– Что-то нехорошо мне, малышка, – пожаловался жене Максим, вставая из-за стола.
– Пойду, вымою руки и всё приготовлю, а ты потихоньку буди Наденьку…
Он остановился из-за её невнятного восклицания:
– Что там ещё?
– Где это ты ездил? – она подняла на него сияющие глаза. – Ничего себе выручка!
– Что такое? – переспросил Максим.
– Ты меня спрашиваешь? – глаза у неё стали круглые и заблестели. – Это доллары?
Откуда?
Максим подошёл ближе, уставился на кучу новеньких зелёных двадцаток, замер.
– Они настоящие? – перешла на шёпот Татьяна.
Максим несколько мгновений разглядывал ворох банкнот с растрёпанными Джексонами, потом осторожно ощупал кольцо, намертво прихваченное шишкой повреждённого сустава, и, ничего не ответив, широким шагом направился в комнату. Он включил свет и подошёл к кроватке ребёнка. Никакой сыпи на щеках, дыхание ровное, лоб прохладный, сухой.
– Вот дурак! – сказал он вслух над спящей дочерью. – Надо было сотенные просить!
Y
– Это что же, – неуверенно подаёт голос Герман. – Ты свои двадцатки прямо в кармане печатаешь?
– Не знаю никакую Симону, – недовольно бурчит Светлана.
– А третье желание? – беспокоится Маша. – Ведь ты только два загадал?
– И кто же из вас Симона? – недоумевает Игорь.
Я чувствую опустошение. В голове чуть позванивает, но вроде бы на этот раз обошлось. Если они и надеялись на какое-то озарение, то не сложилось, не сбылось.
Извините.
– Дзю! – яростно шипит Калима. – Немедленно на пост!
– И что тебе открылось? – не скрывая восторга, вопрошает Наташа. – Что главное в жизни?
– Смирение, терпимость… – это я хорошо про смирение сказал. Именно его сейчас чувствую: покой и смирение. – Все мы – звенья одной цепи, связанной Господом.
Необходимо мириться с судьбой и терпеть соседей.
– Соседи?
– Что ещё за цепь?
– Соседи по жизни, соседи по цепи, – кожей чувствую: не слышат, не понимают. Но это настолько важно, что спешу уточнить: – На самом деле не цепь – а сеть.
Многомерная сеть из нитей судеб, узлы которой – список событий между прошлым и будущим, генеральная история, написанная от начала времён и до конца мира.
– Всё предопределено и от нас ничего не зависит?
– Зависит. Гамлет исполняется на сцене уже пятьсот лет. Ты наперёд знаешь все события в пьесе и реплики героев, но интерес не пропадает. Почему?
– Игра актёров…
– Точно. Мы в любом случае исполним предначертанное. Но весь вопрос в том, КАК мы это сделаем.
– Несправедливо: у одних интересные роли, у других – нет.
– Нет скучных ролей, есть равнодушные исполнители.
– Что там насчёт смирения? – просыпается Сергей. – Это про то, как если ударили по левой щеке, подставь правую?
– Именно. Если позволил кому-то ударить себя по щеке, то признай свою слабость, умерь гордость, не копи злобу, не множь ненависть.
– И где же здесь справедливость?
– Представь, что у тебя угоняют машину. Ты хватаешься за пистолет, стреляешь вслед угонщику и… убиваешь его. Что произойдёт дальше?
Он молчит.
– Тогда я скажу: тебя будут судить и посадят в тюрьму. Потому как кроме твоих представлений о справедливости есть закон, чтобы люди не поубивали друг друга.
Так и у Господа. Он судит по своим законам, и Ему нет дела до наших представлений о жизни.
– Но как-то же надо наказывать…
– Не надо. Ты купил сыну канарейку и не уберёг её от кота. Неужели, чтобы успокоить ребёнка, ты при нём этого кота повесишь? И обрати внимание: с твоей точки зрения, с точки зрения взрослого человека, который ЗНАЕТ! – кот, на самом деле, прав…
– Опять проповеди, – недовольный голос Маши. – Церковь, схимники с отшельниками… целовать иконы да челом в пол. Бред интеллекта… Я не могу этого принять.
