– Вот так бы и ехать с тобой всю жизнь…
– Так поехали.
– Ты меня совсем не знаешь.
– Как поедем, так и появится возможность узнать.
– Вот-вот, – она кивнула. – У всех у вас – одно на уме.
– А у вас, значит, разное? Сегодня у тебя есть возможность начать сюжет, а не сыграть эпизод.
Светлана повернулась к нему, и Максим немедленно перевёл взгляд на её лицо. Он никак не мог понять какого цвета у неё глаза: вроде бы – голубые, но с каким-то тёмно-серым отливом на периферии зрачка. Да! Иногда хроматический астигматизм может довести до белого каления.
– И какой сюжет мы с тобой будем играть?
– А какой бы тебе хотелось?
Он с сожалением вернулся к дороге в полной уверенности, что это именно та женщина, которой всегда удавалось излечить все его душевные раны, чтобы тут же прикончить ударом ножа в спину. Гладкая, ухоженная кожа, чуть вздёрнутый кверху нос, густые брови… На этот раз у неё азиатские глаза и полные губы.
– У меня есть выбор?
– Всегда есть выбор. Как меню в ресторане. Мне, пожалуйста, вот это и это. А на десерт любовь, такая, чтоб розы посреди снега, и слёзы на кончиках ресниц, и тревожная пустота там, где минуту назад билось сердце…
– А счёт потом выпишут?
– Обязательно. И оплату взыщут, не спрашивая.
– Тогда что-нибудь особенное.
– Чтоб кровь стыла в жилах?
– Вот-вот. Как насчёт спасения человечества?
– Даже не знаю. У людей столько спасателей…
– Предательства, измены, романтическое путешествие на белом пароходе. И что-нибудь ещё, жуткое. Должно быть так страшно, чтобы на испуг даже не оставалось сил…
– Чёрный экстрим? – уточнил Максим. – На американских горках всегда садишься спереди?
Светлана веселилась, а Максиму было грустно. Вот так и дети играют с огнём.
Весело, беззаботно. И всегда пропускают миг, когда игра выходит из-под контроля: безобидное пламя спички превращается в ненасытного всёпожирающего монстра.
– Ты даже представить не можешь тоску сельской школы. Изо дня в день одни и те же лица, одни и те же стены, и даже небо всегда одинаково тяжёлое…
– И как же будете платить, сударыня?
– А что вас интересует?
– То, чего у тебя больше всего.
– А чего у меня больше всего?
– Пока не знаю. Обычно человек копит то, что любит, что ему нравится.
– Да? – она мило вскинула брови. – Тогда, может, что-нибудь другое?
– "Никогда не достигнете благочестия, если не будете расходовать то, что любите", – назидательно процитировал Максим.
– Ладно, – она беспечно махнула рукой. – Забирай, что есть. Для такого дела не жалко. Но всё-таки, что-то не верится, что ты – обычный рейнджер-молоковоз. Что ты в этой глуши потерял? Что здесь такого интересного?
– Люди, – Максим благоразумно сразу перешёл к последнему вопросу. – Я интересуюсь людьми.
– Ого! А у меня специализация поуже: я интересуюсь только мужчинами… и танцами… -… И чужими секретами. Меняемся? Я научу тебя водить машину, а ты меня – танцевать.
– Зачем тебе танцевать?
Хороший вопрос. И как теперь выкрутиться, если что такое дискотека знаешь только по рассказам дочери?
Грузовик выскочил на вершину холма, и Максим немедленно сбросил скорость. Если бы кто-то спросил "почему?", вряд ли Максиму удалось бы ответить что-нибудь внятное. Да, он знал этот участок трассы: за этим холмом последует глубокий спуск, потом метров сто горизонтального участка и снова длинный затяжной подъём.
И дорога скользкая. Нет. Не так. Не просто скользкая. Лёд – это тебе не мокрый асфальт пополам с грязью. Тут нечто особенное.
– Знаешь, чем отличается туман от гололёда?
