Чародей - Великий Эллипс

Он убеждал ее, что все хорошо, что она должна двигаться вперед, он говорил то, что она хотела услышать, во что хотела верить, но все было не так уж хорошо. Сама мысль оставить его здесь одного, беспомощного, в чужой стране, на вокзале, казалась отвратительной. На глаза опять навернулись слезы, и на этот раз она не смогла их удержать.

— Гирайз, я хочу остаться с тобой, — ее голос звучал почти так же прерывисто и неестественно, как и у него. — Ты слышишь, я хочу остаться. Все в порядке, я сяду на следующий поезд. Если Каслер ушел вперед, я догоню его позже. Я уже так делала раньше несколько раз, и еще раз смогу сделать. Я сделаю. Но сейчас…

— Нет. Слишком близко финиш. Сейчас уезжай. Проиграешь.

— Нет, нет. Каких-нибудь несколько часов не…

— Лизелл, — он пристально посмотрел на нее. — Ты спрашивала однажды, почему я в гонках. Помнишь?

Она кивнула.

— Министерство. Во Рувиньяк приходил. Второй вонарец должен отвлечь внимание от тебя. Отвлек. Проклятые моллюски.

— Я даже подумать об этом не могла, хотя это так очевидно. Когда выбрали тебя, я должна была догадаться. Теперь у меня еще больше причин, почему я…

— Не упускай шанс. Ничего не упускай, ради всех. Не сейчас. Уходи. Выиграй.

Она внимательно посмотрела на него. Не осознавая того, она горячо сжимала в своих ладонях руку Гирайза. От такого пожатия ему могло быть больно, если у него оставалась хоть какая-то чувствительность. Она тут же разжала свои тиски. Из глаз ее полились слезы.

На улице послышались голоса и звуки шагов. Дверь открылась, на пороге появился распорядитель в сопровождении торопливого человека с черной сумкой в руке.

— Вот он, эпилептик, — сообщил распорядитель.

— Он не эпилептик, — взвилась Лизелл, повернувшись к ним лицом. — Ему что-то подсыпали и отравили, это сразу видно. Вы — врач? — обратилась она к незнакомцу. Не дожидаясь ответа, она продолжала: — Пожалуйста, примите к сведению, у этого человека отличное здоровье, но ему что-то подсыпали, и от этого его парализовало. У вас, конечно же, есть с собой сильное противоядие, чтобы…

— Мадам, я не говорю по-вонарски, — ответил доктор по-гециански.

Она оторопело уставилась на него. В эту короткую паузу врезался свисток и удар колокола. Поезд южного направления, отправляющийся по расписанию в 12:37, прибывал на станцию. Ее глаза метнулись к Гирайзу.

— Иди, — четко произнес он. — Пожалуйста, иди.

— Я люблю тебя, — ответила Лизелл.

Поддернув юбку, она выбежала из подсобки, пробежала через буфет, подхватила свою сумку, которая все еще стояла у двери, там, где она ее оставила. После чего выбежала на улицу, окунувшись в теплый летний воздух, и по платформе понеслась к поезду.

Солнце садилось, когда Каслер Сторнзоф сошел на вокзале Лиссильд в Ли Фолезе. Привокзальные фонари уже горели, и желтый свет мягко смешивался с вечным туманом Верхней Геции.

Сразу же за вокзалом Лиссильд открылся вид на серебристую реку Фолез, которая, извиваясь, несла свои воды прямо через центр старого города. На речном пирсе, на расстоянии в несколько ярдов, стояла дюжина речных трамвайчиков. Каслер нанял один, и тут же ему начал докучать своим услужливым кривлянием гребец, который, как и большинство его соотечественников, впадал в угодническое состояние при виде грейслендской военной формы.

А вокруг было так много серых мундиров. Пока трамвайчик плыл вверх по течению, они повсюду попадались Каслеру на глаза: небольшими группами его соотечественники патрулировали набережные с уверенностью завоевателей. Грейсленд не завоевывал Верхнюю Гецию. Как раз наоборот, гецианцы с радостью объявили себя союзниками империи. Тем не менее, вездесущие миротворческие силы императора вызывали очевидный страх.

