Воспитанница любви

      – Выбирай!
      А после раскрыла все имеющиеся у нее шкатулки с драгоценностями. Вера принялась перебирать и разглядывать украшения и вовсе забыла о пережитом унижении. Луша предпочитала серебряные монисто, браслеты, янтарные ожерелья и серьги, но в ее шкатулках хранились и дорогие бриллианты, жемчуга, золотые безделушки, подаренные Вольским. Вера примерила серьги с изумрудами и такой же фермуар.
      – Бери! – тряхнула головой Луша.
      – Но как же, – растерялась ее наперсница, – разве тебе не дороги его подарки?
      Цыганка посуровела:
      – Ни полушки с собой не возьму, все ему оставлю! Если уж от него самого отказываюсь, что мне эти побрякушки!
      – Тогда и мне не надо, – сникла Вера и убрала драгоценности в шкатулку.
      Решено было одеться скромно, но с достоинством. Подарки Вольского заняли свои прежние места. Не желая обнаруживать волнение и трепет ожидания, девушки занимались обычными делами, но всякий раз застывали, когда по переулку проносился экипаж. Авдотья старалась вовсю. Из кухни плыл аромат телячьих котлет, стерляжьей ухи, пирога, начиненного курицей. И наконец, когда уже Вера не могла ничем себя занять, а Луша терзала струны гитары, испытывая терпение подруги, в сени маленького домика ввалилась разгоряченная молодежь.
      Их было четверо: Вольский и три его приятеля. Все они были нагружены кульками с икрой, балыком, фруктами, конфетами, орехами и, разумеется, бутылками рома и шампанского. Вера убежала к себе и затаилась там, Луша же встречала гостей.
      – Заварим жженку! – едва скинув шубу, провозгласил Вольский.
      Вера слегка приоткрыла дверь и приникла к щели, наблюдая. Она видела, как Авдотья накрывала стол, а молодые люди со смехом и восклицаниями выливали содержимое бутылки в широкую чашу, поджигали с сахаром, а после разливали небольшим черпаком по бокалам. Ром подействовал быстро, а молодые люди и до того уж были навеселе. Стало дымно и шумно. Луша уговаривала гостей сесть и закусить. Наконец они отдали должное творениям Авдотьи. Никто не кликал Веру, не приглашал к столу. Она уже устала стоять возле дверей, недоумевала и чуть не плакала. Что это? Вольский забыл о ней? Вовсе нет, он украдкой поглядывает на дверь, хмурится при этом. И вот до слуха Веры донеслось:
      – Однако, Вольский, где же ты прячешь свою прекрасную пленницу? Покажи нам ее, негоже скрывать сокровище от друзей.
      Девушка отскочила от двери и больно ударилась об угол кровати. Она сделала вид, что дремлет в темноте, когда двери открылись и Луша позвала:
      – Вера, тебя просят.
      Немилосердно краснея и труся, Вера выбралась в гостиную. Громкие одобрительные возгласы еще более смутили ее. Ища спасения, Вера умоляюще взглянула на Вольского. Тот хмурился и кусал губу, но ничем не выразил ей поддержку. «Ну что ж!» – мстительно подумала Вера. Она присела за стол с ближнего края и стала есть, так как с утра ничего не ела. В соседстве с ней оказался румяный богатырь-кавалергард с весьма откровенным и пьяным взором. Представившись Отрешковым, он принялся ухаживать за Верой.
      – Вольский, на что тебе две красавицы? – обратился к Андрею кто-то из гостей. – Поделись, не будь скаредой.
      Вольский ничего не ответил, темнея лицом, однако никто не обратил на это внимания. В этот момент Луша запела и завладела слухом гостей. Один Отрешков был занят Верой и преследовал ее пьяным вниманием. «Вот она, доля содержанки!» – сокрушалась Вера, с аппетитом поглощая пирог и котлеты. Однако, едва почувствовав, что под столом к ее колену прижимается чужое колено, она тотчас встала и, сославшись на головную боль, ушла в свою комнату.
      «Позорное, гибельное положение!» – думала Вера, зажигая свечу. Желая рассеяться, она взяла любимый томик Пушкина и устроилась читать, стараясь не слышать шума в гостиной. Погрузившись в светлое очарование пушкинского стиха, она забыла обо всем. В облике Алеко ей грезился Вольский, пылкий герой в байроническом роде.
