Бар «Дракон»

      — Кстати, не вздумайте от меня сбежать, — предупредил атсан, когда бандиты слишком резво припустили вперед, — шеф вас живыми видеть хочет, зато я — не очень. Так что, шмальну без предупреждения.
      Вскоре астан приказал остановиться.
      — Вам туда, — показал он в сторону бокового ответвления, в котором темнота была настолько густой, что даже глаза бандитов, прекрасно видевшие во мраке, ничего там не различали.
      — А ты? — спросил Капитан.
      — Я и так там, — хихикнул Фленждер.
      — Оружие хоть отдай, — попросил Боцман.
      — Обойдетесь, — атсан отступил. — Хотя… — он размахнулся и швырнул выкидуху в темноту тоннеля. Бандиты, не раздумывая, бросились вперед.
      Переход из мира в мир прошел совершенно незаметно. Вот Боцман с Капитаном бежали по неровным камням, а вот они уже сшибли кого-то и повалились на пол в густом жарком тумане. Этот «кто-то» истошно, по-бабьи, завизжал, и Боцман обнаружил, что под ним действительно барахтается, пытаясь подняться на ноги, потная голая баба, красивая и толстая.
      — Каков пассаж! — Раздался спереди удивленный мужской голос, — Клав, с кем это ты?
      Клава, не отвечая, попыталась влепить Боцману пощечину. Но реакция дипломированного рыцаря сработала автоматически, Клава оказалась распластана на деревянном полу, словно здоровенная розовая лягушка.
      — Насилуют! — заревела она и принялась выкручиваться из стальных объятий. На этот вопль из тумана появилась целая толпа обнаженных амазонок, вооруженных, за неимением лучшего, мокрыми полотенцами и мочалками. Среди амазонок толкались два мужика — один толстый и бородатый, чем-то похожий на Боцмана, только не такой накачанный, а другой низенький, кривоногий, с пышными усами.
      — Кац, ты что-нибудь понимаешь? — Спросил низенький.
      — Нахалы! — Орали амазонки.
      — Нет, Фима, я теряюсь, — спокойно ответил толстый.
      — Козлы вонючие! — Продолжали наседать на бандитов амазонки.
      — Это кто козлы? — Боцман сразу вскочил и, разъезжаясь ногами на мокром полу, двинулся к толстому Кацу. Кац улыбнулся:
      — Я этого не говорил.
      — Значит, ты? — Боцман ухватил за горло кривоногого Фиму.
      Амазонки продолжали колотить бандитов мочалками. Капитан снял руку приятеля с горла Фимы. Фима прокашлялся и отошел в сторону:
      — Заблудились, господа? Предбанник там, — он показал в самую гущу тумана, — и пиво. Пиво, правда, «Жигулевское»…
      Неожиданно в парилке стало еще теснее — на визг амазонок прибежали местные секьюрити. Два амбала в пятнистых комбинезонах наставили на бандитов свои «калаши» и пробурчали хором:
      — Подымай лапы!
      В этот момент пар окончательно рассеялся и Капитан увидел, наконец, валявшуюся у дощатой стены выкидуху. Выкидуха больше не была выкидухой — она приняла прежний облик пистолета Макарова. Охранник перехватил взгляд Капитана и угрожающе потряс автоматом:
      — Не рыпайся!
      Но куда этим необученным громилам было до настоящих дипломированных рыцарей! Капитан рванул дуло «калаша» на себя и чуть в сторону, нанося амбалу правой ногой два быстрых удара один за другим — в живот и в коленную чашечку. Хватка секьюрити ослабла. Вырвав автомат у него из рук, Капитан довершил дело прикладом, с удовольствием услыхав хруст ломающегося позвоночника.
      Боцман уже раздевал второго амбала, тоже мертвого.
      — Зачем… — начал Капитан, но сразу засмеялся. Действительно, мозги распарились: как гулять по Москве в серебристых кальсонах? Никак. А в камуфле — вполне солидно.
      Амазонки исчезли, только бедная Клава продолжала лежать на полу, изображая лягушку. Свалив на нее два тела, бандиты пошли переодеваться в предбанник. В просторном предбаннике амазонок тоже не было. За длинным столом сидели Кац с Фимой и пили жигулевское пиво.
