Черный ящик (№5) - Московский бенефис

— Да, это смешно было бы прочесть… — согласился я.

— Ну вот. А у цыган вся история примерно так изучена. У них есть только сказания, легенды, песни… Никто точно не скажет, где какой табор кочевал сто лет назад. Да, бабка какая-нибудь или дед могут припомнить, где ходили полвека назад, чего делали, кто гадал хорошо, кого мужики за конокрадство убили, а кого только выпороли. Вспомнят, может быть, как кто-то с кем-то из-за женщины кнутами хлестался. И, конечно, много чего напутают, ромалэ. Или приврут, если точно не помнят.

— А вашу «Чавэлу» цыгане содержат? — спросил я.

— Я как-то не интересовалась, — ответила Таня, — в коммерческие тайны не суюсь. Платят хорошо, вот и живу без особых проблем.

— Неужели никогда не хотелось поиграть где-то в другом месте?

— Не отказалась бы, — кивнула Таня, — но увы — не зовут! Я не лауреатка конкурсов, посредственная профессионалка. У меня есть какой-то уровень, выше которого мне, наверно, не подняться. Я никогда не стану Паганини или даже Лианой Исакадзе. И в ансамбле у Спивакова мне не сыграть. Тем более что они в Испании, а я здесь.

Посуда кончилась. Я узнал, что Танины родители живут во Львове, мама ее росла без отца, который вроде бы был моряком и погиб на войне где-то на Северном флоте. Отец Тани учитель, сейчас сидит без работы, то ли оттого, что не хочет работать, то ли оттого, что не может…

— А я тут сразу после консерватории устроилась. В театре, — рассказывала Таня, и мне вдруг стало не по себе. Как-то невзначай я понял, что верю всему, что она рассказывает. И даже не пытаюсь усомниться. Этот прием — забалтывание — был из арсенала Джека. Он так свободно общался с клиентами, сочиняя разные истории, что они, на сто процентов убежденные в его небезопасности, раскрывались, ощущали успокоение, платили откровенностью за откровенность, а затем попадали в топку. У меня в голове словно бы зазвенел тревожный звонок: «Она ж тебя забалтывает! Ты забыл, что она тебя видела во дворе дома, откуда она, может быть, пристукнула Адлерберга. И она знает, что ты ищешь ее!»

Мне трудно было понять, говорит ли во мне «руководящая и направляющая» или собственная осторожность. Попробовать уйти отсюда? Но куда? В Москву, где уже заступила вечерняя смена ППС и почти у каждого сержанта в планшетке лежит ориентировка на меня? А кроме милиции, там еще команда Джампа, которая уже знает меня по имени, ибо пробежалась до травмпункта и хозрасчетного отделения, где я был записан в регистрационные журналы под своей фамилией. Хрен же его знал, что моя «Волга» взлетит?! И к Джампу у меня не было претензий, я его и в глаза-то не видел. Слышал, правда, что он хороший парень, честно бережет свои точки и входит в понимание, если кто-то не платит по уважительным причинам. Впрочем, такие слухи распускают не о нем одном, а потом выясняется, что этот благотворитель — жмот и подонок, который копейки не простит.

Конечно, могло быть и так, что ребятам Джампа сейчас будет не до меня — они могут начать разбираться, кому быть на его месте. Если б я был сейчас дома, то мог бы, наверно, вычислить, что творится в этой фирме. Если там нет одного крутого преемника, а пара-тройка, каждый со своей кодлой, то за себя с этой стороны беспокоиться нечего. Но если преемник есть, то он пуп надорвет, лишь бы достать меня и показать, что он круче покойного Джампа.

Таня между тем открыла свой скрипичный футляр. Да, скрипка у нее была из темного дерева, точь-в-точь такая, как в моем сне. И замок был, и тот самый шуруп я увидел.

— Что вам сыграть? — спросила Таня. К этому вопросу я был не готов совершенно. В музыке я был не то чтобы профан, а полный осел.

— Цыганское что-нибудь, — пришлось сказать, чтоб совсем не опозориться.