Ему не хотелось смотреть на это. Он отвел взгляд от набережной. Приятнее было рассматривать хорошо известные в мире своей красотой трехглавые купола и проступающие сквозь туман игольчатые шпили.

Трамвайчик причалил к пирсу у одного из бесчисленных красного кирпича мостов, нависающих над Фолезом. Каслер расплатился с гребцом и ступил на твердую землю. Он прибыл в район, где стояли белокаменные дома, украшенные геометрическими рисунками, набранными из квадратных черных полированных камней. Остаток пути до места назначения он проделал в фиакре, который остановился у парадного входа в роскошную гостиницу «Мраморный цветок».

Он ненадолго задержался у стойки регистрации, выяснив что-то, после чего поднялся по лестнице и прошел по толстому ковру, устилавшему коридор, к люксу № 220. Он заставил себя постучать, услышал знакомый голос, приглашающий его войти, и вошел.

На мгновение ему показалось, что время совершило кувырок и он снова очутился в Юмо Тауне, поскольку он вошел в еще один богато обставленный гостиничный номер, и вновь его встретил грандлендлорд Торвид Сторнзоф в безупречном смокинге, из ведерка выглядывало стройное тело бутылки, плыло облако сигаретного дыма — ничего не изменилось.

— Добро пожаловать в цивилизованный мир, племянник, — Торвид не стал подниматься с кушетки. — Наполни поздравительный бокал, если хочешь.

— Спасибо, грандлендлорд, — повиновался Каслер. — Но поздравления преждевременны.

— Думаю, что нет, все уже завершено. А сейчас присядь, будь добр, и расскажи, что происходило с того момента, как мы расстались. Я читал газеты, но эти статейки карябаются какими-то идиотами, им нельзя верить. Особенно меня интересует, как ты прошел через Разауль, чьи граждане способны на дерзкие выходки.

— Дерзкими выходками не обошлось бы, если бы они узнали, что я грейслендский офицер. Я вынужден был переодеться в гражданскую одежду, пока пробирался вдоль Ганы.

— Очень хорошо. Я боялся, что твои принципы Ледяного мыса могут лишить тебя сообразительности. Это, честно говоря, было моим главным поводом для тревоги.

— Принципы Ледяного Мыса не лишают инстинкта самовыживания, грандлендлорд.

— Это успокаивает. Но давай перейдем к отчету.

В течение примерно пятнадцати минут Каслер докладывал, что с ним приключилось на пути от Юмо Тауна. Опустив лишь несколько деталей. Он не рассказал о своей помощи Лизелл Дивер, завязшей в авескийской грязи. Не упомянул, как грейслендцы уничтожали разаульскую деревню: это вызвало бы непременную ссору. Он описал трудности управления собачьей упряжкой, когда он преодолевал ледяные поля Юкиза, чуть подробнее рассказал о шторме, который едва не отправил на дно Ледяного моря «Моржа», рассказал о неприятном нападении пещерных летучих мышей в Обране. И в завершение кратко обрисовал ничем не примечательное путешествие от Бюнкеля до Ли Фолеза. После чего замолчал.

Торвид размышлял.

— Не так уж плохо, — наконец вынес он свой вердикт. — Едва ли ты использовал все возможности, хотя в целом неплохо. По протоколу тебе, несомненно, полагаются поздравления.

— Рано еще. Гонки не закончились. Я не знаю точно, где находятся два вонарских участника гонок, в лучшем случае они могут отставать от меня на несколько часов, и вполне вероятно, что они уже в Ли Фолезе. Честно говоря, сегодня ночью мне лучше продолжать двигаться вперед. Верхом, если нужно, если я собираюсь удержать…

— Тебе не нужно подвергать себя таким неудобствам. Вонарская проблема решена — окончательно, я уверен.

Каслер аккуратно отставил бокал в сторону.

— Объясните, — потребовал он спокойно.

