Черный ящик (№5) - Московский бенефис

— Когда вы и Браун вынуждены были вбежать в болото, то справа от вас были еще двое: сержант Стив Бергман и специалист Моллесон. Мина досталась им, а осколок — вам.

— А вы не хотите поесть за счет мирового капитала? — вдруг изменил намерения Салливэн. — Идемте, я приглашаю…

— Haljava, please! — процитировал я какой-то анекдот или эстрадное выступление.

— Это я слышал, — ухмыльнулся Салливэн. — Заодно доскажете, как там было у нас во Вьетнаме.

Заведение было частное, не шибко шикарное, но и не особо вредное для здоровья. Посетители здесь были редки, а постоянного клиента, каким числился Салливэн, готовы были на руках носить. Два официанта довольно бодро принялись за обслуживание, и минут через пять мы уже ели. Поскольку я действительно здорово проголодался, то лопал все с большой скоростью, успевая при этом довольно быстро продолжать свой рассказ. Должно быть, это полностью соответствовало представлениям Салливэна о нищем и голодном русском журналисте, который торопится пожрать на халяву, прежде чем его успеют выставить.

— Браун штурмовым кинжалом распорол вашу штанину и обнаружил, что осколок пробил вам ногу выше колена (как потом оказалось, повредил связки) и ходить вы попросту не можете. Все это он сделал, разумеется, не сразу после ранения, а примерно через полчаса после того, как сумел вытащить вас на более или менее сухой островок, разогнав оттуда кучу гадюк.

— А где вы встречались с Брауном? — быстро спросил Салливэн. — Конечно, все эти подробности вы узнали от него?

— И да, и нет. Я встречался с Брауном исключительно внутри моего собственного мозга.

— Ладно, — усмехнулся Салливэн. — Продолжайте.

— Дик оказал вам первую доврачебную помощь, хотя и сильно сомневался, что у вас не начнется столбняк или заражение крови.

— Мне он об этих сомнениях не говорил, — заметил Салливэн.

— Как, наверно, и о том, что он два или три раза хотел пристрелить вас и утопить в болоте?

— Этого он не сказал даже нашему капеллану Смитсону, но я догадываюсь, что такие мысли могли прийти ему в голову. Я прекрасно помню, как этот насупленный мальчишка тащил меня через болото и молился, чтобы Господь уберег его от соблазна оставить меня на месте.

— Если б вы знали, каково ему приходилось, то молились бы вдвое сильнее,

— сказал я по-английски, неожиданно для самого себя вновь обретя интонации и «кукурузный акцент» Брауна. — Тащить на плечах двести пятьдесят фунтов, когда чувствуешь, что ил еле-еле тебя самого выдерживает, и при этом быть уверенным в том, что никто и никогда не заподозрит тебя в убийстве, если ты решишься на него, ибо, кроме Господа Бога, все равно ни одного свидетеля нет… Соблазн — это мягко сказано, сэр!

На Салливэна все это произвело впечатление.

Он внимательно посмотрел на меня сквозь очки, словно бы пытаясь углядеть черты сходства с Ричардом Брауном.

— Пластическая операция? — спросил он вполголоса, даже, по-моему, оглянулся, чтобы убедиться в отсутствии подслушивающих.

— Нет, — мотнул головой я, — я не Браун. Просто во мне есть его память.

— Хорошо, — сказал он, поманив официанта. — Я готов сейчас же съездить с вами к Белогорскому. Я понимаю, что у вас нет денег на подобный визит, но могу вам посодействовать. Вы меня почти убедили. Это будет сенсация!

Я скромно промолчал, хотя готов был закричать «банзай!» от восторга.

Салливэн расплатился, и мы вновь уселись в «Вольво».

— Конечно, надо бы позвонить, — заметил Утенок Дональд, вынимая сотовый телефон. — Сейчас лето, и он мог уехать из Москвы.

Я об этом как-то не подумал.