Она чуть-чуть подкрутила колки, несколько раз проведя смычком по струнам, а затем сыграла «Очи черные», которые я впервые в жизни слышал не на гитаре, а на скрипке. Не знаю, как там играют профессионалы выше «посредственных», но у этой «посредственности» получалось здорово. Если б меня в данный момент не интересовало, что получится, если нажать на тот самый шуруп, который мирно поблескивал на замке открытого футляра всего лишь в метре от меня, то я бы, наверно, заслушался всерьез. С мнением моего братца можно было бы согласиться: Кармела знала толк в музыке и легко, словно бы играючи, перескочила с «Очей черных» на какую-то другую мелодию. Потом на третью, четвертую…

— Здорово! — похвалил я, когда Таня опустила смычок.

— Правда? — она так улыбнулась, что я опять почуял — верю ей, верю, что она искренне и без подвоха демонстрирует мне свои способности. То есть теперь «забалтывает» меня музыкой.

Сверху спустился Анатолий Степанович.

— Таня, — сказал он, — смотри-ка, чего я на чердаке нашел!

Это была довольно старая газета «Советский патриот», в которую, похоже, заворачивали то ли запчасти, то ли еще что-то промасленное. Но на небольшой, 5x6 сантиметров, фотографии вполне свободно можно было различить черты лица Тани. Она, прищурясь, целилась куда-то из спортивной винтовки, а под фоткой была подпись: «Чемпионат Львовской области по пулевой стрельбе. На огневом рубеже кандидат в мастера спорта Т.Кармелюк (2-е место)…»

ИГРА В ОТКРЫТУЮ

Да, подпортил Будулай Танин концерт. Меня-то он, наоборот, очень порадовал. По крайней мере тем, что между ним и Кармелой, похоже, не прослеживался сговор, направленный на мое устранение. Если б таковой был, то дед не стал бы совать мне под нос это предупреждение об опасности. А вот у Тани лицо заметно изменилось. Подсиропил ей цыган, прямо-таки целую свинью подложил.

— О, — воскликнул я, довольно успешно изображая милое удивление. — У вас, Танечка, оказывается, и спортивные успехи были?

— Что было, то было, да нет ничего… — ответила она, но девчачий голосок у нее вышел не слишком естественным. Газета была десятилетней давности, а той спортсменке, что целилась из винтовки, было никак не меньше восемнадцати.

— Все-таки КМС, — заметил я. — Не каждому дано. Да и второе по области — неплохо.

— Может быть, — сказала Таня, справившись с первым неприятным ощущением.

— Я уже давно это забросила.

Ой ли? У меня такого впечатления сейчас уже не складывалось. Единственное, что меня волновало: нет ли у Тани еще какого-нибудь инструмента, кроме скрипки и гипотетического «винтореза». Сейчас она была в маечке и облегающих джинсах, поэтому «макарова» спрятать ей было некуда. Я свой личный, переодеваясь, незаметно от «Будулая» переложил в карман штанов, а подмышечную кобуру, обмотав ремнями, пихнул во внутренний карман своего «референтского» пиджака. Штаны мне дали широкие, и пушка не просматривалась. Однако у Татьяны бюст был довольно большой, и под него вполне можно было упрятать пистолетик, типа «браунинга» 6,5 или какую-нибудь самоделочку под советский малокалиберный патрон 5,6. Мне лично при недостатке оперативности любая из этих комбинаций пятерок и шестерок была бы вполне достаточным пропуском на тот свет. А я туда по понятным причинам не торопился.

Конечно, будь я уверен, что у Тани нет ничего под рукой, а разобранный «винторез» тихо дремлет в футляре, знай я, что за воротами, на улице, ждет-пождет Лосенок, готовый за какой-нибудь час доставить меня в родную «крепость» к Чудо-юде, то, наверно, позволил бы себе вынуть «Макаров», предъявить свое удостоверение МВД или ФСК — какое выдернется первым, привести загодя подготовленных понятых, вроде Чупы или Бетто, надеть на Таню наручники и отконвоировать к обрадованному Сергею Сергеевичу. Ветерану, конечно, после этого пришлось бы расстаться с перстеньком и вообще уйти на покой — от слова «покойник». Свидетелей мы не производим — закон Космоса.

