— А знаешь что, — сказал Игнатий Корнеич, когда псевдогасконец закончил свой отчет, — эту идею с приглашением можно повернуть самым забавным образом! Следующий сеанс связи Центр планирует месяцев через шесть-семь, то есть в апреле — мае этого года. Так. Ну и какие же в это время ярмарки неподалеку от Франции проводятся?
— Да нет, — покачал головой д'Артаньян, — во второй раз Бонасье не купится! Он конечно же болван, но и его глупости есть предел!
— Так в том-то и весь фокус: на этот-то раз ярмарка будет самой что ни на есть настоящей! — хохотнул купец. — Вот тебе бумага с пером. Пиши: Амстердам…
— Это вы, господин д'Артаньян? — спросил Бонасье, осторожно выглядывая в щелочку.
— Матерь Божья, ну кто же еще?! — хмыкнул разведчик, толчком плеча распахивая дверь и входя в номер.
Темноту кое-как разгоняла пара свечек в канделябре на столе. Их света хватило д'Артаньяну ровно на то, чтобы рассмотреть утомленную Констанцию, спящую прямо в платье поверх покрывала на постели.
Галантерейщик тут же запер дверь и начал причитать вполголоса:
— Ах, господин д'Артаньян, что же вы так долго-то?! Мы с Констанцией вконец извелись! Два часа вас нет! Три — нет! Четыре — нет! А мы одни в этом городе, окруженные врагами! Мы уже думали…
— Могу вас поздравить, господин Бонасье, — прервал его псевдогасконец, нимало не интересуясь, что там думал галантерейщик. — В этом городе ваших врагов нет. Это я установил со всей достоверностью.
— Быть того не может! — ахнул коммерсант.
— Информация совершенно достоверна, — снова заверил его д'Артаньян. — Я получил ее от капитана городской стражи. Для этого, правда, мне пришлось битых пять часов подпаивать его, каналью, в трактире! Кстати, мсье, в связи с этим с вас два экю…
— Хорошо, хорошо, сударь! — кивнул опущенный на деньги галантерейщик. — Но что же он вам сказал?
— Он сказал, что пару лет назад здесь, в Женеве, уже был подобный случай: один итальянский негоциант, горя желанием расправиться со своим конкурентом, составил письмо, уведомляющее того о получении наследства в Швейцарии. Его приказчик отправился в Женеву и оттуда послал письмо в Италию. Конкурент, естественно, обрадовался и ринулся в Альпы! А злодей…
— А злодей? — едва дыша переспросил Бонасье.
— А злодей тем временем спалил дотла все его склады и торговые лавки, похитил дочерей и надругался над женой! — оптимистическим тоном закончил разведчик.
— О боже! — забыв про спящую супругу, в ужасе возопил галантерейщик. — Горе! Горе мне, несчастному!
— Да успокойтесь вы…
— Горе мне! Горе! — не слушая его, заламывал руки господин Бонасье, согнув свои колени у ботфорт д'Артаньяна. — Моя лавочка! Моя милая галантерейная лавочка! Она пропала! Она погибла! Мой бизнес уничтожен! Я разорен! Разорен!! Ах, разорен!!!
Страдания несчастного были столь велики, что лазутчик даже ощутил легкий укол совести…
Сговорившись с Игнатием Корнеичем о месте и времени следующей встречи, получив от него инструкции, благословение на продолжение разведывательно-диверсионной деятельности и вместительный кошелечек, псевдогасконец, сопровождаемый парой вооруженных слуг, без приключений добрался до «Изумрудного пика» и постучался в дверь своего номера…
— Горе мне, горе! — продолжал стенать галантерейщик. — Я разорен! Я погиб! Погиб! О боже! Я погиб!
— Да не убивайтесь вы так! — Д'Артаньян похлопал его по плечу. — Взгляните на это иначе: жена ваша здесь, с вами. Дочерей у вас нет и никогда не было. Складов у вас также нет… нет ведь? Нет! Значит, потерять вы можете максимум свою лавку!
— Но это же все, что у меня есть! Моя лавочка! Мое сокровище!