Телефонный номер, по которому позвонил Салливэн, поначалу оказался занят. По второму телефону милый женский голос, принадлежавший автоответчику, посоветовал оставить свое сообщение после гудка, если оно не касается записи на прием к доктору Белогорскому. По вопросам записи на прием милый автоответчик рекомендовал звонить по другому телефону, который тоже оказался занят.

— Попробуем еще вот этот, — сказал Салливэн, нажимая на кнопки. — О! Свободен.

Прошло несколько секунд, и на том конце взяли трубку.

— Алло! Я слушаю.

— Вадим? Это Салливэн. Я не помешал твоему отдыху?

— Нет, мне, наоборот, стало немного скучно на даче. Подъезжай, если хочешь. Поболтаем.

— У меня есть к тебе дело! Со мной один русский парень, который, может быть, тебя заинтересует.

— Знаешь, у меня все штаты забиты. Он врач?

— Нет, он мой коллега.

— Вот этого не надо. В рекламе я не нуждаюсь, а пустопорожних интервью давать не хочу.

— Он хотел бы к тебе обратиться как к экстрасенсу. У него весьма интересные мозговые явления.

— Пусть запишется на прием в «ARZT», через недельку я его посмотрю. Не помрет ведь, надеюсь?

— Вадим, я тебя убедительно прошу. Это очень и очень интересно.

— Ладно, привози своего писаку. Только учти, если потом что-то лишнее попадет в газету — наша дружба закончится.

— О'кей! Жди через час.

Моя голова взялась соображать. Отступать было поздно, но кое-что подсказывало мне, что вообще-то я только что сунул голову в петлю. Более того, впечатление было такое, будто, стоя с петлей на шее, я убеждаю себя в том, что если я сейчас спрыгну с табуретки, то ничего особенного не произойдет.

К сожалению, теперь надо было либо «прыгать с табуретки», надеясь на то, что «веревка оборвется», либо хлопать себя по лбу, вспоминать о «неотложном деле», о какой-нибудь планерке-летучке или что там еще в редакциях бывает… Я явно был не готов встречаться с доктором. Хотя бы потому, что был в парике и с приклеенной бородкой. Приличные люди с загримированными господами обычно дела не имеют, а неприличные, к которым, надо думать, относился и Белогорский, вообще могут в расход вывести. При этом меня мало волновало то обстоятельство, что рядом со мной американский журналист и в его присутствии опасность быть закатанным в асфальт чуточку поменьше. Во-первых, если Белогорский действительно руководит киллерской фирмой, из которой я изъял Кармелу, водит дружбу с наследниками Джампа-Косматова, то ему его моральный кодекс не помешает закатать меня в асфальт не только в присутствии представителя американской прессы, но и вместе с ним. А во-вторых, если мистер Салливэн достаточно тесно и близко знаком с Белогорским, то моя грядущая закатка в асфальт не произведет на него негативного впечатления.

Так что разумнее всего было отказаться от встречи с экстрасенсом. Вряд ли владелец контрольного пакета АОЗТ «ARZT» не имеет на своей даче приличной охраны, которая страховки ради ощупывает карманы незнакомых посетителей. А у скромного корреспондента «Бреда наяву» в наличии было огнестрельное оружие. Правда, не в кармане, а в дождевом зонте, рукоять которого вполне обыденно торчала из дерматиновой сумки, висевшей у меня через плечо. Это была симпатичная конструкция одного мастера-умельца. Он вписал в габариты автоматического зонта вполне надежный 10-зарядный револьвер под малокалиберный патрон 5,6. Уже само по себе наличие такого прибора (если б его у меня обнаружили) вызвало бы самые негативные последствия.