– А тебя никто не спрашивает. Это задано. И насчёт поцелуев и челобитья… значит, не страдала. И не желала. Поздний вечер, ночь, зима, а у тебя в хате не топлено, и ты одна, и до соседей не докричишься, не дозовёшься, и болен ребёнок.
Знаешь, чтобы дотянуть до рассвета и ребёнка не потерять, не то что головой об пол перед иконой – доски неструганные целовать будешь. Страстно! В засос! Лишь бы оставалась надежда. Лишь бы потом не сказать себе: можно было ещё раз попросить, а не попросила. И ничего не поправить…
И вдруг я чувствую, как стремительно поднимаюсь всё выше и выше. Это было странно: я видел себя, Светлану, Калиму. Видел оба вездехода, Игоря с автоматом на одном из них. И всё это вместе с камнями и скалами стремительно уносилось вниз, съёживалось до микроскопических размеров. Но, уменьшившись, не пропадало, не терялось в нагромождении всё прибывающих деталей ландшафта. Будто с увеличением угла обзора что-то происходило и со зрением: все эти детали были хорошо видны. Я мог их рассмотреть.
Ещё я почувствовал холод. И жар. Тьму и ослепительный свет. И вроде бы это было всё разное, но, с другой стороны, как бы в одном. Нет, не так: всё это было в одном, только по разные стороны. Ещё была печаль, и тоска, и одиночество.
Усталость тоже была, такая древняя, что казалась старше человека, который когда-то первым выдумал это слово.
Я увидел, как обмякло моё тело, как Света бросилась к нему, как приподнялись со своих мест Сергей с Германом, как осторожно приблизились Наташа с Машей. Как Игорь спрыгнул с вездехода, а Калима отправила его обратно. И, что самое странное: они все были в кепках с длинными козырьками; на всех были одинаковые комбинезоны, делающие тела бесформенными и безликими. Но я точно знал, кто из них кто. Я даже рассмеялся: я точно знал, кто из них что чувствует.
Вот лиловый страх Игоря, его уныние, его ужас перед этим неведомым миром, слепое, фанатичное поклонение металлическим приспособлениям, дающим иллюзию силы.
Сергей – растерявшийся, подавленный, получивший неожиданную поддержку Наташи и Маши, благодарный им за это. А вот и Маша – сложная смесь амбиций и неосознанных надежд, её преклонение перед Калимой, её просыпающаяся любовь ко мне.
Герман – мрачное, вязкое, цепкое желание во что бы то ни стало продержаться до конца и выжить.
Светлана – жизнерадостная молодая пустышка, со стройными ногами и крепким здоровым телом.
Восприятие рябит, крошится, множится миллионами фрагментов. Меня втягивает в её мир представлений, вижу себя большого, грозного, мрачного. Чувствую её страх перед моей тяжестью. Смотрю на себя и не узнаю: какой-то урод, как в кривом зеркале. Неужели я такой? Нет, Это она меня видит таким. В её мире ощущений и образов я – такой. Ну и ну! И где же у нас тут рыцарь без страха и упрёка? Вот он. На палубе сейнера. Жмётся, кукожится от свирепого ветра, поднимающего невесомый гребень волны и рассеивающий его остатки бисером льда по палубе.
Мужественное лицо, взгляд дерзкий, уверенный… "Виктор, – ласково нашёптываю её кумиру. – Пора отправлять батискаф. Это ничего, что только половина срока. Здесь у нас такие дела, что ещё день-два и эвакуировать будет некого…" А он, будто услышав мои слова, как-то встряхивается, нервно оглядывается, и опять переводит взгляд на горизонт…
Но меня уже нет рядом.
Я опять здесь, под куполом.
Я пытаюсь проснуться. Как в чудовищном ночном кошмаре, когда дрожь по всему телу, когда простыни отдираешь от себя вместе с кожей, когда от животного ужаса хочется выть, но наружу вырывается лишь беспомощный, бессвязный стон.