— На ваше счастье, я оставил дома, над вашей лавочкой, шпагу своего отца…
— И что с того? — не понял Бонасье.
— А то, что если ваше сокровище — это ваша лавочка, то мое — отцовская шпага, и, если какой-нибудь урод поднимет руку на ваш дом и соответственно на мою шпагу, я отыщу его даже в аду и заставлю рассчитаться за все!
— Боже правый, господин д'Артаньян! Вы мой ангел-хранитель!
— По-видимому, да, — улыбнулся лазутчик. — Кроме этого, у меня для вас еще одна хорошая новость. Капитан городской стражи сообщил мне, что настоящая международная ярмарка проходит не в Женеве, а в Амстердаме, и не осенью, а весной. Имея такую информацию, вы можете повернуть злую шутку ваших конкурентов в свою пользу!
— Что?! — Бонасье всплеснул руками. — Чтобы я еще раз оставил свою торговлю?! Чтобы я еще раз вообще покинул улицу Могильщиков?! Да ни за что на свете!
— Дело, разумеется, ваше, мсье! — Д'Артаньян пожал плечами. — Но я бы, например, обязательно воспользовался этими сведениями! Представляете, ваши враги отправили вас за тридевять земель, стремясь обстряпать свои темные делишки, а вы вернулись обладателем бесценной информации и оставили их с носом!
На лице галантерейщика отразилась напряженная работа мысли, в результате которой он озадачил д'Артаньяна следующим вопросом:
— А что, если и это обман?
— И это?! Полно вам, мсье! Уж женевскому-то гвардейцу нет никакой нужды обманывать вас! И меня, — прибавил он, подумав. — Хотя… — он подумал еще, — пожалуй, вы правы. На этот раз мы будем умнее. Эту информацию мы тщательнейшим образом проверим!
— Господин д'Артаньян! Воистину вы мой ангел-хранитель! — Приободрившийся коммерсант едва не бросился ему на шею. — Если сведения о ярмарке в Амстердаме верны, вы составите мне компанию и на этот раз?
— Знаете что, господин Бонасье, давайте-ка для начала проверим эти самые сведения, потом вернемся в Париж, потом проживем эти полгода, а потом… потом посмотрим!
— Вы гений, сударь! Гений! — воскликнул галантерейщик. — Однако что же нам делать сейчас?
— Сейчас? — Д'Артаньян мощно зевнул. — Сейчас я предлагаю лечь спать, а завтра с первыми лучами солнца не мешкая отправляться в обратный путь…
— В Париж?
— В Париж!
Глава 7
МАРШ-БРОСОК
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Портос
Рядовой роты мушкетеров.
Уроженец африканского континента, год рождения неизвестен.
Добрый католик. Беспощаден к врагам святой католической церкви, Французской короны и своим собственным.
Отменный мыслитель. Прекрасный спортсмен.
Характер неопределенный: уравновешенный, но временами буйный, твердый, а иногда не очень и нордический (настолько, насколько может быть нордическим характер негра).
В связях, порочащих его, не замечен.
Слабости—
Шекспир (заядлый театрал!). Любимый персонаж… ну кто читал Шекспира, и сам догадается, а кто нет—
все равно не поймет.
— В Париж?
— В Париж!
— Ну воля ваша, Портос! — Д'Артаньян усмехнулся, поднимая стакан с портвейном. — Давайте выпьем за мое возвращение в Париж, хотя я и вернулся месяц назад.
— За возвращение домой лишний раз выпить не грех, — нравоучительно ответил чернокожий мушкетер, опрокидывая свой стакан. — Ничто не может быть лучше дома!
— Это точно, — согласился разведчик, грустно глядя куда-то в небо, как будто ища ответа…
Арап подметил его печаль, но истолковал ее, разумеется, по-своему:
— Каналья Бонасье! Скорей бы уж этот проклятый галантерейщик от вас отвязался!
Д'Артаньян понимающе усмехнулся.
— Ну на этот-то раз он нашел, что хотел? — спросил Портос.