— Ха, не надо так волноваться, — брови Торвида взлетели. — Я не покалечил и не убил твою малышку Дивер, если тебя это беспокоит. Второй, в'Ализанте, также в порядке. Просто у них возникла небольшая задержка в пути.

— Какого рода задержка?

— Незначительная, техническая. Тебе достаточно знать, что ты выиграл во времени часов двенадцать. Этого достаточно, чтобы обеспечить тебе победу — при условии, что ты сумеешь ими правильно воспользоваться.

— Что вы сделали, грандлендлорд?

— Я думаю, что выполнил свой долг перед Грейслендом и Домом Сторнзофов. Этого должно быть достаточно.

— Я надеюсь, вы не заставите меня возвращаться назад, что бы самому проверить. Вы же понимаете, что я могу это сделать.

— Это абсурд. Очень хорошо, племянник, если ты нападаешь на меня с таким рвением, я удовлетворю твое любопытство. Один из моих людей поперчил немного обед, который вонарцы заказали на вокзале в Уолктреце. Кратковременная потеря способности передвигаться — всего на несколько часов, после чего здоровье и силы полностью восстанавливаются. Что может быть гуманнее? Даже ты, со своей девической чувствительностью должен признать это.

— Это точно? Лизелл и в'Ализанте приняли какие-то лекарства?

— Я допускаю, что они оба обедали. Однако после этого мой агент еще не связывался со мной.

— Вы считаете этот вероломный поступок необходимостью?

— Победа — единственная необходимость. Простая мысль, хотя, кажется, она находится за пределами твоего понимания.

— А вы не думали, что я мог бы выиграть эти гонки в честной борьбе, без помощи вашего разрушающего вмешательства?

— Думал, — помолчав, ответил Торвид, — но я сразу же вынужден был отказаться от этой розовой мечты. Ты с самого начала продемонстрировал свое нежелание жертвовать чем бы то ни было, как того требовали обстоятельства.

— Жертвовать?

— Озабоченность собственной значимостью, тщеславие вкупе с наивностью, очаровательная юношеская наивность рассуждений о честной спортивной борьбе и спортивной чести, которые так хорошо подходят для дворовых игр, но не для мира вне…

— Короче говоря, вне принципов чести.

— Говоришь как школьник. Твое безграничное ханжество начинает меня раздражать. Ты выиграешь эти гонки и покроешь имя Сторнзофов славой, знай это. Если бы не мое вмешательство, как ты это называешь, ты бы уже давно растерял все шансы на победу.

— Каким же образом?

— О, не утруждай себя знаниями о неприглядной стороне жизни. Наслаждайся своей незапятнанной наивностью, которую ты так культивировал на Ледяном мысе.

— Не уходите от ответа, в противном случае я выйду из гонок сегодня же.

— Как я могу противостоять такому моральному натиску? Ну что ж, хорошо. В самом начале была зарка со своим очень своеобразным вездеходом. Она легко могла оставить всех участников далеко позади, если бы я не предпринял необходимых мер. Затем эта парочка траворнских кретинов, которые вырвались вперед и могли бы финишировать первыми, если бы я их не остановил. Я делал только то, что было необходимо, и тогда, и сейчас. Мне очень жаль констатировать, что ты не можешь сказать то же. Мое вмешательство не было бы столь чрезмерным, если бы ты мог без моей помощи преодолеть все препятствия, но ты не мог, и более того, не хотел.

Каслер погрузился в глубины своего сознания и нашел там другие голоса, другие места и другие реалии — из своего прошлого. Повисло молчание, пока он был погружен в воспоминания, и когда, наконец, он заговорил, то внешне был спокоен и безмятежен.

— Грандлендлорд, я останусь в гонках до конца, не вижу особого смысла излагать причины такого решения. Однако я должен предупредить вас сейчас, что если я первым переступлю финишную черту Великого Эллипса, то должен буду отказаться от звания победителя. Я уступлю первое место следующему участнику, кто ступит на землю Тольца.

— Это все детские капризы. Я не воспринимаю их серьезно.

— Воспринимайте, как хотите. Я сообщил вам свое решение.