      Верно, она задремала и не услышала, как кто-то вошел в комнату. Девушка вздрогнула, ощутив на плече чужое касание, и едва не задохнулась от немыслимого амбре.
      – Вот ты где прячешься, плутовка! – услышала она сквозь сон голос Отрешкова.
      Мгновенно подскочив, Вера оттолкнула от себя пьяного ухажера. Тот вовсе не держался на ногах, поэтому как мешок свалился на постель. Решительный отпор девушки неожиданно пробудил в нем воинственный дух.
      – Ну полно изображать недотрогу! – бормотал он, наваливаясь на Веру всей мощью двадцатилетнего кавалергардского тела.
      – Я буду кричать! Я позову Андрея Аркадьевича, и он убьет вас на дуэли! – грозила бедняжка, пытаясь выкарабкаться из-под разгоряченного кавалера.
      Неизвестно, чем бы завершился этот момент, так как силенок у девушки явно недоставало для собственной защиты. Под руку Вере попался медный шандал, стоящий на столике у кровати. Она исхитрилась схватить подсвечник и изо всех сил ударить им по голове Отрешкова. Медведь ослабил хватку, но не выпустил девушку из своих объятий. Однако ей хватило секунды, чтобы вывернуться и нанести новый удар. Тут Отрешков и вовсе обиделся. Он не рухнул замертво и даже не пошатнулся, но Веру на миг из рук выпустил. Она метнулась в сторону двери, да неудачно. Пьяный кавалер, неожиданно проявив недюжинную ловкость, вновь сгреб ее в объятия.
      – Зачем ты так? Дерешься… – обиженно упрекнул он свою жертву.
      У Веры уже не было сил обороняться, она бессильно заплакала, с ужасом чувствуя на шее неистовые поцелуи-укусы.
      – Отрешков, оставь барышню, или я убью тебя! – вдруг прозвучало от двери.
      Офицер мгновенно подчинился и отпустил Веру. Та бросилась к Вольскому и спряталась у него на груди от позора и опасности. Однако Вольский не обнял ее, не прижал к себе. Он пристально следил за Отрешковым, который смущенно приводил в порядок свой белый мундир. Завершив занятие, незадачливый кавалергард пожал плечами и с деланной небрежностью произнес:
      – Отчего сразу не сказал, кто для тебя сия нимфа? Полно, Вольский, не сердись. Я, брат, не думал…
      – Вперед думай, – холодно ответил Андрей.
      Озорной Отрешков состроил шутовскую гримасу и торопливо исчез за дверью, дабы избежать последствий.
      Вера почувствовала приближение грозы, когда Вольский неловко отстранил ее и уселся на стул, скрестив руки и упершись в нее холодным взглядом.
      – Почему же ты не кричала, Вера? – наконец заговорил он. – Почему не звала на помощь? Должно быть, Отрешков нашел какие-то заветные слова или нащупал нужные струны в твоей душе, что ты стала его легкой добычей? – произнес уже сквозь зубы Вольский.
      Вера задохнулась от гнева и жгучей обиды. Вместо защиты и сочувствия она нашла лишь презрение и подозрительность. Что было делать? Вот плакать она уже не будет. Верно, не дождаться ей понимания и любви, тогда и вовсе не стоит ронять себя. Собравшись с духом и стараясь унять дрожь в голосе, Вера твердо произнесла:
      – Отпустите меня, Андрей Аркадьевич. Не будет нам добра, коли не выйдет по закону да совести. Дайте мне свободу, не мучайте. Я к маменьке уеду, в Слепнев.
      Вольский молчал, закусив ноготь большого пальца, но глаза его слегка потеплели. Тут он вновь заговорил:
      – Прости. Это и впрямь была не лучшая затея – привезти сюда друзей. Они тоже не виноваты, потому что не догадались об истинности наших отношений. Ехали на мальчишник вольно провести время в обществе доступных красавиц. Ожидали увидеть определенного рода девиц…
      – Сегодня здесь была ваша матушка, – прошептала Вера, опустив голову.
