Черный ящик (№5) - Московский бенефис

— У еретиков вырастают такие бороды, да? — спросил я.

— Обычные рыжий англичанин, свинья, как и все другие… — сказал Себастьян. Он, наверное, думал, что англичанин не понимает по-испански. А тот как раз все понимал. Он не спеша обернулся, подошел к нам, холодно поглядел на меня, как будто и не видел вовсе, что я есть, потом размахнулся и так двинул Себастьяна по зубам, что тот упал на землю. Англичанин несколько раз сильно пнул его носком своего высокого сапога в бок и сказал по-испански:

— Меня зовут капитан Майкл О'Брайен! Если ты понял это, скотина, то слижи языком дерьмо с моего сапога! Жаль, что у меня нет времени вздуть тебя как следует… Почем твой негритенок?

— Сеньор! — воскликнул Себастьян, просияв, будто его и не били. — Негритенок? Да всего десять песо!

— Что ж, славно, — сказал англичанин, — сразу видна деловая хватка… Я готов дать тебе даже пятнадцать песо… Если ты выполнишь мою первую просьбу!

— То есть слижу дерьмо с вашего сапога, сеньор? — переспросил Себастьян.

— С удовольствием! А за тридцать песо я оближу вам оба сапога, сеньор!

О'Брайен отстегнул кошелек и отсчитал Себастьяну тридцать новеньких кругленьких песо. После этого он подставил свои сапожищи, и Себастьян, стоя на коленях, вылизал их языком до блеска, под хохот англичан.

Нечего и говорить, что, закончив дело, Себастьян убежал едва ли не вприпрыжку. Я остался один и стал плакать. Мне стало страшно.

— Я забираю мою покупку, — сказал капитан, взял меня за запястье и приказал что-то своим товарищам. Они дружно двинулись попарно за своим командиром.

Один из них по дороге забежал в ближайшую лавку, над которой висели вырезанные из жести штаны, и через некоторое время догнал нас и показал капитану красные штаны и зеленую жилетку.

— Одевайся! — сказал мне по-испански капитан.

— Сеньор, — сказал я, — я не умею…

— Это надевается так, — сказал капитал О'Брайен, — одну ногу сюда, другую

— сюда. Молодец. Гууд бой! Теперь завяжи шнур. Вот так. Развяжи! Вот за этот конец… Дергай! Уелл! Развязал? Завязать! Быстро! Уан, ту, фри! Уелл! Молодец!

— Сеньор, — спросил я, — а если я захочу по-большому, это надо снимать?

— Обязательно. Если ты наделаешь в штаны, ты узнаешь, что такое линек. А это не самое приятное знакомство, могу тебя уверить.

— Я буду снимать их, сеньор, — сказал я.

Мы как-то неожиданно оказались у воды, где стояло огромное деревянное корыто. В нем сидели люди. Капитан велел мне туда залезть. Меня сграбастали здоровенные лапы и, словно тыкву, передавая с рук на руки, утащили на другой конец корыта. Там была жесткая деревянная лавка. На нее я и уселся. Англичане, которые привели меня, тоже залезли. Парни, сидевшие в ней раньше, вытащили из-под скамеек длинные и тяжелые лопаты с какими-то железяками и приспособили их по краю корыта-шлюпки. По команде капитана они опустили лопаты в воду и все вместе стали цеплять ими за воду. Корыто стало двигаться.

— Ты не боишься? — спросил О'Брайен. — Это шлюпка, чтобы плыть по воде. По-английски — «зе боут». Повтори!

— Зе боут, — повторил я. В шлюпке-корыте было столько народу, что она очень глубоко сидела в воде, и мне казалось, что она может быть захлестнута водой и утонет. Англичане лопотали что-то по-своему, а капитан сказал:

— Как тебя окрестили эти ханжи? Ты католик?

— Да, сеньор, — сказал я и показал крестик, который он и так видел. — Меня окрестили Мануэлем.

— Мануэль? Слишком по-испански или по-еврейски. Ну да Бог с ним… Теперь ты будешь английским негром, понял?

— Да, сеньор.