Но увы, обстоятельства складывались совсем иные. У меня было немало оснований думать, что Чудо-юдо собирался меня взорвать. То, что ему «Волга» надоела — это его личное дело, даже если после взрыва «АСКО» выплатит ему страховку, а государство освободит от части налога на транспортные средства. Но поскольку он при этом решил и своего родного первенца ликвиднуть — извините. Тут у меня тоже кое-какие интересы имеются. А потому не зная броду соваться в воду — на фиг нужно. Ни Лосенка, ни Варана с ребятами у меня не было. Конечно, наверно, можно было попросту приложить из «макара» и Будулая, и Кармелу, упрятать «винторез» в футляре куда-нибудь в чемодан и сесть в электричку. Кинуться в ножки родителю: «Не погуби, родной! Оставь душу на покаяние!» Только где у него будут доказательства, что я не работал против него? Ведь получится, что я отрубил киллера со всеми концами. Если он сказал, что киллера надо живым, значит, именно это ему и надо. Да и вообще, ну не дурь ли, привозить вместо живого… то есть живой, какую-то винтовку? Спьяну не придумаешь! Похоже, что вы, гражданин Баринов, мягко говоря, одурели. От страха, волнения или еще от чего.

— Давай, сынок, еще покопаем! — предложил Будулай, и тем дал мне возможность немного поостыть и не наделать глупостей.

На сей раз мы провозились до темноты, но сделали, кажется, всю работу как надо. Говорили мало. Так, обменивались размышлениями о видах на урожай. А я, копая, все приглядывал за карманом, чтоб упаси Бог раньше времени не засветить «Макарова».

— Ну вот и управились… — распрямив спину, сказал Степаныч. — Таня, чай пить будем?

— Уже готово! Варенье на столе.

Если бы я не подозревал Кармелу в более крутых делах, то наверняка заподозрил бы ее в желании меня окрутить. Пока мы окучивали картошку, наш снайпер-музыкантша сумела сварганить пирожки с яйцами и луком, с клубничным вареньем и с капустой. Все это было исполнено в печке, что требовало немалого мастерства.

Максимум, на что была способна моя законная супруга, как и ее дубликат, — это изготовить пиццу из полуфабриката. Конечно, она знала и умела много другого, но тут явно проигрывала. Я как-то в первый раз подумал, что Таня-Кармела очень женственная особа, хотя и некрасивая.. Неужели она, пекущая такие вкусные пирожки, готовящая борщ и еще превосходно играющая на скрипке, способна за полкилометра пристрелить, пусть не самого лучшего, но все-таки человека? А после этого внаглую проехать мимо гаишного поста на белом «Запорожце»… Очаровашка, прямо очаровашка!

— Таня, а вы машину водите? — спросил я.

— Вожу, — кивнула она, хотя по логике вещей должна была бы отрицать.

— Я ей доверенность на свой «Запорожец» дал, — сказал «цыган», сразу объяснив, почему Кармела не стала врать. — У меня права отобрали, а машина мне положена, как инвалиду первой группы. Зачем пропадать?

Вот он и белый «Запорожец» нашелся! Все прямо в руки плывет. А я-то, дурак, думал, что киллер на угнанном ездил. Нагородил себе в голове вавилоны, будто он на «Запорожце» только со двора выехал, а потом на другую пересел. А все гораздо проще: пошла Танечка со своей скрипочкой во двор, залезла на чердак, достала винтовочку, тенькнула в лоб дорогого зарубежного гостя, спрятала все обратно в футляр, достала Тютчева и села читать на лавочке, ожидая, пока Дима Баринов прибежит киллера ловить. Дима прибежал, Танечка ему состроила невинные глазки, посюсюкала детским голоском, умилила своей простотой и отрешенностью от жизни и ее прозы. А дальше — больше. Белый «Запорожец» помянула специально, чтоб мы его увидели брошенным. Рисково, но на психологию сыграло. Пустую машину с московским номером мы наверняка за угнанную примем. И не станем ее по номеру искать, даже если милицию подключим. А тем более, не будем ждать, что киллер придет и сядет себе в этот «Запорожец». Минут через десять после того, как мы укатили, она пришла, села и уехала к дедушке Степанычу. Он у нее небось не спрашивает, зачем ей машинка нужна. Правда, рисковала, могли ведь «Запорожец» угнать, если он с незакрытой дверцей стоял… А может, и нет! Может быть, и рассчитывала на это. Угонят, а она напишет заявление, что его у нее увели прямо из Болшева. И поди докажи, что не так, даже если «Запорожец» найдут.