      Вольский нахмурился:
      – Она говорила с тобой?
      – Советовала держаться от вас подальше.
      Вольский ударил кулаком по столику, так что задребезжали все склянки и зеркало.
      – Проклятие! Ее ли это дело.
      – Выходит, что ее, – скорбно заключила Вера.
      Вольскому нечем было возразить. Он поднялся со стула, подошел к Вере, сжал ей плечи и поцеловал в лоб.
      – Ложись спать, более тебя никто не потревожит. – С этим он оставил Веру.
      Однако растревоженная девушка вовсе не могла спать. Она слушала звонкий голос Андрея, пение Луши, веселый разнобой застольной болтовни, хлопанье бокалов об пол и чувствовала себя одинокой и несчастной. Почему Андрей не приласкал ее, не пожалел, не выразил сочувствия? Он спокойно предался дружеской пирушке, заставив бедную пленницу в одиночестве переживать тяжелое впечатление от ухаживаний пьяного кавалергарда.
      Постепенно гости утихомирились, хмель победил их. Вера услышала, как Луша удалилась к себе, а Вольский отдавал последние приказания Авдотье. Гости почивали там, где их настиг сон. Сам же хозяин, тоже нетвердо стоящий на ногах, добрался до кабинета. Вот грохнули об пол сапоги, зашуршала одежда. Из-за неплотно прикрытой потайной двери все было хорошо слышно Вере.
      В ее голове вдруг созрела гибельная решимость. «Все равно пропадать, – дерзко думала бедная пленница. – Так пусть это будет он, а не кто другой, нелюбимый, нежеланный! Почему нет? Не судьба нам быть вместе, так хоть на миг упиться счастьем, отдаться без оглядки страсти, а там – хоть потоп!» От этой безумной решимости бешено застучало сердце в груди Веры. Вся трепеща, она уже была готова открыть заветную дверцу, разделяющую ее с Вольским, как вдруг в его кабинете послышалось какое-то движение. Вера вздрогнула – так близко прозвучал в тишине голос Луши:
      – Не гони меня, драгоценный мой. Как раба приползла к тебе молить о ласке. Нет мочи больше жить без любви твоей, мой суженый. Ноги твои буду целовать…
      Подавляя стон, рвущийся из груди, Вера насторожилась, силясь услышать происходящее за стеной. Что он? Что Вольский? Он молчит. Почему он молчит? Почему, как давеча, не выставит за дверь наглую дикарку? Зажимая рот ладонью, Вера осела на пол. Она ясно слышала красноречивые шорохи, скрипы, тихие стоны. «За что? За что?» – с мукой вопрошала она, сжимая зубы и закрывая уши. Ей казалось, что и теперь она слышит невнятные звуки лобзаний, страстный шепот Андрея и сытое воркование Луши…
      Вера очнулась от холода. Она лежала на полу в одной сорочке. Ее знобило, а голова полыхала огнем. Девушка не понимала, что с ней, почему она на полу, сколько времени провела в беспамятстве. С трудом поднявшись на ноги, она еле добрела до кровати и снова рухнула в забытье…
      Когда к Вере вернулось сознание, она увидела возле себя встревоженную Лушу.
      – Слава Богу, жива! Мыслимо ли так пугать? Авдотья! – крикнула она. – Не надобно уже бежать за доктором. – И объяснила показавшейся в дверях кухарке: – Ожила наша принцесса заморская.
      Авдотья молча кивнула и ушла на кухню. Оказалось, уже вечер, гости давно отбыли, а с ними и Андрей Аркадьевич. Он ничего не заподозрил необычного в том, что Вера не явилась к завтраку. «Верно, он не очень желал этого», – подумала горестно девушка. И вовсе трагично заключила: «Нет, он не любит меня!» Луша беспечно хлопотала над больной и, кажется, вполне была счастлива. Она не подозревала, какой ад царит в душе очнувшейся девицы.
      – Мы и хватились-то тебя только что! Думали, отдыхаешь после давешнего, никого видеть не хочешь. Да уж больно тихо было. Я и просунулась глянуть, не больна ли. И вот…
      – Увези меня, Луша, увези отсюда, нет больше моих сил! – зарыдала вдруг Вера, чем окончательно напугала цыганку.