— Тогда запомни, что, если ты все понял и готов исполнять приказ, надо говорить не «Си, сеньор!», а «Иес, с„„!». Понял?

— Иес, с„„! — ответил я.

Англичане засмеялись, и я тоже засмеялся.

— Ты должен научиться говорить по-английски. Понял?

— Иес, с„„! — кивнул я.

— Удачная покупка! — сказал капитан, легонько хлопнув меня по плечу.

Вскоре шлюпка приблизилась к такому огромному деревянному сооружению, которого я никогда раньше и не видел.

— Это корабль, — сказал капитан. — Зис из э шип.

Корабль был такой огромный, что наша «боут» смотрелась рядом с ним, как щепка рядом с корытом. А мы, люди в этой шлюпке, были похожи на больших муравьев, ползающих по щепке…

— Хау ду ю ду! — быстро крикнули сверху. Капитан что-то крикнул, и оттуда, сверху, свалились веревки с крюками. Молодцы убрали свои лопаты и зацепили крюки за железные кольца на обоих концах лодки. Послышался скрип, веревки натянулись и поползли вверх, а вместе с ними и наша лодка. Мы повисли над морем, между днищем лодки и водой было больше моего роста высоты.

— Не трусь, — сказал капитан.

— Иес, с„„! — сказал я, хотя и правда здорово трусил.

Лодку подняли высоко-высоко. Корабль был как дом. Окна были открыты, и в них виднелись какие-то черные и желтые металлические бревна, приделанные к здоровенным деревянным тележкам с маленькими колесами. В бревнах чернели глубокие дыры, в которые я запросто мог просунуть обе руки. Эти штуковины чем-то меня сразу напугали.

— Что это, сеньор? — спросил я капитана.

— Это пушки, — сказал он. — Очень большие ружья, чтобы стрелять в корабли.

— Они не выстрелят? — спросил я.

— Нет, — усмехнулся О'Брайен, — сами они не стреляют.

Я подумал, что если ружье сеньора Альвареса, из которого он стрелял птиц, так громко стреляет, то как же должны бахать эти штуки, которые раз в десять больше.

Корабль был сколочен из досок и бревен, промазан смолой, покрашен в зеленый и белый цвета, а кое-где даже позолочен. Тут было столько разных штуковин, что у меня рябило в глазах. Повсюду торчали какие-то крюки, веревки, скобы. Веревок было столько, и они были так переплетены, что мне казалось, их соткал какой-то паук размером с человека. А огромнейшие кресты из бревен и шестов, стоявшие на корабле, были выше самых высоких пальм и даже колокольни. Они упирались в самое небо, и какие-то большие белые птицы носились между ними, среди опутывавших их натянутых и обвисших веревок, садились на перекладины, поверх привязанных к перекладинам огромных, в нескольких местах подвязанных полотнищ из какой-то грубой ткани.

Лодку подняли к самому краю корабля, и англичане стали по большому длинному бревну ловко перебегать на сам корабль. Капитан взял меня под мышки и перетащил тоже. Он поставил меня на дощатый пол, отряхнул и, взявши за руку, повел куда-то. Дойдя до какого-то домика, построенного на корабле, мы стали спускаться вниз по лестнице, настолько крутой, что, если бы капитан не держал меня за руку, я бы давно свалился. Потом мы шли какими-то коридорами и переходами. Там было так темно и страшно, что я испугался и хотел заплакать. Но как раз в это время капитан подошел к двери, несколько раз стукнул в нее согнутыми пальцами. Оттуда отозвался нежный женский голос. Он был даже красивей, чем у дочери нашего хозяина доньи Маргариты:

— Кто там?

— Это я — капитан, — ответил О'Брайен.

— О, дон Мигель! — сказали из-за двери. — Вы достали то, о чем я вас просила?

— Да, сеньора, именно поэтому я и пришел…

Дверь нам открыла какая-то девушка, белая, но довольно некрасиво одетая, вроде горничной Катарины, которая прислуживала сеньору Альваресу. Мы вошли в дверь, и горничная сказала:

— Донья Мерседес ждет вас, капитан!