– Света… – даже отсюда слышу свой хрип-шёпот.
– Проход, – вместо неё откликается другой, чёрствый голос. – Проход видишь?
– Да, – покорно отвечаю. – Вижу.
Чувствую радость спрашивающего, он медлит, но вот опять спрашивает о том, что ему кажется важным:
– Почему они погибли?
– Они встретили его взгляд.
– Чей взгляд они встретили?
– Его. Когда-то его называли Скитник. Это он нас всех придумал.
– Зачем?
– Чтобы спастись.
Молчание, и я опять пытаюсь с кем-то связаться:
– Натали!
На этот раз тёплые руки нежно обнимают мою голову.
Я чувствую странное раздвоение. Часть моего "Я" холодно наблюдает за этой сценой отсюда, сверху. Другая часть благодарно прижимается к груди женщины и молит Господа, чтобы это мгновение никогда не кончилось.
– Это опасно?
– Нужно прятать глаза, иначе обратишься в камень.
– Что там, за перевалом?
– Хаос и смерть. Хранитель мёртв, и его мир тоже.
– В чём смысл жизни? – вмешивается Маша.
Тот Максим, что вознёсся, улыбается. "Бойкая девица, разобралась, наконец, что происходит". Тот, что нежится в руках женщины, отвечает:
– В свободе. В освобождении от иллюзий.
Понемногу прихожу в себя. Чувствую недовольство Калимы, но Машу уже не остановить:
– Иллюзий?
– Да. Человек приходит в этот мир со своим набором представлений о нём. Все они – ложные. Задача человека – самому убедиться в этом.
– Какие иллюзии? Например?
– Исключительность. Одно из самых стойких и опасных заблуждений. Каждый думает о своей исключительности…
– Ничего подобного, я знаю людей, у которых нет никаких представлений о жизни!
– Это жильцы, – инструменты.
– Инструменты для чего?
– Разные. Чаще – орудия пыток. Человек упорен в своих заблуждениях. Каждое последующее наказание суровей предыдущего. Даётся несколько попыток, чтобы человек сам сломал свою гордыню, склонил голову. Если он сопротивляется, жильцы его ломают. Больно.
– Что "больно"?
– Когда люди ломают людей. Больно.
– Почему хорошие люди равнодушны друг другу, а плохие стремятся к единству? – ух, ты! Вот, оказывается, что тревожит Германа – обойдённого вниманием атамана, несостоявшегося лидера хороших людей.
– Потому что Господь живёт в душе каждого человека. Люди ищут у него поддержки, разговаривают с ним, жалуются. Утомителен и скучен им другой собеседник. С жильцами иначе. В душе – пустота. Чтоб её заполнить, необходим непрерывный контакт с себе подобными, с другими жильцами.
– Жильцы – это всегда плохо?
– Что плохо и что хорошо решает только Господь – лучший из решальщиков. Жильцы жильцам – рознь.
– В чём счастье? – спрашивает Сергей, видно крепко его тогда, за завтраком зацепило.
– Умереть на дистанции. В двух шагах от финиша.
– До или после?
– Правильный ответ – "не важно". Но я бы посоветовал "до". Уступи победу.
Зачтётся.
– Что мне делать, если женщина, которую я люблю, не отвечает мне взаимностью? – волнуется Игорь.
– Напиши об этом книгу.
– Мне плохо.
– Терпи. "Аллах с терпеливыми".
– Мне тяжело…
– "Не возлагается на душу ничего, кроме возможного для неё".
– Я ненавижу боль!
– "И может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для вас благо, и, может быть, вы любите что-нибудь, а оно для вас – зло, – поистине Аллах знает, а вы не знаете"!
– А если в меня безнадёжно влюблён мужчина, до которого мне нет дела? – вот и Света свой вопрос задала.
– Если не можешь ответить взаимностью, – обмани, оставь надежду обоим, жизнь сложна, всё может измениться.
– Почему я выжила? – спрашивает Калима.
