Черный ящик (№5) - Московский бенефис

— Баринов Дик. Почему? Ошибся! Я Николай Браун. Или Анхель Коротков. Ну, не Мерседес же… Да как же правильно?! Все вперемешку. Нажми, прорвись, вынырни к свету! Да, да, именно так! Я — Баринов Дмитрий Сергеевич!

Я вернулся! Я вернулся! Я вынырнул!

Часть третья. МЕЖДУ МНОГИХ ОГНЕЙ

РАЗБОР ПОЛЕТОВ

Горка бутербродов, ароматный кофе, заботливый взгляд супруги и отца — что еще нужно человеку; чтобы почувствовать себя вернувшимся?

— Да, братец, — сказал Чудо-юдо, — прямо скажем, ты начинен сюрпризами… Даже если половина того, что ты рассказал, не есть игра случайных ассоциаций

— то наше недельное стояние на ушах вполне окупилось.

— Лопай, лопай, Волчара! — подбодрила меня Ленка. — А то негритенка из тебя не получится…

— А тебе, стало быть, нужен негр? — спросил я, разжевывая какую-то копченость вместе с бутербродом.

— Нужен! — хихикнула, и довольно бесстыже, законная супруга. — Папочка звонит во втором часу ночи и объявляет минутную готовность: «Лена, немедленно приходи на работу! Дима не выводится!» Я, конечно, спрашиваю: «Он что, пьяный?» Впервые слышала, как у Сергея Сергеевича получаются неточные фразы.

— Да, — усмехнулся Чудо-юдо, — тут мне было не до стилистики! Клара Леопольдовна вообще была в ужасе. Мы никак не ожидали, что разархивируется такой большой объем информации. И что сразу три человека, причем давным-давно умерших, будут ощущать тебя как свое «я» — никто не ожидал. Сумасшедший дом!

— Все дело в том, Сергей Сергеевич, — заметила Ленка, — что вы действовали «методом тыка». Я ведь предлагала провести семантический анализ кодирующих знаков на компьютерной модели. А вы сказали: «Незачем мучиться!» Хорошо, что все три памяти развернулись только в семь дней. А если бы год, два? Вряд ли вы вывели бы Димулю вообще…

— Каюсь, матушка! — улыбнулся Чудо-юдо. — Но согласитесь, детишки, потрясающий результат, а? Путешествие в прошлое! В XVI век!

— Ну и что? — хмыкнул я. — Ты же сам говорил, что этим самым… питекантропом себя видел?! Генетическая память…

— Ну, это, видишь ли, только предположение. Могло быть все куда проще. Сходил в музей, увидел там картинку, как тигр ловит обезьяну, а она потом каким-то образом анимировалась…

— «Я хочу, чтобы картинка ожила…» — процитировала Ленка какую-то рекламу.

— А что, у меня не могло быть такого? Я ведь и книжки про пиратов читал, и фильмы смотрел…

— Теоретически это возможно, конечно, но я сомневаюсь, чтобы такой сон у тебя мог растянуться на такой долгий срок. Ведь ты сперва ПРОЖИЛ несколько дней как Мануэль, потом еще несколько дней — как донья Мерседес, наконец, у тебя был еще О'Брайен. Три «я»! Раса, возраст, пол, интеллектуальный уровень, психология — все различно! И опять — перстеньки!

— И еще один Педро Лопес, — добавил я. — Я самого Педро Лопеса на Хайди не видел, только слышал, но его брата-близнеца Паскуаля помню неплохо. Этот, пират Лопес, — чем-то похож.

— А теперь представь себе, что эти самые перстеньки, передаваясь по наследству, пришли к Педро Лопесу-младшему… — прикинул Сергей Сергеевич.

— Браун тоже чего-то вспоминал об Ориноко, — наморщил я лоб. — Вроде бы эта самая Элизабет Стил, которая Киска, тоже докопалась до всего через какого-то индейца-проповедника… А потом соединила Лопесовых девок в «особую цепь», после чего исчезла неведомо куда вместе с «Боингом-737».