— О да! Ярмарка в Амстердаме его ожиданий не обманула! Он нашел там все, что хотел, и даже более: своего заклятого товарища Бенуа, галантерейщика с улицы Кассет. В Париж вернулся веселый как птица!
И благодарный мне как папе римскому, добавил он про себя.
…Еще полгода назад, наведя в Женеве справки о ярмарке в Амстердаме и убедившись в достоверности сведений, полученных д'Артаньяном, Бонасье активно засобирался в Голландию. Когда же он вернулся в Париж и обнаружил свою милую галантерейную лавочку в целости и сохранности, эта активность обрела характер мании. Не вспоминая более о подложном письме, вытащившем его в Швейцарские Альпы, домовладелец д'Артаньяна едва ли не каждый день заводил со своим молодым постояльцем разговор о том, как хорошо было бы им веселой майскою порой оседлать своих верных росинантов и направиться в сторону Амстердама. О Констанции он, естественно, разговора более не заводил, с огромным трудом примирившись с женой после женевского конфуза…
Поломавшись для порядка и выторговав у галантерейщика еще полгода бесплатного проживания, псевдогасконец согласился сопроводить его в качестве телохранителя и в этом путешествии, которое началось в середине мая. Прибыв в Амстердам и оставив Бонасье, ослепленного великолепием и многообразием товаров, свезенных сюда коммерсантами со всей Европы, порхать вдоль торговых рядов, он, как и в Женеве, отправился на явочную квартиру. К большому его огорчению, на явке его ожидал не Игнатий Корнеич, а Родион Тверской — его товарищ по Суздальскому учебно-тренировочному центру спецназа, выполнявший свое первое задание за рубежами России. Он сказал, что на обратной дороге из Швейцарии Игнатий Корнеич сильно захворал и не смог отправиться в Амстердам на условленную встречу. И добро если бы на этом скверные сведения закончились! Увы, Родион помимо всего прочего сообщил, что вопрос с тысячей восьмьюстами экю, необходимыми д'Артаньяну, пока что не решен и разведчику самому придется поломать над ним голову. Довольно резко ответив, что ему в Париже и без того головоломок хватает, псевдогасконец изложил все узнанное им за истекшие со времен женевской встречи полгода. Никто из всех французских сановников, на которых ему удалось выйти до сей поры, даже не помышляет сейчас о войне с Россией. В том же, что ему не удалось (и не удастся, по-видимому, в ближайшее время) выйти на верхушку вражеского государства, отчасти вина Центра! Ясных и очевидных причин, способных подтолкнуть Францию к нападению на Россию, он также не обнаружил. Может, еще обнаружит, но пока увы!
Из всего произошедшего в его жизни за это время д'Артаньян обошел в своем докладе разве что свои отношения с прелестной женой галантерейщика Бонасье — Констанцией. С одной стороны, об этих отношениях Центру было знать совершенно не обязательно, с другой — лазутчик и сам еще в них толком не разобрался.
Констанция…
На протяжении последнего полугода мысли об этой женщине стали неотъемлемой частью жизни д'Артаньяна, напряженностью своей уступая разве что мыслям о близящемся нападении Франции на Россию и его долге это нападение предотвратить. Необычная и спорная (с точки зрения парижан) красота Констанции Бонасье, ее тонкий, поистине придворный ум и доброе (в известных пределах) сердце привлекали молодого человека, заставляя пропускать дружеские застолья и пирушки в надежде на встречу с королевской кастеляншей. Зная дни, когда она бывала дома, юноша с утра занимал наблюдательный пост у окна, стараясь не пропустить момент, когда в конце улицы Могильщиков покажется ее фигура, и был сам не свой от радости, если галантерейщику нужно было куда-нибудь отлучиться, оставив жену одну дома. Тогда он пулей слетал со своего второго этажа и моментально оказывался у ног госпожи Бонасье. В такие минуты женевское путешествие воскресало в их памяти, заставляя снова и снова покатываться со смеху при воспоминаниях о 3-й улице Строителей и отеле «Изумрудный пик». Пользуясь возможностью проникать в Лувр во время дежурства друзей-мушкетеров, лазутчик и там несколько раз встречался с Констанцией в ее маленькой комнатке в покоях ее королевского величества на третьем этаже.