— Должен ли я тебе напомнить, что это не только твое дело? На карту поставлено больше, чем твоя драгоценная совесть. Хотя бы на секунду забудь о своих эгоистичных пристрастиях. Здесь речь идет о гордости грейслендского народа, и мне отвратительно слышать от Сторнзофа речи о компромиссе. Я не буду слушать подобные речи.

— Тогда я оставлю вас, грандлендлорд.

— Тебя никто не освобождал от твоих обязанностей. Ты забыл, с кем говоришь, я думаю.

— Я ничего не забыл. В противном случае меня бы сегодняшним вечером здесь не было.

— Хорошо. Тогда давай внесем ясность. Как глава Дома Сторнзофов, я приказываю тебе выполнить свой долг. Ты завершишь эти смехотворные гонки, приложишь все свои усилия и выиграешь, ты с достоинством примешь победу во славу Грейсленда. Ты также примешь приглашение гецианского монарха на аудиенцию, о которой мы поговорим чуть позже. Надеюсь, я ясно изложил свои требования.

— Я должен отказаться.

— Вопрос не подлежит обсуждению. Ты получил приказ, и слова здесь более не уместны.

— Я поставил вас в известность о моих намерениях, и вы правы, слова здесь более не уместны.

— Я думаю, что ты не расслышал, что я сказал. Я приказываю тебе служить своему Дому, своему императору и своему народу. Ты не можешь утверждать, что существуют более высокие приоритеты.

— Я могу, — после короткой паузы ответил Каслер, — и буду.

— Тогда нездоровая атмосфера монастыря на Ледяном мысе превратила кровь Сторнзофа в сыворотку. Ты — слабовольный трус и дурак.

— Я — гражданин Грейсленда, который понял, что империи грозит крах, так как она основана на варварстве и безумной безнравственности таких людей, как вы, грандлендлорд.

— О, я вижу, ты хуже слабака и дурака, ты — изменник.

— Вы слишком далеко заходите. Я старался выказывать вам уважение, но я не буду терпеть подобные оскорбления.

— Тогда докажи, что ты их не заслуживаешь.

— Мне ничего не надо доказывать. Я не ищу вашего одобрения.

— Да неужели? Тогда получи мое неодобрение, — привстав с кушетки, Торвид выплеснул содержимое своего бокала в лицо племяннику.

Каслер поднялся.

— Грандлендлорд, я прощаюсь с вами, — сказал он вежливо и вышел.

XXIII

Ее поезд прибыл на вокзал Лиссильд в Ли Фолезе на семь минут раньше расписания, но Лизелл не могла оценить такой подарок. Все ее мысли остались в Уолктреце, перед глазами стоял Гирайз в'Ализанте, парализованный и беспомощный, в этой гнусной подсобке. И она бросила его в таком месте, в чужой стране. А сама ушла, нет — рысью побежала за своим счастьем. Конечно, он сам подталкивал ее к этому, и его аргументы были вполне весомы. Но она не могла простить себе, что так легко дала себя уговорить.

Конечно, она бы не помогла ему, если бы осталась. Она не врач, здесь она ничего не могла сделать. Но, возможно, ее присутствие вселяло бы в него бодрость духа. Да нет же, напомнила она себе, он искренне хотел, чтобы она завершила гонки, он просто настаивал на этом.

Как бы она хотела убедить себя.

Поезд остановился. Она вышла на платформу и далее на освещенную фонарями улицу. Там она быстро разыскала фиакр, чтобы доехать до ближайшей конюшни. Фиакр быстро катил в туманных сумерках рассвета, а она сидела, ломая руки и совершенно не замечая красот города.

Возница, согласившийся везти ее ночью по проселочной дороге, заломил непомерную цену, но она заплатила без колебаний, поскольку деньги сейчас ничего не значили. Если она успеет в Грефлене сесть на экспресс 4:48 из Фериля, то пересечет границу Нижней Геции на несколько часов раньше всех поездов, следующих через Ли Фолез сегодняшней ночью.