— Да, господа-товарищи, — заметила Ленка, — мы въехали в такую область, где могут быть дурдомные последствия. Во всяком случае, лет десять назад точно были бы…

— А сейчас последствия могут быть еще хуже, — мрачновато пообещал отец. — В реальном мире живем, к сожалению, а не в виртуальном. Наверно, ребята, вам не стоит напоминать о недержании речи, верно?

— Само собой, — кивнул я. — Это даже такая хрюшка, как Чебакова, поймет…

— Когда вы только вырастете? — сокрушенно произнес Чудо-юдо. — Годам к пятидесяти, что ли?

— Дай хоть до сорока дожить, — попросил я.

— Посмотрим на твое поведение… — отнюдь не шутя сказал отец, и я понял, что болтать особо не стоит.

Мы сидели в кабинете Сергея Сергеевича, все в том же здании центра, где я пробыл, как оказалось, целую неделю, прожив за это время ровно столько, сколько записалось в памяти Мануэля, Мерседес и капитана О'Брайена. Все это время я пребывал, как выяснилось, в состоянии полной отключки, сердце у меня билось в ритме двадцати ударов в минуту, я не реагировал на уколы, на свет и тепло. Архивированная память в развернутом состоянии погрузила меня в иную реальность, где я пребывал негром и белым, испанкой и ирландцем, лазал по острову, стрелял в пиратов и индейцев, спасался с горящего корабля, трахался, наконец, но при этом моя деятельность протекала исключительно в мозгу, как это бывает во сне. И пока эта архивируемая память не раскрутилась полностью — точнее, почти полностью, ибо пятнадцать ячеек из ста двадцати шести так и не вскрылись, — я оставался полутрупом, и все попытки выдернуть меня из забытья ни к чему не приводили.

Как мне объяснили, мой организм за это время «сжег» всего лишь около литра физиологического раствора, который мне гнали в вену через капельницу. Но впечатления, что я семь суток ничего не жрал, не было. События, пережитые тремя «я» из развернувшейся памяти в XVI столетии, виделись теперь какими-то кадрами из костюмированного фильма на историческую тему. Ведь я видел события и глазами негритенка, и глазами доньи Мерседес. Что же касается О'Брайена, то в его памяти не было ни одной яркой сцены, за исключением беседы с отшельником, все остальное, так же, как и воспоминания Мануэля и Мерседес, выглядело примерно так, как зрительные образы, создающиеся при чтении книги. Все эти три «я» не остались в моем мозгу, как в свое время «я» Брауна. Того от меня удалили силой, а эти, показалось, покомандовали мной и сами по себе, сменяя один другого, удалились.

— Папа, — спросил я, — ты записал все, что там было?

— Конечно, — посмотрел на меня Чудо-юдо, — иначе зачем бы все это делалось?

— И теперь это можно будет посмотреть?

— Да, можно. Правда, только во сне. И вряд ли стоит рисковать, погружаясь так глубоко в виртуальность, как это сделал ты.

— Неплохой, кстати, мог бы получиться вид искусства! — заметила Ленка. — Нейрокинематография!

— Может быть, может быть… — произнес с сомнением отец. — Но я пока не лез бы с предложениями превратить это в род зрелища. Я вовсе не уверен, что каждый человек, забравшись в тот мир, так же благополучно оттуда выберется. Два раза Клара Леопольдовна паниковала из-за возможной остановки сердца, признаки которой у тебя проглядывались. Это было, судя по всему, в моменты перехода от Мануэля к Мерседес и от Мерседес к О'Брайену. А в третий раз мы даже не успели запаниковать, как у тебя восстановился нормальный пульс и ты открыл свои очи.

— Не помню, — сказал я, — мне вообще-то показалось, что все, что чудилось от О'Брайена, было его предсмертными мыслями.

— Возможно, — кивнул отец, — и тогда понятно, почему тебя так быстро оттуда выбросило. Какая-то дежурная группа клеток, контролируя твое бытование в нашем мире, видя, что ты, как О'Брайен, отдаешь Богу душу, сказала: «Стоп! Дальше детям до 16 запрещается!» Но у кого-то, например, у людей пожилых, такая группа клеток может вовремя не дать нужного импульса или дать слишком слабый. Результатом будет летальный исход.