СЕНЬОРА

Когда открылась вторая дверь, мы попали в залитую светом большую комнату. Стены были какие-то не то полукруглые, не то косые, но зато они были обиты красивым розовым шелком, из которого белые женщины делают платья. Окна были открыты. Они были очень большие и все со стеклами. Посреди комнаты стоял стол, а у стола несколько красивых стульев и кресло. В кресле сидела большая и красивая сеньора. На ней было светло-голубое платье с рукавами фонариками и тонким кружевным воротником. На коленях у нее лежала большая и красивая тряпка с вышитыми цветочками, а в руке она держала надкусанный ломтик ананаса. Сок с ананасового ломтика капал на тряпку и не пачкал ее платье.

— Какой смешной! — воскликнула сеньора и, положив кусок ананаса на тарелку, вытерла руки о тряпку и встала с кресла. Волосы у нее были длинные и темные, но, правда, не такие черные, как у меня. На ее голове было сооружено несколько этажей, как у церковной колокольни, только красивее. А сбоку, около ушей, были еще какие-то завитушки, похожие на стружки, только темные. Такой красивой сеньоры я еще не видал. Даже не думал, что такие бывают. Даже ее величество королева Испании, портрет которой мне показывал падре Хуан, и то была не такая красивая.

— Вот, к вашим услугам, донья Мерседес! — капитан вытолкнул меня из-за своей спины, где я хотел спрятаться.

— Забавно… — улыбнулась донья Мерседес, показав свои чистые и блестящие зубы, которые были даже красивее, чем жемчуга на ожерелье доньи Маргариты, которые я два раза видел на ней на Рождество.

— Как его зовут? — спросила донья Мерседес, обращаясь к капитану.

— Его зовут Мануэль, он окрещен в католическую веру… — ответил капитан.

— Во истинную веру, мой друг, во истинную веру! — строго сказала донья Мерседес. — В которую когда-то были окрещены и вы, мой капитан…

— Один французский король, когда его силой обращали в католичество, сказал: «Париж стоит мессы!» Я проделал то же самое в обратную сторону…

— Король Энрико Наваррский был наказан Господом, сеньор! Я не желала бы, чтобы и с вами произошло подобное.

— Надо надеяться, сеньора.

— Еще раз благодарю вас за заботу, дон Мигель, и не смею более отвлекать вас от ваших многотрудных дел!

Капитан склонился и помахал своей шляпой с перьями так, будто подметал ею пыль с пола. Потом он удалился.

— Значит, тебя зовут Мануэль?

— Иес, с„„! — ответил я, как меня учил капитан.

— Ха-ха-ха! — донья Мерседес захохотала так звонко и заливисто, что я улыбнулся.

— Чудесная кукла! — сказала она, улыбаясь. — Но так отвечать даме не следует… Ты должен говорить по-английски только с капитаном. Ему ты можешь говорить «сэр», «мистер капитан», как он прикажет. Но мне ты должен отвечать только по-испански, запомнил?

— Да, сеньора, — сказал я. — Я буду хорошо себя вести.

— Спасибо, спасибо, малыш! — улыбнулась она. — Я довольна тобой… Должно быть, твоя мать хорошо тебя воспитывала… Но сейчас тебя следует вымыть. Эй, Росита!

Из-за дверей вышла та самая девушка, что отперла нам дверь, и поклонилась донье Мерседес.

— Чего изволите, сеньора?

— Вымой этого мальчика! В горячей воде, с мылом и мочалкой… Остриги ему ногти и волосы, как следует пропарь одежду…

Росита состригла с меня все волосы и обрила наголо, а затем вымыла в кадке горячей водой. После этого она накормила меня курицей с рисом. Это было так сытно и вкусно, что я сразу захотел спать. Росита велела мне залезть в большую люльку, которую назвала «гамаком». В гамаке я закрыл глаза и до самого утра их не открывал.

МОРСКОЙ БОЙ Разбудила меня Росита. Она уже была одетой, а кровать ее была собрана: все тряпки и подушки были сложены. Она помогла мне свернуть гамак и уложить его в то место, откуда его вытаскивали вечером. Только тут я заметил, что пол и стены каюты стали немного покачиваться и наклоняться вправо и влево, вперед и назад.

— Поехали, — сказала Росита, — глянь в окно.