– Он не смотрит на равнодушных.
– Почему ты выжил?
– Я не могу увидеть его глаз.
– Почему?
– Потому что они – карие.
И вдруг происходит странное. Мне кажется, будто мою голову протискивают сквозь узкое кольцо. Я слышу, как трещат кости черепа, но боли нет. Странное чувство.
Перед глазами – мутно-белая пелена, мелькают голубые полосы, тени, и вдруг приходит лёгкость и удивительное ощущение полноты. Я воспаряю над заснеженной равниной, поднимаюсь всё выше и выше. Холодно. Снег остаётся далеко внизу, из-за горизонта проблёскивает что-то голубое, знакомое. Океан!
И белая точка – сейнер, наше судно обеспечения.
И всё стремительно уносится вниз. Горизонт гнётся, небо чернеет, появляются звёзды. Понятие высоты теряет смысл. Высоты больше нет. Есть расстояние. Солнце съёживается до размеров вишнёвой косточки, потом и оно теряется среди остальных звёзд.
Вокруг пустота, но меня это не беспокоит. Наверное, потому, что я всегда был с ней дружен. Я к ней привык.
А у вас разве иначе?
Часть 5. ГЕРОЙ
I
В первый раз в этом мире они увидели тьму.
И обрадовались ей.
Проход был виден издалека. Чёрная, идеально ровная прямая полоса, рассекающая горный хребет на две части. Не заметить её и проехать мимо было невозможно.
– Выходит, та штука, что светится наверху, над ущельем не живёт, – глубокомысленно пробормотал Дзю.
Максим тяжело вздохнул и промолчал.
Он чувствовал усталость и всё яснее понимал, что вплотную подобрался к своему пределу. Последние пять часов нельзя было назвать лучшими в его жизни. Перед глазами плясали и никак не могли остановиться сверкающие под ослепительными, несущими смерть небесами валуны и не отбрасывающие тень стены обрывов, с которых он черепашьим шагом сползал или на которые с разгону взбирался.
Когда они к расщелине подъехали вплотную, стало понятно, что природные катаклизмы к правильной геометрии прохода не имели отношения: среди беспорядочного нагромождения уступов и замысловатых, причудливо изгибающихся трещин, ровные, будто отмеренные гигантской километровой линейкой стены выглядели вызывающе; при взгляде на них, кружилась голова. Разум отказывался оценить мощь и силу механизмов, которые когда-то проделали такую работу.
Все, как могли, набились в кабину управления и с благоговением рассматривали это чудо. Чтоб было лучше видно, откинули передние люки, но выходить из машины никто не спешил, и в этом Максим видел подтверждение своим тревожным предчувствиям.
– Как египетские пирамиды, – сказал Герман.
– Почему? – спросила Калима.
– Масштаб проделанной работы противоречит здравому смыслу. Глаза видят, но в голове не укладывается.
– Ширина ущелья метров двадцать, – проговорил Сергей. – При такой высоте…
– Почему стоим? – не выдержала Калима. – Включай свет и поехали.
– А где здесь включается свет? – хмуро спросил Максим.
Он и в самом деле этого не знал. Когда проходил краткий курс управления вездеходом, снаружи был бесконечный день. Поэтому включение фар и прожекторов, которых на корпусе машины было немало, в программу занятий не входило.
Но дело, конечно, было не в этом.
Он смотрел на столб черноты, протянувшийся от поросшей невыразительной растительностью земли до безвкусно размалёванных небес, и понимал, что туда не поедет.
– Управление электрооборудованием под левой рукой, – с нетерпением подсказала Калима. – Отдельный пульт с пятью переключателями. Они в ряд стоят. Не ошибёшься.
Максим послушно защёлкал тумблерами, и с третьей попытки ему удалось зажечь прожектора и фары. Жиденький по сравнению с пылающим днём пустыни свет слегка посеребрил мрачную черноту ущелья.
Но Максим с места не сдвинулся.