— Меня больше заинтриговало другое, — заметила Ленка. — Если О'Брайен действительно помер, то каким образом вся эта память сохранилась? Судя по тому, что мы знаем, переход одного «я» в другое осуществлялся при соединении перстеньков. Мануэль и Мерседес соединили перстеньки с минусами — выпуклый у доньи и вогнутый у негритенка. Что получилось? Ты перестал воспринимать себя как Мануэля и стал ощущать себя доньей Мерседес. Далее. Второе перемещение «я»: у Мерседес вогнутый плюс, у О'Брайена — выпуклый. «Я» Мерседес переходит в «я» О'Брайена! Значит, можно считать, что мы нашли некую закономерность: «я» перемещается от вогнутой фигуры к выпуклой.

— Ну, я бы не делал столь поспешных выводов Елена Ивановна… — улыбнулся отец.

— Хорошо, пусть так. Но объясните мне, герр профессор, почему память О'Брайена сохранилась? Допустим, что память Мануэля при соединении перстней заархивировалась и вошла в память доньи де Костелло де Оро как некая ячейка…

— Уже лучше, миледи! — подбодрил Чудо-юдо.

— Далее. Опять же при соединении перстней, заархивировалась память Мерседес и вошла к О'Брайену уже вместе с хранящейся внутри ее заархивированной памятью Мануэля.

— Блестяще! — вскричал отец.

— Но дальше-то как? Если почтенный О'Брайен скончался где-то в 1698 году, потеряв перстни в 1654-м, то вряд ли он мог передать свою память кому-либо еще… Она могла, конечно, перейти по генетическим каналам, но сомнительно, чтобы джентльмен на пороге вечности, в возрасте далеко за 70, мог заделать потомка…

— Не лишено логики, — ухмыльнулся отец. — Но! Мы как-то уж очень увлеклись нетрадиционными способами передачи информации. А между тем, мадам Баринова, существуют и другие, самые обычные способы сохранения информации, как и передачи ее другим. Например, устная или письменная речь…

— Ну, батя! — вырвалось у меня. — Понятно! Значит, вполне могло быть так, что мистер О'Брайен попросту написал в назидание и поучение потомкам некую рукопись, которую прочел его сын Педик…

— Педди… — усмехнулся Чудо-юдо. — Уменьшительное от Патрик. Но идея верная. Ты ведь говорил, что это была самая неяркая часть увиденного?

— Так точно. Именно так видишь все, когда читаешь. Стало быть, Педди О'Брайен прочел, запомнил, и прочитанное у него заархивировалось…

— Какие мы умные! — съехидничала Ленка. — Ну а как, скажите на милость, в память этого Педди угодили Мерседес с Мануэлем? Тоже из рукописи?

— Логично, — опять поддакнул отец. — Ваш ход, мистер Баринов!

— А у Мануэля, между прочим, были сыночки от Мерседес и Роситы! — воскликнул я, осененный догадкой. — От соединения генетической памяти в потомке негритенка и большой белой тети эти архивированные ячейки могли еще и наложиться друг на друга, приобретя большую четкость. И если этот славный мулатик прочел барскую рукопись, то все очень даже неплохо выкладывается…

— Роситино дитя, конечно, ни при чем, — усмехнулся отец, — а вот сын Мануэля Джонсона — это реально. Но значительно интереснее, как это попало от него к Брауну… У Брауна, по крайней мере, такого, каким он стал сейчас, не видно каких-то ярко выраженных африканских черт. Правда, память его размещена в совершенно ином теле, но внешне, судя по всему, очень похожем. Фотографии его мы достали, но по ним трудно понять.

— Вообще-то за триста лет с гаком, — прикинул я, — могло смениться пятнадцать поколений. Не меньше десяти, по крайней мере, а если учесть, что Мануэльчик стал папашей в четырнадцать лет, то еще и побольше… Если все время потомство Джонсонов смешивалось с белокожими, то могло и выродиться. Много ли у потомков Пушкина африканского? Да и сам он на негра уже мало походил, хотя был всего четвертым коленом от Абрама Ганнибала.