– Ого! – улыбнулась Светлана. – Ты начинаешь учёбу?
– Туман – это когда всё можешь, но ничего не видишь; а лёд – это когда всё видишь, но ничего не можешь.
"Не нравится мне это!" – добавил он уже про себя и начал плавно притормаживать.
Сзади раздался негодующий рык "Volvo". Водитель автопоезда, то ли в самом деле сильно отставал от расписания, то ли вконец угорел от мощи своей машины: не желая сбрасывать скорость и плестись вслед за КАМАЗом, тянущим на буксире аварийный джип. Он дал ещё один протяжный гудок, включил дальний свет, заморгал левым поворотником и пошёл на обгон.
Максим невозмутимо продолжал торможение.
Кабина "Volvo" поравнялась с ним. Максим был на одной высоте с водителем тягача: молодой парень весело покрутил в воздухе рукой: давай, мол, быстрее…
Максим только пожал плечами: дорога в завтрашний день – забота индивидуальная, в этом деле случайных попутчиков быть не может.
– Почему мы останавливаемся? – спросила Света.
Как можно объяснить ничем не подкреплённые интуитивные решения? Что он может ей ответить? Что давно не было встречного транспорта? Что лучше сто раз притормозить, чем один раз остановиться? Что тому, кто боится – бояться нечего?
Как ЭТО можно объяснить человеку, прочно вцепившемуся в "сегодняшнее здесь"?
Человеку, никогда не покидавшему скорлупу окружающей его реальности? Человеку, не осознающему всю иллюзорность прочности этой скорлупы…
Когда они миновали высшую точку холма и подобрались к спуску, перед ними открылось дно балки. И несколько машин, под разными углами перегородившими дорогу у самого спуска. И колонна грузовиков на следующем холме, вразнобой моргающая аварийными огнями, и ярко-красный автопоезд "Coca-Cola", уже сломанный: тягач под одним углом, прицеп под другим, ножницами несущийся на несчастные машины.
– Идиот! – выругался Максим.
Он почувствовал ужас водителя "Volvo". Его панический страх. Тоску. Все ошибки уже сделаны. Всего минуту назад. Сколько минут нам отмеряно в этой жизни? Что такое минута? Меньше, чем ничего! Сколько их тратится впустую: с раздражением затянувшегося ожидания; с нетерпением близости развязки. Но вот она – эта минута!
Прошла и сгинула.
И ничего не поправить…
Максим заехал на обочину, остановился, включил аварийку и выскочил из кабины.
Водителю "Volvo" до его новой жизни оставались считанные мгновения. В этой жизни теперь будет разбитая машина, и не одна… потерянный товар, больница. Муторная тяжба с хозяином груза, да и не только с ним.
Тридцатитонные ножницы стремительно неслись на кучку застывших автомобилей, от которых в разные стороны разбегались чёрные точки – люди. Ещё миг, и они встретились. Красная коробка прицепа смялась, начала заваливаться на бок, из неё, прорывая тентованную крышу, вываливались ящики…
Максим почувствовал на плече руку.
– Откуда ты знал? – Светлана смотрела насторожено: ни тени насмешки, ни намёка на озорство.
На ней всё та же белая рубашка. Шерстяной плед вместо юбки намотан на бёдра, соломенные волосы свободно развеваются на морозном ветру.
– Ты с ума сошла, – теряя контроль, закричал Максим. – Живо в машину! Замёрзнешь!
IY
– Максим?
Голос мне знаком. Я поворачиваюсь и смотрю, как остролицый парень неуверенно идёт в мою сторону.
– Максим! – парень широко разводит руки в стороны, и я узнаю его.
Делаю шаг навстречу:
– Герман! Чёрт меня подери!
– Тысячу лет!
Мы обнимаемся. Я искренне рад. Герман, так Герман. Далеко не худший вариант. И всё объясняет. Герман и в самом деле знает обо мне многое. В любом случае достаточно, чтобы "подцепить". Кроме того, мне приятно, что сбылось самое заветное желание у парня – стать боссом. Амбиций у Германа – что блох у дворняги.