Однако… несмотря на все это, д'Артаньян не мог заставить себя вывести отношения с прекрасной Констанцией на новый уровень! Он всегда помнил о том, кто такой он сам в этой стране. Ни на секунду не забывал он, что, случись ему провалиться, быть рассекреченным, последствия для всех людей, окружавших его в Париже, могут быть самыми плачевными. Безусловно, Атос, Портос и Арамис вывернутся из-под удара: они мужчины, у них есть шпаги и надежная защита в лице капитана де Тревиля. Но Констанция! Кто спасет ее?! Кто поможет этой женщине?! Королева? Сомнительно. Скорее всего, ей предстоит пройти все круги ада, предназначенные узникам Бастилии. Д'Артаньян помнил это.
Помнил — и не мог позволить себе сблизиться с прекрасной галантерейщицей, пленившей его сердце…
— О чем задумались, дружище? — долетел до него голос афроанжуйца.
Разведчик вздрогнул и оборвал свои мрачные мысли.
— Я задумался о том, почему вы, Портос, так нерегулярно наливаете мне портвейн! — ответил он с улыбкой, и мушкетер, расхохотавшись, наполнил его стакан.
Друзья сидели подле раскрытого окна и смотрели, как с темнеющего парижского неба сыплется теплый июльский грибной дождичек, смывая с красных черепичных крыш дневную пыль и веселыми скороговорками перешептываясь в коленах водосточных труб. Тучи висели высоко, и заходящее солнце, поднырнув под их нижний край, поблескивало на отмытых окнах и витражах. Кусты жасмина, сполоснутые небесной влагой, источали нежный аромат, и улица Старой Голубятни в кои-то веки пахла свежестью.
Д'Артаньян поднял стакан:
— У меня есть прекрасный тост, Портос! Давайте выпьем за… Париж!
— За Париж! — воодушевленно отозвался арап. — За город, ставший родным для нас, что бы там ни говорил этот коренной парижанин… Кстати, Д'Артаньян, вы не знаете, куда запропастился Арамис? Я не видел его уже дня три!
— Я тоже, — ответил разведчик, опрокинув стакан.
— Ну и бог с ним! — махнул рукой чернокожий мушкетер. — Вечно у него какие-то тайны! О чем мы говорили? Ах да! О Париже! Я говорю, что мы порой ворчим на Арамиса за то, что он всех нас считает недостойными провинциалами, понаехавшими, как он выражается, к нему домой, но подчас мне кажется, что где-то он прав! В последнее время в Париже действительно стало совершенно невозможно жить…
— Даже не говорите, Портос, — согласился с ним псевдогасконец. — Ваша правда! Все, буквально все лезут в Париж, как будто он резиновый. Можно подумать, здесь медом намазано. А на самом деле — ничего особенного, город как город.
— Да будет вам, д'Артаньян! Коль это и в правду так, то почему же вы сами сюда приехали?
— Да как вам сказать. Скучно у нас в Гаскони. Очень скучно. Культурная жизнь едва теплится. Молодежи некуда податься. Ни фига ж нет! Ни театров, ни библиотек. Всего-то развлечений — в церквушке в воскресенье попеть да вечерком с гугенотами стенка на стенку сойтись. Вот и бежит молодежь в Париж. Оставляет провинцию. Скоро, я чувствую, ни в церкви тусоваться, ни гугенотов строить в Гаскони совсем некому будет.
— Беда! — Портос сочувственно качнул огромной кучерявой головой.
— Ну а вы-то сами зачем из Африки в эти Палестины пожаловали? — поинтересовался д'Артаньян.
— Ну со мной-то все понятно! Вот вы, д'Артаньян, хотели бы в зверинце жить?
— Жить в зверинце? — не понял лазутчик. — Нет, не хотел бы.