Я поглядел: там была только вода, до самого неба. Солнце выплывало из воды, но при этом не было ни брызг, ни плюхов, как тогда, когда я вылезал из нашего пруда. По воде бегали блестящие зайчики от солнца и ворочались большие волны. Они-то и качали корабль. Было очень красиво.

— Куда же он нас везет? — спросила Росита, наверное, самое себя. — Ну, да ладно…

Сейчас в погреб полезем, надо достать продукты к завтраку. В нашей комнате в полу, оказывается, тоже была дыра с лестницей, ведущей вниз. Она уходила глубоко внутрь корабля. Росита пошла туда впереди меня, со свечкой в руке. Там в глубине была еще дыра и еще одна лестница, но короткая. Во второй дыре было очень холодно, пахло мясом и соленой рыбой. Там лежали странные камни, из которых сочилась вода. Их было много-много. Один кусочек из такого камня отвалился на моих глазах. Я его подобрал и взял на ладонь — холодный, мне казалось, он даже немного жжет мне руку. Но потом он весь превратился в воду и на руке осталась только капля грязной воды. Росита нагрузила мне в корзину разные продукты: холодное, как камень, твердое мясо, такую же рыбу, овощи, фрукты и еще что-то. Сама она шла за мной с другой корзиной. Кое-как мы выбрались наверх. Здесь мне сразу показалось так жарко, что я даже вспотел. В то же время я все еще чувствовал холод.

— Надо было тебе хоть башмаки надеть! — озабоченно произнесла Росита. — Не простудился бы ты…

В это время наверху вдруг засвистели, задудели, заколотили в барабаны.

— Ох ты! — воскликнула Росита. — Тревога! Неужто опять пальба будет?

— Росита, — поразительно спокойно произнесла донья Мерседес, сидевшая за шитьем. — Долго ты еще будешь возиться?

На палубе и рядом с нашими окнами забегали люди. Я подскочил к окну и увидел, что в море, довольно далеко от нас, плывет корабль. Он казался очень маленьким, но у него тоже было три мачты с тряпками, то есть с парусами. Росита поглядела в другое окно и увидела еще один корабль, с другой стороны.

— Голландцы! — ахнула Росита, разглядывая флаги на мачтах у того корабля, что был с ее стороны. Я тоже подбежал к окну и увидел, что флаг был из трех цветов: синего, белого и красного. Такой же флаг был и на том корабле, что шел с другой стороны.

— Англичане, видишь ли, воюют с Голландией, — сказала Росита, мелко стуча зубами. — Тут без пальбы не обойдется… Ой, страшно, страшно-то как…

Тут я увидел, что с корабля слетел маленький | белый клуб дыма, а перед тем что-то ярко блеснуло. Затем послышался странный нарастающий гул:

— Ува-ва-ва-ва-ва-а-а! Бух!

И тут ударило по ушам, да так, что на минуту я совсем оглох.

— Палят! — завизжала Росита. — Пушки палят!

Потом опять грохнуло, еще сильнее. Весь корабль содрогнулся. Я увидел, что на том корабле, который первым начал палить, вдруг обломилась одна из мачт и повалилась вниз, а на другой мачте загорелись паруса. Он снова окутался дымом, и я опять услышал грохот. На моих глазах что-то страшное с шумом плюхнулось, и из воды поднялся огромный столб. Вода плеснула на стекло и вышибла его. Хорошо, что я вовремя отлетел от окна, а не то мне бы изрезало все лицо. Корабль наш сильно тряхнуло, послышался какой-то треск и несколько разноголосых, невнятных воплей.