Пока у меня, правда, не было серьезных оснований подозревать Салливэна в каких-либо замыслах, опасных для моего здоровья. Я попытался вытянуть из памяти Брауна все, что касалось Утенка Дональда. Ничего угрожающего репутации респектабельного корреспондента «Today review of Europe» я не помнил. Но, к сожалению, я не был полностью уверен, что помню все, что помнил Браун. Как-никак, когда его выселяли из моей черепной коробки, то запросто могли забрать и какие-то избранные места из его памяти. А Салливэн совершенно не обязан был знать, что в моей памяти оставили, а что — нет. Недаром он с явной настороженностью слушал мои воспоминания о том, как «я»-Браун тащил его по джунглям. Что-то там было… Некоторое время мои мысли, словно мухи об оконное стекло, бились о какую-то прозрачную, но непреодолимую преграду. Раз за разом я мысленно проходил весь тот путь, который прошел Браун, спасая своего раненого командира.

Первые полчаса помнились очень отчетливо, даже сохранились мерзкие ощущения, оставшиеся от змей, которых я разогнал с островка, куда вытащил Салливэна. Эти твари здорово плавали, выставляя из воды только маленькие головки, и когда мне пришлось вновь влезать по пояс в воду, я все время думал о том, что какая-то гадина может обвиться вокруг ног Утенка Дональда или заползти по одной из винтовок на уровень моей шеи. Впрочем, не меньше неприятностей сулили и змеюки, принимавшие воздушные ванны на стволах деревьев, лианах или залитых водой кустах. Стоило мне припомнить об этих пакостных произведениях Господа Бога, которые в свое время так подвели Адама и Еву, как инстинктивный ужас и рефлекторное отвращение заставили меня поежиться. Ежился, естественно, гражданин Коротков, он же Баринов, который своими глазами ни одной змеи в природе не видел. А в террариуме Московского зоопарка Коля Коротков последний (и единственный) раз был аж в 1970 году вместе с детдомовской экскурсией. Мы, правда, еще несколько раз ходили в зоопарк, но почему-то всякий раз тогда, когда террариум был закрыт. А вот глазами Брауна я сподобился увидеть немало змей. Гремучую змею я впервые увидел тогда, когда ходил в поход со скаут-мастером, а всяких прочих випер, мамб и жарарак вдоволь насмотрелся во Вьетнаме, Африке и на острове Хайди.

Но черт с ними, со змеями. После того островка я шел, наверное, больше часа, хотя и не смотрел на часы. Присесть было некуда — лишь на топкое

илистое дно. Оставалось только подходить к торчащему из воды дереву иприваливаться спиной, ставя Салливэна в воду, чтобы дать хоть чуточку отдохнуть плечам. Самое неприятное в таком отдыхе было то, что обе ноги без движения уходили в ил и к концу привала заглублялись в него минимум по щиколотку. А Салливэн, который стоял на здоровой ноге, подогнув раненую и привалившись ко мне боком, погружался в ил почти на целый фут, и перед тем как продолжить путь, мне приходилось приложить усилия, чтобы выдернуть из ила его здоровую ногу. Пока я его выдергивал, обе моих ноги успевали вмяться в ил, и тогда сила требовалась для того, чтобы сдвинуться с места самому. В общем, прогулка была еще та, и товарищу Дмитрию Баринову очень не хотелось бы повторить что-то подобное.

Через час такой ходьбы я добрался до места, где воды стало поменьше, но зато грязь пожиже. Здесь оказалось удобнее не нести Салливэна за плечами, а волочь его, благо скользкая поверхность выдерживала лежачего. А вот ходячий, то есть «я»-Браун, еле-еле вытаскивал из грязищи ноги, которые проваливались минимум по колено. Салливэн изредка стонал, когда его больная нога за что-нибудь цеплялась, но я не обращал на это внимания и тащил, тащил, тащил… К вечеру я выполз на почти сухое место и наконец-то смог улечься, усесться, чуть-чуть отойти от всех этих партизан, болота, змей, пиявок.

Но самое интересное случилось ночью, когда у Салливэна начались жар и бред…

Бред! Стоп! А не проговорился ли он о чем-то в бреду?