Да только в те времена боссом был я, а меня отодвинуть было невозможно.
Это теперь всё по-другому…
– Дружище, – его голос слегка дрожит от волнения. – Я ведь тебя со спины совершенно не узнал! Такой широкий! Поздоровел… новая причёска…
Я смотрю, как пятеро молодцов пытаются затолкать джип в гараж.
– Герман, скажи им, чтоб прекратили этот цирк. Я не сбегу, я не обижен и мне интересно. Пусть садятся в машину и заезжают, я всё равно не поверил в эту поломку.
Герман мягко усмехается и хлопает меня по плечу:
– Всё, – кричит он парням. – Хватит…
Они сперва вроде бы не поняли, потом с облегчением выпрямились, заулыбались.
– И кто тут теперь здесь главный?
Герман неожиданно тускнеет, отводит глаза.
– Можно я пока не буду отвечать на этот вопрос?
– А ты уже ответил…
Итак, в "главных" опять не Герман. У парня снова не сложилось. Вот это и есть худший вариант. Я чувствую, как лютая злоба поднимается изнутри, бурлит в жилах, стучит в висках. Ничего не забылось, ничего не прошло…
– Ну, хотя бы ещё пять минут, а? – он просительно заглядывает мне в глаза. – Чтоб как раньше?
Я молча смотрю на него. "Как раньше"… Насколько люди не меняются с возрастом, настолько изменчиво их отношение друг к другу.
– Ничто никогда не будет как прежде, – говорю и сразу чувствую сожаление.
И ничего тут нельзя поделать. Дети растут и до самой смерти играют во взрослых.
И никому не хватает мужества признаться: да, я по-прежнему тот ребёнок, что играл в кубики и ломал игрушки. Только теперь не играю, а взаправду ломаю и калечу судьбу. Свою и чужую…
– Сам-то, почему не за старшего?
– Не получилось, – с тоской признаётся Герман и переводит разговор на безопасную тему. – Ты догадался, когда меня увидел?
– Нет, – отвечаю так, будто мой ответ имеет какое-то значение. – Светлана слишком поспешила с вербовкой.
Он кивает, смотрит в сторону.
– Да, я отговаривал её от поспешных объяснений…
– Как-то всё чересчур сложно. Если известно где я, твоего приезда было бы достаточно.
– Достаточно для чего, Максим? – он говорит мягко, но я чувствую его сожаление.
– Ты бы вернулся со мной?
– Нет, – говорю я, и это правда.
– Может, уйдёшь? – В его тёмных до черноты глазах надежда и боль. – Ещё не поздно, ещё можно уйти…
– Нет, – я качаю головой. – Уже поздно. Слово было сказано – лавина тронулась. Я сделаю, что он хочет…
– Но почему, Максим? – время для нас будто остановилось. Только мы вдвоём. И в самом деле, как в старые, добрые времена. – Неужели так скрутило? Девочка куплена, здесь не может быть ничего личного.
– Нам надлежит исполнить всякую правду, – говорю, и сам страшусь сказанного. – Люди – лишь орудия судьбы. Тебе кажется, что это ты её выбрал, на самом деле, это тебя выбрали. Ты лишь исполнил, что следовало…
Он молчит. Остренький нос побелел от холода.
Подходит Светлана.
– Герман Юрьевич, стол накрыт. Вы знакомы? – её удивление настолько фальшиво, что только слепой может ему поверить.
Может, я – слепой? Хорошее объяснение. Вот увидел её и ослеп. И мне всё равно, играют со мной, на мне, или против меня. Главное, – что рядом.
– Как знаешь, Максим, – сухо и по-будничному говорит Герман. Будто о погоде: брать зонтик или понадеяться, что автобус придёт по расписанию, и мокнуть не придётся. – Пойдём, пообедаем, второй час уже. Могу поспорить, ты как всегда не завтракал. Правда, говорят, у тебя там, в будке, – он кивает в сторону кунга, – целый ресторан?