Уши мои враз заложило. Грохот пушек теперь слышался как-то глухо, так же как и вой тех штуковин, что летели в нас с кораблей голландцев. Росита сидела на полу и охала, держась за голову. Наш корабль опять тряхнуло, да так, что я как-то неожиданно шлепнулся на пол и тут услышал страшный крик доньи. Кроме этого, я учуял странный запах и какое-то шипение. Из большой комнаты тянуло гарью. Я влетел туда и увидел странную и, пожалуй, смешную картину: на полу в сером облаке дыма крутилось что-то большое и черное, вроде арбуза, шипевшее и плевавшееся искрами. Я испугался, что эта штука может прожечь ковер, схватил кастрюльку, гревшуюся на плите, и выплеснул кипяток прямо на шипящий «арбуз». В нем что-то зашипело и смолкло. «Арбуз» больше не дымился и не крутился, а спокойно лежал на досках, рядом с ковром, который, слава Богу, не успел загореться. Только теперь я заметил, что в стене каюты, обращенной к голландскому кораблю, появилась большущая дыра, а дымящиеся обломки досок валяются на полу. Стол с шитьем был опрокинут, а по другую его сторону виднелись ноги доньи Мерседес. Я подумал, что она умерла, и заплакал. Но донья встала, схватила меня на руки и потащила вниз по лестнице, в свою комнату. За нами кубарем скатилась Росита. Мы закрыли за собой дверь, но весь шум и грохот стали лишь чуть слабее. Казалось, что какой-то страшный плотник-великан рубит топором наш корабль. Мы все трое забились под кровать и стучали зубами… Никто не мог даже слова сказать, до чего было страшно. Сколько все это продолжалось, не помню. Все бабахало, дрожало, трещало, скрипело… Донья и Росита молились, а я от страха забыл все слова и только шептал:

— Господи помилуй! Господи помилуй! — но при этом я даже не слышал своих слов. Тут на полу появилась вода. Понюхав ее, я понял, что кто-то описался. Мы лежали в этой луже и не решались вылезти из-под кровати. А над нашими головами все еще завывало, грохотало, ухало, скрежетало, ломалось… Неожиданно воды прибавилось, и она уже не пахла мочой. Первой опомнилась донья Мерседес и завопила:

— Мы тонем! Тонем! — и сразу же выскочила из-под кровати. Мы с Роситой — следом за ней. А вода откуда-то все выливалась и выливалась, она уже достигла щиколоток. Когда мы добежали до лестницы, ее уже было по колено. Цепляясь за поручень, мы стали подниматься по лестнице, а вода быстро-быстро стала заливать одну ступеньку за другой, словно гналась за нами. Когда донья Мерседес — а она лезла первой — добралась до крышки дыры, которую мы на свою беду закрыли, та не поддалась ее рукам.

— Боже! — вскричала донья. — Нас завалило! Завалило!

— Пропали-и-и! — завизжала Росита. Однако она тоже уперлась в крышку, и они попытались ее поднять вдвоем. Но ничего не получалось. Я достать до крышки не мог, потому что мне мешали толстые попки доньи Мерседес и Роситы. Тогда я уперся им в попки ладонями и тоже стал толкать… Тут в очередной раз что-то грохнуло, корабль тряхнуло и обеих женщин отбросило от крышки, и они свалились на меня, а я упал в воду, и поэтому, к счастью, ушибся не очень больно. Я вынырнул и, отплевываясь, заколотил руками по воде. Плавал я хорошо, но от испуга чуть не захлебнулся. Донья Мерседес схватила меня за курточку и втащила обратно на лестницу. Росита тоже была там. Грохот, как я заметил, стал стихать. А лестница почему-то вдруг наклонилась. Росита ткнулась в крышку руками, и она неожиданно легко отвалилась. Мы вылезли в большую комнату и сразу оказались как бы на верхней палубе. Обломки мебели, обгорелые обрывки розового шелка, осколки стекла говорили вроде бы, что мы вылезли туда, куда хотели, но все было так изуродовано, что узнать в этой куче дерева то, что еще совсем недавно было нашей каютой, можно было с трудом. Стрельба между тем стихла. Один из голландских кораблей куда-то исчез, а второй стоял или медленно двигался, постепенно удаляясь от нашего. К нему шли три лодки, на которых какие-то дядьки, офицеры или матросы — я не мог разобрать, — махали белыми простынями. А в воде между волнами позади лодок то ныряли, то всплывали черные точечки. Приглядевшись, я понял, что это головы людей, которые плыли за лодками к голландскому кораблю. Они что-то кричали, но их почти не было слышно. Корабль наш горел. Мачты и все паруса превратились в огромную груду дерева, ткани и веревок, которая была нагромождена от носа до кормы и вовсю полыхала. Я почему-то подумал, что теперь-то уж мне не отнести поганое ведро на нос, то есть на бак. Проскочить через такой огонь даже сам дьявол не сумел бы. Корабль так глубоко осел в воде, что мне до нее от палубы было не более моего роста высоты. Дым и огонь застилали большую часть неба. От жары мы забр ались на самый край кормы. Хорошо, что ветер дул от кормы к носу и пламя нас не трогало. Если бы он поменял направление, мы бы уже давно изжарились. Росита и донья Мерседес изо всех сил заорали:

— Спасите! Помогите! Мы здесь! — Но их никто не услышал, потому что пламя так гудело и трещало, что их криков даже рядом-то было не слыхать, не то что около лодок и тем более на корабле…

— Подлец! — в ярости и отчаянии заорала донья Мерседес. — Подлец, а не мужчина! Моряк! Бросил женщин и ребенка на гибнущем судне!

Она залилась слезами, а вместе с ней и Росита. В просветы между дымом и огнем мне удалось разглядеть, что с голландского корабля спустили шлюпку, и она идет к людям, плававшим в воде. А лодки с белыми флагами уже подошли к борту голландского корабля. За это время наш корабль почти не погрузился. Гореть он горел, а вот тонуть почему-то перестал. Росита и донья Мерседес уже охрипли от крика. Лодки — и английские, и голландская — были уже подняты на голландское судно, и оно стало быстро уходить. А наше все горело и горело. Прогоревшие бревна и доски падали в воду. Корма задралась к небу, и мы заметили, что пожар постепенно гаснет. Теперь волны все чаще и чаще перекатывались через палубу и смывали за борт горящие обломки. Когда голландский корабль исчез где-то в предвечерней дымке, пожар прекратился вовсе. Кроме нашей кормы, из воды теперь виднелись только обломки мачт, похожие на пни. А вокруг плавали какие-то бочки, ящики, ведра, бруски, палки. Видел я и мертвые тела.

— Акула! — вскрикнула Росита. — Ой, съедят нас! Съедят без покаяния!

— Так покайся! — сказала донья Мерседес. — Кайся, если грешна, и Господь отпустит тебе твои грехи!

ОДНИ В МОРЕ

Пока они бормотали под нос свои покаяния, вспоминая все свои прегрешения, я стал следить за тем местом, где Росита увидела акулу. Из воды торчало что-то треугольное, но оно, как мне показалось, было неживое. И я подумал, что уже где-то видел такую штуку. Я прыгнул в воду — женщины завизжали. Вода была чуть-чуть холоднее, чем в нашем пруду, где я научился плавать. После жарищи и дыма мне как-то стало приятно. Я поплыл к той самой штуке, которую Росита приняла за акулу, и обе тетки завизжали от ужаса — наверное, подумали, что она меня сожрет. Мимо меня проплыла какая-то большая рыба — я видел ее через прозрачную воду. Но она прошла много глубже под поверхностью воды. А я меньше чем через минуту добрался до обломков, среди которых качалась на волнах перевернутая лодка. Она была здоровенная, и опрокинуть ее я не мог. Зато я смог сесть на ее смоленое брюхо. Лодка хоть и медленно, но двигалась к кораблю, или, может, волны прибивали ее к нему, а может, наоборот, корабль — к ней… Так или иначе, но через некоторое время мне удалось подгрести к корме, где заламывали руки донья Мерседес и Росита. Цепляясь за осклизлое дерево борта, я подогнал свою посудину к тому месту, где палуба под углом уходила в воду.

— Как же ее перевернуть? — спросила Росита. Донья Мерседес огляделась и вдруг увидала большую и толстую веревку со стальным крюком на конце.

— Вот! — сказала она, просияв. Я сразу понял, что надо делать. Мы зацепили крюк за дальний борт лодки и втроем потянули за веревку. Лодка перевернулась, и мы тотчас в нее залезли. На дне, привязанные к днищу, лежали те самые лопаты, которыми гребли матросы. В самом носу и на корме, под скамейками, были сделаны некие подобия шкафчиков. В них оказались три просмоленных заколоченных бочонка. Росита пошатала один — в нем что-то булькало. Когда мы наклонили бочонок и вынули из него просмоленную затычку, донья Мерседес подставила пригоршню и попробовала на язык. Это была пресная вода. Затычку поставили на место.

