От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века

Новые рецепты политики США в отношении Латинской Америки выдвигают А. Левенталь и А. Фишлоу в книге «Становление Латинской Америки: относительно ответа США». Авторы без тени сомнения говорят о том, что до последнего времени США определяли политику и экономику, культуру и потребление, торговлю и инвестиции — все стороны жизни западного полушария, исходя «из гегемонистской предпосылки» своих псевдозаконных прав[418]. Однако положение стало иным. Тучи над политикой США в Латинской Америке сгустились настолько, что уже не помогают ни зверские расправы, ни либеральные жесты, ни обещания «исправиться». Отсюда и главный совет авторов: не ждать, когда грянет гром, а создать единую технико-экономическую систему с Латинской Америкой, убрав барьеры на пути ее экспорта, предоставив ей широкую помощь в промышленности и технологии. И тем не менее все тот же знакомый мотив ставит финальную точку: «Потребность в лидерстве очевидна»[419].

Таким образом, в послевоенные годы в политической науке заметно активизировалась дискуссия относительно американской политики в странах Азии, Африки и Латинской Америки. Разного рода доктрин, на которые так падки американские стратеги, было предложено множество. Но все они, пожалуй, вращаются вокруг двух основных точек зрения.

Одна отстаивает «жесткий курс». Примерно по формуле: нечего с ними церемониться. Коль сплоховали европейские державы, ошибку повторять не следует. Надо смело брать наследство. Что же касается методов и средств политики, то здесь тоже не может быть особых раздумий: доллары, пропаганда, а лучше всего штык.

Другая точка зрения пытается учесть реальную обстановку в развивающихся странах. Ее представители понимают, что идти сейчас к народам Азии, Африки и Латинской Америки с огнем и мечом — дело безнадежное. Поэтому изыскиваются такие подходы, которые тоже предлагают подчинение молодых государств, но не военными, а экономическими, политическими, идеологическими средствами.

Несмотря на тяжелые уроки прошлого, которые не раз получал американский империализм в Латинской Америке, Азии и Африке, правящие круги вновь и вновь прибегают к обнаженной неоколониалистской политике. В сущности, колониальные интервенции в Ливане и на Гренаде, содержание наемных бандитских формирований, действующих против законных правительств Афганистана и Никарагуа, — это варианты политики штыка, уже опозоренной во Вьетнаме.

Американские правящие круги связывают свое «выживание» с тем, как сложатся их дела в освобождающемся мире. Именно здесь им видятся миражи спасительных надежд. Но в любом случае, независимо от расчетов правителей США, их неоколониалистские планы не свидетельствуют о политической дальновидности, и «выживание», построенное на самообмане, — не более чем иллюзия. Свободолюбивые народы видят на «новых» одеждах старые доспехи расистских, шовинистических и гегемонистских устремлений. Имперская политика в ядерный век практически бессмысленна, как необратимо время, породившее ее.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«БЛАГОЧЕСТИВАЯ» ПРОПОВЕДЬ МЕТАИДЕОЛОГИИ

В писаниях американских идеологов по проблемам войны и мира много нелепого и противоречивого. Задающие тон пропагандистской машине политологи не отличаются особой сдержанностью в определениях и оценках, вероятно, вследствие гипертрофированного представления, будто сама судьба «возложила» на их страну всю ответственность за род людской. Следовательно, нет нужды и в поисках каких-то утонченных аргументов, способных убедить или обмануть, но не грубо, а исподволь. Но даже в атмосфере такой самоуверенности идеологи американизма вынуждены под прессом событий как-то приспосабливать свои взгляды к изменившимся условиям и требованиям времени. Но логика сохраняется та же: стереотипизировать и то новое, что возникает.