Я смотрю на Светлану. Это замечание никак не отражается на её лице. Чёрств мой прекрасный ангел, равнодушен к моему голоду. Но мне всё равно.
***
– Господа, имею честь представить лучшего маляра всех времён и народов. В покраске "зелёнки" чёрным цветом этому человеку когда-то не было равных!
Виктор сильно изменился: как-то уменьшился, высох. Вот только тембр голоса стал больше походить на мужской: низкий, внушительный. Голос начальника, упорного в препирательствах. Болтун!
Он огибает обеденный стол и, протягивая руку, идёт навстречу.
– Не нужно, – я складываю руки на груди. – Или ты – дерьмо, или я, зачем кому-то из нас пачкаться?
Его улыбка заметно зауживается, он стремительно обходит меня и здоровается с Германом. Будто они сегодня не виделись.
– Что такое? – он вскидывает бровь, чуть поворачиваясь ко мне. – Ты начал заботится о моей гигиене?
Я молчу.
Человек старается не оплошать при своих подчинённых. Вполне понятное желание. А вот и подчинённые, общим числом восемь человек. Игорь уже здесь, что-то рубает, проголодался парень. И Светлана. И Герман, садится… пардон, присаживается. И ещё какие-то люди. Некоторые заинтересованно смотрят, другие едят.
– Ну, что же ты, – восстанавливая дыхание, разыгрывает радушного хозяина Виктор.
– Присаживайся. Нам ведь богатырей кормить – одно удовольствие. Вот и место для тебя приготовлено. Спасибо, Игорёк с трассы позвонил, так что мы обед подгадали…
Игорь важно кивает, не прекращая энергичной работы челюстями.
Я усаживаюсь на ближайший свободный стул и наливаю минеральной воды.
– Максим, – укоризненно ворчит Виктор, возвращаясь на своё место. – Сейчас подадут…
– Не нужно, – останавливаю его и спешащую ко мне официантку. – Спасибо Светлане, она была добра ко мне. Её бутерброды выше всякой похвалы…
От злости язык еле ворочается. Я проклинаю своё косноязычие. Мне всё труднее сдерживаться.
– В самом деле? – с сомнением говорит Виктор. – Как знаешь.
Официантка тут же исчезает.
– Светлана готовила бутерброды? С чего бы это? Приказа заботиться о тебе не было.
– А она становится человеком только по приказу?
Вопрос к Виктору, но думаю я о Светлане. Мой ангел аккуратно прикладывает салфетку к губам и вопросительно смотрит на Виктора. Тот поощрительно машет рукой: скажи, мол, раз ему так хочется.
– Максим, за душ – спасибо, но, думаю, сейчас можно обойтись и без этих сцен. На фирме я получаю зарплату, условия меня устраивают. Так что: да, я выполняла распоряжения своего начальства. Только и всего.
Виктор в щёлку сжимает губы, выкатывает глаза и разводит руками:
– Максим, весь мир живёт по таким законам, один ты у нас всё с ног на голову перевернуть пытаешься…
– В таком случае, – скриплю и сам пугаюсь своего голоса. – Когда прикажешь ей повеситься, не забудь позвонить: мне интересно будет взглянуть.
На миг повисает тишина. Даже вилками звенеть перестали. Виктор неопределённо крякает и опять разводит руками.
Я пью свою минеральную воду. Мне нет до него дела. Сейчас придёт в себя, и мы продолжим эту бодягу.
– Зачем ты так? – заявляет он, наконец. Звон ножей и вилок возобновляется. – Ты же сам говорил: все мы – люди; в одной связке – к одной вершине…
– Только не забывай: я уже четвёртый раз падаю, а ты – впервые поднимаешься!
Он сосредоточено жуёт и кивает в такт своим мыслям. Спустя минуту находит совсем неплохой ответ:
– Не так: это я всё ещё поднимаюсь, а ты постоянно падаешь. Всё праздник норовишь испортить.