      – Да полно, Вера, блажить. Услышит Авдотья, расскажет все барину.
      Но девушка сотрясалась в рыданиях и продолжала молить Лушу, хватая ее за руки, покуда та не обещала твердо, что на Масленицу они сбегут вместе с Яшкой в Коноплев.
      – Ты в лихорадке, Вера. Вот, выпей отвару, может, полегчает. – И Луша поспешно удалилась к себе.
      «Я никому, никому не нужна! Андрей, что ты делаешь со мной… Да и Луша эта – змея в цветах!» – так думала бедняжка, в одиночестве мечась по кровати. Ее жалобные стенания прервал сильный шум, раздавшийся вдруг в сенях. Забыв о горячке, Вера испуганно вскочила, накинула на плечи теплый платок и высунулась наружу. Ее взору предстала странная картина. Взбешенный Вольский, распахнув дверь ногой, волок за шиворот какого-то жалкого человечка в потертой шинели и рваном картузе. Тот безуспешно старался уклониться от тумаков, которыми щедро угощал его Вольский. На шум прибежали Луша с Авдотьей, до того занимавшиеся хозяйством в подвальчике.
      – Что это за чучело? – со смехом спросила Луша.
      – Шпион, – коротко бросил Андрей, швыряя человечка на стул. Тот весь съежился и вжал голову в плечи, ожидая новых побоев.
      – Почему вы думаете, что он шпион? – тихо спросила Вера.
      Вольский определенно избегал смотреть ей в глаза. Даже на ее вопрос отвечал, глядя на свою жертву.
      – Топтался у дома, в окна заглядывал, шельма. Уши оборву, отвечай, кому шпионишь? – Тон его не предвещал ничего хорошего.
      Человечек суетливо закрестился:
      – Вот как Бог свят, никому! Христарадничать пришел, ибо помираю с голоду от живых детей… Помогите бывшему либавскому пехотинцу, герою Бородина и Малоярославца.
      – Это Алексеев тебя послал? Признавайся, каналья, не то прикажу высечь!
      – За что, за что? – захныкал человечек. – Ни в чем, вот вам крест…
      – Отпустите же его! – возмутилась Вера. – Или не видите, он не лжет. Дайте милостыню, и пусть себе идет.
      Авдотья и Луша были определенно разочарованы подобным исходом событий: Вольский неожиданно подчинился. Он так и не взглянул на Веру, но жертву свою нехотя отпустил, швырнув ему гривенник. Либавец ловко подобрал монету, низко поклонился и спешно ретировался, дабы не искушать судьбу. Цыганка фыркнула и удалилась к себе, предоставив Авдотье поднимать с полу шубу барина.
      Они остались одни. Только теперь Вольский посмотрел на Веру, когда не взглянуть ей в лицо было уже нелепо.
      – Что это, Вера, ты больна? – тотчас встревожился он, заметив лихорадочный румянец на щеках девушки, зябко кутавшейся в платок.
      «Нетто разглядел!» – желчно подумала Вера и томно ответила:
      – Я в лихорадке.
      – Тебе непременно надо лечь! – воскликнул Андрей и, тотчас приблизившись к ней, подхватил больную на руки.
      Прежде чем за ними закрылась дверь, Вера успела разглядеть сквозь дверную щель Лушиной комнаты два огненно-черных глаза. И хотя она тут же выставила разнежившегося Вольского за дверь, ей все-таки доставила удовольствие мысль о тех чувствах, что пережила теперь Луша.

Глава 3
Побег

      Масленица была не за горами, а Луша все чаще задумывалась и почти перестала исчезать из дома. Вера поторапливала, а цыганка поводила плечами или молчала.
      После болезни Веры Вольский все реже появлялся в их домике. Девушка поправилась, но они так и не объяснились. Мучительная неопределенность подстегивала пленницу к решительным действиям. А вот Луша, как назло, кажется, обнадежилась возвратом прежней любви и вновь отвадила Яшку от себя. Это вовсе не входило в расчеты бедной воспитанницы. Она лихорадочно искала выхода, пока не произошло следующее.