      — Ну как, — поинтересовался Фима, — вы их сделали? — И сразу ответил сам, — вижу, сделали. Вот и прикидом разжились. Я всегда говорил, что у Андрейкиных песиков туго с мерностью.
      — Ага, — подтвердил Кац, хлебая пиво прямо из бутылки, — мерность не выше, чем у картошки.
      — Что ты знаешь про мерность? — Насторожился Капитан.
      Фима откинулся на деревянную спинку скамьи, покрытую розовым банным полотенцем:
      — Все абсолютно. Мы с Кацем про нее книжку написали. Вот это — Эммануил Кац, философ-космист…
      — Мокрокосмист, — поправил Кац, — а это — Ефим Хуман, писатель-дебилетрист…
      — Чушь, — проворчал Капитан. Он был уже одет, Боцман тоже застегивал последние пуговицы. Форма на Боцмане сидела как влитая, а сухопарому Капитану пришлось заворачивать манжеты. Протянув руку, он взял у философа-мокрокосмиста бутылку и допил до конца. Рыгнул, огляделся. Стол, скамья, мягкие диваны вдоль стен… Все это он уже видел — не очень давно.
      — Пошли, — позвал Боцман.
      Из предбанника вверх вела узкая лестница. Лишь поднявшись по ступенькам, бандиты поняли, что действительно бывали в этом месте.
      Наверху лестницы стоял Андрей, старый знакомый, хозяин магазинчика, располагавшегося над сауной, тот самый, что сдал бандитам Фленждера. Он непонимающе моргал и не нашел ничего лучшего, чем спросить:
      — М-мужики… В-вы откуда?
      — Снизу, — содержательно ответил Боцман. — Посторонись-ка.
      — Там внизу твои гаврики парятся. — Капитан с выработанным годами прищуром, от которого у неподготовленных моментально начиналась медвежья болезнь, посмотрел на Андрея. Тот затрепетал. — Похорони с музыкой. И телефон не лапай. Этим, философам, тоже скажи, чтобы не рыпались.
      — Тачка есть? — Боцман, взяв Андрея за отворот кожанки, деловито обшаривал карманы.
      — Синяя «восьмерка». Во дворе стоит.
      Бандит обнаружил ключи и театрально подкинул их на ладони:
      — Временно конфискуется.
      — Но…
      — В ушах говно! Как понял, а если не понял, то как?
      — Понял… Как… — у Андрея подкосились коленки, и он осел на пол, привалившись к крашеной стене.

VI. БЕЛЫЙ ДОМ И ЧЕРНЫЙ ЗАМОК

ГЛАВА 1

      Три воина и бармен тесно сгрудились на лежанке. Сперва они хотели залезть в фуру, но Дмитрий запретил: если кто из них начнет болтать о «Жидкой Судьбе», то пусть делает это здесь. Мужчины, однако, молчали, угрюмо провожая глазами убегавшие назад птицеморы. Вот справа земля вздыбилась мощным курганом, украшенным часовенкой.
      — Узнаешь свою могилку, рыцарь? — Хохотнул водитель и почесал половинчатую бороду.
      — Она не только моя, — Дмитрий сидел спереди, приобняв Алмис. Алмис молчала. Сквозь ладонь Дмитрия, касавшуюся ее плеча, текли густые токи ненависти.
      — Твоя, рыцарь, твоя. — Водитель снова хохотнул. Мускусная вонь жгла ноздри, Алмис продолжала дуться. Терпение Дмитрия лопнуло. Все, пора говорить прямо.
      — Нет, дракон, нет.
      Водитель чуть не дал по тормозам, резко вильнув рулем. Хорошо, розовое шоссе было совершенно пустым. Но удивление водителя быстро сменилось радостью:
      — Говоришь, нет. А сам…
      — Я сказал, не только моя, — повторил Дмитрий, — Толика помнишь, Нифнир? Великим алхимиком стал…
      Нифнир медленно кивнул. Он все понял:
      — Значит, сказки про навар с яиц…
      — Быль, Нифнир, чистая быль.
      — Ага, — Нифнир чуть отпустил акселератор, машина пошла тише, — а имя Кун тебе знакомо?
      — Так ведь… — Хотел встрять Илион, но сразу заткнулся: видно, кто-то пхнул его под ребра.
      Курган Тромпа скрылся за другими холмами, самыми обычными. Птицеморы уступили место зарослям гигантских ромашек, над которыми роились пестрые летучие хомяки. Клетка с парочкой таких хомяков-неразлучников, помнил Дмитрий, висела в детской в нише у стражниц.