Пропаганда насилия, войны и пропаганда американского образа жизни, буржуазной идеологии, борьба с социалистическими идеями мира и международного развития как бы дополняют друг друга. Например, стратегическая линия на борьбу с коммунизмом базируется на двух фундаментальных опорах: материальной подготовке к войне, находящей свое выражение в наращивании средств массового уничтожения, и резком усилении психологической войны. Впрочем, и до рейгановской администрации правящие круги США уделяли подрывной пропаганде огромное значение, но Р. Рейган, задавшись целью поставить шовинизм внутри страны и устрашение войной народов всего мира на службу американской глобалистской политике, фактически сам возглавил пропагандистскую машину США, жестко координирует все ее направления.

Нельзя сказать, что усилия США затрачиваются впустую. Пропагандистская машина довольно эффективно оболванивает самих американцев и немало людей в других странах. Но похвастаться какими-то серьезными достижениями, которые бы изменили настроения в мире в пользу США, американская пропаганда не может. Скорее, наоборот, немало таких примеров, когда американские пропагандисты терпели серьезные поражения.

Взять доктрину мира, мирного сосуществования социально разнотипных государств и систем, о которой уже шла речь в предыдущих главах. Сколько сил затратила американская политическая наука и пропаганда, чтобы опрокинуть ее! Пытались вложить в эту концепцию такое содержание, чтобы она сама взорвалась и потеряла политическую эффективность. Усилия не оказались заметно эффективными.

Некоторые идеологи и политики пошли по иному пути. Они стали признавать, что концепция мира и мирного сосуществования современна и может быть полезной. Но при этом активно развивался тезис, что она находится в русле некоего объективного процесса выравнивания и чуть ли не слияния всех систем и стран на основе тождественных и неизбежных требований научно-технической революции. Исчезнут, мол, классы, противоречия, материальное и социальное неравенство. Не будет нужды в армиях и правительствах, в партиях и политиках. Почти идиллия, только нет в ней ни грана смысла и реального содержания.

Борьбу двух социально противоположных систем устранить нельзя. Огнем и мечом не разрешить спора о различии противоположных идеологий.

История хорошо знает собственное содержание — борьбу антагонистических классов, классовую борьбу. Так будет до тех пор, пока существуют эксплуататорские классы. Мира, мирного сосуществования между угнетенными народами и колонизаторами, между пролетарской и буржуазной идеологиями нет и быть не может. Движимые ненавистью к социализму, страшась подъема революционного движения в собственных странах, правящие круги ведущих капиталистических стран пытались удушить Советское государство экономической блокадой, разрушить его войной с фашистской Германией, поставить на колени, истощить экономически гонкой вооружений.

Советские люди никогда не забудут разного рода «санкции», эмбарго, неоднократные попытки активно навредить советскому народу, оскорбить и оболгать его. Все это — составная часть имперских замашек США, «логичного» международного поведения «мировой империи», которая столь активно будоражит болезненное воображение правящих сил заокеанской державы.

Ни один строй не принес столько горя, бед и несчастий трудящемуся человеку, как империализм. Нынешний мир — свидетель продолжающихся преступлений империализма. Буржуазным идеологам не по нутру антиколониальные революции угнетенных народов, их свободное, подлинно независимое социально-экономическое развитие. Они за такое толкование принципа мирного сосуществования, которое означало бы статус-кво, то есть им хотелось бы оставить все по-старому. Не идут империалисты и на удовлетворение требований, выдвигаемых освободившимися странами в программе нового международного экономического порядка. В американской буржуазной прессе не раз писалось и говорилось, что все это «козни Москвы». В книге Д. Кросса «Борьба во мраке»[420] утверждается, что национально-освободительная борьба является «коммунистической стратегической агрессией», а в сборнике «Международные аспекты гражданской войны» говорится, что войны за национальное освобождение служат «ярким примером провоцируемого насилия»[421].