Она заплатила половину стоимости авансом, затем ждала, пока двух лошадей серой масти запрягли в нанятое ею легкое ландо. Через несколько минут повозка была готова к отправке, и она заняла свое место. Возница закрыл дверь, поднял откидной верх, зажег фонари и уселся на козлы. Кнут свистнул, и они тронулись.

Лизелл откинулась на сиденье. Трехглавые купола и трехзубые шпили Ли Фолеза проплывали мимо незамеченными. Она видела только искаженное параличом лицо Гирайза. Она готова была попросить возницу повернуть на север, в Уолктрец, и сдержалась лишь усилием воли.

Он не умрет, он обещал.

Но он не сможет закончить гонки — во всяком случае, он не выиграет их; то же самое ждет и ее, если она не постарается. Тот, кто подсыпал эту дрянь в еду на вокзале в Уолктреце, совершенно случайно выполнил задание только наполовину. Наверняка отрава предназначалась обоим. Несомненно, он попытается завершить начатое и, возможно, в следующий раз будет более удачлив. Этот кто-то симпатизирует Грейсленду, этот кто-то работает на победу Каслера Сторнзофа. Самого Каслера она ни секунды не подозревала.

Потерявшись в своих противоречивых мыслях, она едва замечала смену панорам и пейзажей, но, в конце концов, выглянув, поняла, что город Ли Фолез остался позади, а вокруг — поля и холмы, окутанные дымкой тумана. Сквозь туман она ничего разглядеть не могла, да и в любом случае ничего достойного внимания там не было. Ей безразличны были пейзажи Верхней Геции, ей безразлично было все, кроме здоровья Гирайза и победы.

Последовала неизбежная остановка, чтобы передохнуть и напоить лошадей. Дрожа над каждой потерянной минутой, она даже не вышла из ландо. Туман вползал в окно. Она рассматривала скручивающуюся в спираль дымку, переливающуюся в свете фонарей ландо, и ненавидела Верхнюю Гецию.

Они поехали дальше. Она закрыла глаза и попыталась уснуть, но мозг работал без остановки, лицо Гирайза стояло перед глазами.

Она не должна была бросать его. Неважно, что он там говорил.

С ним все будет хорошо. А если нет, то тогда у нее еще больше причин победить.

Тянулись часы, похожие один на другой, пока, наконец, экипаж не свернул с центральной дороги на боковую и не подъехал к увитой виноградом старой гостинице. Возница, въехав в ворота, остановился.

Отвлеченная от своих печальных мечтаний, Лизелл высунулась из окна и спросила:

— Почему мы снова остановились?

— Мы приехали в пригород Грефлена, мадам, — ответил возница. — Смотрите, там уже город виднеется.

Она проследила, куда указывал его палец, и увидела невдалеке мерцающие огни города.

— Ну, тогда на вокзал, — приказала она.

— Извиняюсь, мадам, — ответил возница, — но сейчас только одиннадцать. А в этой гостинице, «Трое нищих», предлагают хороший стол. Разве вы не поедите и не отдохнете с комфортом, пока рассвет не наступит?

Она задумалась. Она не чувствовала голода, ничего не ела с утра, и поесть было надо. Со всей возможной осторожностью.

И отдохнуть? Было бы неплохо провести остаток ночи, совсем немного, лежа в удобной постели, это все же лучше, чем сидеть на деревянной скамейке в зале ожидания вокзала.

— Ну что ж, хорошо, — согласилась она, — но при условии, что мы отправимся дальше ровно в четыре утра.

— Мое слово, мадам.

С сумкой в руке она выбралась из ландо и направилась к гостинице.

Был уже поздний вечер, но во всей гостинице все еще горел свет, и было многолюдно. Хозяин гостиницы — пухлый, с округлым лицом, дружелюбно-безобидный молодой человек — тут же выбежал ей навстречу.

— Добро пожаловать в «Трех нищих», мадам. Клек Стисольд, хозяин, — он поклонился, весь сияя. — Чем могу служить?

Никакой неприязни, неодобрения, никакого скрытого подозрения к женщине, приехавшей одной, да еще и ночью. Обычное любопытство, в котором нет ничего обидного. Лизелл улыбнулась ему в ответ и сразу же его полюбила.