— Да, Танечка, — вздохнул я, — щедро вас природа одарила. И швец, и жнец, и на… скрипке игрец.

— Вот жена кому-то достанется, — вздохнул Степаныч. — Эх, где мои семнадцать лет?

«Ну, насчет семнадцати лет, — подумал я, — это ты перебрал, дедуля! В семнадцать лет ты бы Танечке слишком юным показался. А вот в тридцать-тридцать пять ты бы ей пригодился».

Надо сказать, что мы очень вовремя допили чай, съев все пироги и варенье. Время подвигалось к одиннадцати, светлые пятна из окон ложились на картофельные гряды и пустырь, а кругом была темень, прореженная лишь тускловатыми огоньками с соседних дач.

— Пойду-ка я на боковую, — сказал Степаныч, — хорошее дело молодое, а старому надо спать.

И он отправился по лестнице на чердак. У него, по-моему, не было никаких сомнений, что у меня с Таней если еще не подано заявление, то, по крайней мере, постель уже общая. Во всяком случае, он никаких вопросов о том, где стелить гостю, не задавал.

Пришлось задать этот вопрос самому, поскольку в поле моего зрения имелось только одно спальное место — старая никелированная кровать с шариками, увенчанная горкой из четырех подушек под кисейным покрывалом. Печь была без лежанки, а на плите, здорово прогретой Таниными готовками, я бы, наверно, зажарился.

— Если хотите, — сказала Таня, — я вам раскладушку поставлю.

Это она очень удачно сказала. Получалось, что если я не хочу, то она меня с собой вместе положит. Прав все же отец родной, со словами надо осторожно обращаться. Хорошо еще, что я уже на сто процентов был убежден в том, что Таня — киллер. Поэтому насчет сексуальных развлечений у меня и в мыслях ничего не было.

— Вы скажите, где она, я сам поставлю…

— На терраске. Сейчас ночь не холодная, но у Анатолия там все заставлено. Так что ложитесь в комнате, а на чем спать, я вам найду.

Я пошел на терраску, которая доверху была забита каким-то хламом, попытался включить свет, но лампочка, как видно, перегорела. Начал шарить по хламу, пытаясь нащупать раскладушку, и тут…

В ночной тиши послышалось урчание моторов. Неторопливо приближались минимум две машины, но что особенно неприятно — без фар. На сей раз мне, кажется, подсказала: «Бойся!» — воскресшая, как всегда в нужный момент, «руководящая и направляющая». Машины, так и не появившиеся из тьмы, остановились где-то неподалеку. Конечно, это могли быть припозднившиеся дачники. Но что-то назойливо сверлило мозг: «Это за тобой, парень!» А вот кто? Милиция? Отец родной? Ребята Джампа? А может быть, неизвестные мне Танины друзья, которых она пригласила со мной познакомиться? Хрен редьки не слаще. «Макаров» с одной обоймой — не гарантия успеха. Тем более что сюда придут ребята с более скорострельным оружием и не сравнимым с моим запасом патронов. Милиция, конечно, будет брать меня живым, но если там есть кто-то от Чудо-юда — не сумеет. А если и возьмет, то надолго в КПЗ мне задержаться не удастся. Там меня даже преемники Джампа смогут зарыть, если отец того захочет. А вот джамповцы, те просто пришьют, если, конечно, не захотят узнать, чем Джамп досадил Бариновым. При всем моем уважении к памяти покойного, мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос, потому что я не знал на него ответа и не хотел, чтобы мои предположения из меня выдергивали клещами, горящими сигаретами и паяльником… Конечно, восьми патронов, которые у меня имелись, было вполне достаточно, чтобы один потратить на себя, но себя так было жалко, что хотелось для начала подстрелить кого-нибудь другого.