Все молча рассматривали блики на почти зеркальных стенках прохода и ощущение нереальности усилилось. Будто гигант в незапамятные времена проходил мимо, да и двинул мечом по этим горам. Просто так, с дуру, из молодецкой удали. Да и рассёк их на части…
А след от меча – вот он, перед глазами.
– Поехали! – с раздражением повторила Калима – Нет, – сказал Максим и выключил двигатель.
Фары продолжали гореть. Он пощёлкал на пульте и погасил их.
– Почему?
– Аккумуляторы нужно беречь, – ответил Максим.
– Почему не едем? – уточнила вопрос Света.
– Туда без подготовки нельзя, – сказал Максим. – Нужно возвращаться.
Он увидел, как они завозились, пытаясь повернуться к нему. В тесноте кабины сделать это было не просто.
– Что значит "возвращаться"? – нахмурилась Калима. – Почему "возвращаться"?
Зачем?
– Разведку мы провели. Проход нашли. Представление об этом мире получили. Теперь нужно вернуться, поднять лодку и подготовиться к возвращению.
– Максим, – настаивала Калима. – Вот проход, к которому мы стремились. И в шаге от него ты предлагаешь вернуться?
Максим смотрел перед собой и чувствовал горечь. Он знал, что в этом споре проиграет. Он знал, что не существует такого набора слов, который заставил бы их задуматься и поступить разумно.
– В любом случае, не мешало бы передохнуть, – примирительно сказал он. – Предлагаю перебраться в салон, там просторнее, и чай попьём, и положение обсудим…
Они зашевелились, неохотно выбираясь из кабины. Последним, не забыв закрыть входные люки, выполз Максим.
Калима поджидала его в тамбуре.
– Что бы ты ни сказал, – предупредила она. – Мы всё равно поедем вперёд.
– Не многовато ли покойников, Калима? – устало спросил Максим. – Актировать смерти не наскучило? Или ты и вправду наверх не собираешься? Там ведь спросят… и чем больше свидетелей вернётся, тем проще будет ответить за погибшую экспедицию.
Она молчала и, судя по всему, отвечать не собиралась. Тогда Максим, в такт разгорающейся надежде продолжил:
– Сейчас я точно знаю, чувствую, что решение где-то в другом месте. Здесь – ничего нет. Здесь – только неприятности.
Калима, не ответив, отвернулась, толкнула дверь тамбура и скрылась в проходе.
***
В пассажирском салоне все уже расселись. В своей нише уютно, по-домашнему, сипел чайник. Маша доставала стаканчики, лимон, сахар…
– Командир, – крикнул Герман. – Сюда садись. Здесь Светка тебе место приготовила.
Максим протиснулся на предложенное ему место и сразу взял пару сухарей. Кто-то поставил рядом с ним банку с мёдом. Маша передала чайную ложку.
– Почему ты не хочешь ехать? – Калима не давала ему ни секунды передышки. – Ты сам говорил, где стены – там дверь…
– Я не говорил, что эта дверь открыта.
– Так поехали и проверим запоры!
Все разговоры стихли. Все понимали, что решается судьба экспедиции. Решается их судьба.
– Калима, – не спеша прожевав сухарь, и с сожалением посматривая на второй, сказал Максим. – Давай сразу договоримся: я не забыл, что экспедиция – твоя. Я помню о колоссальных премиальных, на которые рассчитывают участники. Я отдаю себе отчёт, что коль скоро ты меня назначила начальником экспедиции, то тебе и снимать с должности…
– Зачем это? – удивилась Калима. – Ты – хороший командир. Командуй дальше.
Только в нужном направлении.
– Хороший командир, Калима, думает не о "направлении", а о людях. Движение вперёд означает возможность потерять ещё несколько человек.
– За нами придут, – уверенно возразила Калима. – Придут и вытащат. Парочка неудачников значения не имеет…
– Калима, – отложив сухарь, Максим откинулся в удобном мягком кресле. "Здесь побольше места, чем у меня", – подумал он. – Я прошу тебя посмотреть на нас. Ты увидишь семь лиц. Калима, это мы: твои друзья, приятели. Мы с тобой ели с одного стола, говорили о жизни, о любви. Кого из нас ты бы хотела видеть мёртвым? Кого из нас ты записываешь в эту "парочку неудачников"?
