История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

      Доктор Тэшер, наблюдавший за лордом Каслвудом из-под полуприкрытых век, сказал:
      - Вам угодно шутить, милорд, однако мне как духовной особе отнюдь не пристало обращать в шутку подобные обстоятельства, и в качестве здешнего пастыря я не могу без глубокой печали взирать на столь рано заблудшую овцу.
      - Сэр! - воскликнул юный Эсмонд в порыве негодования. - Да не вы ли сами пытались поцеловать Нэнси в пустом коровнике? Она мне рассказывала об этом, называя вас гадким старикашкой.
      - Стыдитесь, Генри! - возразил доктор Тэшер, покраснев, словно индейский петух, между тем как милорд так и покатился со смеху. - Слушать нелепые выдумки распутной девки...
      - Для меня она честнее и чище всех женщин в Англии! - вскричал Генри. И добрее и лучше. Это вам должно быть стыдно клеветать на нее!
      - У меня и в мыслях не было ничего подобного! - воскликнул доктор. Дай бог, чтобы я ошибся в этой девушке, да и в вас тоже, сэр, позабыв, что вы поистине не по годам развиты; но не об этом сейчас должна идти речь. Важно то, что мальчик в "Трех Замках" захворал черной оспой, что он уже был болен, когда вам понадобилось зайти в таверну, и что вы прямехонько от этого мальчишки явились к юному лорду. - При этих словах доктор возвысил свой голос и оглянулся на миледи, которая только что снова вошла в комнату, очень бледная, с платком в руках.
      - Все это истинная правда, сэр, - сказала леди Эсмонд, глядя на молодого человека.
      - И теперь нужно опасаться, что через него зараза проникла и сюда.
      - Да, из таверны! - сказала миледи.
      - Ах, черт, я и позабыл об этом, когда взял тебя за плечо! - вскричал милорд, попятившись от Генри. - Отойди подальше, Гарри, мой мальчик. Без нужды, как говорится, волку в пасть лезть незачем.
      Миледи взглянула на мужа с некоторым удивлением и, тотчас же приблизившись к Генри Эсмонду, взяла его за руку.
      - Простите меня, Гарри, - сказала она, - я была несправедлива. Я не имею никакого права вмешиваться в ваши... в вашу...
      Милорд разразился проклятием.
      - Да оставь ты его, ради бога! - вскричал он. Она едва заметно покраснела и, прежде чем выпустить руку мальчика, слегка пожала ее.
      - Теперь уже все равно, милорд, - сказала она. - Фрэнк сидел у него на коленях и беспрестанно перебегал от него ко мне. Если опасность существует, от нее уже не спастись.
      - Как бы не так! - вскричал милорд. - Я все время курил, а дым отгоняет заразу. - И он с помощью уголька снова разжег свою трубку. - А раз болезнь уже пошла по деревне - провались она вовсе! - я не желаю, чтоб вы тут оставались. Завтра мы уезжаем в Уолкот, миледи.
      - Я не боюсь оспы, - сказала миледи. - Может быть, я переболела ею в младенчестве - она тогда была у нас в доме; впоследствии, за два года до нашей свадьбы, четыре из моих сестер были больны ею; две даже умерли, бедняжки, и только я одна не заразилась.
      - А я не хочу рисковать, - сказал милорд. - Я не трусливее других, но заболеть не желаю.
      - Возьмите Беатрису и уезжайте, - сказала миледи. - Что до нас с Фрэнком, зло уже совершилось; и если мы заболеем, за нами будет ходить Тзшер, у которой была оспа.
      - Да, уж ты всегда стараешься выбрать побезобразнее, - сказал милорд, и ее милость, не зная, что ответить, низко опустила голову, после чего милорд, обернувшись к Тэшеру, предложил ему выкурить еще по трубке в угловой гостиной. Доктор отвесил низкий поклон ее милости (он был мастер на подобные приветствия) и, поскрипывая утконосыми башмаками, вышел вслед за своим покровителем из комнаты.