— Вот и никто не хочет! И я в том числе. Ну посудите сами. — Портос. отставил стакан в сторону и загнул один палец: — В Африке — жирафы.
— Да ну! — изумился д'Артаньян.
— В Африке — гориллы.
— Иди ты!
— В Африке большие, злые крокодилы. — Афроанжуец загнул третий палец. — А кроме того, змей до чертовой матери, страусы, львы, павианы, гиены, мухи цеце, лошади полосатые! — Пальцы закончились, но чернокожего мушкетера уже понесло. — Как, д'Артаньян?! Как в этом зверинце выжить человеку?! А малярийные комары! Господи, д'Артаньян, да в Париже ласточки меньше, чем в Африке малярийные комары! А другие разносчики желудочно-кишечных заболеваний?! Там их тысячи! Санитарно-эпидемиологическая обстановка в Африке хуже чем на кладбище, д'Артаньян! И я должен там жить?!
— Ну-у… — протянул псевдогасконец.
— А ведь я — цивилизованный человек! Я воспитывался в христианской миссии, пока уроды из соседнего племени не сожгли миссию и не сожрали миссионеров. Да я ж по-французски говорю лучше вас, д'Артаньян! Да я ж всего Шекспира наизусть знаю! — Арап подхватил салфетку и, сдавив петлей горлышко бутылки, захрипел с трагическим надрывом, закатив глаза к потолку: — Офелия! О нимфа!
Д'Артаньян мысленно зааплодировал, хотя чутьем профессионального разведчика и нащупал некое несоответствие текста действию.
— И к тому же, как мы с друзьями зовемся здесь? Портос! Атос! Арамис! Это сильно! Это звучит! Ну и д'Артаньян тоже, конечно, хорошее имя! Тоже звучит! А как мы с друзьями звались в Африке? Лялямба, Пусамба и Шимамба! Один за всех и все за одного!
— Простите, Портос, я не разобрал: кто за кого? — удивился д'Артаньян.
— Один за всех и все за одного, — пояснил афроанжуец. — Это у нас в детстве был такой боевой клич, или, если угодно, девиз. Лялямба! Пусамба! Шимамба! Один за всех и все за одного! У-лю-лю-лю-лю-лю-лю! Ах! Простите, д'Артаньян, забылся. Детство вспомнил. Помню, едва успевали с утра набедренные повязки натянуть, как тут же на улицу, во двор неслись мяч гонять… ну или соседнее племя.
— А что, отличный девиз! — Лазутчик восхищенно качнул головой. — Надо будет поговорить с Атосом и Арамисом. Нам такой девиз будет очень кстати. С таким-то девизом мы бригаду де Жюссака враз разгоним! Один за всех и все за одного! — повторил он. — Прекрасно!
— Вы правда так считаете? — Портос застенчиво посмотрел на него.
— Ну разумеется, три тысячи чертей!
— Здорово! А я вот пару лет назад предлагал капитану де Тревилю взять боевой гимн моего племени в качестве походного марша для нашей роты. Да что-то он к этой идее отнесся без малейшего сочувствия.
— Ну так это ж не для роты! Только для нас четверых. Один за всех и все за одного! Звучит! Ну а что же стало с вашими товарищами…
— Лялямбой и Шимамбой? Да чего с ними стало-то?! Обычная история — сожрали их. Лялямбу — соседнее племя, каннибалы мерзостные, а Шимамбу — большие злые крокодилы, когда полез купаться в неположенном месте. В наших краях история самая обычная, уверяю вас, д'Артаньян! Смертность у нас просто астрономическая! Почувствовал я, что таким вот образом тоже в лучший мир рискую вскорости отправиться. А мне, земеля, если честно, и этот мир пока еще не опостылел! Зачем мне лучший? Я доволен тем, что есть! Мне лучшего не надо! Взял я, получается, шпагу, оставшуюся от папки моего, кое-какие родительские сбережения, сел на лошадь полосатую, да и отправился в дальние края искать счастья и благополучной, обеспеченной старости. Сначала на севере Африки искал. Не нашел. Нету в Африке счастья- ни на севере, ни где бы то ни было еще! Переправился тогда через пролив, Геркулесовыми столбами именуемый, и оказался в Европе. Тоже не сахар, конечно, но определенный прогресс налицо. По крайней мере, людей уже никто не ест. Хотя еще и поджаривают. В стране Испании мне не особенно понравилось. Больно уж народец фанатичный! Совсем ошалели от своей Реконкисты! Готовы бросаться на любого, кто отличается от них цветом кожи. Натуральный расизм, блин! Помыкался я в этой самой Испании да и двинулся по направлению к Франции. Франция мне понравилась гораздо больше! Как-никак моя вторая родина после Лимпопо! Добрался я до Анжу, отыскал отцовское поместье и убедился, что гнездышко наше родовое по-прежнему занято могущественными врагами, вынудившими моего отца бежать в Африку…
— И вы не смогли с ними справиться?!