И тут я ощутил что-то похожее на то, что происходило со мной несколько дней назад, когда вскрывались и разворачивались ячейки архивированной памяти. Не то щелчок, не то треск какой-то услышался где-то внутри мозга, меня как бы осветило изнутри какой-то вспышкой… Правда, когда я переходил в память негритенка Мануэля, впечатления были поярче. Ведь тогда я спал и полностью отключился как Баринов. На сей раз я, не теряя понимания того, что я — Коротков-Баринов, мчащийся в машине мистера Салливэна на встречу с доктором Белогорским, просто вспомнил, как уложил на траву тогдашнего Утенка Дональда, которого била дрожь и сжигал жар. Он очень хотел пить, но у меня оставалось только две таблетки для обеззараживания болотной воды, а я не знал, сколько нам еще ползать по джунглям.

Да, у него начался бред. Он кого-то звал, кем-то командовал, ругался. Ему, похоже, казалось, что при нем ротная рация, и он несколько раз называл позывной нашей базы, намереваясь допроситься помощи. Это было не очень страшно, но неприятно. Человек в бреду — существо, чья душа готова к самостоятельному существованию. Самое главное, что я уже извел почти все средства из полевых аптечек, которые были у нас обоих, но жар не отпускал его. Именно тут я подумал, что не худо бы пристрелить его и пойти дальше в одиночку. Вряд ли я не сделал этого из христианского человеколюбия. Наоборот, мне казалось, что будет очень человеколюбиво прекратить мучения лейтенанта. Если я не всадил ему пулю калибра 5,56 из своей «М-16А1», то только потому, что побоялся остаться один. Наверно, если бы я решился убить его, то уже через пару-другую часов свихнулся бы, а то и застрелился сам. Впрочем, это были только предположения.

Но вот примерно на десятой минуте своего сбивчивого, обрывочного бреда Утенок Дональд вдруг заговорил очень связно, отчетливо выговаривая слова и явно представляя себе какого-то вполне реального человека.

— Грег, этой травы тут сколько угодно. Если ты договоришься с Лином, то он заставит ее сеять всю общину. Мы станем монополистами. Эта дрянь никому не нужна. Даже если платить Линю по сто долларов с тонны, то представляешь себе, сколько можно выгадать! Ну не молчи, отвечай, Грег! Тебя устраивают условия?

— Устраивают, устраивают! — зачем-то ответил я, то есть Браун.

— Тогда надо идти к Линю, Он тут же оговорит все условия. А он здесь — большой человек. Пойми, если нас опередят и кто-то доберется раньше, — все, наш бизнес кончен.

— Почему ты так думаешь? — спросил я. По молодости лет, «меня»-Брауна даже позабавил этот диалог с бредящим человеком.

— Потому что его перехватят. Рано или поздно кто-то из парней до нее доберется. Но самое страшное — если об этом узнают те ребята, что делают баксы на героине и марихуане. Наша травка может их подрезать, и они постараются нас убрать, понимаешь?

Вот тут я еще раз подумал, что лучше мне пристрелить Салливэна и продолжать путь без него. Я уже знал, что лишнего о всяких там травках лучше не слышать. То есть если ты куришь или колешься, ты должен знать, у кого эту дрянь покупать, но не стоит интересоваться, откуда она приходит к продавцу… Я не курил, не кололся, не нюхал, хотя иногда завидовал тем, кто пребывал в кайфе, — наверно, опять-таки по молодости и по глупости.

— Ты понимаешь? — настырничал Салливэн.

— Понимаю, понимаю, — закивал я, а потом, наверно, из какого-то полудетского озорства спросил: — А не сцапают нас с этой травой?

— Сколько тебе можно говорить, что она не внесена в список наркотических веществ, запрещенных к ввозу в США! Ее можно расфасовать в пакеты с надписью «Чай» и вполне легально провезти через все таможни. Ведь у нее запах жасминного чая. Да, листочки у нее не похожи на чайные, но мы повезем их измельченными и высушенными. Грег, ты можешь соображать быстрее?

— Ага, сейчас все брошу и побегу искать этого Виня… — сказал я.

— Линя, Грег, Линя.