Тихо лязгнули, открываясь, дверцы автомобилей, донесся шепот. Шагов почти не удавалось расслышать, но то, что сюда идут, я ЗНАЛ.

С терраски дорожка, ведущая от калитки, хорошо просматривалась, но вряд ли они, пришельцы эти самые, пойдут через калитку. Забор невысок, да и дыры в нем есть наверняка.

Да, они, должно быть, хорошо поработали, пока я, дуролом, думал, что меня тут никто не найдет, и картошечку во дворе окучивал. Могли менты на вокзале засечь, но сразу не стали брать, чтобы поглядеть, с кем я еще дружу. А потом могли продать Джампу, или Чудо-юде, или обоим одновременно. А могли меня даже от поликлиники вести. Бывают очень толковые «хвостики», не приглядишься

— не разберешь…

Сейчас мои охотнички дачу окружают. Можно было дернуться, пока еще не обложили кругом, но есть шанс прямо на них вылететь. Здесь посидеть проще. Придут так придут, не придут так не придут. Если будут работать так, как Джек, то начнут с комнаты. Там меня нет, так что пусть кидают «лимонку». Меня не достанут. А я посижу смирненько и того, кто к терраске сунется, постараюсь немножечко просверлить. Правда, хрен этих козлов знает, может, у них какая-нибудь «муха» в заначке есть? Двинут откуда-нибудь из темноты по дачке, подпалят и будут ждать, что я откуда-нибудь выпрыгну. Тут-то мне и навертят дырок, быстро и без хлопот. Могут, конечно, и из помпового карабина «КС-23» бросить мне сюда «Черемуху-7» и затопить весь дом слезоточивым газом от подвала до чердака. Но этого скорее всего можно ждать от ментов.

На терраске было не очень уютно. Стекла не больно шикарная защита. Правда, мебели, старых, рассохшихся ульев и прочего хлама на терраске было полно; наверно, если бы терраску взялись обстреливать, кое-что и пригодилось бы для защиты от пуль, но вот сейчас все эти завалы мешали приглядываться к тому, что делалось во дворе. А по времени, если я все-таки не перепугался просто мирных дачников, гостям пора бы уже быть во дворе.

Совсем бесшумно ходят только ниндзя, да и то в кино. К тому же я как-то забыл, что не один в доме, а потому не только я могу услышать что-то, но и другие…

Не знаю, глуховат или нет был старый танкист-цыган, говорят ведь, что у танкистов глухота — профессиональная болезнь. Однако, как бы там ни было, у него, как и у многих его ровесников, на войне под смертью ходивших, должно быть, было чутье на опасность.

Я настолько насторожил уши в сторону двора, пытаясь услышать шаги, что не заметил, как дед Анатолий, босой, неслышно ступая, спустился с чердака и вышел на крыльцо. В руках у него было ружьишко — «ижевка» или «тулка», в темноте я не разглядел.

— Эй! — прокричал цыган. — Чего лазишь? Иди давай, а то стрельну! Уходи со двора! Картечью заряжено!

Я только успел заметить, как где-то в углу, там, где у забора вперемежку росли крапива и малина, что-то ворохнулось. Похоже, сидевший там гражданин решил чуть передвинуться.

— Убью! — пообещал дед. — Я старый, меня не посадят.

Я подумал, что, должно быть, ребятки не ждали такого прикола. Конечно, из темноты им было пара пустяков прихлопнуть старика, открыто стоявшего на крыльце, если, конечно, это была не милиция. Милиция, впрочем, не стала бы особо прятаться, поняв, что обнаружена. Скорее всего уже достали бы матюгальник и предложили гражданину Баринову выйти с поднятыми руками. А деду попытались бы объяснить, что действуют на законных основаниях. Однако прошла минута, но ни стрельбы в деда, ни обращения из матюгальника не последовало.

Вместо этого скрипнула калитка, и по дорожке неторопливо зашуршали шаги.

— Баро! — несколько взволнованно сказал кто-то. — Это я, Андрей, не узнаешь?

— Чего надо? — строго спросил дед, но, видимо, узнал голос, потому что поднял ствол вверх.