      Когда миледи и молодой человек остались одни, на несколько минут воцарилось молчание, во время которого он стоял перед камином, рассеянно глядя на тлеющие угольки, а ее милость расправляла вышиванье в пяльцах.
      - Мне очень жаль, - сказала она немного спустя сухим, жестким голосом, - еще раз повторяю: мне очень жаль, что тревога за сына заставила меня показаться столь неблагодарной. Я вовсе не хотела бы, чтобы вы нас покинули, - разве только вам где-нибудь более по душе. Но вы должны понять, мистер Эсмонд, что в ваши годы и при ваших склонностях вам невозможно долее оставаться в той близости ж нашему семейству, к которой вы привыкли. Вы не раз высказывали желание вступить в университет, и, я полагаю, самое разумное будет, если вы теперь же туда уедете. Я не торопилась с этим до сих пор, считая вас ребенком, - и в самом деле, но годам вы еще сущий ребенок, - и мне никогда бы не пришло в голову отнестись к вам по-иному, если бы... если бы не вышли наружу все эти _обстоятельства_. Я попрошу милорда ускорить ваш отъезд; Фрэнку буду давать уроки сама, как сумею (я обязана своему отцу некоторыми начальными познаниями, а вам - всем, чему вы пожелали меня научить), а пока... пока, мистер Эсмонд, желаю вам спокойной ночи.
      И с этими словами она присела в грациозном поклоне а затем, взяв свечу, исчезла за портьерой, которая скрывала вход в ее покои. Эсмонд остался у камина, глядя ей вслед остановившимися, как бы пустыми глазами. И точно он почти не видел ее, покуда она не скрылась; и лишь тогда образ ее возник в его памяти и навсегда запечатлелся ней. Он увидел, как она отступала к дверям, увидел ее мраморное лицо, освещенное пламенем свечи, чуть дрожащие, пунцовые губы и сияние золотистых волос. Он ушел к себе в комнату, лег в постель и, по обыкновению, взялся за книгу; но он даже не узнал бы никогда, какая это была книга, если б память не воскресила потом перед ним рисунок шрифта (то были "Опыты" Монтэня); мысли его были заняты лишь событиями истекшего дня, вернее, последнего его часа; ибо о том, что было утром, - о бедной краснощекой коровнице, в числе прочего, - он ни разу не вспомнил. До самого рассвета он не мог заснуть и проснулся наутро с сильной головной болью и с чувством недомогания во всем теле.
      Посещение таверны не прошло ему даром: у него открылась оспа, страшная болезнь, щадившая замки не более хижин.
      Глава IX
      Я выздоравливаю после оспы в готовлюсь покинуть Каслвуд
      Когда миновал кризис болезни и к Гарри Эсмонду возвратились силы, он узнал, что маленький Фрэнк Эсмонд также болел оспой и уже успел оправиться, а миледи, его мать, и сейчас еще лежит в постели, равно как и двое или трое из домашней челяди. Доктор Тэшер сказал: "Все мы должны возблагодарить провидение за то, что смерть пощадила миледи и ее сына, тогда как бедных слуг она унесла в могилу", - и рассердился на Гарри, когда тот с невинным видом спросил, за что именно следует благодарить: за смерть слуг или за спасение господ? Точно так же юный Эсмонд не мог согласиться с доктором, когда тот, навещая миледи, оправлявшуюся уже от болезни, рассыпался в уверениях, что оспа ничуть не повредила ее красоте, не дерзнув оставить след на прелестных чертах виконтессы Каслвуд, тогда как Гарри, вопреки этим льстивым речам, находил, что красота миледи сильно пострадала.
      Правда, когда болезнь совсем прошла, на лице ее милости не осталось ни рубцов, ни рябин (не считая разве одной лишь небольшой отметинки на лбу, повыше левой брови); но нежный розовый румянец исчез с ее щек, глаза утратили свой блеск, волосы поредели, и вся она теперь казалась старше. Точно неумелая рука, реставрируя прекрасную картину, стерла верхний слой краски, легкими мазками наложенный на полотно, и обнажила его грунтовку. К тому же должно признаться, что в течение года или двух после перенесенной болезни нос миледи был красноват и сохранял некоторую припухлость.