На пороге 1980 года Р. Рейган в ходе предвыборных баталий заявил, что «причина всех беспорядков на земном шаре — Советский Союз»[422]. Комментируя это заявление, сделанное в интервью газете «Уолл-стрит джорнэл», известный американский политолог А. Шлезингер писал: «Многим представлялось, что эти слова — обычная дань избирательной риторике, которая выражает безнадежно ошибочное представление об истории человечества… Если бы не было Советского Союза, Иран и Ирак все равно вели бы междоусобную войну, палестинцы и израильтяне вряд ли смогли бы найти путь к примирению, мира не было бы ни в Северной Ирландии, ни на Юге Африки… в Сальвадоре и без этого бы разразилась гражданская война»[423].

Пытаясь на деле взорвать концепцию мира и мирного сосуществования государств с различным социальным устройством, буржуазные идеологи утверждают, что усиление борьбы между буржуазной и пролетарской идеологиями противоречит принципам мирного сосуществования. Именно этим, а не чем-либо иным они объясняют ухудшение советско-американских отношений с конца 70-х годов, как будто такого факторе не существовало и в годы разрядки, и в годы второй мировой войны, и до нее, после установления дипломатических отношений между СССР и США. Нации, говорят эти идеологи, только тогда можно признать миролюбивыми, если они «во имя мира терпят ненавистные им идеологии». Больше того, буржуазные политики выдвигают «идеологический мир» в качестве условия, предваряющего разрядку напряженности, разоружение, решение спорных проблем за столом политических переговоров. Откажитесь от борьбы идей, откажитесь от своей идеологии — и вы получите мир, заявляют они. Эти суждения являют собой не что иное, как прикрытие доктрины мировой гегемонии США: сначала «мировой порядок», а потом всеобщий мир.

Впрочем, подсовывая концепцию «идейного примирения», буржуазные идеологи вовсе не помышляют отказываться от своих идей. Соединенные Штаты, говорил Дж. Картер в речи при вступлении в должность президента, должны «заново поверить в нашу старую мечту». А что это за мечта, он поведал в тот же день, но уже в другой речи перед иностранной аудиторией: «США выполняют свое обязательство содействовать утверждению стабильного, справедливого и мирного мирового порядка», причем «они в силах возглавить такие усилия и непременно осуществят это»[424].

Не намерены американские идеологи отказываться и от борьбы с коммунистической идеологией. Вот уже более ста лет буржуазия ведет с ней ожесточенную войну. На почве антикоммунизма все теснее объединяются все мракобесы современности. «Стремиться к тому, чтобы поощрять плюралистические течения в Советском Союзе, содействовать эрозии идеологической приверженности СССР своим конечным целям, несовместимым с отношениями мира и сотрудничества»[425].

Все это до крайних пределов доведено нынешней администрацией США. Как признавала «Вашингтон пост», «президент Рейган продолжает говорить о русских в таких выражениях, которые подразумевают сегодняшнюю угрозу и вечную вражду. Тем самым он дает полное основание для советских обвинений во враждебности Америки»[426].

Такова платформа «примирения идеологий», выдвигаемая буржуазией. Речь идет, стало быть, о том, чтобы коммунистическая идеология разоружилась и прекратила свое существование, а буржуазная, напротив, получила бы беспрепятственное распространение. Об этом и грезит буржуазный мир, лицемерно ратуя за мирное сосуществование идеологий. Иначе как бы это могло стать возможным? Ведь заявил же А. Хейг, возглавив госдепартамент, что «мы, можно сказать, разгадали в историческом плане истоки величайшей опасности международному миру, и это — марксистско-ленинское движение»[427].

В условиях ожесточенного столкновения между старым и новым миром ослабить борьбу против идеологии империализма значило бы сползти на позиции буржуазии и предать коммунистические идеалы. «…Буржуазная или социалистическая идеология. Середины тут нет… — учил В. И. Ленин. — Поэтому всякое умаление социалистической идеологии, всякое отстранение от нее означает тем самым усиление идеологии буржуазной»[428].