      — Так ведь знакомо, — продолжил за Илиона Дмитий, — был такой жардинер у кочерыжек…
      — Человек?
      — Ну да… Я его убил.
      — Ты уверен? — Нифнир отвлекся от дороги, вперившись в Дмитрия своими разноцветными глазами. Дмитрий изобразил смущение:
      — Нет… Его взяла Ма-Мин. У нас там было чуток кербовой крови, атсаны разбодяжили ее в поливалке. А Кун из поливалки хлебнул — перед поединком.
      — А ты?
      — И я… Потом кербы напали…
      — Знаю, — перебил Нифнир, — и ты видел, как личинка взяла этого самого Куна?
      — Да.
      — А как он умирал, ты, значит, не видел.
      — Нет.
      — Понятно. — Нифнир грозно пожевал челюстями, глядя прямо на дорогу. Утопил педаль газа. Движок взвыл, переходя на визг, и «Колхида» понеслась так, что ромашки и хомяки за окнами слились в один грязно-серый фон.
      Братва на лежанке заохала. Алмис сидела все так же молча, не желая ничего замечать. Дмитрий ухватился за приборную доску:
      — Куда ты так погнал?
      — К Бильресту, — ответил Нифнир, — мой лаз теперь известен Нуфу. За тобою ведь гонялись два хмыря?
      Дмитрий кивнул.
      — Они от Нуфа… Да ты и сам знаешь.
      — Я о них еще кое-что знаю, — ухмыльнулся Дмитрий, — теперь они разъезжают верхом на кербах.
      — Опаньки! — Нифнир оскалился. «Колхида» неслась с такой скоростью, что, казалось, сейчас взлетит. Впрочем, Дмитрия бы это не удивило.
      — А хрена ли нам в Бильресте? — спросил он просто так. Ему, на самом деле, было плевать, куда двигать — лишь бы не носом под землю.
      Нифнир удивленно вскинул рыжую бровь:
      — Тромп, ты крутишься здесь уже Ру-Бьек знает, сколько, а такую простую вещь выяснить забыл. Бильрест — это мост. Всеобщего пользования. Там нам никто не помешает. Там вообще никто никому не мешает, даже личинка через Бильрест может шастать… Ненавижу эту бабу!!!
      Изо рта Нифнира вырвалось сизое облачко гари. Дмитрий понял, что сейчас дракон точно не врет: мать кербов действительно чем-то ему не угодила. Чтобы раскрутить Нифнира на новую информацию, Дмитрий удивленно заметил:
      — Ма-Мин? Она, по-моему, достаточно безобидна. Ну, трахает всяких бедолаг…
      Дракон попался на крючок. От злости он еще прибавил скорости:
      — Гнусный катышек соплей, вот она кто! Моча Тромпа. Твоя моча! Она растеклась по нижним этажам этого мира, туда теперь не сунешься.
      — Я думал, что мерность…
      — Поменьше думай, рыцарь. Твоя собственная мерность не выше сорока… Пусть выше, ты же, говоришь, хлебнул из атсанской поливалки. Ну, шестьдесят. Куда тебе думать? Чем? Откуда тебе знать, какова мерность земли? Земля — вот в чем проблема. Моча Тромпа пропитала землю, теперь личинка пользуется этим союзом, изображает из себя Ру-Бьек собственной персоной!
      Дорога начала петлять. Справа и слева потянулись поля, грибные сады, редкие богатые особняки с плоскими крышами. «Колхида» снизила скорость. Нифнир чуть успокоился:
      — Ладно, под землю к ней не сунешься, так и не надо. Пусть она кусает за задницу старшенького, ты его закопал на славу. Только… Боюсь я, рыцарь.
      — Кого может бояться дракон?
      — Двух других драконов, кого же еще?
      — Еще Ру-Бьек и «Жидкую Судьбу», — неожиданно вмешалась Алмис. Она перестала дуться и, откинувшись на потертую спинку кожаного сиденья, смотрела в окно на мелькающие ограды особняков.
      — Верно, верно… дитя цветов.