      Не было бы нужды упоминать обо всех этих мелочах, если б они не оказали решающего влияния на судьбу нескольких людей, что нередко бывает в мире, где комар подчас значит больше слона, а ничтожная кочка, как показывает пример короля Вильгельма, может изменить путь целой империи. Однажды, когда Тэшер с обычной своей угодливостью (постоянно вызывавшей в Гарри Эсмонде чувство досады и раздражения) всячески заверял миледи в том, что лицо ее ничуть не изменилось, юноша вдруг вмешался и заявил: "Нет, изменилось; госпожа моя теперь и вполовину не так красива, как прежде"; и бедная леди Эсмонд, услышав это, невесело улыбнулась и заглянула в небольшое венецианское зеркало, которое, должно быть, убедило ее в том, что глупый мальчик сказал правду, ибо, когда она отвернулась от зеркала, глаза ее были полны слез.
      Зрелище чужих слез всегда рождало неистовую жалость в сердце Эсмонда, и, увидев их на глазах той, кого он любил больше всего на свете, неосторожный юноша бросился на колени и умолял ее простить его, называя себя болваном, тупицей и скотом за то, что осмелился держать подобные речи, сам будучи причиной ее болезни, а доктор Тэшер сказал ему, что медведь он есть, медведем и останется, и тем окончательно уничтожил бедного Эсмонда, который не пытался даже жаловаться.
      - Это мой медведь, доктор, и я не позволяю дразнить его, - сказала миледи, ласково проводя рукой по голове мальчика, все еще стоявшего на коленях перед нею. - Ах, как поредели у вас волосы! И у меня тоже, добавила она с новым вздохом.
      - Не во мне дело, - сказала миледи Эсмонду после ухода пастора, - но скажите, Гарри, я в самом деле так изменилась? Увы! Боюсь, что это правда.
      - Сударыня, мне ваше лицо кажется самым добрым, нежным и прекрасным в мире, - сказал мальчик; и он в самом деле так думал и продолжает думать и поныне.
      - Да, но каким оно покажется милорду, когда он вернется? - спросила миледи, вздохнув и снова бросив взгляд в венецианское зеркальце. - Вдруг он, как и вы, найдет меня безобразной - да, да, вы так и сказали: безобразной, ведь он меня разлюбит тогда. Все, что мужчина ценит в женщине, - это ее скромная красота. Почему он из всех дочерей моего отца выбрал именно меня? Только по этой причине. Мы царствуем лишь день или два; и верьте мне, Астинь знала, что Эсфирь уже недалеко.
      - Сударыня, - сказал мистер Эсмонд, - Артаксеркс был азиат; непостоянство - в обычаях его страны и в духе ее законов.
      - В подобных делах вы все азиаты, - сказала миледи, - или охотно стали бы ими, если б могли. Поди сюда, Фрэнк, дитя мое. Ты здоров, хвала создателю. Твои кудри не поредели от этой противной оспы и на твоем личике не осталось рябин, не так ли, мой ангел?
      Фрэнк жалостно захныкал при одной лишь мысли о подобном несчастье. Мать с ранних лет приучила юного лорда восхищаться собственной красотой и дорожить ею не меньше, чем дорожит прелестью своих черт модная красавица.
      Однажды, когда жар у Гарри спал и болезнь пошла на убыль, что-то похожее на чувство стыда вдруг остро кольнуло его в сердце - то была мысль о том, что за все время болезни он ни разу не вспомнил о бедной дочери кузнеца, чьи красные щеки еще месяц назад так влекли к себе его взор. Бедняжка Нэнси! Щеки ее увяли вместе с розами. Она заболела в один день с Эсмондом; и она, и брат ее умерли от оспы и покоились теперь под каслвудскими тисами. Из-за частокола палисадника не выглядывало больше улыбающееся личико, и некому было приветить старого Сиврайта у его одинокого очага. Эсмонд охотно поцеловал бы ее в наряде смерти (так сказано в прелестных стихах мистера Прайора), но когда ноги юноши после выздоровления впервые коснулись земли, Нэнси давно уже лежала в могиле.