На этом месте бред Салливэна оборвался, он впал в забытье, и я даже решил, что он помер. Вот в этот момент жизнь Утенка Дональда была действительно в серьезной опасности. У него вряд ли бы хватило сил вынырнуть из болотного омута, если б я привязал ему на шею его рюкзак и винтовку. Даже если б он и очухался в воде…

Но он очухался раньше, попросил пить, и я даже обрадовался тому, что он ожил, потому что сидеть в ночных джунглях рядом с трупом — это одно, а рядом с живым и соображающим, пусть даже раненым человеком — совсем другое.

И все кончилось хорошо. Утром над нами протарахтел «Ирокез», я выстрелил в небо ракетой, и ребята спустили нам сетчатую корзинку. Не прошло и часа, как я уже смывал с себя грязь у нас на базе, а лейтенант был отправлен в госпиталь. По-моему, именно за это мне и вручили медаль, хотя она попала ко «мне»-Брауну вместе с двумя капральскими нашивками только по истечении контракта. Дона Салливэна, как я понял, отправили в Штаты намного раньше меня, потому что, как говорили сведущие ребята, у него что-то неправильно срослось, и для службы в морской пехоте он больше не годился.

Кто и каким образом законсервировал эту ячейку памяти у меня в мозгу? Либо те, кто перегонял личность Брауна в Короткова, либо те, кто, наоборот, освободил меня от второго «я», которое в течение года безраздельно управляло моим телом, подавив первородное. Чудо-юдо тоже исключался, потому что, как он ни открещивался, какое-то отношение к РНС он имел. Правда, сегодня я не чувствовал воздействия этой силы. Похоже, что архивированный «файл» у меня в черепушке развернулся от случайного совпадения нескольких кодовых знаков, и одним из них, вероятно, было слово «бред».

Впрочем, пора было заканчивать теоретические размышления и думать о делах практических. «Вольво» мистера Салливэна уже катил по многорядной трассе Ленинского проспекта в направлении Внукова. Салливэн не беспокоил меня разговором, сосредоточившись на управлении автомобилем. Это, с одной стороны, было приятно, потому что я мог спокойно припоминать все, что меня волновало, а с другой — немного настораживало. Настораживало то, что Салливэн ехал очень спокойно, с видом человека, который мало беспокоится за свое здоровье и репутацию. Конечно, американцы всегда играют на людях. В отличие от нашего родного Ивана, у которого обычно на роже написаны и его месячная зарплата, и отношения с женой, и политические убеждения, янки белозубо улыбается всеми тридцатью двумя вставными даже в том случае, если ему только что прислали чек с уведомлением об увольнении с работы. Там, чтобы понять, как идут дела, надо смотреть не на рожу, а на автомобиль. Если некий мистер в 1994 году подъезжает к вам на модели 1995 года, значит, у него все о'кей и дела в порядке. А вот если в этом же 1994 году он катается на машине выпуска 1989-го, можете быть уверены: данный мистер в глухом пролете. Но тут есть тонкость. Существуют любители автостарины с большими кошельками, поэтому господин, позволяющий себе прокатиться на «Форде» времен «Великой депрессии», скорее всего человек состоятельный.

Но финансовое положение Салливэна мне было, в общем, не интересно. Гораздо интереснее было то, помнит ли он, как разговаривал в бреду с неким Грегом. Если в те давние вьетнамские времена он сильно мечтал заработать на некой сногсшибательной травке, то мог и сейчас заниматься чем-то по этой части, благо в освобожденной от коммунизма России для этого были все условия. Наркомафия — весьма солидная контора, может быть, ей и журналисты нужны. Во всяком случае, после того, как КГБ развинтили на кусочки, а корреспондентов иностранной прессы в Москве стало пруд пруди, следить за тем, кто из них куда ездит и с кем встречается, стало некому. То, что корреспондентская аккредитация, в общем, не самая плохая крыша для цэрэушников, было известно давно, а вот то, что эти ребятки могут налаживать и кое-какие экономические контакты не шибко легального свойства, вероятно, как-то проглядели.