      Однажды Авдотья отлучилась на целый день навестить больную сестру. Девушки остались одни, если не считать камердинера Вольского, Никиту, который по записке хозяина забрал какие-то вещи из его кабинета и удалился. Вера скучала над книжкой Бальзака, постоянно отвлекаясь на собственные печальные раздумья. Как швыряет ее судьба и где взять смирение принять все как должное? Она вспомнила о родном Слепневе, о семействе Свечиных, воспитавших ее. «А хотелось бы мне сейчас вернуться назад и жить, как прежде, тихой, умеренной жизнью?» – задавала себе вопрос Вера. И тут же на него отвечала: «Нет, я не смогла бы уже вернуться к прежнему».
      Салон княгини и сама княгиня, балы, изысканное общество, роскошь, окружавшая воспитанницу, дружба с покойным Евгением, наконец, Вольский и любовь к нему – все это навсегда отравило девушку сладким ядом. Сильные впечатления, острое чувство жизни заставляли искать все новых ощущений. Обыденность, в которую неожиданно погрузилась Вера, когда попала сюда, повергла ее в скуку и бесконечное ожидание. «Неужели так и состарюсь в пленницах или наложницах у Вольского?» – безнадежно думала она.
      Непонятный шум привлек ее внимание. Вера выглянула в окно, но ничего, кроме привычной картины, не увидела.
      – Зачем ты пришел? – донеслось до нее откуда-то из сеней. Луша спрашивала резко и недружелюбно.
      Незнакомый мужской голос отвечал:
      – За ответом пришел. Не томи, любушка, назначь срок!
      – Поди вон, я передумала.
      Раздался грохот, будто в сенях обрушился потолок, невнятная ругань. После все стихло. Вера испугалась, не убили ль кого там, и собралась выглянуть в сени. Однако дверь сама распахнулась, и на пороге показалась живописная пара: исключительной красоты молодой смуглый цыган с золотой серьгой в ухе держал на руках разъяренную Лушу.
      – Я ненавижу тебя! – шипела дикарка, стараясь вырваться из цепких объятий. – Отпусти, не то глаза выцарапаю!
      Яшка наконец заметил бледное изваяние у голландки, с изумлением взирающее на них. Он опустил Лушу на пол и, ловко уворачиваясь от ее кулачков, поклонился Вере. Девушка растерянно кивнула ему в ответ. «Как он красив!» – бескорыстно восхитилась она. Смуглый Яшка сверкнул в улыбке ослепительно белоснежными зубами.
      – Подмогните, барышня! – обратился цыган к Вере, когда Луша, будто устав, отпихнула его в сторону и отошла к окну.
      – Чем же? – удивилась Вера.
      Яшка заговорщически подмигнул и скосил глаза на Лушу.
      – Уломайте ее ехать со мной. Давно уговорились, я уж и припас все в дорогу.
      Вера подошла к цыганке и вопрошающе взглянула ей в глаза. Луша дернула плечом и вновь отвернулась к окну.
      – Душенька, ангел, – кротким и нежным голосом попросила ее подруга, – давай уедем! Не будет нам добра здесь, увянем в неволе. Уж тебе ли не понять это!
      Цыганка наконец оторвалась от созерцания пустынного переулка и сердито посмотрела в сторону Яшки.
      – У, окаянный! – проговорила она уже без прежней злобы.
      Смуглый молодец заулыбался, тряхнув кудрями.
      – Едем, красавица, любушка! Эх, какая жизнь будет!
      – Ладно, – помолчав, ответствовала Луша. – Только вот барышню возьмем с собой, это мое условие.
      – На все согласен, голубушка, лишь бы с тобой!
      Цыганка решительно взглянула на Веру:
      – Поди к себе пока, мы уж сами все обсудим.
      «Неужто сладят?» – с надеждой думала Вера, обозревая свою комнату задумчивым взором. Близкая возможность побега волновала ее и немного пугала, как любое решительное начинание. Девушка глубоко вздохнула. Все, с ложным положением ее в этом доме покончено навсегда. Жалеть не о чем, все потеряно. Впереди неизвестность, пьянящая, манящая и немного страшная. Как бы ни было, все лучше, чем сейчас.
      – Сегодня ночью! – прервала ее размышления Луша, войдя без предупреждения.