– Почему ты так уверен, что кто-то из нас обязательно погибнет? – спросила Наташа.
– Я уверен вовсе не в этом, – немедленно ответил Максим. – Там – смерть. Вот в этом я уверен. Я сравниваю необходимость продолжения движения с вероятностью гибели и прихожу к выводу, что они несопоставимы. Дамы и господа, как начальник экспедиции, как командир, я заявляю, что задача решена: мы доказали, что этот мир существует. Мы доказали, что сюда можно попасть, мы выяснили, от чего здесь можно умереть и как избежать смерти, мы обнаружили проход в новые области, жизнь в которых, скорее всего, отличается от уже исследованных территорий. Нам осталось только вернуться. Это тоже немалая составляющая успеха, не так ли?
Максим замолчал и обвёл взглядом лица.
В его душе шевельнулась надежда.
– Что вам ещё нужно? Ваши имена войдут в историю, станут в один ряд с именами великих первооткрывателей… и даже больше. Хороша ложка к обеду. Сегодня, когда наш мир задыхается от перенаселения, когда все ходят друг у друга по головам, ваше открытие новых территорий будет значить гораздо больше, чем открытие Америки Колумбом. Возвращение необходимо, нельзя рисковать информацией…
– Максим… – бесцветно прерывает его Калима,
– Подумай, Калима, – торопится Максим. – Представь, что погибнут не двое.
Представь, что погибнут все. Что это значит?
Он не считал этот вопрос риторическим и держал паузу, пока Дзю не прокашлялся и не ответил:
– Плохо. Очень бы не хотелось. А по-другому нельзя?
Но это было не совсем то, что Максим хотел услышать.
– Наша смерть предопределит гибель многих других людей. Мы-то теперь знаем, что река к смерти отношения не имеет. Что просто нужно прятать глаза от красок зенита. Надеть кепки с длинными козырьками и не смотреть на небо: всё! Вся защита. Но те, кто сюда придут вслед за нами, этого не знают. Калима, это неразумное расточительство человеческих ресурсов…
– Максим, – тем же тусклым голосом повторила Калима. – В штабе ты оставил подробный отчёт о том, что с нами произошло. Там нашлось место и для кепок.
– Ни шагу назад, только вперёд! – закипая, перебил её Максим. – Это эффективная стратегия для одиночки, который ищет себе смерти. Но это ошибка для коллектива здравомыслящих людей, которые хотят заработать, а не умереть.
– Так ведь и я о том же, – легко согласилась Калима. – О деньгах. Зарплату – отдам, но премиальные… хочу – плачу, хочу – нет. Условия контракта…
– Светлана, – Максим понял, что проиграл. Он видит кривую усмешку Германа, алчность в глазах Игоря, сжатые губы Светланы… – Давай уйдём отсюда. Я тебе отдам все свои входы, всё, что у меня есть… КАМАЗ…
– Нет, Максим, – отвечает Светлана. – Я не пойду с тобой.
Он думает о том, чтобы встать и уйти. Почему нет? И в самом деле: почему?
– Почему?
– Я – свободный человек. И сама решаю, что мне делать.
– Речь не о свободе, – Максим не может понять природу её упрямства. – Идти дальше – опасно, я прошу тебя вернуться. В качестве компенсации за утерю возможных дивидендов предлагаю всё, что у меня есть.
– Нет, – она покачала головой. – Мне этого мало.
– Тогда выходи за меня замуж!
– Это что же? – она не скрывает злости. – Мне теперь следует хлопать в ладоши и прыгать от счастья? – Её слова напоминали удары молотобойца: жёсткие, размеренные… – Я знаю, как ты поступил четыре года назад, когда фирма была разорена, когда все ходили под судом и статьями с огромными сроками, когда никто не знал, что делать дальше. Ты сбежал, Максим. Бросил всех и сбежал.