Ежели мистер Салливэн сильно обеспокоился бы появлением некого русского коллеги с памятью американского морского пехотинца 70-х годов, то мог постараться от такого коллеги избавиться, и желательно навсегда. Очень подходящим для этого местом могла явиться дача Вадима Николаевича Белогорского, где могла иметься, например, удобная котельная со шлакодробилкой или, скажем, ванна с серной кислотой. Превратиться в наполнитель для шлакоблоков, из которых мистер Белогорский соорудит какое-нибудь подсобное помещение, мне не очень хотелось. К тому же мне было бы очень неприятно, если бы мой папочка остался об этом в неведении.

Неожиданно мне пришла в голову гениально простая мысль: прикинуться «шлангом». Очень удобное прикрытие для таких начинающих гадов, как я.

— Долго еще ехать? — спросил я, позевывая.

— Минут двадцать, — ответил Салливэн.

— Там, наверно, часок-другой пробудем. — вслух прикинул я. — Где-то полчаса на обратную дорогу — итого округлим до трех… Хотел домой заехать, не успеваю… В четыре у нас летучка начинается. Мать волноваться будет. Я ей сказал, что обедать приду.

— А вы позвоните из машины, — предложил Салливэн, вытаскивая свой сотовый телефончик.

Вообще-то именно этого я и добивался, но то, что Салливэн прямо-таки предугадал мое желание, меня насторожило. Надо было выдержать паузу. Тем более что машина все еще шла по прямой трассе, а вряд ли такой человек, как Белогорский, мог соорудить себе дачу непосредственно у обочины автострады. Надо было дождаться поворота, а затем, как бы преодолев смущение и скромность, все-таки позвонить, указав более точные координаты своего местоположения.

Наконец Салливэн сделал правый поворот, и «Вольво» зашуршал своими шинами куда-то в направлении Апрелевки. При всем моем уважении к всесо… всероссийской фирме, производящей грампластинки, я догадывался, что везут меня явно не туда. Мы пересекли Киевскую железную дорогу. Теперь, как мне показалось, Салливэн намыливался в Голицыно. Но потом он вдруг свернул на какую-то пыльную щебеночную дорожку и подъехал к бетонному заборчику, возбудившему во мне ностальгические воспоминания… Нет, это была не наша «закрытая деревня», но какая-то очень похожая. Здесь, правда, не имелось вэвэшного караула, пугавшего народ своими «сферами» и бронежилетами IV класса, но были солидные мальчики в камуфляже, которые пригласили нас выйти из машины, открыли капот, багажник, поглядели сиденья, сумки, повертели в руках мой зонт… В принципе, на этом мое путешествие к доктору могло и закончиться, если бы ребятки были чуть-чуть повнимательнее. Они все же не сумели углядеть небольшой щелочки в ручке зонта и не стали цепляться ногтями за ее краешек. Стоило им додуматься до этого — и они увидели бы, как из щелочки на свет божий рождается спусковой крючок револьвера. После этого оставалось только отвинтить коническую гайку на верхушке зонта и застрелить его владельца. Не знаю, как мне удалось спокойно проследить за манипуляциями этих малограмотных оболтусов, но я понял, что таких спецов в личную охрану лучше не нанимать. Гораздо дольше, чем зонт, ребята рассматривали диктофон, даже понажимали на все кнопки: перемотку, запись, воспроизведение. Был момент, когда я просто пожалел, что в диктофоне не было мины мгновенного действия. Может быть, в охране конторы появилось бы несколько вакансий, на которые пришли бы более достойные люди.

Когда все ощупывания были завершены, мальчики посмотрели наши документы и разрешили въехать.

— Вам еще не страшно? — спросил Салливэн с явной издевочкой.

— Охрана как охрана… — ответил я, пожав плечами. — Наверно, раньше ЦК сторожили…

Это я им польстил. Таких разгильдяев даже к райкомам не приставляли.