      От доктора Тэшера Гарри Эсмонд узнал горестную судьбу бедной девушки, о которой давно хотел, но не решался спросить. Почтенный пастор рассказал, что страшная болезнь побывала почти в каждом доме; что семнадцать человек умерло от нее в деревне; и, называя умерших, упомянул также Нэнси и ее братишку. При этом он не преминул заметить, сколь благодарны господу должны быть все, кто остался в живых. Льстить и поучать было назначением этого человека, и надо отдать ему справедливость: он выполнял его с большим усердием и постоянно упражнялся если не в том, то в другом.
      Итак, Нэнси не стало; и Генри Эсмонд, краснея оттого что не пролил о ней ни одной слезы, принялся сочинять по-латыни элегию на смерть юной сельской красотки. Он просил дриад оплакивать ее и призывал речных нимф скорбеть о ней. И так как отец усопшей занимался ремеслом Вулкана, он поспешил сравнить ее с дочерью Венеры, позабыв о том, что жена Сиврайта была стара, безобразна и сварлива. Он строил постную мину, но, по правде говоря, сокрушался не более, чем наемный плакальщик на похоронах. Первая юношеская или девичья страсть всегда почти бесплодна: она умирает, едва успев родиться. Эсмонд до конца своих дней сохранил в памяти неуклюжие стихотворные строчки, в которых его муза оплакивала его хорошенькую возлюбленную; и не без стыда думал о том, как плохи были эти стихи и как хороши они ему казались; как притворна была его скорбь и как он чуть ли не гордился ею. Не правы те, кто говорит о простодушии юности. По моему мнению, едва ли кто-нибудь еще в мире так склонен лгать и лицемерить в своих взаимных чувствах, как молодые люди. Они обманывают самих себя и друг друга при помощи уловок, которые не действуют на более искушенного человека; с годами мы становимся проще и учимся лучше понимать истину.
      Услышав о печальном конце Нэнси Сиврайт, миледи сперва ничего не сказала, но как только ушел доктор Тэшер, она взяла Гарри Эсмонда за руки и проговорила:
      - Гарри, прошу вас простить мне те жестокие слова, которые я наговорила вам накануне вашей болезни. Я глубоко сожалею об участи бедняжки и уверена, что в тот вечер я в порыве гнева взвела на нее напраслину. Как только мне позволено будет выходить, вы должны свести меня к кузнецу, и мы узнаем, не могу ли я чем-нибудь облегчить его горе. Несчастный! Потерять сразу и сына и дочь! Как бы я стала жить без своих детей?
      И в самом деле, первая прогулка после болезни, которую миледи предприняла, опираясь на руну Эсмонда, привела их к домику кузнеца. Но от этого посещения старику отцу не стало легче; он встретил их сурово и говорил неохотно. "Бог дал, бог и взял", - были его слова; он, Сиврайт, знает свой долг верного слуги господня. Ему немного нужно, а уж теперь и подавно, - не надо ведь кормить столько ртов. Он пожелал доброго утра ее милости и мистеру Эсмонду - молодой джентльмен сильно вытянулся за время болезни, и на его лице почти не осталось следов; и с этими словами он отвесил угрюмый поклон и вошел в дом, оставив миледи, молчаливую и несколько пристыженную, у дверей кузни. Над могилой своих детей он поставил красивую плиту, которую и сейчас можно видеть на каслвудском погосте, и не прошло и года, как к именам, вырезанным на этой плите, прибавилось и его имя. Перед лицом Смерти, могущественнейшего из владык, тщеславие женщины умолкает и ревность не решается переступить границы мрачного царства. То страсть земная, и она гаснет в холодном голубом просторе, окружающем нашу планету.