– А что празднуем-то?
– Как? Ты не заметил? Воссоединение старых друзей, конечно. Знаешь, – он доверительно понизил голос, – ведь мы на тебя вышли ещё полгода назад!
Я молчу. Полгода так полгода. Это ничего не меняет.
– Вот только не могу понять, в чём тут соль? Ни за что не поверю, что ты просто так молоко развозил, – он качает в воздухе указательным пальцем.
– Что ж тут такого? – вполне миролюбиво поясняю. – С миру по нитке… -… голому – верёвка, – довольно гогочет он. – Чтоб было на чём повеситься!
Помнишь? Мы тут частенько тебя цитируем. И всё-таки? Чего это тебя на молоко потянуло?
– Как разоришься – приходи, объясню.
– Ты лучше объясни, где свои двадцатки печатал? Сколько лет прошло, а мы этот фокус так и не разгадали.
Это одна из тех тем, которые я не стал бы обсуждать даже со своей мамой.
– Мастера своих тайн черни не открывают…
– Ну, хоть грузчиком возьми, Макс, – театрально канючит он. – Чемоданы денег – ох, как тяжёлы!
– Это можно, – в тон ему киваю головой. – Я от слова не отступлюсь: как сгоришь, – приходи. Но в долю брать не буду – только зарплата.
– Замётано, – его смех переходит в трубный кашель. – А что? Уже скоро?
– Ну, раз уж я здесь… – теперь моя очередь улыбаться и разводить руками. – Или забыл, во что выливается любознательность, если меня подключить к делу?
– С этим порядок, – Виктор машет рукой с зажатой в ней вилкой. Герман, сидящий по правую руку от него, ловко уворачивается, достаёт платок и хладнокровно чистит галстук. – Я подготовился. Вот только перед тем, как ты встанешь и уйдёшь, хотелось бы кое-что уточнить.
И вдруг я успокаиваюсь.
И в самом деле: что было – то прошло. Чего уж теперь делить-то?
– Валяй, спрашивай.
– Вопрос простой: твои условия?
– Первое, работать буду у себя и для себя, никаких обязательств. Второе, нужен информированный помощник. Третье, мне нужна женщина. Четвёртое, помощника и женщину придётся объединить в одном лице.
Краем глаза вижу, как Светлана нахмурилась. Подняла голову и посмотрела на Виктора.
Тот тоже насупился. Отвлёкся от еды и принялся выстукивать какую-то только ему слышную мелодию пальцами по столу. Раньше за ним такой привычки не замечал.
"Впрочем, – говорю себе. – Когда это я на него смотрел? Раньше-то?" – Всё? – неприветливо спрашивает он.
– Нет, – откликаюсь, демонстрируя всеобщий закон сохранения хорошего настроения: если у кого-то оно портится, то рядом обязательно найдётся человек, у которого оно поднимается. – Прикажи ей быть со мной поласковее, иначе у меня может не получиться…
Мужчины за столом улыбаются, женщины негодующе хмурятся. Ну, не знаю. По-моему, неплохо получилось.
– К чему эта бравада? Эта ненависть? – тихо спрашивает Виктор. – Я ничего тебе не сделал плохого. Я лишь поднял то, что ты уронил.
– Ты опять ошибся, – ласково его поправляю. – Это не ненависть, это любовь у меня такая.
– Что ещё за любовь?
Я обнаруживаю, что за столом стихло. Все замерли. Слушают. Отличная возможность достучаться.
– В Писании сказано: "Любите врагов ваших"…
– Мало ли что сказал один еврей другому.
– Национальность Спасителя всё ещё не установлена, но ведь это не только Библия.
Коран толкует о том же.
– Коран?
– "Не равны доброе и злое. Отклоняй же тем, что лучше, и вот – тот, с которым у тебя вражда, точно, – он горячий друг".
– Глупости!
– Да, – соглашаюсь. – Это не очевидно, "…не даровано это никому, кроме тех, которые терпели"…
– Это уже из другого места?