      Вера даже вздрогнула.
      – Как ты меня напугала, Луша. Что «сегодня ночью»?
      Луша презрительно дернула плечом:
      – Уже забыла? Бежим сегодня ночью. Авдотье – ни слова, донесет.
      – О да! – обрадовалась Вера и заметалась по комнате, хватаясь за что придется.
      Цыганка наблюдала за ее суетой с той же презрительной усмешкой. Когда Вера бросила бесплодные попытки собраться сейчас и бессильно упала на кровать, Луша строго спросила:
      – И чему ты радуешься? В Коноплеве мы бросим тебя одну – ты нам не попутчица. Что после делать будешь, без денег, без крова?
      Девушка подняла на нее светлый взгляд:
      – Но ведь и там живут люди.
      Душа еще больше рассердилась:
      – Люди! Люди-то разные бывают. Тебя, дурочку, всякий обманет. Куда подашься, что делать будешь?
      Вера загрустила: подруга смущала ее своим требовательным, пристальным взглядом. Сама себе не веря, она жалко пролепетала:
      – Если скверно придется, вернусь к маменьке, в Слепнев. Там по соседству.
      Вера знала, что не сделает этого даже под угрозой. Слепнев – из старой жизни. К Свечиным, как и к княгине, путь навсегда заказан. Однако Луша почему-то поверила ей и немного успокоилась. Теперь она взялась терзать бедную девушку разговорами о Вольском. Вера удивленно смотрела и слушала, не понимая, что происходит с цыганкой.
      –  А его-токак бросишь? Я – ладно, не нужна уж ему. А ты для него теперь единственное утешение. Уедешь – вовсе один останется драгоценный наш. Матушка его жениться заставит. Он женится на денежном мешке да с тоски и помрет, как болезный Евгений.
      – Не надо, Луша! – взмолилась, не выдержав, Вера.
      Ее доброе сердце страдало и мучилось. Безжалостная дикарка продолжала, сверкая черными глазами и дьявольски усмехаясь:
      – Ах, как много ты потеряешь! Так, как он любит, не умеет никто! А ты, глупая, и не вкусила его любви. Где видели такую дурищу? И не узнаешь, как он любит, как он ласков да пылок, как он искусен да дерзок.
      У бедной девушки закружилась голова. Не знай она Вольского, язвящие слова цыганки пропустила бы мимо ушей. Но теперь ее воображение рисовало подробности, какие дикарка и не упомянула. Они волновали кровь и кружили голову. Коварная Луша продолжала тем временем:
      – А каков он в страсти! Слаще музыки – и грозен и нежен… Понимаешь ли ты? Ай, да где тебе понять! – Она будто с сожалением взглянула на Веру, которая уже была готова закрыть уши руками.
      – Зачем ты меня терзаешь? – возопила несчастная.
      Луша вдруг умолкла и задумалась. Потом обиженно произнесла:
      – Тяжело от него отрываться. Люблю я Андрея Аркадьевича и ничего не могу поделать с собой! Надо бы забыть поскорее, да как его, сокола ясного, забудешь?
      Вере показалось, что в прекрасных глазах дикарки блеснули слезы. Однако цыганка тряхнула головой так, что зазвенели серьги и мониста, и даже притопнула слегка ножкой, обутой в изящный башмачок.
      – Все! Прощай, любовь. Ночью едем – и будь что будет. Готовься, Вера. – С этим она удалилась к себе.
      Бедняжка осталась наедине с сомнениями, разбуженными Лушей. Может быть, она права и надобно остаться? Отдаться на волю победителя. Стать его возлюбленной, испить всю сладость его ласк, покуда… Покуда он не пресытится и не бросит бедную воспитанницу на позор и неизвестность! Вольский не женится на ней, а быть его содержанкой – невелика честь!
      Нет! С чужого коня и среди грязи долой. Все правильно, надо бежать куда глаза глядят от этой мучительной, запретной любви, от позора, от собственной слабости. Пусть впереди трудности, может быть, страдания, ранняя смерть, зато Вера будет свободна в выборе судьбы. Девушка почувствовала прилив уважения к собственной персоне и даже поглядела на себя в зеркало с любопытством: «Вот я какая!» И зеркало ответило, отразив бледное заострившееся личико с огромными лучистыми глазами и строго сжатыми губами, расправленные плечики и гордую посадку головы.