      При этих словах Нифнира Алмис чуть вздрогнула. Дракон прикинулся, будто ничего не заметил:
      — Все верно. Только последнее, что Ру-Бьек сделало само, это хорошенько проблевалось — чему мы все обязаны своим существованием. А что до раскольника… Теперь, я полагаю, он у личинки. Силен от этого жардинера, ее полюбовничка, еле ноги унес. Собрал, кого мог, погрузил самое ценное на вагонетку и отчалил — не сказал куда. Только в атсанскую сеть объяву закинул…
      Дмитрий еле удержался от вздоха. Теперь ясно, почему не было погони. Козел-торговец так перепугался, что даже не помышлял ни о какой погоне. И своего обидчика «Куна», судя по всему, не описал: только сообщил всем, что Кун похитил раскольник у атсанов.
      Реторта со страшной жидкостью лежала в кармане и неприятно давила на грудь. Это нервное, решил Дмитрий. Особняки за окном кончились, пошли глухие плоские стены складов.
      «Колхида» двигалась теперь с обычной скоростью. Нифнир проговорил спокойным голосом:
      — Короче, Ма-Мин заваривает войнуху. Пора отсюда рвать. А у тебя дома, рыцарь, мы начнем с того, что выкурим моего братца. Сделаешь это ты, понял?
      — Не понял, — сразу ответил Дмитрий, — зачем это мне?
      Дракон усмехнулся:
      — Узнаю старину Тромпа. Затем, дорогой, что по большому счету ты вовсе не Тромп, а Дима Горев. Нечего Среднему Строителю делать у тебя дома.
      — Почему?
      — Потому что это твой дом. И мой.
      Последняя часть ответа вызвала у Дмитрия крупные сомнения, но он решил сейчас не спорить. Главное, оказаться дома. А там уж он решит, на кого будет работать. На одного дракона, на другого, на Ма-Мин или на себя… Чего тут решать? На себя, конечно, и ни на кого больше!
      «Колхида» медленно катила по широкой мощеной песчаником площади. Площадь обрывалась набережной. С этого берега на другой был перекинут длинный мост, мощеный таким же песчаником… На другой? Нет, другого берега не было. Мост терялся в блестящем жемчужном тумане. Вдоль парапета набережной к мосту тянулась очередь из экипажей: повозки, похожие на ландо с кожистыми перепончатыми крыльями, расписные каноэ, висевшие в метре над мостовой, швабы с баддахинами и без, обычные грузовики…
      Когда «Колхида» пристроилась в конец очереди, Дмитрий высунул голову в окно, перегнувшись через Алмис, и заглянул за парапет. Никакой воды внизу не было. Все тот же туман — со всех сторон. Мост вел за край этого мира.
      К кабине подскочил седой кимор в форменной одежде, похожей на обычный мешок с прорезями для конечностей. Забравшись на подножку, кимор постучал коготком в окно. Нифнир опустил стекло:
      — Чего надо?
      — Шоколада. И карту клада. И ключи от райского сада…
      — Ладно, дело говори.
      — Пусть будет дело. Что везешь?
      Нифнир уже хотел было ответить, но тут вперед просунулась голова Добужина.
      — А ты от кого, зема? — Спросил Добужин, осклабившись.
      — А ты? — Кимор хмыкнул бесформенным носиком.
      Добужин оперся о спинку сидения обеими руками и яростно процедил:
      — Вша болотная! Зови сюда Горлопана, или тобой тут все до пришествия Тромпа будут задницу вытирать! Скажи, Доб едет. Живо!
      Кимор кубарем скатился с подножки и исчез, а через пять минут к «Колхиде» приковылял старый эквапырь. Эквапырь опирался на костыль и носил вокруг шеи поддерживающий корсет. В остальном же Горлопан выглядел исключительно эллегантно: строгий серый камзол, синяя бархатная мантия, на ногах серебристые сандалии, кончик хвоста забран в чехольчик под цвет мантии.
      — Бон Добужин! — Просипел Горлопан. Судя по голосу, горло эквапыря пострадало от ножевого ранения.
      — Бон Поппериус! — Приветливо откликнулся Добужин, — как шея?
      — Да все так же, — скривился эквапырь, — уже лучше не станет. Ты, я вижу, куда-то собрался?
      — Да, вот, к обезьянам.
      — Везешь чего-нибудь эдакое?