Она замолчала, а Максим ещё несколько минут прислушивался к звону у себя в голове.
– У тебя несколько одностороннее представление о тех событиях, – осторожно заметил он. – Но я могу представить точку зрения, с которой всё это выглядело именно так, как ты рассказываешь. Это не меняет…
– Меняет, – запальчиво прервала его Светлана. – Ты никогда не пойдёшь ко дну вместе со всеми. Всегда наступает момент, когда ты решаешь спасаться в одиночку!
– Света…
– Не унижайся, – цедит Герман. – Умей проигрывать. Ты не знаешь, что ей пришлось пережить с Виктором.
– Все вы, пророки, одинаковые, – подаёт голос Игорь. – Пристаёте к людям, пока вас камнями не побьют.
– "И так, Мы всякому пророку устроили врагов – шайтанов из людей", – Максим обвёл застолье взглядом и увидел, что его не понимают. – А ты представь, что мы с тобой сидим в одном пороховом погребе, прикованные к стене цепями. И у тебя спички. И я прошу, умоляю: не играй, Игорь, с огнём, это опасно. Думаю, мою настойчивость можно понять.
– Максим, – решительно вступила в беседу Маша. – А если я пойду с тобой, отдашь мне половину? На всё я не претендую, а половина будет в самый раз. И, если хочешь, я выйду за тебя замуж. Скажи "да", и я буду прыгать от счастья.
Гарантирую пожизненный секс на выносливость, вечерний и утренний массаж, покорность и согласие…
У Максима потемнело в глазах. "Слушают, но не слышат, – подумал он. – Смотрят, но не видят…" – Ну, что же ты? – насмешливо поддержала Калима. – Какая тебе разница, кого спасать? Тем более, что спасение Маши тебе обойдётся в два раза дешевле.
Максим взял со стола отложенный сухарь, зачерпнул кончиком ложки мёд и спросил:
– Чай обещали?
Ему было горько видеть, как посветлели их лица. Как мужчины хлопали друг друга по плечам, а женщины суетились возле чайника…
"Если по прямой, до Светкиного вездехода километров тридцать… те же шесть часов. Баки заправлены, да и на бортах что-то осталось. Добраться до реки, поднять подводную лодку… – ложечка, которой он размешивал сахар, остановилась:
– Маша на рулях, я в электромоторном, но кто-то должен регулировать плавучесть!
Нужен третий, чтобы стоять на вентилях продувки ЦГБ. Идеально, конечно, четыре.
Кто-то должен координировать работу. Ещё двое…" Он поднял голову и посмотрел на Машу. "Ничего, симпатичная. Что там под комбинезоном не разглядеть, но точно не крокодил. Секс на выносливость? Даже интересно! А как же Светлана? А Светлана со своим выбором. У каждого свой выбор.
И если умирать, то во славу своих заблуждений, собственных. Или это не важно?
Важно, конечно, другое: аккумуляторная яма задраена. Да и сами аккумуляторы в герметичном исполнении. Две недели без перезарядки… не страшно. Вода пресная, распредщитам ничего не сделается. Если запустить главную осушительную помпу, то вообще проблем не будет…" – Маша, – сказал Максим. – Я согласен.
За столом мгновенно стихло.
– Может, ещё кому-то жизнь дорога?
Они молчали.
– Ставлю задачу, – не обращая внимания на их состояние, уверенно продолжил Максим. – Экспедицию делим на два отряда: первый пойдёт на разведку в расщелину.
Я со вторым отрядом иду к брошенному вездеходу, возвращаюсь к подводной лодке и занимаюсь её подъёмом. Со мной пойдёт Маша. Мне нужны ещё два добровольца.
– Если пьянку нельзя предотвратить, – прокомментировала Калима. – То её нужно возглавить.
– Но это раскол… – неуверенно сказал Игорь.
Остальные сидели молча, оцепенев, недоверчиво вглядываясь в его лицо.