Утенок Дональд притормозил около ограды из трехметровых железных пик и оштукатуренных кирпичных столбов с цементными шарами наверху. У калитки нас встретили два вежливых, но очень больших мальчика в камуфляжках с закатанными рукавами. К поясам мальчиков были подвешены наручники, дубинки и какие-то кобуры. В принципе, это могли быть и газовые пистолеты, но, как мне показалось, для безопасности господина Белогорского этого было бы явно недостаточно. Поэтому стоило все-таки рассчитывать на боевые.

Салливэна они почтительно приветствовали, на меня поглядели с некоторым недоверием, но когда Утенок сказал по-русски сакраментальную фразу: «Это со мной», беспрепятственно пропустили — пусть это идет.

Домишко у Вадима Николаевича был так себе. Супротив дворца Чудо-юда он смотрелся маломощно. Нечто вроде двухэтажной дачки, чуть-чуть стилизованной под готический замок. Обсаженная туями аллейка вела от ворот прямо к въезду в подземный гараж, а правее гаража было крыльцо с ажурными чугунными перилами. Направо от аллеи, за туями, просматривался небольшой, втрое меньше нашего закрытого, открытый летний бассейн, отделанный зеленой плиткой. Он был сработан в форме искривленной капли. Слева была площадка размером с теннисный корт, на которой, видимо, играли и в теннис, и в бадминтон, и в волейбол, и возможно, даже в мини-футбол, потому что по краям я заметил гандбольные ворота с сетками.

— Я здесь, Дон, — сказали со стороны бассейна.

По выложенной битумными плитками дорожке — на мрамор Вадик еще не заработал — мы с Утенком дошли до бассейна, где в шезлонге полулежал несколько растолстевший и чуточку постаревший герой-экстрасенс, спасший ныне покойного Айрапета Аветисяна. Узнать его было вполне возможно.

— Привет, — Салливэн пожал руку Вадиму Николаевичу, а затем представил меня: — Мой коллега, господин Николай Коротков.

— Очень приятно, — снисходительно протянул мне пальчики экстрасенс. — Вы не из газеты «Завтра»?

— Нет, — ответил я с наивозможнейшей, наискромнейшей, наиподобострастнейшей улыбочкой, — я даже не из «Сегодня», я — из «Бреда наяву».

— Как? — переспросил Белогорский, комично выпучив глаза. — Это серьезно? Есть такая газета?

— Вот, пожалуйста, — я вытащил из сумки сегодняшний номер газеты, которым меня снабдили в редакции вместе с удостоверением. Для вящей убедительности одну из заметок об НЛО редактор дал под фамилией «Н. Коротков».

Белогорский посмотрел газетку, прочел на последней странице тираж — 10 000 экземпляров, и, зевнув, сказал:

— Я вас должен огорчить, юноша. Свою рекламу «ARZT» вам не доверит. Мы не даем рекламу в изданиях тиражом менее 50 тысяч. К тому же у вас тут столько всякой ахинеи понаписано… Ваша заметка, правда, приятное исключение. Тут все по документам, по крайней мере, можно проверить, откуда и что вы брали.

Мне стало немножко стыдно, потому что я как-то не удосужился прочесть, что же там моим именем подписали. Пришлось сделать умное лицо и сказать:

— Вы знаете, Вадим Николаевич, я вовсе не собирался предлагать вам платную рекламу. Просто приятно было бы заполучить к себе на полосу знаменитость.

— Ну уж, — самодовольно поскромничал Белогорский. — Я не жажду шумной известности. Знаете ли, ко мне на прием и так записываются за месяц. У меня, к сожалению, не так много толковых помощников, а бестолковых я вообще не держу. Поэтому за день мы можем обследовать и продиагностировать не более пятидесяти человек. При этом все наиболее сложные случаи мои ассистенты направляют ко мне. Я очень сильно устаю, у меня явный перерасход биоэнергии. Вот и сейчас, как видите, приходится восстанавливаться. А на сеансы экстрасенсорного лечения энергии расходуется примерно втрое больше, чем на диагностику. А если вы прибавите мне еще десять тысяч пациентов, то я, пожалуй, сам загнусь.