      Нифнир, наконец, не выдержал:
      — Предъяви бумаги, крыса, чтобы я знал, кому откусил яйца. Ты что…
      Но Добужин положил ладонь Нифниру на плечо:
      — Стоп. Лучше по-хорошему. Да и быстрее. — Он снова обратился к Горлопану, который стоял, как ни в чем ни бывало — даже усом не повел:
      — Бон Поппериус, извини, мы торопимся. И ничего эдакого не везем, в этом тебе моя гарантия.
      — Хорошо, — кивнул эквапырь, — тебе без очереди, досмотра и регистрации — полтора косаря.
      — А с регистрацией? — Спросил Нифнир.
      — Косарь, — не раздумывая, ответил Горлопан.
      Нифнир оглядел своих пассажиров:
      — Деньги есть у нас? Чтоб сразу…
      — Есть, — ответил Дмитрий, — Предложи ему восемьсот.
      Эквапырь слышал этот разговор и поспешил уточнить:
      — Девять сотен и ни одним лепром меньше.
      Дмитрий молча кивнул.
      Бармен прижимал к груди кошель Силена:
      — Дармоеды…
      — Давай, давай, — Дмитрий отобрал у бармена кошель, отсчитал девяносто пять квадратиков и ссыпал себе в карман, а остальное протянул эквапырю:
      — Можешь считать, если не лень.
      Тот прикинул кошель на вес, пошевелил усами, цыкнул зубом. Наконец, сказал:
      — Все верно. Значит, я регистрирую. Компания…
      — «Авторун», — ответил Нифнир.
      — «Авторун»… Хм, давненько ваши не ездили легальным путем…
      — Все-таки я откушу тебе яйца, крыса! — Весело проговорил Нифнир.
      Эквапырь снова хмыкнул носом и взвесил на руке кошель:
      — Рейс…
      — Запиши: «Земля первый, порожняком»…
      — И поставь вчерашнее число, — добавил Дмитрий.
      — Вчерашнее? Еще червонец, пожалуйста.
      Дмитрий протянул эквапырю еще десять квадратиков. Горлопан ссыпал квадратики в кошель, а кошель приторочил к узкому кожаному поясу:
      — Значит, так. Перед вами пойдет шваб под зеленым балдахином, а вы следом. Только не впритык, а то вместо обезьян угодите к пиявкам. — Эквапырь поднялся на подножку и ткнул костылем вперед, — поехали.
      Нифнир вывернул руль. Урчание мотора перешло в вой, «Колхида» двинулась вдоль очереди. Пассажиры ландо, швабов и каноэ неодобрительно косились на богатых нахалов, которым не придется ждать целый день.
      — А ты живой, однако, — сказал эквапырь Добужину, — нам-то передали, что тебя рогачи замели в Предместьях.
      — Рогачи? — Добужин оскалился, — да я их знаешь, какими восьмерками вертел? Нет, все нормально, скоро вернусь, так ребятам и передай. Хо, рогачи… Сам-то как?
      — Да… — Чуть скривился Горлопан, — арконцы с княжьей стражой никак Бильрест не поделят. Ты, действительно, возвращайся, а то уже все забывать начали, что Бильрест — наш… Вот, пора, видишь — шваб уже пошел.
      «Колхида» остановилась у самого въезда на мост. Въезд охраняли гранитные рогатые львы, гладкие бельма которых глядели слепо, но злобно. Шваб под зеленым шелковым балдахином как раз исчезал в жемчужном тумане. Эквапырь соскочил с подножки:
      — Сейчас Макса проинформирую, махну — и поезжайте. Счастливого пути, бон Добужин.
      — Давай, поправляйся, Горлопан.
      Услыхав свою кличку, Горлопан улыбнулся и, отталкиваясь костылем от мостовой, резво затрусил к ближайшему каменному льву. Несколько секунд он что-то объяснял льву. Лев коротко кивнул, солнце отразилось на кончике полированного рога. Эквапырь обернулся и взмахнул лапкой. Нифнир газанул. «Колхида», набирая скорость, покатила по мосту навстречу туману.
      — Стекло со своей стороны подними, девочка. Холодно будет. Апрель. Если эта жадная крыса сдуру не зашвырнет нас к пиявкам…
      Но Горлопан знал свое дело. Туман обрушился со всех сторон и сразу исчез. В ветровое стекло ударили струи дождя. За дождем справа и слева виднелись редкие деревья и тусклые досчатые домики.
      — Все правильно, — признал Нифнир, — к вечеру доедем.