— В гости пришел, — ответил голос.

— В гости надо днем ходить, — заметил Степаныч. — И одному, а не с бандой! Подойди к скамейке, говори, чего надо! Дальше пойдешь — стрельну, понял?

— Ой, да пожалуйста! Чего ты волнуешься, старый? Таню позови, а?

— Зачем тебе Таня? Спит она. Днем придешь!

— Очень надо, баро!

— Кому надо? И что надо?

Андрей этот самый подошел к скамеечке, на которой мы с Анатолием Степанычем перекуривали перед обедом. Его было неплохо видно, и по контуру влепить в него из «макара» ничего не стоило.

— Дело есть, честное слово, ничего плохого не хотим.

— Хватит, — сказал старик. — Нечего ей с вами делать. Зачем вы ей жить мешаете? У ней жених есть.

— Жениться — ее дело. А работа — наша, — сказал Андрей. — Позови, хорошо прошу, верно?

— Ничего не верно. Уходи! Завтра один придешь, поговоришь.

— Завтра нельзя, поздно. Сейчас надо. Зачем ты, баро, нарываешься?

— Я тебе не баро. Ты что, цыган? Ты не цыган! Ты не ром! Иди от греха, добром прошу!

— С огнем играешь, баро. Не понял еще? Я услышал, как, брякнув, открылось окно в комнате и невидимая мне Таня спросила:

— Андрей, я вас слушаю. Только покороче, пожалуйста!

— Близко к окну не подходи! — предупредил дед не то Таню, не то Андрея.

— Тань, скажи деду, чтоб пустил. Разговор есть. Срочный!

— О чем? — сказала Таня. — По-моему, уже все переговорено. Я прекращаю все эти дела. Мне надоело.

— Тань, ну что мы здесь на всю улицу орать будем? Пусти в дом, я тебе все объясню.

— Ладно, заходите, Андрей. Пропустите его, Анатолий Степанович.

Меня все это немного успокоило. Во-первых, по этим словам ясно, что пришли не по мою душу — уже хорошо. Во-вторых, это не менты, не Джамп и не Чудо-юдо. Скорее всего это граждане из той же фирмы, на которую пашут Леха Локтев и Петя Антонов. Подрядчики.

Приехали со срочным заказом на еще одну дырку в чьей-нибудь башке. А Танечка, устав от творческо-снайперской деятельности, ломается. Точнее, нагоняет цену. Сейчас этот самый Андрей будет ее убеждать, прямо как секретарь комсомольской организации знатную ткачиху: «Таня, имей сознательность! Если не ты — то кто же? Нюра болеет, у Вали сын расхворался, Лена — в декрете… Пойми, некому, кроме тебя!» Мне даже смешно стало. Если б не беспокоился, что прихлопнут, то, может, и заржал бы.

— Дура! — прокомментировал согласие Тани цыган и пропустил Андрея через сени.

Интересно, однако, на фига они за своей сотрудницей целую облаву прислали? Может, беспокоятся, что ее кто-то перекупил? Например, увидели меня с ней и решили, что я ей более выгодный контракт в обход Лехи предлагаю… Неприятно, если так. Пожалуй, могут и пришить.

Дед остался в сенях, отделенный от меня только тонкой дверью терраски. А вот дверь в комнату он оставил открытой. Поэтому мне, несмотря на пониженные тона, вся беседа Тани с Андреем была вполне слышна.

— Таня, — начал Андрей и впрямь очень похоже на комсомольского агитатора,

— работа есть. Хорошая. Двадцать тыщ гринов.

— Андрюша, — голосок Тани был прямо-таки ангельский, — что еще может быть за работа? Я не могу больше, вы можете это понять?

— Это мужики не могут, — настырно и немного похабно заметил ее собеседник, — а бабы — не хотят. Ну, сколько тебе надо? Твоя цена?

— Все, — сказала Таня, — уйдите, пожалуйста. Товарищ неинтеллигентно выразился, и Степаныч сказал с угрозой:

— Эй, ты! Я тебя сюда материться звал? Еще матом при ней скажешь — стрельну!