      Наконец, когда всякая опасность миновала, пришло известие, что милорд с дочерью возвращается домой. День их приезда навсегда запомнился Эсмонду. Миледи, госпожа его, с самого утра была в страшном волнении; в последнюю минуту она побежала к себе в комнату и вышла оттуда с нарумяненными щеками. Сейчас должна решиться ее судьба. Красота ее исчезла, но кончилось ли вместе с ней и ее царство? Еще миг, и она узнает это. Уже милорд показался на мосту. Из углового окна видна была его статная фигура в пурпурном плаще, верхом на сером иноходце, а рядом с ним на вылощенной гнедой лошадке ехала его маленькая дочь в ярко-голубом платье. Миледи прислонилась к камину и глядела на них, прижав руку к сердцу. От красных пятен на щеках она казалась еще бледнее. Она поднесла к глазам платок и тотчас же отняла его, судорожно смеясь; румяна оставили красный след на белом батисте. Она снова бросилась в свою спальню и воротилась с бледными щеками и покрасневшими веками, держа за руку сына, как раз когда милорд входил в залу, сопровождаемый Гарри Эсмондом, который поспешил встретить своего благодетеля и подержать ему стремя.
      - Что это, Гарри, мой мальчик! - весело закричал милорд. - У тебя лицо вытянулось, как морда у борзой. Ты не похорошел от оспы, а ваша ветвь рода и так никогда не славилась избытком красоты - хо-хо!
      Он захохотал и с завидной легкостью соскочил на землю, красивый, веселый, румяный, видный собою, точно королевский телохранитель. Эсмонд опустился на одно колено и почтительно приветствовал своего покровителя, как только тот спешился, после чего подошел поздороваться с маленькой Беатрисой и помочь ей сойти с лошади.
      - Фи! Какой вы стали желтый! - сказала она. - А на лице у вас одна две - три красных дырки. - И это была истинная правда, ибо грубая кожа Генри Эсмонда навсегда сохранила следы болезни.
      Милорд снова захохотал, развеселившись еще более.
      - Разрази меня бог, - сказал он, употребив одно из любимых своих присловий, - от этой плутовки ничто не скроется. Она даже разглядела румяна и белила вдовствующей виконтессы и спросила, зачем та намазала себе щеки краской. Верно, Трикс? А Тауэр, а Сент-Джеймский дворец, а театр! Она все успела повидать, даже принца Георга и принцессу Анну. Верно, Трикс?
      - Они оба толстые-претолстые, и от них пахнет брэнди, - сказала девочка. Отец шумно захохотал.
      - Брэнди! - воскликнул он. - А откуда ты знаешь, как пахнет брэнди, дерзкая девчонка?
      - Потому что так пахнет от вашей милости, когда я подхожу поцеловать вас после ужина, - ответила молодая леди, у которой и в самом деле дерзости было не занимать стать; это была настоящая цыганочка и притом хорошенькая на загляденье.
      - А где же миледи? - спросил милорд, поднимаясь по лестнице и проходя под тяжелой портьерой, скрывающей дверь гостиной. Эсмонду врезалась в память статная фигура в пышных складках пурпурного плаща. За последние месяцы сам он из мальчика превратился в мужчину, и вместе с его телом выросли и возмужали его мысли.
      Лицо миледи, в котором Генри Эсмонд привык замечать всякую перемену, с заботливой преданностью ловя и истолковывая малейший знак радости или печали, еще много недель после приезда ее супруга хранило грустное и унылое выражение; и все это время она словно старалась рассеять ласками и мольбами какое-то недовольство милорда, от которого сам он не спешил отделаться. В своем стремлении угодить ему она прибегала ко множеству уловок, которые прежде пленяли его, но теперь, как видно, утратили свою силу. Он больше не находил удовольствие в ее пении; и она перестала петь и даже детей заставляла умолкать в его присутствии. За обедом милорд молчал и пил больше обычного, миледи же, сидя напротив, украдкой поглядывала на него и тоже не говорила ни слова. Ее молчание досаждало ему так же, как и ее речи; с обычной бранью он ворчливо спрашивал, почему это она сидит насупившись и словно воды в рот набрала; но стоило ей сказать слово, он резко обрывал ее, прося не говорить глупостей. Казалось, что бы она теперь ни делала и ни говорила - все было не по нем.