      Дмитрий попытался узнать места, но досчатые домики были такими стандартными, что это оказалось просто невозможно сделать.
      — Где мы? — Спросил он.
      — Впереди Москва, сзади Тула, в паре километров. Жалко, в апреле яблок нет еще. Обезьяны думают, что драконы питаются принцессами. Дерьмо Тромпа!.. Прости, рыцарь. — Нифнир включил дворники, прибавил газу и легко подрезал грязно-бордовый «Икарус». — Принцессы — гадость. Не пробовал, но уверен. А больше всего на свете я люблю тульские яблоки, чтоб желтенькие и с червячком.
      Дмитрий поморщился. Яблоки он терпеть не мог, зато «принцессу», которая сидит у окна и на всех дуется, сожрал бы сейчас с превеликим удовольствием.

ГЛАВА 2

      Милицейский вертолет протарахтел вдали, над горизонтом, усеянным белыми башнями новостроек Южного Бутова. Агабот усмехнулся: неужели Дракон вызвал ментов? Едва ли. Дракон знает, что все менты Москвы и Подмосковья лижут Агаботу пятки.
      За мокрыми скелетами деревьев пряталась железная дорога. Деревья еще не прикрыли свои черные мослы листьями, но дорогу все равно не было видно — только басовитый грохот товарняков да трескотня электричек сообщали Агаботу, что железка никуда не делась, не сгинула среди древесных костяков. А раз железка на месте, то и кладбище тоже стоит, как стояло.
      Стрелку забили недалеко от Бутовского кладбища, на прямом участке шоссе без названия возле какого-то озерца, тоже без названия. Шоссе шло из Южного Бутова через Новоникольское и оканчивалось тупиком. Метрах в трехстах на Юг виднелся поворот, за поворотом — тупик. Значит, Дракон со своей братвой приедут с Севера, не иначе. Агабот прибыл на стрелку за час до назначенного времени, занял позиции. Пятерых — в лесок, еще пятерых — за кучи строительного мусора, громоздившиеся между шоссе и озером. И еще двадцать человек ждут в лесу ближе к Новоникольскому: как Дракон с ребятами пройдут мимо них, Муравей звякнет на мобильный, сообщит. А потом зайдет с тыла.
      «Дракон… — Усмехнулся Агабот в пышные желтые усы, — погоняло, как у Брюса Ли. Сашка-то Нуферов кина насмотрелся, вообразил, что может хумским ребятам стрелки назначать.» Агабот, один из основных хумских авторитетов, запретил себе думать о том, что погоняло «Дракон» может значить чуть больше, чем любовь к китайским дешевым боевикам. А ведь может, может! Собственное-то погоняло Агабот получил самым престранным образом: во сне к нему явился таракан. Точнее, Тараканище из детской сказки, огромный, больше слона, с длинными, в руку толщиной, усами. Тараканище явился к Агаботу, тогда еще — обитателю Икшанской малолетки Семе Дристуну, в самом чудесном сне, котрый только мог присниться опущенному. Сема стоял посреди степи, кругом шли мягкими волнами голубые холмы, а черное небо сияло звездами, большими, словно фонари на вышке. Таракан этот тронул Сему за плечо кончиком уса и сказал:
      — Оглядись, браток.
      Сема огляделся. Теперь вся степь была усыпана истлевшими костями. Почему-то обилие костей вовсе не испугало подростка. Прекрасный сон! В жизни Сема боялся всего и всех.
      — Это кости твоих врагов, — пояснил Тараканище.
      Сема сразу понял, что кости врагов могут появиться и наяву, но не задаром.
      — Чего делать, дядя? — Спросил Сема.
      — Скушай яичко, — и Тараканище подал Семе яичко на серебряном блюдечке, в серебряной же рюмочке. Рядом с рюмочкой лежала серебряная ложечка… Только само яичко выглядело подозрительно: фиолетовое, сморщенное и мелко дрожит. Сема поморщился, но съел яичко — ложечкой пользоваться не стал, а просто взял рукой и проглотил целиком, чтобы не растягивать сомнительное удовольствие. Как только он это сделал, в животе словно бомба взорвалась. Сон раскололся на кусочки. Последние слова Тараканищи потонули в сигнале побудки — Сема Дристун только одно слово расслышал четко: «Агабот». Слово непонятное, но хорошо запоминается.