-поразился д'Артаньян.
— Один? Без помощи? Без связей? Да практически даже без оружия? С одной отцовской шпагой?! — воскликнул арап. — Ну, земляк, ты меня поражаешь! Храбрость — это конечно же прекрасно, но только когда она соседствует с осторожностью и благоразумием. А идти в одиночку против целой кодлы могущественных врагов со связями как в Анжу, так и в столице, не имея никаких тылов, — это не храбрость, а безумие!
— И что же вы сделали?
— Направился в Париж, что же еще можно было сделать! Оставил свое родовое гнездо в руках врагов, веря, что однажды приеду сильным и беспощадно отомщу отцовским обидчикам, вернув себе свои законные земли. В столице долго без работы мыкался. Едва с бандитами не связался, да попался как-то раз на глаза капитану де Тревилю, который и пригрел меня в королевской гвардии. Первые два года у Атоса в духах ходил, пока не выучился под его началом фехтованию и стрельбе, настоящей верховой езде и всему остальному…
— А лошадь-то куда делась полосатая? — спросил д'Артаньян.
— Известное дело куда! В королевский зверинец пришлось сдать. Ну не вписывалась она в эскадронную палитру! — Портос вздохнул. — Никак не вписывалась… — Чернокожий мушкетер приложился губами к стакану, но, обнаружив, что тот пуст, взял со стола бутылку и накапал портвейну себе и д'Артаньяну. — Ну за лошадь, дружище! — поднял он тост.
— За лошадь пьем стоя! — качнул головой разведчик, с натугой разгибая отягощенные портвейном ноги.
Скупая слезинка, скользнувшая по черной щеке Портоса, была лучшим ответом, донельзя более полно выразившим чувства гиганта. Стаканы наполнили комнату ласковым хрустальным звоном.
— Ах, д'Артаньян! — Осушив свой кубок, Портос упал на стул и застонал, обхватив голову руками. — Знали бы вы только, как мне не хватает ее! Как мне ее не хватает! Единственная живая душа, подобно мне помнящая Африку! Единственная!
— Ну а кроме лошади-то вы, Портос, кого-нибудь помните из своей африканской жизни? — спросил д'Артаньян немного погодя.
— Неужели вы полагаете, что за шесть лет я позабыл свою семью?! — возмущенно вскинулся чернокожий гигант. — Я помню всех! Всех без исключения! А! Дайте мне еще лет пять-десять сроку! В хорошем смысле этого слова, конечно. Вот выслужу достойную пенсию, демобилизуюсь, женюсь на достойной, хорошо обеспеченной дворянке, верну себе родовое поместье, да и перевезу своих из Африки. Если, конечно, их к тому времени еще не скушают. И вообще, д'Артаньян, я думаю, что в скором времени вся наша африканская братия начнет перебираться поближе к собору Парижской Богоматери. Полагаю, лет этак через двести-двести пятьдесят, ну максимум через триста семьдесят, нас, африканцев, в Париже будет не меньше чем вас, белых, а то и больше!
Д'Артаньян расхохотался:
— Отличная перспектива, Портос! Просто превосходная!