      Когда хозяин и хозяйка не в ладах меж собой, все в доме делятся на два лагеря. Гарри Эсмонд так трепетал перед милордом, что не задумался бы три мили пробежать босиком, чтобы выполнить его поручение; но перед леди Эсмонд он благоговел всем сердцем, с силой истинной страсти, и ради того, чтоб избавить ее от огорчения или оказать ей услугу, готов был в любой миг отдать свою жизнь; сердечное чутье и подсказало ему вскорости, что его обожаемая госпожа несчастлива и что какая-то тайная забота (тайная, ибо она никогда не говорила о своем горе) гнетет ее.
      Кто из видевших свет и знакомых с природой людской не догадается, какое несчастье ее постигло? Правда, знавал я людей, которые до глубокой старости донесли в истинном цвету свою юношескую любовь. Но ведь и Томас Парр, слышно, дожил до ста шестидесяти лет, однако же обычная продолжительность человеческой жизни - семь десятков, и редко кто перевалит за этот предел; и так уж водится, что человек, который, подобно милорду, женился ради одних лишь прекрасных глаз, считает, что его обязательства по брачному договору кончаются, как только женщина перестает выполнять свои, и его любовь не долговечней ее красоты. Бывает, как я уже говорил, и по-иному: сам я (да, пожалуй, и каждый из нас) мог бы припомнить не одну семью, где священный светильник любви, зажженный в юные годы, никогда не угасал; но подобные семьи, как и мистер Парр, как и великан восьми футов росту в ярмарочном балагане, исключение среди людей, чаще же всего этот бедный светильник, некогда озарявший брачный покой, бывает задут ветром или сквозняком или же попросту с шипением гаснет от недостатка масла. А тогда - тогда Хлоя долгими ночами томится, не смыкая глаз, рядом с мирно похрапывающим Стрефоном; или vice versa {Наоборот (лат.).}, бедняга Стрефон, женившийся на бездушной кокетке, ловит, проснувшись, неверное видение супружеского счастья, которое должно было длиться вечно и оборвалось, как всякий сон. Но ложе постлано, и ни тот, ни другая не смеют покинуть его, пока в жизни их не наступит последний день, и тогда каждый заснет отдельно.
      Примерно в эту пору юный Эсмонд, довольно искусный в нанизывании рифмованных строчек, стихами перевел кое-какие из Овидиевых посланий и принес их миледи, желая развлечь ее. Гарри заметил, как растрогали ее те из них, в которых говорилось о покинутых женщинах; и когда он читал о том, как Энона призывала Париса или Медея молила Язона вернуться к ней, леди Каслвуд вздыхала и говорила, что эти стихи самые лучшие. И она, должно быть, не задумалась бы изрубить на куски старого декана, своего отца, если б это могло вернуть ей милорда. Но прекрасный Язон ее ушел, как уходят все прекрасные Язоны, и не во власти бедной волшебницы было удержать его. Милорд хмурился лишь до тех пор, покуда встречал укор в печальном взгляде жены. Когда же она сумела превозмочь себя и научилась придавать показную веселость своему лицу и поведению, к ее супругу вернулось отчасти обычное благодушие; он уже не бранился и не бушевал за обедом, но порой даже смеялся, а порой зевал без стеснения; стал надолго отлучаться из дому, чаще прежнего приглашал к себе гостей и большую часть своих дней проводил на охоте или за бутылкой вина, как и раньше; разница была лишь в том, что теперь бедная жена уже никогда не видела в его глазах огонька любви. Супруг ее был здесь, рядом, но пламя погасло; и путеводный маяк больше не светил ей, как в былые дни.
      Каковы были чувства миледи, когда ей пришлось признать истину, которую не зря предрекало ей вещее зеркало, - что вместе с красотой кончилось и ее царство и что дни счастья для нее миновали? Что делает моряк, когда его мачту и руль снесло бурей? Он ставит временную мачту и старается править с помощью весла. Что происходит в доме, с которого ураган сорвал крышу? Оправившись от потрясения, потерпевший первым делом спешит убедиться, что дети его невредимы, затем отводит их под надежный кров, чтобы укрыть от дождя. Если пламя охватило дворец, мы ищем пристанища в сарае. В жизни каждого человека случается - и не раз! - что внезапный шквал сбивает его с пути; и все, что ему остается, - это искать спасения на скалах, куда его выкинет волной.