— Ужин, если вы еще обслуживаете, — сказала она.

— Обслуживаем, мадам. Есть кролик, тушеный с фенхелем, лорбером и особыми травками, по которым моя жена большой специалист. Лучше моей Гретти никто до самого Ли Фолеза готовить не умеет. Вам понравится.

— Не сомневаюсь. И отдельную комнату, постучите в дверь в три сорок пять.

— Три утра?

— Да.

— Все будет сделано, мадам. Моя Гретти сама за всем проследит. Я-то буду дрыхнуть без задних ног в такой неурочный час. Три сорок пять утра! Вы, я думаю, на экспресс.

Она кивнула:

— Вы помните расписание, господин Стисольд?

— Нет, мадам. Моя бедная голова не может помнить так много всего. Это в голове у Гретти все помещается, вы бы видели ее, когда она засядет за свою бухгалтерию, это прямо-таки волшебство какое-то, а я никуда не гожусь. Но я запомнил про экспресс в южном направлении, потому что вы — второй человек за сегодняшний вечер, кто просит разбудить его на рассвете из-за этого поезда. Ваш попутчик — грейслендский военный джентльмен, знаете — он более снисходителен к себе, он настоящий гедонист. Он просил, чтобы его не будили раньше четырех.

— Грейслендский офицер, вы сказали? Высокий блондин?

— Так они все такие.

— Ну…

— Поверьте уж, я-то знаю. Эти грейслендские миротворцы здесь повсюду, и я говорю вам, что за всю свою жизнь я никогда не видел столько высоких блондинов. Я думаю, что они топят черненьких и маленьких новорожденными.

— Миротворцы?

— Так себя эти головорезы называют. Но мы, гецианцы, придумали им другое имя. — Хозяин понизил голос. — Мы называем их…

— Господин Стисольд, это неподходящая тема для разговора.

— Послушайте, присутствие здесь грейслендцев неподходящая вещь, отношение грейслендцев к местным жителям — неподходящая вещь, вообще все эти так называемые миротворческие силы — неподходящая вещь. Это…

— Не могли бы вы проводить меня в обеденный зал? — оборвала она его, обеспокоенная опасной болтовней гецианца.

— О, конечно. Простите меня, мадам. Иногда мое гецианское сердце берет верх над моей головой, Гретти мне всегда так говорит. Позвольте вашу сумку. Сюда, пожалуйста.

Он провел ее в приятную, старомодную общую залу, с огромным камином и потолком из почерневших балок, с неровно стертым каменным полом, и здесь, поклонившись, ее оставил. Как только Лизелл переступила порог, взгляд ее упал на Каслера Сторнзофа. Он сидел один за маленьким столиком в углу, свет старого железного канделябра, прикрепленного к стене у него над головой, играл в его светлых волосах. Он поднял глаза, когда она вошла, и они встретились взглядом, и как всегда, она была поражена его внешностью, но сегодня по-другому. Каслер был по-прежнему великолепен, но на этот раз образ Гирайза, не выходивший у нее из головы целый день, не исчез при появлении Каслера.

Она направилась прямо к его столику. Он не спускал глаз с ее лица, пока она приближалась, и что-то в этом взгляде ее беспокоило, какое-то тягостное напряжение, которое особенно не вязалось с его обычной безмятежностью. Разочарован, что она все еще в строю? Но почему-то она так не думала.

В знак вежливости он поднялся, когда она подошла ближе, и улыбнулся ей. У нее забилось сердце, но непонятным образом Гирайз продолжал оставаться с ней.

— Лизелл, я рад вас видеть здесь, очень рад, — голос и глаза выражали все то же странное, необъяснимое напряжение чувств. — Вы здоровы?

— Я — да, Гирайз — нет, — спокойно ответила она. Они сели, и она продолжала: — Его отравили или дали какой-то наркотик сегодня, около полудня, на вокзале в Уолктреце. Его парализовало. Он не мог двинуть ни рукой ни ногой и едва мог говорить — ему лицо свело судорогой. Это было ужасно. Это… — голос ее дрогнул.