– Каждый вправе распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению, – спокойно ответил Максим. – Кто с нами? Нужны ещё двое. Если их нет, тогда мы доберёмся до реки и просто будем ждать спасателей.
– Я пойду с вами, – сказала Наташа. – Только я просто так пойду, не за деньги.
– Я тоже, – вдруг решился Сергей. – Я тоже с вами пойду.
– Отлично, – Максим немного расслабился. Он был готов к худшему. – Калима, я даю вам две недели. Пожалуйста, – только в этом месте его голос дрогнул. – Очень вас прошу: не опаздывайте. Если что, я отправлю наверх свою группу и сразу вернусь за вами с поисковым отрядом. Мы найдём вас…
Он замолчал. Но каждый про себя закончил его фразу: "или то, что от вас останется…"
II
Они прошагали не больше часа, когда Максим остановился и поднял вверх правую руку. Все замерли, прислушались.
Здесь не было ветра. Не было привычного шума птиц, насекомых. Миллионы лет здесь правила бал тишина, поэтому далёкий вой сирены слышался отчётливо и ясно.
– Будто сигнализация у кого-то сработала, – неуверенно сказала Наташа.
– Может, это Светкин вездеход кто-то пытается угнать? – нервно сострил Сергей.
Маша промолчала. После их исхода она была отстранена, всё время держалась в отдалении и на Максима не смотрела.
– Не думаю, – угрюмо сказал Максим. – Звук идёт со стороны расщелины.
Он был уверен, что поступил правильно. Но он не мог предположить, что его правда заявит о себе так быстро. И уж, конечно, никакой радости от своей правоты он не испытывал.
Максим поднялся на самый высокий валун из оказавшихся поблизости и положил на его вершине свой огромный рюкзак с консервами и двумя пятилитровыми канистрами с водой.
– Сюда складывайте.
Они покорно сложили в кучу рюкзаки. Максим отобрал у Сергея автомат, у Наташи её медсумку, достал из своего рюкзака фонарь, засунул его за пояс, и приказал:
– Внимательно осмотритесь. Запомните местность. Потом кому-то придётся эти вещи искать. Всё время держимся вместе. Движемся в колонну по одному. Первым – Сергей, потом Маша, Наташа. Я – замыкающий. Бегом марш!
И они побежали.
Максим был уверен в их физической подготовке, и они не подвели. Сергей выбирал дорогу между валунами и оврагами, Маша и Наташа легко двигались за ним, и Максиму даже показалось, что темп можно было бы и прибавить. Но, приглядевшись к ведущему Сергею, понял, что в выборе лидера не ошибся. Хуже всех бегал Сергей.
Через двадцать минут они вернулись к ущелью. И в самом деле: оттуда, из чёрной, непроницаемой тьмы неслись истерические вопли сирены. Если присмотреться, то в глубине можно было различить красные и фиолетовые сполохи.
Максим оценил состояние своей команды и дал две минуты, чтоб отдышаться. Он проверил автомат: оттянул затвор и бросил взгляд на сытый, лоснящийся медью бок гильзы патрона. Магазин, предохранитель…
Потом они двинулись во мрак к незатихающей сирене.
Зрелище было внушительным.
Чёрный остов машины выглядел фантастическим существом: оглушительный вой сирены, вспыхивающие разноцветные огни аварийных ламп и ровные белые столбы света из иллюминаторов и всех открытых люков.
Они с минуту постояли в отдалении, потом Максим шагнул к ближайшему люку, но Сергей схватил его за руку. Из-за сирены говорить было невозможно, понемногу закладывало в ушах, почему-то слезились глаза.
Максим оглянулся на Сергея, тот свободной рукой показал на сверкающую точку у себя на предплечье. Максим перевёл взгляд себе на грудь и вздрогнул: его дозиметр в петлице светился не меньше. Он тут же повернулся к женщинам и жестом показал, что нужно уходить, и как можно скорее. Они ускорили шаг, обошли вездеход и побежали прочь от заражённого невидимой смертью места. Только когда рёв сирены стал не таким оглушительным, Максим остановился.