Он постучал по виску указательным пальцем правой руки, и я увидел на этом пальце перстень с минусом… Вот те крест — еще минуту назад его там не было! Но даже не это было самое интересное.

Минус на перстне был не выпуклый, а вогнутый. То есть вовсе не тот, что по записям Будулая был увезен в Спитак башенным стрелком Аветисяном, а тот, который должен был находиться в Гудермесе, у гражданина Мугуева Бимболата… Или дед Бахмаченко что-то перепутал по старости, или у господина Белогорского находилось ДВА перстня!

ВИЗИТ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Впрочем, покамест я видел только один. То, что старый Будулай вполне мог перепутать выпуклый минус с вогнутым, мне казалось очень даже допустимым. Все-таки у него в тетрадке были только адреса, а кто какой перстень куда повез, он мог забыть.

В общем, разевать роток пока не следовало, да и пялиться на перстень — тоже. Гражданин Белогорский, он же Вайсберг, мог оказаться очень догадливым, особенно если уже кое-что понимал в перстеньках. Надо было продолжать гнуть свою линию…

— Вадим Николаевич, — сказал я с превеликой грустью, — поскольку все мои профессиональные надежды вы разрушили, то остается уповать на то, что вы не откажете мне в помощи…

— Я подаю милостыню только по выходным, — ласково улыбнулся Белогорский. В другое время и в другом месте он, конечно, уже схлопотал бы за это по морде. Но в это время и в этом месте так поступать было неразумно.

— Ты не так его понял, Вадим! — вмешался коллега Салливэн, которому явно не нравилось поведение мистера Белогорского. — У него серьезная проблема, и она должна тебя заинтересовать.

— Хорошо. Что за проблема?

— В этого парня перешла память одного из ребят, который вытащил меня из джунглей.

— По каналам КГБ? — усмехнулся Вадим.

— Не смейся. Я тоже подумал о КГБ, но это что-то другое. В нем сидит один из солдат моей роты, который рассказал мне все о том, что мы пережили 20 с лишним лет назад. Понимаешь, невозможно все это выспросить, чтобы пересказать. Надо было там быть…

— …Или привезти сюда твоего однополчанина, — съехидничал Вадим.

— Нет, — покачал головой Салливэн, — я понимаю, что можно вынуть из мозга многое, но не до такой степени. К тому же разве сейчас есть КГБ? Это же призрак, тень былого величия…

— Хорошо, — сказал Вадим.

Тут он впервые поглядел не сквозь меня, а на меня. Мне стало очень и очень неприятно. Так смотрят на существо до жути мелкое и ничтожное, легко уничтожимое, но любопытное. Впрочем, увидев у меня в лице нечто похожее на пролетарскую ненависть, этот гад почуял что-то для себя опасное. Не думаю, что он сразу же рассек, зачем я сюда приперся, но неожиданно и тон его, и обращение резко изменились.

— Знаете, ребята, — широко улыбнулся наследник врачей-чекистов, — не обращайте вы на меня внимания. Я же любитель выпендриваться. Вы плавки привезли? Можно, конечно, и без, но тогда сюда сбежится толпа баб из дачи напротив. Им всем под полтинник, и они не ощущают ничего, кроме того, что уже состарились. Будет кипеж и вой по поводу нравственности. Все мое ворчание — от перегрева.

— Мы только что с пресс-конференции, — объяснил Салливэн, — очередная компартия образовалась…

— Ужас, — всплеснул руками Белогорский, — спать ночами не буду… Что ты, Селиван, по таким тусовкам ползаешь? Все, коммунизм кончился. Проданный товар обратно не принимается. Вон МММ прижимают, об этом надо писать…

— Все это не так интересно. Это для вас финансовые скандалы — новость. У нас они интересуют только специалистов. А коммунизм — это любопытно. Тем более что в прошлом году дело дошло до стрельбы. Там, где стреляют — интересно.

«И больше платят, — добавил я мысленно за Салливэна, — ждет небось, сукин сын, что мы тут вторую гражданскую начнем. Во интересно-то будет!»