Отличная, ничего не скажешь, подумал он. Что же будет с Парижем, когда в нем станет не протолкнуться от таких вот Портосов?! А хотя черт с ним, с этим Парижем! Лишь бы черные до Москвы и Вологды не добрались, а в Париже нехай тусуются!
— Ну что ж, дружище! — воскликнул он, взметнув бокал для ответного тоста. — В таком случае выпьем за великое будущее на берегах Сены всех выходцев с берегов Лимпопо!
— Ура! — воскликнул Портос, вскакивая. — За Лимпопо пьем стоя!
— Только так! — согласился д'Артаньян, поднимаясь на ноги. Именно в этот момент он начал чувствовать, как нечто исподволь проникшее внутрь начинает тревожить и беспокоить его.
Сконцентрировавшись, разведчик попытался разобраться в своих ощущениях. Портвейн? Да нет, выпил он не так много, да и сортир недавно навещал. Нет, не портвейн. Тогда что? Не понимая еще причины своей тревоги, д'Артаньян тем не менее испытывал острое желание встать и уйти, не медля ни секунды. Здесь, под аккомпанемент громовых раскатов голоса чернокожего мушкетера, нечего было надеяться серьезно и вдумчиво разобраться в своих чувствах.
Ему, однако, удалось обуздать свое нетерпение, и он просидел у Портоса еще полчаса, слушая его болтовню, и лишь после распрощался с товарищем, условившись встретиться завтра после караула в «Сосновой шишке».
Умостившись в седле, д'Артаньян пустил лошадь тихим шагом, а сам погрузился в размышления. Он думал о разговоре с негром, крайне интересном и содержательном. Думал он и о перспективе, нарисованной его товарищем, уверенным, что вскоре все африканцы переберутся в Париж. Псевдогасконец неторопливо ехал по набережной Сены, чьи спокойные летние воды очень романтично серебрил ущербный месяц, и представлял себе переулки Монмартра, запруженные неграми-мушкетерами и неграми — гвардейцами кардинала, неграми-холопами и неграми-женщинами, неграми-менестрелями и неграми-бардами, неграми-художниками и неграми-старьевщиками, неграми-булочниками и неграми-башмачниками. Он представлял, как будет выглядеть Лувр, по коридорам и анфиладам которого будут чинно прогуливаться негры-графы и негры-маркизы, негры-лакеи и негры-фрейлины, негры-герцоги и негры-шевалье. Ему представлялась французская армия будущего, состоящая из негров-драгун и негров-улан, негров-пехотинцев и негров-артиллеристов, а также негров-кавалеристов, величественно и грозно выступающих впереди всех на своих устрашающих полосатых лошадях. Одного вида такого войскового соединения вполне достаточно, чтобы сдрейфила даже армия Сатаны! Д'Артаньян представлял себе что угодно, кроме одного: куда же денутся все белые? А куда им деваться-то? Только, пожалуй, в Россию…
Разведчик натянул повод, и лошадь стала как вкопанная.
Ночь мгновенно утратила нежный ореол романтики. Рога месяца как по мановению волшебной палочки обратились в зловещие, остро заточенные клыки, а речка, спокойно колыхавшая его отражение, превратилась в кошмарный поток крови, угрожающе журчащей возле каменных опор моста. Это было оно! То самое чувство необъяснимого беспокойства! Та самая заноза, исподволь проникшая в его сознание при разговоре с Портосом!
Действительно, если прикинуть трезво: может ли случиться такое, что африканцы — если не все, то хотя бы половина — надумают перебраться в Париж или, предположим, во Францию вообще? Да запросто! Если рассказ чернокожего мушкетера правдив хотя бы на треть, Африка действительно такое место, где легче повеситься, нежели жить. А что в таком случае останется делать коренным французам? Да одно и останется — бежать из Франции куда подальше, не нарываясь на межрасовый конфликт! А куда подальше отправятся французы? Разумеется, туда, где больше всего еды! А где больше всего излюбленной французской еды? Там, где больше всего болот! А где больше всего болот? О черт!