— Придется, джентльмены, этот вопрос уточнить, — сказала Ленка. — Все-таки нельзя забывать, что О Брайен обитал в Англии, а Браун — в Америке.

— А Педди вроде бы собирался бизнес делать с Петром I, — заметил я.

— Ну, это он только собирался, а вот то, что Пат О'Брайен уже имел семь факторий на Восточном побережье будущих США, кое-что говорит. Значит, он мог привезти с собой своего сводного брата-лакея, и там закрутилась новая ветка этого семейства, — предположила хрюшка Чебакова.

— Хорошая гипотеза! — одобрил Чудо-юдо. — Не пора ли вам, дети мои, съездить в Великобританию или США? А лучше в обе страны, поскольку вы тут у меня прокисаете… Думаю, наш суперспонсор Мишенька найдет для вас немного наличности.

Мы с Ленкой недоверчиво переглянулись. Чего-чего, а такого предложения мы не ожидали.

— А дети? — спросила Ленка. — С собой брать?

— Нет, — это отец очень твердо сказал, — дети здесь останутся. Присмотрим…

Папаша мой всегда оставался Чудом-юдом. Всегда!

— Надо полагать, — предположил я, — ты отсылаешь нас в командировку для изучения генеалогии Джонсонов? Думаешь, легко будет концы отыскать? О'Брайен в Ирландии — то же, что Иванов в России или… Джонсон в Америке. Их потомки и в Канаду могли усвистать, и в Индию, и в ЮАР, и Австралию. Может, сейчас они по Гонконгу или Сингапуру бегают?

— Все может быть, — кивнул Чудо-юдо. — Вот и узнаете… Визы я вам сделаю

на той неделе, получите «Мастеркарды» на мелкие расходы — и дуйте. Конечно,очень шиковать я вам не дам, но и голодать не будете. Срок не ограничен. Катайтесь и мотайтесь сколько влезет, лишь бы с пользой для дела. Если попутно найдете что-нибудь о перстеньках — не обижусь.

— Надо думать! — присвистнул я. Перед глазами замелькали соблазнительные картинки грядущей загранпоездки… А что, очень клево! Пошляться по миру, ни в чем себе не отказывая! И никого при этом не шлепая, ни от кого не прячась, не оглядываясь на финансовые ресурсы, не прикидывая, из какой иномарки тебе очередь всадят…

— Но до этого, — охладил мои мечтания отец, — поможешь немного Мишке. Тут приезжает один господинчик из милой твоему сердцу Германии, и надо будет его хорошо и организованно встретить. Никаких особых застолий с девочками не нужно. Встретить, привезти в «Барму», попить кофе, может быть, чуть-чуть коньячку, но самое главное — доставить его сюда. Так, чтоб ни одна крыса об этом не знала.

— Я пошла, — сказала Ленка, — я не крыса, но все же…

— Спасибо, — поблагодарил Чудо-юдо, не глядя ей вслед.

— Он сам-то хочет сюда, к нам? Или нужно парализант применять?

— Он хочет. Но — не может. Не имеет права, ибо сам он — только менеджер, а его босс меня не понял. Малограмотный, некультурный, недалекий босс. Суть отношений тебе неинтересна, но факт тот, что за ним могут присматривать и свои, и кое-какие любопытнички у нас. Поэтому тебе нужно проявить максимум аккуратности. Самолет прилетает, если все о'кей, в 12.00. Будем называть это по-военному: час «Ч». Итак, «Ч» — встреча, «Ч + 1» — «Барма», «Ч+2» — здесь, «Ч+4» — выезд отсюда, «Ч+5» — снова «Барма» и «Ч+5.30» — «Савой», где должен переночевать наш гость, после чего завтра утром благополучно доехать до аэропорта.

— В отеле мне его тоже стеречь? — спросил я.

— Кто-то там должен быть, но только внизу, наверх не лазить. Я здесь, на месте, уточню, кого он не хотел бы видеть. Это пока не наша забота. Иди, отдыхай, хотя, конечно, отоспался ты и, думаю, за семь дней неплохо, поэтому как следует разомни кости, попарься в сауне, поплавай… И чтоб завтра как штык в 8.30 был у меня на третьем этаже вместе с Мишкой. Будем еще раз уточнять детали и программу визита.