— Он жив? — спросил Каслер.

Она кивнула и заметила, что он облегченно вздохнул.

— Доктора позвали?

— Да, — она тяжело сглотнула.

— Какой диагноз ему поставили?

— Я не знаю. Меня там уже не было. Мой поезд как раз в это время прибыл на станцию, и я… Я оставила его там. Гирайз настаивал, чтобы я ехала, но я не должна была. Я не должна была… — Из глаз у нее потекли слезы.

Секунду он смотрел на нее молча, затем тихо произнес:

— Это был трудный выбор, мне очень жаль.

— Мне тоже. Я сделала неправильный выбор.

— Я не думаю так, да и в'Ализанте так не думает.

— Он не подумает, но я лучше знаю. Жаль, что я не приняла другого решения, я жалею, что не осталась с ним. Задним числом легче говорить, но это правда.

— Если бы вы остались, то принесли бы в жертву все надежды на победу.

— Есть более важные вещи.

— Я никогда не слышал, чтобы вы так говорили.

— Все меняется. Это Гирайз должен был услышать эти слова. Но он не слышит, потому что я хотела ехать дальше, и он знал это. Но теперь я хочу, чтобы мне еще раз дали возможность выбирать.

— А, — он смотрел на нее понимающе, — в вас многое изменилось, очень многое, я думаю.

— Я теперь многое вижу более ясно.

— Потому что лучше стали понимать себя. Мне с самого начала казалось, что это понимание придет к вам. У меня было такое чувство.

— Слишком поздно оно пришло, если Гирайз умрет. Может быть, он уже умер, — слезы снова полились у нее из глаз, и она засуетилась в поисках носового платка.

— Он не умер. Он полностью поправится. Вы должны поверить мне.

— Я бы очень хотела, — она сжала зубы, сдерживая рыдания.

— Вы очень утомлены и сильно расстроены, и к тому же умираете с голоду. Когда вы в последний раз ели?

— Я не знаю. Наверное, утром. Я не хочу есть.

— Но вам нужно поддержать свои силы, иначе вы заболеете, — он поймал взгляд официанта, притянув его через всю залу как магнитом.

И снова изумляясь и восхищаясь силе воздействия грейслендского военного мундира, она наблюдала, как Каслер делал заказ. Официант удалился, и он вновь повернулся к ней и спросил вежливо, но твердо:

— А сейчас, если это не слишком причиняет вам боль, расскажите мне, пожалуйста, что произошло на вокзале в Уолктреце.

Она прекратила плакать и вновь обрела контроль над собой. Она рассказала ему все в подробностях, заметив, с каким интересом он ее слушает, и к этому интересу примешивалось еще что-то, сильное и глубокое, похожее на злость или отвращение, но удивления не было — ни капельки удивления. В ее рассказе, казалось, для него не было ничего неожиданного, и впервые легкая тень подозрения промелькнула в ее сознании. Она посмотрела на Каслера Сторнзофа, стараясь не поддаваться обманчивости его внешнего облика. Она посмотрела в самую глубину его глаз, не отвлекаясь на их потрясающую голубизну, но все ее подозрения, несмотря на их суровую холодность, тут же рассеялись. Она совершенно точно знала, что этот человек никогда не поднимет руку на Гирайза в'Ализанте.

И все же что-то было в этих глазах. На самом Каслере не было вины, но, возможно, он знал, кто это сделал. В ее голове промелькнули слова, которые он произнес несколько недель назад в тумане авескийских муссонных дождей, они относились к его дяде, этой глыбе изо льда. Предпочел исключить скучную часть маршрута и отправился прямо в Ли Фолез, где я и должен с ним встретиться.

Ли Фолез. Грандлендлорд Торвид? Каково бы ни было его личное мнение, Каслер никогда не выдаст и не обвинит своего дядю, главу Дома Сторнзофов, никогда.

Принесли еду. Лизелл даже не взглянула, что у нее на тарелке. Она ела механически, не чувствуя вкуса, но, подкрепившись, почувствовала себя лучше, слабость исчезла.