— Да заткнись ты! Козел старый! — огрызнулся Андрей, и тут произошло нечто, чего я не ожидал, а потому целых тридцать секунд не понимал ситуацию. Дело в том, что после того, как Андрей обозвал деда козлом, в комнате произошла какая-то возня, что-то с грохотом упало на пол, а еще через секунд пять слабо брякнули оконные стекла и некое тело со сдавленным матюком шмякнулось оземь рядом со скамейкой.

— Ведите себя прилично, — сказала Таня, пока ее посетитель, шипя и выражаясь — «сука» было самым нежным определением, — катался по траве около скамеечки. — Особенно с пожилыми людьми.

Судя по контурам, которые я рассмотрел в самом начале переговоров, Андрей был мальчик не хилый. Дед так и остался в сенях, поэтому наша юная скрипачка, выходит, одна шуранула из окна мужичка килограмм под восемьдесят… Ну, спортсменка-комсомолка!

— Я тебя, стерва, достану! — Андрей цапнул рукой скамейку, с трудом сел, согнувшись и скрипя зубами от боли. — Я тебя во все дырки…

Дальше он не успел. Чпок! Звук был примерно такой, когда пустую бутылку из-под шампанского открывают. Голова Андрея откинулась, его распрямило на секунду, а затем он, обмякнув, скатился со скамейки.

— Молодец! — прокомментировал старик.

Я лично ничего хорошего в этом не находил. Пять или шесть автоматов с разных сторон замолотили по даче. И по терраске, и по окнам комнаты и, по-моему, даже по чердаку. Молотили наугад и бестолково, но уж очень густо. Даже на полу терраски я чуял явный дискомфорт. Я, конечно, нашел удобное место, ужом затиснувшись между рубленой стеной, к которой была пристроена терраска, старым дубовым комодом и массивным клеенчатым диваном эпохи первых пятилеток. Такой же, помнится, когда-то имелся у Чебаковых. Стекла, щепки, отсеченные пулями от рам и прочего деревянного имущества, наваленного на терраске, то и дело сыпались на пол. Рикошетов, слава Богу, быть не могло, пули, пронзая рамы и стекла, впивались в рубленую стену.

Из своего «блиндажа» я мог видеть дверь и несколько стекол на торцевой части терраски. Пули летели под углом, снизу вверх, поэтому зацепить меня: не могли. Опаснее было прохлопать момент, когда кто-нибудь сюда гранату запузырит. «Эргэдэшка» меня скорее всего здесь не достанет, хотя может оглоушить — осколки у нее тоненькие, легонькие — комод не пробьют. «Лимонка» может и достать, эти ее увесистые, чугунные дольки проковыряют дуб только так…

Однако, как всегда, все вышло не так. Кованый приклад «калаша» с треском и звоном долбанул по одной из рам, которая, к сожалению, открывалась внутрь. Стекла, дребезжа, посыпались на пол, затем некое темное тело перекинуло ногу в проем и оказалось всего в двух шагах от меня, рядом с комодом.

Не ждать же, пока увидит и сделает из меня решето?

«Макар» жахнул, мужик отлетел к застекленной стене, выбил из рам несколько уцелевших стекол, и автомат, бряцнув антабкой, грохнулся на пол. Хорошо упал — прикладом ко мне. Упал бы стволом, не рискнул бы я его хватать сразу и резко. Дернешь — а он, падла, зацепившись крючком за какую-нибудь дребедень, которой тут валом навалено, влепит по мне очередь.

Магазин был двойной — связанная изолентой пара. Я первым делом потыкал пальцем в патроны того, что не был вставлен в защелку. Туго — полный, под завязку. А из верхнего я стреканул короткой по бывшему владельцу — чтоб не ожил. Он вздрагивал от ударов пуль, но не более того, был бы живой — подпрыгнул и задергался напоследок.

Я заметил, что пальба стала глуше. Похоже, то ли стрелков поубавилось, то ли патроны решили расходовать более экономно. Да и вообще гражданам, устроившим фейерверк, пора было завязывать. Не знаю, как в здешних местах, но таким грохотом можно и ментов разбудить.