– Нет. Место то же самое.
– Но какая связь?
– Простая. Враг – это гвоздь в заднице. Ни присесть, ни прилечь – приходится двигаться, бороться, превозмогать. В любом случае – думать. Враги – это стимул к развитию. Враги – это перспектива и горизонты. На врагов нужно молиться. С врагами нужно дружить.
– Ну, ладно, – после минутной паузы выдавливает Виктор. – Думаю, проповедей на сегодня достаточно. Твои требования, учитывая их отсутствие, выполнимы.
Светлана гневно поворачивает к нему голову. Но Виктору нет дела до её переживаний.
– Вот только я что-то не понял: во что ты оцениваешь свою работу, Максим?
Сколько это будет стоить?
– Нисколько, – я пожимаю плечами. – У меня в этом деле свои интересы. Это не бизнес. Это личное.
Он в недоумении сморщил лоб.
– Поясни свою мысль, не понимаю. Или это секрет?
– Секрет, – нахально заявляю я. – Тебе что, не всё равно?
Он опять морщится. Размышляет. Качает головой.
– Ты – сумасшедший. Что тебе до неё? Она же тебе ясно сказала… – он машет рукой. – Мне то что? Света, поможешь Максиму. Делай, что он велит, и будь с ним поласковей.
Светлана с размаху швыряет вилку в тарелку. Осколки разлетаются в разные стороны.
Она вскакивает со стула и, ни на кого не глядя, выбегает из зала.
Я не двигаюсь с места. Я улыбаюсь.
Моё время ещё не пришло.
Y
Когда люди не воюют, они прячутся. Для этого они придумали заборы, стены, границы. Если нет возможности спрятаться самим, они прячут свои ценности: деньги, еду, оружие.
Скажи мне, что ты прячешь, и я скажу, кто ты.
Самым ценным для человека является его жизнь. Жизнь нельзя спрятать, но можно успеть спасти припрятанным золотом. Если, конечно, знать, кому и сколько платить, и что время оплаты наступило. Предупреждён, значит, вооружён. Незачем ходить вокруг да около: самым ценным товаром во все времена была информация. Но прежде чем информацию спрятать, её кодируют.
Противная сторона, заинтересованная в получении припрятанных сведений, вынуждена решать две задачи: первая – это локализация хранилища и несанкционированный съём информации. Пожалуй, это самое сложное. Вторая задача – дешифровка, с учётом возможностей компьютера: миллиарды операций в секунду, – может свестись к тупому перебору вариантов. До первого осмысленного слова. После этого задачка расщёлкивается в считанные мгновения.
Это в случае, если зазнайка-шифровальщик применил статический одноключевой код: например, обозначил буквы, слова, фразы – цифрами, или пляшущими человечками.
Главное, чтобы на протяжении всего текста цифры или человечки не меняли своих значений. Но даже если применён динамический код с несколькими ключами, расшифровка текста – лишь вопрос терпения и времени. Это как сейф – его ведь всё равно откроют. Задача сейфа – вовсе не абсолютная неприкосновенность содержимого, он должен лишь "продержаться" до прихода хозяина или охраны.
Максим смотрел на столбцы чисел и всё сильней ощущал разочарование.
– Почему вы решили, что это сообщение?
– А чем это может быть ещё? – ответила Светлана.
Пугливая настороженность только что проданной рабыни давно прошла. Она опять была собой – молодой красивой женщиной, не обременённой ответственностью завтрашнего дня; не доброй и не злой – обычной… а потому чуть жутковатой в своём равнодушии.
– Это больше похоже на результаты каких-то вычислений или исходные данные для расчётов… – он почувствовал раздражение. – Ни один из фильтров не обнаружил повторов. Данных для расчётов повторяемости знаков – никаких. Даже то, что повторяется, вполне укладывается на кривую распределения Гаусса, что указывает на случайность, а не на осмысленность.