В 60-е и последующие годы буржуазные идеологи много писали о теории «единого индустриального общества». Украшали его на все лады. Приспосабливали к разным аспектам политической и идеологической борьбы на мировой арене. Появились продолжения — теории «супериндустриального» и «постиндустриального общества», «общества массового потребления». С легкой руки патриарха различных вариантов «технотронного общества» Д. Белла, а также 3. Бжезинского, К. Боулдинга, У. Ростоу и других Г. Кан провозгласил это идеологическое течение «полной энтузиазма адвокатурой техники и экономического роста»[429]. Нашлись и такие идеологи, которые объявили «технологический фактор» едва ли не единственной причиной, вызвавшей разрядку[430]. Объективное развитие науки и техники приведет якобы все общества к единому знаменателю, в том числе и в сфере надстройки. Исчезнут классы, социальные различия. Исчезнут антагонизмы. Будущее «единое» общество возьмет все лучшее из всех существующих, модифицирует и приспособит взятое к новой обстановке. Таким путем, по мысли буржуазных социологов, капитализм и социализм как бы растворятся в будущем, обществе и перестанут существовать в качестве самостоятельных цивилизаций. Но такое общество потребует и единой идеологической платформы. Подобной платформой, отражающей цели «единого индустриального общества», может стать «культурная конвергенция», понимаемая и преподносимая как слияние существующих культур (цивилизаций).

Специальных исследований проблемы «культурной конвергенции» в США не так много. Но попытки сформулировать «консолидирующие» идеи носят активный характер. Подробно проблема «культурной конвергенции» рассматривается в работе Л. Бенсона «Национальная цель. Идеология и идеологические противоречия в Америке»[431]. Сейчас, когда со времени появления этой книги минуло двадцать лет, особенно ясно, что Л. Бенсону удалось с большей полнотой, чем другим исследователям, даже писавшим на эту тему позднее, как бы собрать воедино разнородные идеологические концепции, помогающие решать, как утверждает автор, «общенациональные» задачи. Поэтому его работа, хотя она и увидела свет довольно давно, заслуживает рассмотрения в качестве примера, как идет в США процесс создания единой идеологической платформы.

Автор ставит задачу: «выяснить роль идеологии в целенаправленной деятельности граждан современного государства, прежде всего США», учитывая, что к любой идеологии относятся в этой стране якобы с подозрением, а всякие исследования, связанные с ней, встречают с раздражением, в лучшем случае с «плохо скрываемой терпимостью».

Здесь действительно следует сделать одну оговорку: в США под идеологией, как правило, подразумевается некая устоявшаяся система постулатов, вечная на все времена и эпохи. Когда же возникает вопрос о ее влиянии на внешнюю политику, считают более предпочтительным толковать не об идеологии, а о всеобщей морали и нравственных нормах, общечеловеческих ценностях и идеалах. Поэтому еще Г. Киссинджер не раз, правда на словах, но отнюдь не на деле, ратовал за то, чтобы «развести» идеологические отношения и дипломатическую практику, отделить их друг от друга, обособить. Такую линию Киссинджер противопоставлял внешней политике СССР, «неотъемлемой характеристикой которой, конечно же, является коммунистическая идеология, превращающая международные отношения в философские конфликты»[432]. Можно понять, что Киссинджеру никогда не нравился, да и сейчас не нравится, неизменно миролюбивый курс ленинской внешней политики, вытекающий из самих принципов и природы коммунистической идеологии.

Такой курс многие американские идеологи тщатся представить «аморальным»[433], а «мораль» США разрисовать свободной от авторитаризма и догматизма. И здесь, как видим, черное выдается за белое и наоборот. Ведь требовал же сенатор Д. Мойнихэн в августе 1977 года, чтобы «защита прав человека» стала «такой же неотъемлемой частью американской внешней политики, какой является марксизм-ленинизм для Советского Союза». Вульгарный примитивизм Мойнихэна очевиден. Если бы он действительно заботился о «правах человека», то его внимание, несомненно, было бы обращено на американское общество, которое является мировым чемпионом по части самых злостных нарушений жизненных прав человека. Уже одна политика разжигания ядерной войны говорит об облике заокеанских защитников «прав человека», не говоря о миллионах безработных, детской преступности, дискриминации женщин, расизме и многом другом.