      Живот все еще болел, боль растекалась по телу, наполняя силой и злобой. К койке Семы подвалил толстый Веня Краб:
      — Кемаришь, падла, а у меня боты не чищены.
      Сема охнул было, но тут ему в голову пришла интересная идея. Все равно же Краб бить будет, так пусть хоть за дело…
      И, не вставая, Сема врезал Крабу по лбу голой пяткой, благо спал на верхней койке. Краб отлетел, как легкий мячик, повалил нары. Нары подняли, зато Краб так и остался лежать. Крабовы кенты, Зяблик и Додик, бросились на восставшего чмыря с кулаками. Сема спрыгнул на этих двоих, оседлал Зяблика и пинком вырубил Додика. Потом так сжал ноги на Зябликовой шее, что тот задохнулся. Когда Краб и его два кента очухались, пора уже было бежать на развод.
      День прошел тихо — месть предстояла ночью. Жиртрес Чангачгук получил, как обычно, дачку с воли: пачку масла, круг одесской колбасы, кубик сыра и мягкий батон. Батон он оставил себе, а сыр, масло и колбасу понес кидать в парашу. Чангачгук пытался жить правильно: сало-масло западло, колбаса известно, на что похожа, да и сыр чем пропах, тоже все знают. Но Сема его остановил:
      — Давай сюда.
      Чангачгук отдал, понимая, что после утреннего выступления Семе все равно не жить. Неожиданно Сема нанес толстяку правильный апперкот в висок и отобрал до кучи батон. Хавка исчезла быстро — Сема сам не заметил, как все смел. Боль в животе чуток поутихла. Казалось, зверь, поселившийся там, насытился и успокоился. Теперь можно ждать ночи.
      После отбоя пришли четверо, Краб, Зяблик, Додик и Чангачгук. Сема не спал — стоял на своей койке на четвереньках и низко рычал.
      — Во, уже раком стоит, — хмыкнул Чангачгук.
      И тут Сема прыгнул, не переставая низко рычать. Чангачгук сразу лишился глаза и куда-то уполз. Додик остался со сломанной рукой, Зяблик скорчился на полу в луже крови — Сема проткнул Крабову кенту живот указательным пальцем. Самого Краба он вообще хотел убить, но внутренний зверь решил иначе: руки и ноги Семы работали сами по себе, все пальцы Краба были сломаны один за другим, а глаз вытек от страшного удара кулаком. Расправившись с врагами, Сема подбежал к тумбочке Краба, выгреб оттуда всю хавку и сожрал — две банки сгущенки, полбуханки ржаной черняшки с тмином и здоровый шмат копченого мяса. Кость, кажется, тоже сгрыз, даже не заметил, как это получилось. Зверь в животе остался доволен. Он велел Семе идти на койку и спокойно ждать ментов.
      Срок, конечно, накинули — до совершеннолетия и еще два года строгача. На взрослой зоне Сема сразу выдвинулся: тут он понятий не нарушал, вел себя чинно, но сурово. В конце-концов, лет через пять, Сема Дристун, все-таки, откинулся. Конечно, «Дристуном» его уже никто и не думал называть. Теперь Сема звался «Агабот». А всех, кто над этим погонялом пытался смеяться, давно похоронили без памятника.
      Поэтому и над погонялом Дракона Агабот смеялся лишь про себя. Он понимал, что такой серьезный человек, как Дракон, не возьмет имя случайно. Может, ему тоже в детстве приснился вещий сон, а может он действительно насмотрелся Брюса Ли и после этого стал крутым. Но как ни крут Дракон, хумские ребята будут покруче. Муравей позвонил, сообщил, что позиция занята, мотоциклы спрятаны, базуки заряжены. Место здесь пустынное, накладок случиться не должно. А если и случатся, так не страшно: и среди ментов, и в ФСБ, и даже в ФАПСИ, не говоря уж о таких дешевых тусовках, как Дума или Правительство, — везде у Агабота свои кенты. Собственно, ради кентов этих Дракон и имел с Агаботом дело: все политические аферы Дракона шли через далекий Хумск — истинную столицу России… Или даже всей Евразии. Но три дня назад Дракон заявил, что переводит столицу в Москву. Так и написал в маляве, которую Агаботу передали вместе с десятью чемоданами денег: Дракон честно выплатил все деньги налом и еще перевел в Швейцарию миллиард откатных. Арбуз грина — это справедливо, конечно, но Агабот выставлял неустойку в три арбуза, и Дракон, когда договаривались, был согласен. Наверное, не думал, что придется давать задний ход.