ДЕНЬ «Д», ЧАС «Ч»

Никак я не мог подумать, что такая, в сущности, ерундовая работа, прямо скажем, плевая, может дать такие ужасающие последствия, которые подрубили и все мои радужные планы, и привычный, хотя и странноватый образ жизни, и вообще все, все, все…

Инструктаж, который мы с Мишенькой прошли у отца, оказался на редкость коротким и ничего нового не содержал. Мишка должен был изображать радушного хозяина, надеющегося заключить выгодный контракт с менеджером солидной инофирмы герром фон Адлербергом, бывшим остзейским бароном, а ныне — честным бундесбюргером. Правда, в странах Балтии барон не бывал, ибо его дед удрал оттуда еще в 1919 году вместе с войсками Бермондт-Авалова и немецким добровольческим корпусом. Папа нашего барона пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость Великой Германии, будучи полковником вермахта. Сам барон при всем этом отлично говорил по-русски, правда, с некоторым акцентом, свойственным скорее латышам, чем немцам. Для господина 1930 года рождения он выглядел весьма прилично, и хотя при росте за 185 и весе под 100 смотрелся весьма упитанно, пузаном не выглядел.

Мы с Мишкой, одетые весьма прилично, подкатили к трапу симпатичного «Гольфстримчика», на котором герр прилетел из Франкфурта-на-Майне. Подкатили не на «Чероки», разумеется, а на «Кадиллаке». Таможенник, пограничник, немец из генконсульства — все было расставлено на свои места, все формальности предусмотрены в соответствии со сценарием. Несколько ребят пасли подходы, а когда мы наконец покатили к «Барме», впереди и позади «Кадиллака» шли машинки сопровождения. Все было клево и очень культурно. До самой «Бармы».

Я не знаю, что дернуло меня в самый последний момент глянуть на то самое заколоченное досками окно, которое меня беспокоило в последнее время.

Первое и последнее, что я успел заметить, — это то, что одна из досок оторвана. И все… Сделать я ничего не успел. Почти бесшумный шелестящий свист, негромкий трескучий щелчок — и на лбу господина Адлерберга появилось отверстие, а затылок стал похож на разбитую банку с вишневым вареньем, только куда как меньше аппетитно выглядящую… Я, Мишка и вся прочая публика даже не успели сказать «ах!».

Это уже потом, когда Адлерберг грузно упал на выложенную плитками дорожку, ведущую к подъезду нашей фирмы, завизжала Люська и прочие бабы. Это потом кто-то понесся звать «скорую», а секретарь Адлерберга начал названивать в разные инстанции. И, наконец, потом я с Лосенком и парой ребят из охраны понесся туда, к дому, откуда прилетела пуля. Все было потом, когда уже ни черта нельзя было исправить.

Когда я в своем референтском распрекрасном костюмчике вбежал во двор этого дряхлого домишки, то хотел лишь одного: достать киллера на отходе. Хотя прекрасно знал: так не бывает. Ребята, которые садятся на точку, уже известную клиентам, и среди бела дня — в 13.02 по моим часикам — рубят с дистанции в сто метров зарубежного гостя, должны были быть или смертниками, или очень хорошими профи. Смертники, однако, не работают слишком долго. Они люди одноразового применения. Здесь же работал тот, кто учел все. И сколько времени потребуется на выстрел, и сколько на отход. Учитывал даже то, что все подъезды с улицы заколочены, что придется обежать полквартала, прежде чем обнаружится подворотня, ведущая в проходной двор, и то, что из этого проходного двора есть еще один выезд. Я еще на бегу прикинул, что надо закрыть выезд на соседнюю улицу, на бегу прохрипел об этом ребятам машины сопровождения, но все это было уже как мертвому припарка.

Мы вбежали в пустой, провонявший крысами проходной двор, где валялись опрокинутые мусорные баки и просто кучи мусора, сваленные жильцами. Гниль тоже добавила аромата в букет родного города. От нас шарахнулась какая-то старуха, прошипев нам в след:

— Рэкетиры чертовы! Бандюги!