– Договор не предусматривает отрицательного результата, – ехидно напомнила она.
– Договор не предусматривает временных ограничений, – ответил Максим. – Будешь плохо себя вести, буду канителиться с этой арифметикой до твоей старости.
– А потом?
– А потом ты ко мне привыкнешь и выйдешь за меня замуж.
Ответа не последовало.
Он отвернулся от монитора и посмотрел на Светлану, уютно пристроившуюся в огромном, в рост самого Максима, кресле. Кресло было очень дорогим, очень удобным и, занимая около четверти полезного объёма помещения, совершенно не вписывалось в походно-убогий интерьер жилого отсека. На правой ручке, прямо поверх чёрной воловьей кожи была прикручена медная пластинка со скромной гравировкой "VIP Club International", и Максиму, при всей его приверженности к спартанскому образу жизни, никогда не приходило в голову избавиться от этого монстра.
– Но я замужем, Максим, – промурлыкала Светлана, не меняя позы. – И не в первый раз.
– Ты любишь его?
– Не имеет значения. Разводиться не собираюсь.
– Это означает, что твоё замужество – вопрос привычки и удобства, верно?
– Это тебя не касается, – её голос посуровел, она даже, насколько позволяло лежбище, выпрямилась.
– А если дети? Невозможно беречься до бесконечности…
– Двое, – перебила она его. – Уже двое. Ещё что-нибудь?
– И где они?
– Здесь, – она равнодушно повела плечом, – в Одессе.
– Ты на три месяца оставила детей, а теперь, вернувшись в Одессу, не нашла времени их навестить?
– Точно, – она кивнула. – Ещё я терпеть не могу готовить, мыть посуду и выслушивать нравоучения.
Максим отвернулся и уставился на монитор.
"Занятно, – подумал он. – Человек настолько приспособился к миру, отрицающему человечность, что и сам начинает верить в своё бездушие"?
– Максим, – напомнила о себе Светлана. – Мне, правда, жаль, что всё так получилось. Твои фантазии что-то для тебя значат, но я – такая, какая есть. И я себе нравлюсь.
– Луковица, – не оборачиваясь, сказал Максим.
– Что?
– Человек похож на головку лука: снимаешь лепесток и возникает ощущение цельности остатка. Но на самом деле остаток – это совокупность таких же лепестков. И у каждого слоя – свои слёзы.
– Я не понимаю тебя.
– Вера, надежда, любовь. Ты прогуляла самые важные уроки. Тебя не научили чувствовать…
– Да, я ничего не чувствую, – её голос звучал натянуто, почти дрожал. – А теперь, может, займёмся делом?
– Неправда, – спокойно возразил Максим. – А дело уже сделано. Принцип простой: если вещь не найдена там, где она должна быть, значит, следует искать там, где её быть не может. С этой точки зрения – это не сообщение. И не шифр. Это таблица значений функции: первые три столбца – аргументы, например, координаты.
Четвёртый столбец – результат.
– Результат чего? – её дыхание выровнялось.
"А говорит, не чувствует, – тепло подумал Максим. – Теория подобия. Сходные задачи предполагают сходные решения. Закалка стали и закалка личности. Раскачка.
Разогрел – охладил, и ещё раз, и ещё, и ещё… пока клинок не зазвенит, пока взгляд не станет ясным… а потом в масло. И медленное остывание, пока не поймёшь, что вокруг люди – такие же одинокие и напуганные своим одиночеством, как и ты сам".
– Без дополнительной информации гадать можно до бесконечности. Это может быть температура, давление…
– Что же это за температура такая: единица? – недоверчиво спросила Светлана.
– Шкала температур, приведенная к характерному значению. Например, к двести семьдесят три.
– Почему "к двести семьдесят три"?
– А почему бы и нет? Хорошее число… – он оценил её недоумение и поспешил добавить. – Это только предположение.
– Что значит "три координаты"?
– Третий столбец похож на уровни высот: шаг примерно одинаков – три метра. Если, конечно, это метры…
– Тогда первые две колонки – широта и долгота?