Впрочем, деятели типа Р. Рейгана, Дж. Картера, Д. Мойнихэна никогда, надо сказать, и не говорили о необходимости «защиты прав человека» в их собственной стране. Речь всегда шла об использовании закодированной под права человека широкомасштабной операции по вмешательству во внутренние дела других стран. И здесь имперская претензия на всемирную заботу обо всем человечестве. Кроме того, провокационная идея о «защите прав человека» служила и целям подрыва процесса разрядки напряженности. Как подчеркивал Дж. Макговерн, кампания по «правам человека» воспринимается как возврат Америки к конфронтации периода «холодной войны».

Но вернемся к Л. Бенсону. «Холодная война», замечает он, усилив интерес к идеологии, в то же время создала и трудности на пути ее объективного исследования. Сейчас требуют действий от «дипломатов и солдат, а остальные члены общества участвуют в их борьбе, лишь убежденно доказывая свою лояльность». Военные и дипломатические вопросы выдвигаются на первый план, тогда как перспективы развития культуры и идеологии весьма туманны. Такое отношение к идеологии Бенсон считает вредным. В условиях кошмаров «холодной войны», пишет он, «культура, идеология настолько тесно переплетаются со всеми другими областями человеческой деятельности, что при анализе их нельзя оставаться на сугубо нейтральных позициях»[434].

Он проводит мысль, что любые идеологии, особенно те, которые оказывают серьезное влияние на жизнь общества, имеют сходные основы и сходные конечные цели. Отсюда и возникает возможность симбиоза идеологий. Некоторые виды идеологии «жизненно важны для общества. Они способны вызывать социальные сдвиги и обеспечивать дисциплинированность всех членов общества, руководителей и рядовых… Хотя они и действуют под различными названиями и часто независимы друг от друга, наиболее значительные из нынешних идеологий содержат одинаковые положения, касающиеся природы современных социальных изменений и методов их использования»[435].

Что же Бенсон предлагает внести в «общую идеологическую копилку», что, по мысли автора, представляет всеобщую ценность в американской идеологии? Он отвечает так: существование двух противоречивых эмоций — силы и достоинства, которые уживаются друг с другом во имя «национального единства». Именно эти черты американской идеологии, пишет он, и должны быть «правильно вплетены в общее развитие человеческой культуры».

Что же дальше? С тех пор как взаимозависимость наций стала более очевидной, а американское понимание «природы социальных изменений более космополитичным», утверждает автор, любой анализ данного общества немыслим без анализа состояния всей человеческой культуры, которая претерпевает быстрые и глубокие изменения, и не только в сфере материальных условий жизни, но и в идеологии. Главное здесь то, что американцы, считая собственную страну наиболее развитой и могущественной, рассматривают свои решения в области политики и экономики как «превосходящие все другие альтернативные решения»[436]. Эту концепцию автор предлагает принять в качестве основы правильного понимания «национальной цели».

Итак, автор начал свои рассуждения со скромного пожелания, чтобы отдельные черты американской идеологии были «вплетены» в развитие общечеловеческой культуры. Но поскольку эти «черты» слишком туманны, автор переходит на более определенный политический язык, требуя рассматривать американские решения как превосходящие все остальные, ибо они основаны на силе и могуществе.

Бенсон выступает против «холодной войны». Причины ее «кошмаров» он видит в конфликте культур, но отнюдь не в социально-экономических и политических интересах и противоречиях. «Войну культур» автор считает неотъемлемой чертой отношений между нациями. Движущими силами «войны культур» выступают, по мнению Бенсона, этноцентризм и неравномерность культурного развития. Суть этноцентризма в том, что одни народы стремятся судить о других по собственным меркам жизни. Этноцентризм служит источником споров уже потому, что в условиях «холодной войны» разделяет нации только на «свои» и «враждебные».