Ребята побежали дальше, а я, чуть приотстав, обернулся к бабуле и показал ей ментовское удостоверение.

— Мамаша, — спросил я, запыхавшись, — вы здесь автомобиля не видели? Не выезжал автомобиль? Минуту-две назад?!

— Не знаю… — ответила она, опасливо оглядываясь по сторонам. — Ничего не видала.

И это, гад, он тоже знал заранее. Даже если и видела эта бабка автомобиль

— не скажет. Никому она не верит, всех боится и за свои семьдесят с хвостиком выучилась четко — не высовывайся! Ей и жить-то всего ничего осталось; а хочется, чтоб помереть дали спокойно.

Никаких машин во дворе мы, конечно, не застали. Лосенок с парнями побежал на чердак, я решил остаться во дворе: вдруг сгонят все-таки с чердака, и мужик попробует уйти через второй подъезд? Конечно, это было самоутешение. Не более.

Я огляделся. Дворик был пустой, замкнутый, посередине заброшенный скверик примерно в одну сотку площадью. Ощипанные деревца, кустики, клумба, Заросшая бурьяном, и скамеечка с отбитой спинкой.

На скамеечке спиной ко мне сидела с книжкой какая-то девушка в темной юбке и малиновом жакете, рядом с ней лежал скрипичный футляр.

— Здравствуйте, — сказал я. Девушка обернулась, поглядела на меня и узнала. Впрочем, как и я ее.

Это была Таня Кармелюк, первая скрипка ресторана «Чавэла». Она же соседка по квартире Николая Короткова (бородатого) и предмет восхищения моего брата, а также квартирантки Марианны.

Наивные огромные черные глаза, немножко рябоватое личико, с легкой одутловатостью и ранними морщинками. Типичное лицо девушки, опоздавшей выйти замуж и погруженной в какой-то странный мир, где причудливо переплетены стихи, музыка, посещения концертов и художественных выставок, стремление искать не выгодную партию «последнего шанса», а принцев, непризнанных гениев, суперталантов, и, в значительной степени подсознательная, мощная потребность в Мужике, который наконец-то придет и возьмет. Плавали, знаем!

— Здравствуйте, — сказала она, кладя палец между страницами, — я вас помню, вы меня подвезли до дому и не взяли денег…

— Как же это я забыл? — кося глазом на подъезд, из которого теоретически еще мог выскочить террорист, но практически уже вряд ли, я дурашливо хлопнул себя по лбу. — И сколько же я забыл с вас взять?

— Я вас спросила, — ее детский, максимум семнадцатилетний голосок был много очаровательней всего остального, — но вы сказали, что не обеднеете…

— А-а… — сказал я, видя, что, похоже, она испугалась, будто я сейчас начну с нее миллион баксов требовать, — Наверно, так и было. Что читаете? Про любовь или про секс?

— Нет, это Тютчев… Лирика…

Надо же, она застеснялась того, что читает классика! Ну точно, наши дни — время великих перемен. Раньше наверняка деваха ее возраста и семейного положения застеснялась бы, если б ее застали за чтением какой-нибудь там «Философии в будуаре» или иной самиздатовской порнухи, а эта Тютчева стесняется! О темпора, о морес! Как сказал бы гражданин Горохов Марк Туллиевич, более известный по кличке Цицерон.

— Вы случайно тут автомобиля не видели? — спросил я невинным тоном.

— Что-то ездило, кажется, — ответила Таня, теребя Тютчева в руках. — А у вас тут встреча назначена?

— Да, представьте себе, — ухмыльнулся я, — жду одну прекрасную даму. А вы, естественно, ждете своего возлюбленного?

— Нет… — опять засмущалась Таня. — Я просто слишком рано приехала. А в «Чавэле» сидеть не хочется, там уж очень шумно…

— Значит, говорите, ездило тут что-то, — я решил продолжать по теме, все еще с надеждой поглядывая на подъезд, хотя знал, что чудес не бывает. — А что именно вы не разглядели?

— «Запорожец», по-моему, — открывая Тютчева, сказала Таня. — Я только тарахтение слышала.

— А когда вы пришли сюда, он уже стоял здесь? — спросил я.

— Да, кажется. Беленький такой.