      Когда леди Каслвуд убедилась, что корабль ее пошел ко дну, все, что ей осталось, - это, оправившись от понесенной потери, искать счастья, рискуя по мелочам, в надежде на мелкие прибыли и удачи; так купец, потерявши тысячные богатства, покупает indocilis pauperiem pati {В страхе пред бедностью (лат.).} на несколько гиней товаров для нового корабля. Все свое уцелевшее достояние она вложила в детей, балуя их сверх всякой меры, что при подобной кротости нрава было неизбежно; и всеми своими помыслами отдалась их благу училась, чтобы им давать уроки, совершенствовала свои природные таланты и навыки, чтобы передать их своим малюткам. Многие достойные женщины видят смысл своей жизни в том, чтобы делать добро ближним. Они словно переполнены добротой и испытывают необходимость поделиться ею с другими. Она достигла отличных успехов во французском и итальянском языках, а также и в латыни, начатки каковых знаний приобрела еще в ранней юности благодаря своему отцу; но от супруга она скрывала все эти совершенства, опасаясь, быть может, как бы он не счел их обидными для себя, ибо милорд был небольшой охотник до книг, об ученых женщинах отзывался с презрительным пофыркиванием и был бы весьма недоволен, узнав, что ею жена может сделать разбор латинского текста, в котором сам он не понял бы и двух слов. Юный Эсмонд бывал ей то наставником, то помощником, смотря по обстоятельствам. Во время частых отлучек милорда уроки у них шли без помех; и матери и дочери на диво легко давалось учение, хоть последняя училась неровно, отдавая дань своему капризному нраву. Что до маленького лорда, то он, должно сознаться, пошел в отца: любил игры и забавы, любил лошадей, особенно маленького пони, подаренного ему отцом, который иногда брал его с собой на охоту, предпочитая все это Кордериусу и Лили; командовал деревенскими мальчишками, из которых составилась у него целая свита, подчас даже порол их, проявляя свою власть с гордым видом повелителя, при виде чего отец разражался хохотом, а мать нежно журила его. Среди его приближенных был сын стряпухи, двое детей дровосека, и даже пятнадцатилетний верзила, сын привратника, терпел от него колотушки и исполнял его приказания. Доктор Тэшер называл его молодым джентльменом воинственного склада; Эсмонду же, который, будучи восемью годами старше, исполнял при нем роль наставника, подчас очень нелегко бывало сдерживаться и добиваться послушания от своего упрямого маленького господина и родственника.
      Первые годы, последовавшие за бедствием, которое похитило у леди Каслвуд некоторую - совсем ничтожную - долю красоты и вместе с нею сердце беспечного супруга (сказать по правде, миледи пришлось убедиться не только в том, что ее царствование окончилось, но и в том, что ей уже найдена преемница, высокородная принцесса с подмостков "Друри-Лейн", которую милорд поселил в городке за восемь миль от Каслвуда и к которой постоянно туда ездил - pudet haec opprobria dicere nobis {Нам стыд оскорбленье такое (лат.).}), ознаменовались глубокой переменой в ее душе; после долгой борьбы, которую она таила в себе, никому не выдавая, так что виновник перенесенных ею страданий и не подозревал ничего, она достигла состояния, какое не так еще давно, до начала ее несчастий, едва ли показалось бы ей возможным.