— Пресную воду надо беречь! — сказала донья Мерседес. — Давайте поглядим, что в других.

Второй бочонок был без затычки и не булькал, третий — тоже.

— Там должно быть съестное! — предположила Росита. Порывшись в шкафчике, мы нашли топорик, и Росита сумела сковырнуть им железный обруч с одного бочонка, а потом и с другого. В одном из бочонков оказались твердые черные сухари, совсем не подмокшие, а в другом — соленое мясо. Росита достала всем по сухарю и по кусочку мяса. Все было сытно, только очень солоно, потому что вместо пресной воды я размочил сухарь в соленой. Хотелось пить, но я решил потерпеть.

Тем временем нас отнесло от корабля шагов на сто (если бы по воде можно было шагать!) и, как оказалось, очень вовремя. Внезапно на покинутом корабле что-то зашипело, забулькало, заклокотало, из-под воды вырвались огромные пузыри и корабль как-то совсем быстро утонул! Мы даже не успели испугаться. От корабля, точнее, от того места, где он только что находился, пошла волна с большим гребнем, налетела на лодку, сильно качнула ее, так что донья Мерседес и Росита завизжали, но перевернуть не смогла и укатилась куда-то дальше, в море. Теперь от всего корабля капитана О'Брайена осталась только наша лодка и разметанные по волнам обломки, лениво покачивавшиеся на волнах.

— Что же теперь делать? — спросил я. Донья Мерседес грустно посмотрела на меня и сказала:

— Не знаю, милый, не знаю… Может быть, за сутки мы еще не очень далеко ушли от того острова, где ты жил… Сколько, интересно, прошел корабль, а?

На вопрос доньи мы с Роситой ответить не могли. Да и сама она ничего не понимала в морском деле, это точно. Поэтому мы некоторое время сидели молча. Ни делать ничего, ни думать ни о чем просто не хотелось.

— Господи! — простонала Росита, — Хоть бы шторма не было!

— Да, — буркнула донья Мерседес, — это было бы ужасно! Буря нас потопит моментально!

— Надо куда-то плыть, — сказала донья, — только вот куда?

— Обратно к нам, — сказал я, — в ту сторону, откуда шел корабль!

— А ты знаешь, с какой стороны он шел? — усмехнулась донья.

Я огляделся. Вокруг было только море.

— А солнце всплывет завтра? — спросил я, когда на воде осталась только слабая светлая полоска в том месте, где небо и море соединялись.

— Всплывет! — усмехнулась донья, но подумала она, наверно, совсем о другом, потому что через пару минут произнесла:

— Эх, если бы мы умели обращаться с парусом…

— Но у нас ведь его нет, — сказал я.

— Есть, — сказала донья, показывая на палку, обернутую грубой тканью и обвязанную веревками. — Только я не знаю, как им пользоваться. Плохой я капитан…

— А давайте ее развернем и посмотрим! — предложил я и, не дожидаясь разрешения, принялся вытаскивать палку с тканью из-под скамейки.

Втроем мы подняли мачту и толстым концом воткнули в отверстие на скамейке. Вторая палка с парусом и веревками пока лежала поперек лодки.

— Так… — задумчиво сказала донья, — вон те две веревки, которые тянутся от верхушки мачты, надо прицепить к бортам…

— За эти кольца! — догадался я и, найдя конец одной из веревок, продел в кольцо. Вторую веревку продела Росита, и мы как следует натянули веревки, крепко привязав их к кольцам. Теперь мачта совсем не шаталась. Мы взялись рассматривать другие веревки. Одна из них была пропущена через самую верхушку мачты, где было маленькое железное колесико. Когда я потянул за веревку, колесико заскрипело, и малая палка вместе с прицепленным к нему парусом начала подниматься вверх. Росита тоже уцепилась за веревку, и тут же ветер развернул парус и захлопал им в воздухе.

— Ой! — сорвалось у Роситы. — Унесет!