— А мужчины в нем не было? — спросил я. — В кожаной куртке и джинсовых брюках?

Про то, что в «Запорожце» мог сидеть такой тип, я придумал на ходу, а потому ничуть не удивился, когда Таня ответила:

— Да нет, никого там не было. Пятнадцать минут назад кто-то вышел из вот этого дома, завел и уехал…

Вот это мне не понравилось. По времени выходило самое оно. Но чтоб киллер на отходе оставил машину с заглушенным мотором — это странно. Конечно, сейчас не зима, машинка не застынет, но все равно — риск. Я бы на его месте оставил еще и мужика за рулем, дожидаться. Впрочем, толку от этой Таньки мало. Если она сидела вот так же, спиной к двору — а тут еще и кусты мешают!

— то вполне могла ни шиша и не увидеть. Она ведь даже не обернулась, когда мы, топая и пыхтя, вбежали во двор. А стоило, между прочим, хотя бы в целях самосохранения. Мы ведь могли и хулиганами оказаться…

Вот они, «хулиганы», спускаются…

— Простите, Танечка, — сказал я, — вынужден вас покинуть. Мои друзья уже пришли. А насчет девушки я пошутил…

— Я догадалась, — снова хлопнули ее бесхитростно-наивные глаза, и я пошел к ребятам.

— Ни шиша там нет, — сказал Лосенок, — выстрелили в щель между досками. Если действительно отсюда стреляли. А вообще-то ни гильзы, ни смазки, ни черта нет.

— Это пусть милиция изучает, — сказал я. — Будем искать белый «Запорожец». На нем уехал этот мужик. А сейчас пора топать, вот-вот менты приедут.

— Кто-то уже едет, — заметил один охранник.

— Это, ваше благородие, — пригляделся я, — «Чероки» мистера Лосенка. А за рулем сам директор! Фантастика!

Да, «Чероки» пригнал Мишка.

— Садитесь! — велел он, хотя повелитель из него в данный момент был очень хреновый. Скорее он был похож на недощипанного петуха, которого позабыли посадить на вертел и пообещали это сделать завтра.

Мы влезли в машину и покатили из двора прочь. Вывернулись из подворотни как раз там, где нас ждала одна из машин сопровождения. Собственно, ждала она не нас, а террориста, но, естественно, на пять минут опоздала.

— Белый «Запорожец» не прозевали? — спросил я.

— А вон стоит какой-то… — отозвались «сопроводители».

Конечно, это мог быть и не тот. Я списал номерок, хотя то, скорее всего, была лишняя формальность. Машину угнали самое большее за час до дела, чтобы всего лишь въехать во двор и выехать из него. Был и второй парень, который страховал. Вряд ли эта самая Танюшка видела что-либо, а уж то, что она не разобрала — стояла машина с работающим мотором или без оного, — очень может быть.

— Когда приехали, он уже стоял?

— Естественно, — был ответ. — По-моему, даже дверцы не полностью захлопнуты…

— Ладно, — сказал я, — поехали в «Барму».

Сопроводители пошли впереди нас, мы чуточку приотстали. На автомобиле, как выяснилось, нужно было намного дольше добираться до «Бармы», чем понадобилось нам, чтобы прибежать из «Бармы» в злополучный двор. Там и улица оказалась перекопанной, и трамвайный путь шел выше уровня асфальта — фиг переедешь, а потом еще и улица с односторонним движением…

Перед «Бармой» толпу зевак, правда, не шибко большую, держали менты. Мигалок было штук десять, причем, судя по рожам, из разных ведомств. Само собой, ухлопали иностранного гражданина. Репортеров тоже было немало. Вспышки сверкали одна за другой, хотя было еще очень светло и вроде бы ничто не мешало снимать без «блицев». Толклись и телеоператоры, похожие на гранатометчиков со своими «комплексами».

Мне не хотелось ни в телепередачу, ни на первую полосу «Криминальной хроники». Я решил не вылезать из машины, когда рация вдруг хрюкнула и сказала голосом отца:

— Дети, домой!

Охранники тут же выпрыгнули, Мишка перелез на заднее сиденье. Лосенок занял свое место за рулем, сдал назад и вырулил куда-то в боковой проулок.

