^ Она рожала, она вскармливала мужчин. Не за то ей воздается, что вскормила их в спиритуальном смысле, воспитала, наставила и тем самым подготовила к подвигам, которыми они себя прославили. Но именно за то, что вскормила грудью, отказав им в молоке чужих сосцов, дабы не были они "заражены дурными нравами".
      Далее сказано, что эта детородная функция, уже в новых формах, сохранилась за Идой и после того, как около 1070 г. она стала вдовой,
      240 Кармна мира в обыденном соунании
      "лишенной мужской поддержки". "Однако веселой по причине знатности своих сыновей", "богатой любовью свыше". Под властью старшего из них, Эсташа III, наследовавшего отцу в управлении домом, она укрепилась в своей добродетели. В неизменной плодовитости. Но, как бы то ни было, добродетель эта не проистекала более из ее тела'. Отныне Ида рожала своим богатством или, точнее сказать, деньгами. После смерти мужа и отца она, по соглашению с родственниками, ликвидировала собственное состояние, обратив его в звонкую монету. Эти деньги, источник происхождения которых - все еще отцовский род, она употребила на то, чтобы рождать новых сыновей, во Христе, - монахов. Действуя, разумеется, не одна, но всегда в согласии с мужчиной, в чьей власти оказалась. По "совету" своего сына и с его "помощью" она населяла округу Булони, восстановив или основав один за другим три монастыря. Мужских монастыря - по-прежнему в расчет берутся потомки только мужского пола. Сама Ида монахиней не стала. Конечно, "после смерти ее смертного мужа она прослыла соединившейся с бессмертным супругом жизнью в целомудрии и безбрачии". Конечно, мало-помалу она освобождалась из-под опеки сына и приобщалась к другой familia, во Христе, - Гугон, аббат Клюни, принял ее "как дочь". Однако, как и следовало, она оставалась в подчиненном положении, все так же послушна мужчинам. И когда она обосновалась поблизости от последнего из построенных ею монастырей, Ляшапель-Сент-Мари, у самых его ворот, в окружении своих служанок, это происходило уже под властью отца-настоятеля.- Богомолка, но "в меру". Больше кормилица. Кормящая бедных, кормящая братию. "Прислуживающая" мужчинам, как хорошо бы женщине делать это непрестанно.
      То, что материнство воспринималось в качестве главной virtus этой святой, явствует также из некоторых особенностей двух чудес, ей приписываемых. Первое она совершила при жизни, в монастыре Ляшапель. Среди людей, кормившихся у Иды, была глухонемая девочка. Однажды на праздник мать привела ее в церковь к заутрене в свите графини. Было прохладно, и малышка дрожала. Она забралась под плащ Иды. Случилось так, что словно бы запах, исходивший от одеяний, помог ей переродиться: она начала слышать и говорить. И каковы же были ее первые слова? Mater, mater. Чудом исцелившаяся, получившая от аббата пребенду, тем не менее грешила: она зачала, родила, утратив не только невинность, но и свой пенсион и здоровье. Ида, однако, еще два раза избавляла ее от немощи, в которую та дважды впадала, - очищая это греховное материнство, чем девица так провинилась, выступая, наконец, в роли кормилицы, поскольку с каждым исцелением пребенда той возвращалась. Второе чудо произошло на ее могиле, видимо, незадолго до составления жития. Снова в пользу женщины - дочери Эсташа III Матильды, родной внучки Иды. Схваченная злой лихорадкой, "веря и предполагая святость блаженной", та отправилась к могиле. Первая паломница, Матильда была исцелена - ее бабка простерла свою чудотворную силу предпочтительно над
      Ж. Люби. Почтенная матрона и плохо выданная jany^k 241
      своим линьяжем, этим древом Иессеевым, возникающим из ее благородного чрева.
      В жизни этой графини, по всей видимости, нет ничего необычного. В конце XI в. было в порядке вещей, чтобы девицы ее положения выходили замуж за доблестных воинов и рожали таковых; овдовев, расточали благодеяния монастырям, с согласия своего старшего сына; наконец, приобщались и к монастырским службам. Ничего необычного, если не брать в расчет появления на свет Готфрида Бульонского ^ Когда бы двое из сыновей Иды не были столь знамениты, неужели в 1113 г. оспаривались бы ее останки, впоследствии вскрыта гробница, и к ИЗО г. она слыла бы явной святой? Инициатива официальной канонизации исходила, повидимому, от той самой Матильды, исцеленной бабкой с того света. Наследница Булонского графства, она соединилась браком с Этьеном Блуаским. Другая ее бабка, Маргарита Шотландская, уже почиталась святой, и древнейшее из жизнеописаний, датируемое 1093-1095 гг., изображает ее соглашающейся на замужество с единственным намерением быть матерью. Культ св. Маргариты развился незадолго перед тем, наряду с культом Эдуарда Исповедника *, благодаря усилиям Эдиты-Матильды, супруги короля Генриха 1 и сестры матери Матильды Булонской. Последняя, подумывая о перенесении епископской кафедры Моринии из Теруана в Булонь, заказала житие Иды монахам Васконвилье.
      Похоже, монахи оказались в некотором затруднении и смущены, не находя для своего досье иного решающего аргумента в пользу святости, кроме как детородной способности. Это угадывается в прологе, старательно оправдывающем усвоенный взгляд. Мир, пишет автор, движется к своему закату. Атаки Злого Духа множатся, и где же искать прибежища, как не в молитвах и не в духовных заслугах святых? К счастью, провидение распределило святость по всем "ступеням" общественных состояний. Среди святых есть даже женщины. И даже замужние. Но с тем обязательным условием, что они Матери. Так что вполне может статься, матери окажутся "вписаны в книгу жизни на основании своих заслуг и заслуг своих сыновей ". Тем не менее, дабы уничтожить последние сомнения, биограф полагает необходимым показать, чем хорош статус супруги. Оправдывая замужество, он цитирует Павла ("melius est nubere quam uri")- брак представляется средством против похоти; он напоминает, что, "по закону", именно многочисленное потомство возвеличивает брак; он утверждает, наконец, необходимость жизни в целомудрии, "без чего нет ничего хорошего". "Конечно, девство - это хорошо, однако доказано, что целомудрие после деторождения прекрасно". Опираясь на указанные положения, бенедиктинский монах в состоянии констатировать, что замужняя женщина может быть святой. И делает он это, не подрывая никаких основ, с клюнийской discretio, остро чувствуя социальную своевременность такого шага. Предложенный им образ совершенных семейно-брачных отношений вполне согласуется со Св. Писанием и учением Августина. Однако, поскольку житие обслуживает интересы благородно
      242 Картина пира в обыденном сознании
      го дома, автор стремится избежать чересчур явного несоответствия между примером, предлагаемым для подражания, и той системой ценностей, к которой остается привержена высшая аристократия. Две морали здесь подгоняются одна под другую, мораль церкви и мораль линьяжа. Я говорю не только о прославлении могущества и богатства, которым расцвечено всякое деяние героини. Две модели поведения приводятся в соответствие главным образом по двум позициям.