      За это время она постарела, как всегда бывает с людьми, молчаливо терпящими страдания души, и узнала многое, о чем не догадывалась прежде. Горе, жестокий наставник, помогло ей одолеть эту науку. Всего лишь два года назад она, мать двух детей и сама еще дитя, видела в своем супруге бога, в его словах - закон, в его улыбке - солнечный свет; к его пустой и праздной болтовне прислушивалась так, словно это был голос вещей мудрости, и с рабской преданностью исполняла все его прихоти и желания. Она была первой служанкой милорда и фанатичной жрицей его. Есть женщины, которые идут еще дальше и готовы стерпеть не только пренебрежение, но и прямую неверность, но тут смирение изменило миледи. Дух ее возмутился и отказался повиноваться далее. Сначала ей пришлось втайне испытать всю горечь утраты возлюбленного супруга; затем, все глубже проникая в истину, убедиться, что божество, которому она поклонялась, было лишь грубо размалеванным идолом; затем молчаливо признать, что из них двоих достойнейший не господин ее и повелитель, но она сама, что она превосходит его во многом, что ей свойственны мысли, которые не уместились бы у него в голове; что дух ее свободен, хоть она и связана неразрывными узами, и что отныне ей, как и большинству людей (исключая немногих счастливцев), предстоит нести бремя жизни в одиночестве. Сидя в кресле за столом, как обычно, напротив миледи, милорд, багровый от вина, отпускал свои шутки, смеялся раскатистым смехом и не подозревал, что эта замкнутая, холодная леди со сдержанными манерами и потупленным взором во много раз лучше и достойнее его. Порой, будучи навеселе, он подшучивал над ее холодностью. "Миледи ушла, разрази меня бог, можно выпить еще бутылочку", - вошло у него в поговорку. Он не привык скрывать свои мысли, каковы бы они ни были. Слова и поступки милорда ни для кого не представляли тайны. Его прекрасная Розамонда не пряталась в лабиринте, подобно героине оперы мистера Аддисона, но открыто разгуливала по всему городу, густо накрашенная и с целой свитой пьяных бездельников. Если бы леди Каслвуд помышляла о мести, она без труда нашла бы дорогу к дому своей соперницы; и явись она к ней с кинжалом или ядом, была бы немедленно обращена в бегство потоком отборной рыночной брани, которая у нашей прелестницы всегда была наготове.
      Между тем, как уже было сказано, для Гарри Эсмонда нежное лицо его благодетельницы ничуть не утеряло своей прелести. Она по-прежнему встречала его самыми ласковыми взорами и улыбками, - быть может, не столь радостными и простодушными, как улыбки миледи в ту пору, когда леди Каслвуд, сама еще дитя, резвилась со своими детьми, не думая ни о чем, кроме угождения и послушания супругу; но следствием всех ее горестей и забот, - как бывает всегда, если подобные испытания выпадают на долю чувствительного сердца, явились мысли и качества, которые бы в ней не пробудились, если б несчастья не дали к тому толчка. Поистине отцом того, что есть в нас доброго, зачастую является случай. Так, неловкие пальцы и нехитрые орудия узника вырезают и обтачивают изящнейшие безделушки; и они же роют удивительной сложности подземные ходы, проделывают лазейки в каменных стенах, перепиливают кандалы и железные решетки; несчастью свойственно пробуждать хитроумие, выносливость и силу духа там, где подобные добродетели никогда бы не проявились, если бы того не потребовали обстоятельства.
      - Должно быть, это уже после того, как Язон покинул Медею, она стала великой волшебницей и ученой женой, - сказала однажды леди Каслвуд, улыбнувшись юному Эсмонду, который читал ей вслух перевод нескольких строк из Еврипида.
      - И силой своих заклинаний, - добавил юный книжник, - она могла гасить звезды в небе и не могла лишь заставить Язона вернуться к ней.
      - Что вы хотите сказать? - весьма сердито спросила миледи.
      - Лишь только то, что мне довелось читать в книгах, - отвечал Гарри. Откуда мне знать о подобных делах? Я и женщин в жизни не видывал, кроме вас, маленькой Беатрисы, жены пастора и прежней моей госпожи да еще служанок вашей милости.
      - Люди, которые написали эти книги, - сказала миледи, - все ваши Горации, Овидии и Вергилии, насколько я могу судить, думали о нас очень дурно, а все герои, о которых они писали, поступали с нами попросту бессовестно. Мы всегда были рабынями, даже теперь, так как все законы по-прежнему пишутся вами, все проповеди толкуют о том, что достойнейшая из женщин - та, которая с улыбкой несет свои оковы. Как жаль, что у нас нет монастырей; мы с Беатрисой непременно постриглись бы в монахини и мирно коротали свои дни вдали от вас.