— Тьфу! — сказал Лосенок. — А я, понимаешь, сегодня фуражку надел, как приличный человек.

— Да уж… — вздохнул я. — Клистира нам теперь не миновать. Михал Сергеич, ты с ментами пообщался?

— Успел поиметь честь… — вздохнул он. — Ваше отсутствие их побеспокоило. Жаждали познакомиться.

— Ладно, — отмахнулся я, — мне там знакомиться, по-моему, уже не с кем. Комитет был?

— В смысле ФСК? Что-то такое имело место. Если не перепутал…

— Ты смог связно все изложить?

— Кажется…

Разговор не клеился. То, что мы прохлопали, было полбеды. Гораздо хуже, что Чудо-юдо меня, конечно, заставит искать. Хотя ему-то про эту позицию у окошка было доложено загодя.

Лосенок, которому, по сути дела, ничего не грозило, отправился к себе во флигель. Его дело было телячье, то есть лосячье: крутить баранку. Он и крутил. Бегать за киллерами должен был я. А Мишеньке накрутка хвоста грозила немалая. Его бобики должны были собой прикрыть герра, не дать его просверлить. А еще лучше было высадить его в гараже. Я ему так и предлагал, но он, сукин сын, опять сказал, что мы с папочкой, как два старых чекиста… У меня этот разговор на диктофоне, под пиджаком. Не открутится.

Чудо-юдо оставил порку младшего сына напоследок. Со мной он поговорил коротко и ясно, тет-а-тет:

— Твоей вины я не вижу. Пока. Вот тебе доверенность на мою старую «Волгу»… У нее нормальный двигатель, колеса, и вообще она на ходу. Принимай любой облик, поднимай любые связи, но мне нужен заказчик и киллер. В любом виде. Можно в разобранном. Киллера лучше в живом.

— Слушай, — сказал я. — Джека ведь ты отпустил после того дела. Варан — молодой. Кубик-Рубик на Рожмане сидит…

— Это у тебя устаревшие сведения. Все те дела за неделю устроились. Крендель первый решил рвануть когти и так торопился, что под откос слетел, не доезжая Шереметьева. Летальный, естественно, исход. Свата какие-то негодяи простучали на выходе из конспиративной квартирки. Восемь отверстий диаметром 7,62. Душе не в чем держаться. Гоша обнаружился бездыханным и умиротворенным на квартире одной старой подруги — явно передозировал героин. Рожмана Кубик отловил на давно брошенной даче и выкачал практически все о той команде, что исполняла заказ на Разводного. Рожману пообещали, что он будет курировать все дело Кости, если отдаст блатных с потрохами. Что он и сделал, после чего был отвезен в кочегарку.

— А как же фирма Разводного?

— Ну, свято место пусто не бывает. Там есть кому работать. Хватит кустарничать и заниматься уголовщиной. Проведем перебор людишек, как в старину на Руси говаривали… Это тебя не касается. Теперь о киллерской конторе. Судя по тому, что вынули из Рожкова, Леха — это «шестерка». Локтев Алексей Иванович, 29 лет, две судимости по 206-2. Шпана. После второй ходки стал умнее, заимел на зоне хороших друзей. Но у ментов на него ничего свежего, даже наоборот. В драках и пьянстве не замечен, женился, есть сын двух лет, наконец, что в наше время немаловажно, — работает Леха на заводе! Средняя зарплата — 120 тысяч, хотя платят не всегда. Твой вход в милицейскую сеть прекрасно работает — спасибо. Что тревожит стражей закона? Только то, что Алексей Иванович дружит домами с неким Антоновым Петром Игоревичем. Неработающим, хотя и непьющим, но имеющим высокие доходы от продажи водки на свободном рынке. Потому что ездит на «Жигулях» стоимостью в 6 миллионов. Но поскольку не пойман ни на чем криминальном — хороший человек.

— Может, так оно и есть? — ухмыльнулся я.

— Может, и так, но только все неприятные случайности, происходящие на этом рынке, находятся в странной зависимости от свиданий Алексея Ивановича с Петром Игоревичем.