Д'Артаньян махнул ладонью по лбу, чувствуя под пальцами ледяной пот. Неужели это и есть искомый мотив французской агрессии?! Неужели все настолько просто?! Неужели вот так, из-за каких-то лягушек, можно напасть на страну?! Обратить в руины города и села?! Осиротить тысячи детей?! Обездолить миллионы людей?! Невероятно! Невероятно!
Несмотря на потрясение, разведчик, твердо державший себя в руках, соображал, что не годится торчать здесь пнем, привлекая ненужное внимание. Обуздав первый порыв отчаяния, он дал лошади шпоры и понесся к дому.
Ночная прохлада приятно студила разгоряченное лицо псевдогасконца, и он чувствовал, как ветер уносит прочь тревоги и волнения. Да, нынешний вечер дал пищу для серьезных размышлений, однако…
Я подумаю об этом завтра, твердо решил д'Артаньян.
Ночью, как это бывало уже не раз и не два после сильной эмоциональной встряски, к нему снова явилась Жанна д'Арк. До утра провозившись с Орлеанской девой, лазутчик встал совершенно разбитым, с чудовищной головной болью и осознанием необходимости ползти в «Сосновую шишку» на встречу с афроанжуйцем.
С трудом взобравшись на лошадь и едва не сверзившись с нее пару раз по пути к трактиру, д'Артаньян прибыл в «Шишку» на три часа раньше чернокожего мушкетера и, прежде чем тот, сменившись с дежурства в Лувре, со своим молодым духом Мушкетоном появился на горизонте, успел вздремнуть.
Заметив плачевное состояние товарища, Портос высказал предположение, что тому следует подлечиться, и заказал сразу три бутылки вина, начав между делом расспрашивать о причине такого уныния. Не забывая об осторожности, разведчик повел разговор издалека, с Констанции Бонасье.
Напомнив Портосу обстоятельства их знакомства с госпожой Бонасье в день отъезда в Женеву, он поведал ему о чувствах, вспыхнувших в его сердце и терзающих его уже полгода.
— Что мне делать, Портос?! — вздыхал д'Артаньян. — Как быть?! Ведь она женщина невысокого звания, да к тому же жена галантерейщика! Мы живем с ней под одной крышей, но она далека и недоступна для меня! Что мне делать?
Однако, прежде чем Портос, слушавший его со вниманием и сочувствием, успел ответить на этот вопрос, в дверях мелькнула пара лазоревых плащей — и Атос, сопровождаемый Гримо, оказался за их столиком.
Благородный мушкетер казался весьма озадаченным. Даже не поздоровавшись с друзьями и проигнорировав, против своего обыкновения, протянутый ему стакан вина, он поинтересовался у Портоса с д'Артаньяном:
— Скажите, господа, вы не замечали, что с нашим капитаном творится что-то неладное?
— С де Тревилем? — уточнил арап. — Нет, не замечал.
— И я не замечал, — сказал лазутчик. — А вы, Атос?
— И я не замечал! — Мушкетер пожал плечами. — А сегодня утром получил вот это письмо.
И он протянул чернокожему гиганту лист бумаги, исписанный, как успел заметить псевдогасконец, характерным крупным почерком капитана де Тревиля.
Пробежав его глазами, Портос изумленно взметнул брови и передал письмо д'Артаньяну.
Вот что прочитал разведчик:
«Любезный мой Атос, я замечаю, что в последнее время Вы употребляете чрезмерно много вина. Как подсказывает мне собственный жизненный опыт, от такого количества спиртного у Вас уже вовсю должна пошаливать печень. Почему бы Вам в таком случае не отправиться на воды в Форж? Я согласен предоставить Вам отпуск для санаторно-курортного лечения сроком на две недели. Берите с собой своих товарищей, Арамиса с Портосом, а также ваших верных оруженосцев Гримо, Мушкетона и Базена, и чтобы к вечеру духа Вашего в Париже не было! Поскорее поправляйтесь.
Благосклонный к Вам, Тревилъ.
P
.
S
. Вашего молодого товарища д'Артаньяна тоже можете прихватить с собой, с его командиром Дезессаром вопрос уже решен.