— Держи его! — не своим голосом вскрикнула донья и уцепилась за одну из веревок.

— Ур-р-ра! — закричала Росита. — Плывем!

— Знать бы еще, куда! — вздохнула донья, держась за руль, то есть за палку, надетую на штырь. Лодка теперь подскакивала на волнах, словно телега на ухабах, плюхала брюхом по воде и плескала в нас брызгами. Стало совсем темно. Небо было темно-синее, все в больших ярких звездах, мигавших высоко-высоко. А из морских волн вылезла немного щербатая, серебристая луна, наверно, солнце велело ей поработать за него. Только луна не излучала тепла, и мы основательно замерзли. Отблески лунного света выплясывали на воде, и море казалось большущим, темно-синим шелковым платьем…

— Куда же мы все-таки плывем? — сама себя спросила донья Мерседес. — Солнце село в той стороне, значит, там запад. На западе должен быть материк, Америка. Но до него слишком далеко… Послушай, Мануэль, как назывался остров, на котором ты жил?

— Не знаю, сеньора! — отвечал я. — Я знаю только, что наше место называлось остров — и все… А разве вам капитан не говорил, куда плывет?

— Нет, — вздохнула донья Мерседес, — ничего он мне не говорил… Поплывем, куда ветер дует, может, куда-нибудь к суше выплывем…

— Только бы бури не было! — вздохнула Росита.

— Садись за руль, Мануэль, — приказала донья. — Старайся, чтоб лодка шла носом на волну. А мы немножко подремлем и через часик тебя сменим…

Луна постепенно спускалась вниз. И тут я совершенно неожиданно увидел, что впереди, куда стремился нос лодки, небо совсем темное. Потом я стал различать, что в некоторых местах на фоне звездного неба вырисовываются какие-то странные тени, больше всего похожие на горы. Послышался странный, мерный шум: «Ш-ш-ух! ш-ш-ух! ш-ш-ух!» И вскоре я понял, что это берег, земля. Лодка еще быстрее помчалась вперед, будто ее кто-то потащил за собой на веревке.

И вот лодка чиркнула днищем по чему-то твердому, и нос ее, мягко скрипнув, воткнулся в мокрый песок. Я выпрыгнул за борт и, упершись в корму, стал толкать лодку на берег. На носу лодки лежал моток веревки и светилось стальное кольцо, через которое я продел один конец и привязал к росшему поблизости кусту. Теперь я не боялся, что лодку унесет. Правда, для страховки, я решил опустить парус. А тетки все храпели, они еще не знали, что я привез их куда надо. Тут я залез в лодку, лег между женщинами и сразу, намертво заснул.

НА ОСТРОВЕ

Так уж мне везло — вторую ночь я ночевал на новом месте. Подумать только, еще позавчера я спал в нашей хижине, с бабушкой и мамой! Они плакали и гадали, куда меня продадут да как маме будет у Грегорио. А ведь, поди-ка, им и в голову не приходило, что уже ночью я буду спать на корабле, в гамаке. Но и я не думал, что путешествие на корабле так быстро кончится и я проведу третью ночь вообще неизвестно где. То есть спал я, конечно, в лодке между Роситой и доньей Мерседес, что само по себе было необычно, но где находится та земля, к которой нас принесло, я, конечно, не соображал.

Утром я проснулся, когда солнце уже припекала. Наши шесть ног: две пары длинных и толстых белых и мои черные в красных штанах, короткие и худые, торчали на солнце, а головы перекрывал от солнца опущенный мною парус.

— Мануэ-э-эль! — услышал я удивленный голос доньи. — Где мы? В раю? Нас кто-нибудь подобрал? Как мы сюда попали?

— Не знаю, сеньора, — ответил я, — было темно… Лодку принесло сюда, вот и все…

— Давайте помолимся, возблагодарим Господа нашего! — сказала донья. — Чудо! Воистину святое чудо!

Мы все трое опустились на колени и начали молиться. Донья молилась долго, а мы повторяли за ней слова. Мне только было странно, что вчера мы не просили у Бога помощи, а он помог. Наверно, он вчера тащил лодку мимо скал и принес сюда.