Она подняла глаза от тарелки и встретилась взглядом с Каслером:

— Еще не поздно, — сказала она, — я еще могу вернуться в Уолктрец.

— Можете, — кивнул он. — Но разве этого хочет в'Ализанте? Вы думаете, он будет рад увидеть вас? Несомненно, он будет польщен. Но разве он не огорчится при этом из-за крушения всех ваших надежд, причиной которого стал? — Она не ответила, и он продолжал: — Конец гонок совсем близко. Исключая непредвиденные обстоятельства, мы должны быть в Тольце послезавтра. Мне хорошо известно, что на данный момент мы с вами на финишной прямой и ваш шанс на победу очень высок. И вы хотите сейчас отказаться от него?

Послезавтра. Это так скоро, и потом все будет кончено. Каслер абсолютно прав, нет ни смысла, ни пользы в ее возвращении.

— Мы с вами вместе на финишной прямой. — Она не ответила прямо на его вопрос. — Есть какие-то оговорки в правилах Великого Эллипса для двух участников, прибывших первыми одновременно?

— Я не знаю. Однако вы затронули интересный момент. Буквально через несколько часов мы оба садимся на поезд южного направления. Мы пересаживаемся на другой поезд в Тофсенке и на следующий день ступаем на платформу вокзала в Тольце. И тот, кто первым преодолеет короткую дистанцию между вокзалом и мэрией, и будет победителем гонок. Это, конечно, будет напряженный момент, но, я думаю, вряд ли это можно будет назвать настоящей победой.

— Поразительно, не правда ли? Сколько времени ушло, какие огромные расстояния преодолели, сколько отчаянных усилий вложено — и все это в конце уплотняется в один безумный рывок, смешное расстояние в несколько городских улиц — и мы возвращаемся туда, откуда начали. Есть в этом какой-то глубинный смысл, какая-то философия.

— Ну вот, вы чувствуете себя уже лучше, не правда ли?

— Да, вы правы, еда помогает. И по поводу завершения гонок вы тоже абсолютно правы. Я бы хотела вернуться в Уолктрец, и все там сделать по-другому, да и не только там, но отказаться от Великого Эллипса за два дня до его завершения — это не способ искупления.

— Вам нечего искупать. Вина в отравлении лежит на руке, это сделавшей, и на голове, этой рукой руководившей. Рука запятнала себя преступлением, голова, лишенная чувства порядочности, не заслуживает уважения…

Лизелл посмотрела на него с удивлением. Каслер говорил как будто сам с собой. Его взгляд обратился внутрь, к невидимому, но неприятного образу. Она через стол слегка коснулась его руки:

— Каслер, вы хотите сказать, что…

Появление грейслендских солдат оборвало ее на полуслове. Замолчав при виде полдюжины солдат, Лизелл напряглась, несмотря на присутствие Каслера Сторнзофа. Ей не надо бояться грейслендцев, пока она с ним. Они, может быть, просто зашли выпить чего-нибудь. И все же во рту у нее чуть пересохло, а сердце забилось чуть быстрее. Она бросила быстрый взгляд: почти все посетители разом замолчали.

И в этой тишине совершенно отчетливо прозвучал голос грейслендского капитана:

— Господин Стисольд, подойдите сюда.

Все глаза устремились к кухонной двери. Стисольд секунду стоял как вкопанный, с широко открытыми глазами, простодушный, как испуганный ребенок. Он с трудом сглотнул, выступил вперед и произнес:

— Вот он я.

Капитан поманил его пальцем:

— Подойди.

Несколько посетителей, сидевших за передним столом, поднялись и направились к выходу. Двое солдат преградили им дорогу, и посетители тихо вернулись на свои места.

Клек Стисольд шел как на казнь. Остановившись перед капитаном, он робко спросил:

— Чем могу служить, сэр?

— Простенькая служба, — ответил капитан на хорошем гецианском. — Нам сказали, что ты верный гражданин своей страны. Хочу верить, что эти слухи не пустая болтовня.