Граждане, видимо, довольно точно поняли, что им пора. Огонь прекратился, послышался топот ног. Где-то зафырчали моторы, хлопнули дверцы.

Мне тоже почудилось, что уже пора. Встречать друзей из милиции, можно сказать, коллег, ибо липовая ксива еще валялась в моем референтском пиджаке, как-то не очень хотелось. 105-й статьи за убийство при превышении пределов необходимой обороны я не шибко опасался, так же как и 218-й за пистолет и 196-й за липовую ксиву. Все это было сущей ерундой по сравнению с теми неприятностями, которые мне могло доставить знакомство с последователями Джампа или моего отца родного. Основания для ареста есть, а в СИЗО меня найдут обязательно.

Правда, после такого полива пулями высовываться из дома не шибко хотелось. Я переполз к двери, ведущей в сени. Фанера была местами искрошена

— столько дыр в ней провернули. Чтоб открыть ее, пришлось применить немалое усилие…

В сенях, раскинувшись, лежал старый цыган. Сколько пуль в него попало, я считать не стал, но хватило ему с избытком. Странно, что я не слышал, когда он шарахнул из своей двустволки, но казенники были открыты, а в правый даже засунут до половины новый патрон. Похоже, что очередь поливала Будулая тогда, когда он решил перезарядить свою «тулку» или «ижевку» — я так и не рассмотрел.

— Таня! — позвал я наудачу.

— Идите сюда, — голос был и ее, и не ее. С автоматом в руках и «Макаровым» в кармане я ползком, все еще не веря, что Танины знакомые удалились, перебрался в комнату.

Кармела сидела в простенке, держа в руках тот самый «винторез». Футляр был открыт снизу, я сразу увидел гнезда для двух частей винтовки и прицела.

— Теперь вы все знаете? — спросила она хрипло. Куда ее семнадцатилетний голосок подевался?

— Конечно, не все! — усмехнулся я кисло. — Но порядочно…

— Все равно… — пробормотала она. — Надоело все… Думала, что убьют, — не убили.

— Вообще-то это такое дело, что успеется. А сейчас, по-моему, драпать надо. И поживей…

— Зачем? — спросила Таня, и я как-то очень по-глупому ответил:

— В милицию заберут…

— Давно пора, — сказала эта дура вполне серьезно. — Пусть заберут и расстреляют.

— А есть за что? — спросил я, косясь на «винторез». Мне очень не хотелось, чтобы Танечка от большой тоски душевной провернула во мне дырку диаметром 9 миллиметров.

— На мне смертей больше, чем на Чикатило, — ответила Таня. — Пора бросать.

— Так что же вы, извиняюсь, голову в окно не выставили? — поинтересовался я.

— Страшно стало, — созналась Таня.

— А вам не страшно, что вас усадят в тюрягу и будут держать, пока вы не превратитесь в старую каргу? Может, побегаем?

Таня с минуту подумала и сказала:

— Бегите. Мне надоело.

«Ну и черт с тобой!» — подумал я. Своя кожа мне всегда была дороже чужой рожи. Держа автомат наизготовку с переводчиком на «авт», я кубарем слетел с крыльца — на всякий случай, хотя уже и урчание моторов не было слышно. Тишина была гробовая и очень понятная. Мирные жители после такого шума до утра будут сидеть по домам и в сортир, если приспичит, побегут лишь короткими перебежками. Улица была пуста, но на калитке липко поблескивала кровь. То ли дед напоследок ковырнул кого-то картечью, то ли Танечка произвела очередное вышибание мозгов с помощью инфракрасной оптики. Очень неприятно было ощущать за своей спиной присутствие «винтореза», но, видно, в артистической голове Кармелы ничего подобного не замышлялось. Я очутился на улице и торопливо припустил бегом, точно не зная, куда, собственно, направляюсь. В лес, к партизанам? Или в город прямо с «калашом» наперевес? Знакомых по поселку этому я не числил. Тем не менее я топал и топал, когда вдруг за моей спиной мне послышался характерный дребезжащий звук мотора ветеранского «Запорожца». Того самого, белого. Что у девочки на уме, я не знал, а потому шарахнулся к забору, держа автомат наготове.