      Однако, задний ход он дал и дополнительные два арбуза платить отказался. Агабот потребовал личной встречи. Вместо встречи Дракон позвонил по телефону, обозвал Агабота Дристуном и забил стрелку. Агабот понял, что Дракон просто хочет с ним разделаться. Что ж, пусть попробует.
      Пять джипов Агабота выстроились кортежем, хромированными мордами к Северу. Оттуда должен прибыть Дракон. Агабот глянул на часы — швейцарский, ручной сборки, брегет в форме скарабея на золотой цепочке. Три. Пора бы уж, опаздывает Дракон. От Муравья звонков нет, значит, Дракон еще и мимо него не проезжал…
      За спиной раздался короткий автомобильный гудок. Кортеж из семи черных «Саабов» замер с южной стороны. Там же тупик! Как они… Ладно. Агабот быстро набрал номер на мобильнике:
      — Муравей! Отвечай, падла!..
      Телефон мерно гудел — Муравей не отвечал. Ничего, можно и без базук разобраться. Одними «калашами». Агабот легким шагом прошел вдоль ряда джипов. Ребята готовы — они всегда готовы, ко всему. Позиция, правда, оказалась не такой хорошей, как Агабот предполагал. Ну ничего. Агабот встал в трех метрах от задней машины — грузная фигура в длинном коричневом пальто. Лысина сияет под серым апрельским небом, длинные, как у моржа, усы дрожат на ветру. А в животе нервно урчит внутренний зверь. Неужели чует неладное?
      Дракон вылез наружу, хлопнув дверцей. Такая же грузная фигура, как у Агабота, только во всем черном. Бритое лицо, желтоватая кожа, черные волосы не «ежиком», как полагается, а рассчесаны на аккуратный пробор. Идет прямо к Агаботу, не боится, что подстрелят.
      — Тебе не хватило денег, Дристун? — Спросил Дракон своим хриплым басом, подойдя вплотную. Зверь в желудке Агабота бился в истерике. Казалось, он сейчас прорвет кожу, выскочит на волю и убежит. Чего он боится?
      — Мы базарили о трех арбузах… Брюс Ли.
      Дракон и бровью не повел. Наверное, он не считает обидными намеки на киношное происхождение своего погоняла. Или…
      — Три — много. По идее, я мог тебе и вовсе ничего не платить.
      — Ага, как же… Целый год Дума танцевала под твою дудку, а ты теперь говоришь, что это ничего не стоит…
      — Больше ничего. Я взял свое. Я достроил дом, если ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю…
      Зверь в желудке Агабота притих — но лишь для того, чтобы взбрыкнуть с новой силой. Агабот вытащил из кармана сэндвич с осетриной и проглотил в один мах, не жуя.
      — Я достроил верхний дом, таракашка, а мои братья — нет, — продолжал свою загадочную речь Дракон. — Один закопался со своими тайными обществами, в прямом смысле закопался. Его закопал тот, кто скоро будет пахать на меня. Пахать с удовольствием, за обычную зарплату. А другой мой брат носится со своими дервишами, со своим анархизмом… Он молодой, глупый. Власть должна быть устойчивой, таракашка. Власть на колесах — это не власть. И власть должна быть легальной, чтобы ее все признавали. Тайная власть — это тоже не власть. Это только фундамент настоящей власти. Итак, я достроил свой дом, таракашка… Тебя не удивляет, что я тебя так называю? Вижу, не удивляет. А тебя не удивляет, что тебя это не удивляет? — И Дракон широко улыбнулся, показав длинные серебристые клыки. Улыбка эта становилась все шире и шире: шире плеч, забранных черной чешуей, шире дороги…
      Агабот взмахнул рукой, давая знак своим ребятам. Со всех сторон послышались автоматные очереди, но сразу смолкли — ребята испугались, перестали палить. Тут было, чему испугаться: «Саабы» Дракона вытянулись, слились друг с другом, одевшись черной лаковой чешуей. Колеса, шурша, расплющились по асфальту, растеклись, образовав брюхо и лапы. Дракон стоял перед Агаботом во всей красе — гигантская черная рептилия, башка увенчана серебристыми рогами, над носом развиваются усы… Усы?