«Война культур», по Бенсону, подчинена неким «скрытым силам», направленным на сохранение «культурных непрерывностей», а затем продвижение их в мир. Среди таких «непрерывностей» наиболее важны; политическое влияние, с которым связаны понятия государственного суверенитета, военной и экономической мощи; экономическая стабильность и экспансия, укрепление позиций американских фирм в борьбе за рынки, источники сырья и торговые преимущества; национальный престиж (самосознание), который обретает форму «соревнования в популярности». Сюда же относятся зарубежные поездки руководителей страны, международные спортивные соревнования, успехи на международных ярмарках, признание национальных героев своей страны за рубежом, успехи в науке и технике, различные культурные и другие достижения.

Основная «культурная непрерывность» — это политическое влияние на основе «дифференцированных компромиссов». Они могут рассматриваться и как «идеологическое сдерживание», при котором «бывает полезно сотрудничать с представителями неприемлемой идеологии, а также в качестве возможности завоевания плацдарма (идеологического и политического) для борьбы против СССР»[437]. Позднее об этом писалось очень много. В одном из докладов «Трехсторонней комиссии» подчеркивалось, что Запад должен стремиться оказывать влияние на естественные процессы изменений в коммунистическом мире, подталкивать к изменениям в направлении западных ценностей[438], к движению к некой «третьей системе», но на условиях американизма.

Пресловутая концепция «наведения мостов», в соответствии с которой политики империализма пытаются разрыхлить и разрушить социалистическое содружество, в формулировке Бенсона выступает как политика дифференцированных компромиссов.

В конечном счете словесная демонстрация Бенсона против «риторики» и «кошмаров» «холодной войны» обернулась призывом к захвату «плацдармов» в конфликте с Советским Союзом. Весьма своеобразная эскалация «национальной цели» — от продвижения «идеологических тонкостей» до утверждения американской «свободы» во всем мире через промежуточную стадию — создание «политико-идеологических плацдармов» против СССР.

Особое место в мировом конфликте, в «войне культур» автор отводит идеологии, призванной играть одну из «решающих ролей» в развитии цивилизации. Почему?

Идеология — средство укрепления социального строя. Как бы ни были развиты «методы управления массами», безопасность государства не будет обеспечена, пишет автор, если в основе его действий не лежат выгодные идеологические концепции. Что касается внешней политики и укрепления данного режима на международной арене, то здесь идеология играет роль «щита, прикрывающего отнюдь не идеологические мероприятия и маневры». «Война культур» является, как никогда, идеологической, рассуждает Бенсон, причем она обостряется во всех сферах. Растущая грамотность «когда-то инертных низших классов» позволяет им все шире входить в область идеологии. Либо «в том плане, который импонирует всем классам (то есть в идеологию, провозглашающую неограниченные возможности свободного предпринимательства и социальной гибкости). Либо в плане поддержки призывов к ликвидации устаревшего статус-кво»[439]. Обратим внимание на то, что здесь Бенсон (как бы между прочим) в качестве аксиомы подсовывает мысль, что капиталистическая идеология («свободное предпринимательство», «социальная гибкость») импонирует всем классам.

Далее автор отмечает, что страны охотно «продают свою идеологию» другим нациям, особенно новым, нарождающимся. Характер ее во многом определяет «покупателя» и «способ продажи». В результате идеология становится «миссионерским товаром», средством продвижения «национальной мощи в новые районы».

Не исключено, полагает автор, «сближение социальных форм жизни обоих главных блоков».

Может показаться, что Бенсон готов ради этого «сближения» пожертвовать какими-то американскими «ценностями», от чего-то отказаться. Но получается, что все это касается других стран, но не США. Когда речь, заходит о Соединенных Штатах, то главным фактором, определяющим силу идеологии, выступает могущество государства. Иначе говоря, чем мощнее кулак, тем «логичнее» аргументация. Не «имманентные пружины» развития, а мощь государства — вот решающее условие влияния на мировую культуру, равно как и на мировую политику.