– Откуда эти массивы взялись? – вместо ответа спросил Максим, поворачиваясь к ней.
– Один из наших сотрудников работал в Океанографическом институте. Мы просто хотели проверить его файлы. Отдел безопасности постоянно докладывал об утечке информации, Денис был в списке…
– И что? – поторопил её Максим.
– Непонятно, – она развела руками. – Когда наш человек влез в его компьютер и наткнулся на эти таблицы, этот чудак застрелился. Это была совсем безобидная проверка. Мы даже не знали, что у него есть пистолет.
– Какое милое чудачество! То есть вы влезли к нему в компьютер, скопировали матрицы, а он это обнаружил со своего терминала и застрелился. Так, что ли?
– Да, так, – она кивнула головой.
– И вы даже не знаете: имеют ли эти матрицы к вам какое-то отношение?
– Не знаем, – она опять качнула головой.
– И тебе пришлось три месяца разыгрывать из себя школьную учительницу, выжидая удобный момент, чтобы привезти меня сюда и показать этот бред?
– Теперь ты представляешь, как я тебя ненавижу?
– Очень смешно, – Максим и в самом деле улыбнулся. – И самое смешное, что вы занялись океанографией.
– Нет-нет! Сам институт, конечно, ни при чём. Денис выполнял наши поручения в частном порядке.
– Поручения?
– Расчёты урожайности, климатические прогнозы, оптимизация посевов с учётом затрат на транспортировку и хранение… Мы занимаемся зерном, ты знаешь.
– Откуда известно, что он застрелился?
– Герман Юрьевич сказал.
– А он откуда знает?
Светлана пожала плечами:
– Не знаю. Но можно спросить… – она потянулась к телефону.
– Не нужно, – остановил её Максим. – Я потом сам спрошу. Присутствие в цепи Океанографического института подкрепляет интерпретацию первых двух столбцов, как географических координат, не так ли?
– Таких координат не бывает! – хмуро бросила она. – Если первые три цифры – градусы, то здесь они все больше четырёхсот!
– Вот координаты-то как раз и зашифрованы. Все числа в первых двух столбцах – пятизначные. Действительно похоже на градусы и минуты угловой дуги. Высоты и значения функции кодировать нет смысла: если нет масштаба и не известно, что же там измерялось, то понять результат невозможно… – он замолчал.
– И что же? – спустя минуту не выдержала Светлана.
– Если координаты зашифрованы, то наверняка они могут дать ключ к понимаю, что всё это значит. Иначе их не было бы смысла шифровать.
– И что?
– Тогда с них и следует начинать.
– Как? – голос прозвучал неожиданно нежно.
Максим посмотрел на неё. Светлана кокетливо склонила голову к плечу, прядь волос послушно скользнула к её глазам, и он понял, что от него требуется нежное движение рукой, чтобы уложить её волосы на место.
Максим покачал головой.
– Не нужно. Я – сам по себе.
– Это что? Какая-то разновидность мазохизма? – она была удивлена. – Ограничишься разглядыванием объекта своего вожделения? Вплоть до язвы желудка?
– У тебя мания величия? – "Кто кого раскачивает?" – подумал Максим. – Ты не имеешь никакого представления об "объекте моего вожделения". Та Светлана, которую я давно и очень хорошо знаю, меньше всего хочет, чтобы ты заподозрила о ней. Вы – разные люди. И я люблю её, а не тебя.
– Ничего, – она старалась отвечать беззаботно, но напряжение было слишком заметным. – Я не ревнивая.
– Все так говорят… – Максим пожал плечами и повернулся к монитору, -… пока нет повода для ревности. Давай-ка для начала посмотрим, как это выглядит на картинке.
Он выделил оба первых столбца во всех массивах, скопировал их и перенёс в Corel.
Ещё несколько команд и столбцы чисел превратились в точки, причудливым изгибом выстроившиеся на координатной сетке.
– Какая она?