Кроме «явных факторов мощи», есть, пишет Бенсон, и другие, довольно ощутимые. К их числу автор относит «высокое» моральное состояние американской нации, несмотря на «отдельные проявления разлагающе действующей моральной лихорадки», выражающейся в увлечении мистицизмом, спиритизмом, в организованной преступности. Вполне уместно заметить, что даже некоторые официальные лица говорят об этом куда откровеннее, чем ученый-политолог Бенсон.

Об американском патриотизме автор пишет следующее: «Граждане США патриотичны, и в случае кризиса на них можно положиться. Национальный патриотизм, безусловно, силен и поддается регулировке. Он поддерживается многочисленными ритуалами, которые дают гражданам большое удовлетворение и обеспечивают распространение народной культуры». В дополнение к обычным патриотическим церемониям и манифестациям большое значение имеют «ритуалы американского воскресенья», «всемирные серии» бейсбола (в течение нескольких дней они приковывают внимание всего народа), организуемые правительством массовые каникулы под девизом «Посмотри сначала Америку», которые рассчитаны на то, чтобы вызвать «гордость за свою страну»[440]. А вот теперь Р. Рейган установил, что каждый год 1 мая все граждане должны проявлять свою лояльность властям, демонстрировать, так сказать, свой восторг всем происходящим в этой стране.

Не нахвалится Бенсон американской цивилизацией, и все для того, чтобы распространить любезные его сердцу «культурные непрерывности» на весь мир. Он оптимистически оценивает перспективы американской культуры в будущем «едином» обществе. Но его оптимизм становится менее устойчивым, когда он пытается ответить на вопрос: кто же выиграет «холодную войну»? Автор вынужден признать, что там, где в свое время американцев «принимали с восторгом, сейчас они не пользуются ни влиянием, ни гостеприимством».

Л. Бенсон жалуется, что «самокритика в условиях „холодной войны“ слишком обнажила американские недостатки». Позиции США слабеют, представители других стран «теснят американцев на мировых рынках, культурных выставках, в международных дипломатических организациях, в научных кругах, в спорте и даже в дискуссиях о природе демократии и образе жизни»[441].

Почему это происходит? Автор объясняет потерю влияния тем, что «США невольно унаследовали мантию колониального администратора», показали свою «неспособность симпатизировать происходящим по всему миру социально-политическим революциям и в то же время неспособность положить им конец»[442]. Итак, с одной стороны, «неспособность симпатизировать», а с другой — та же «неспособность положить конец» социально-политическим революциям.

Принято считать, замечает автор, что у американцев нет единой общенациональной цели. Об этом говорили не раз лидеры США.' Эйзенхауэр, как известно, даже учредил комиссию для ее выработки. А позже Д. Белл, один из отцов американской политологии, признал, что ничто, кроме гедонизма — жизненного стиля, основанного на идее наслаждения, всеобщем увлечении потребительством, — не объединяет американцев. «Гедонизм стал культурным, если не моральным, обоснованием капитализма»[443]. Если отбросить его в сторону, то «у нас нет ни общей цели, ни общей веры, ни общего дела»[444]. Но и эту «бесцельность», отсутствие веры Белл готов экспортировать в другие системы, в том числе и социалистические.

Отсутствие объединяющей цели Бенсон объясняет тем, что в США нет национальной философской концепции, которая служила бы теоретической основой такой цели. У нас «нет философии, которую можно было бы экспортировать, как нет и ничего в нашем опыте, что имело бы всемирное значение»[445].

Но ведь автор провозгласил образ жизни своей страны как «превосходящий все другие альтернативные решения». И здесь Бенсон делает сногсшибательный вывод: коль нечего экспортировать, то долой сосуществование с коммунизмом. С ним надо воевать. Логика рассуждений не может не потрясти и на этот раз.

Итак, общенациональной цели нет. Однако национальные интересы вполне очевидны. Автор сводит их к усилению американского политического влияния в мире. Но интересы, как и цели, не имеют, мол, общей философской идеи.