      С улицы донесся шум экипажа, остановившегося у их домика. Окна Луши выходили в переулок. Она вновь без спроса влетела в комнату Веры с восклицанием:
      – Барин приехал!
      К этому Вера не была готова. Куда как проще уехать, не прощаясь, не видя любимые черты, не дрогнув перед ласковыми взорами. К тому же побег изрядно осложнялся присутствием в доме хозяина. Оставалась надежда, что он покинет их до ночи, как это делал обычно. Луша пытливо взглянула в глаза подруге:
      – Справишься, Вера? Не выдашь нас? Он ничего не должен почуять!
      – Да, будь покойна, – твердо ответила девушка и уверенно перекрестилась.
      Они обе приветствовали Вольского с видом благостным и смиренным. И так были обе милы, предупредительны и ласковы, что Вольский тотчас заподозрил неладное. Он бросил шубу на руки уже возвратившейся Авдотье, выложил на стол кульки с гостинцами и внимательно посмотрел на девиц – сначала на одну, затем на другую. Луша дерзко и зазывно глядела прямо ему в глаза, а Вера не выдержала и потупила взор, немедленно вспыхнув.
      – Ну, выкладывайте: что у вас произошло? И не увиливайте, от вас за версту разит заговором. Я жду!
      – Да полно тебе, яхонтовый ты наш! Соскучились, вот и рады. – Луше всегда легко давался обман, на то она и цыганка.
      – Вера? – Вольский взял девушку за подбородок и взглянул в глаза. Она собрала все свое мужество и выдержала сей пытливый взгляд.
      – Да, Андрей Аркадьевич, очень рады, соскучились, – пролепетала она, силясь не краснеть.
      Впрочем, лжи в ее словах не было. Вольский поверил и успокоился. Вечерело. Авдотья стряпала ужин, Луша взялась за гитару, Вера пристроилась с работой к свече, а Вольский взялся топить голландскую печь, которая с утра уже была натоплена. И так все было по-домашнему уютно, что на душе Веры заскребли кошки. При мысли о приближающейся ночи и побеге сердце ухало вниз и начинало болезненно замирать. Тихий мирный вечер усугублял муки девушки. Наблюдая отсветы пламени на красивом лице Вольского, чувствуя какую-то тайную заботу его и грусть, Вера тосковала и всей душой стремилась к нему.
      – Нешто нынче барин нас не покинет? – деланно радуясь, запустила крючок Луша.
      Вольский с трудом отвел глаза от огня и туманно взглянул на дикарку:
      – Да, пожалуй. Нет охоты ехать нынче в клуб, да и к матушке не влечет… А помнишь, Луша, Евгений любил у печки мечтать, на огонь взираючи?
      – Любил, – мрачно ответила цыганка и сердито отшвырнула гитару. – Что-то не к добру наш сокол грусти-печали предается.
      Вера с трепетом слушала их речи, и сердечко ее громко стучало.
      – А ты спой, Луша. Ту, которую любил Евгений…
      Цыганка глубоко вздохнула и завела «Матушка, что во поле пыльно». Сильный голос ее рыдал, выплакивая страдание, а Вера все смотрела на освещенное пламенем лицо Андрея. В его глазах стояли слезы, нижняя губа подрагивала, как у ребенка. Авдотья, накрыв на стол, пригорюнилась у порога. Ужинали в молчании. Вольский не пил, а после ужина задумчиво курил трубку. Луша заметно волновалась, хотя до побега оставалось довольно времени. Вера же была готова отказаться от затеи, сославшись на неожиданную помеху. Будь Вольский не так рассеян, он заметил бы их необычное возбуждение. Однако он совершенно был погружен в себя.
      – Не пора ли почивать? – громко спросила Луша, не выдержав тишины. Она все прислушивалась к внешним звукам и силилась скрыть возрастающую тревогу.
      Вольский задумчиво ответил:
      – Да, пожалуй. Ты, Луша, иди к себе. Мне с Верой поговорить надобно.
      Луша блеснула глазами в сторону соперницы, и та могла поклясться, что во взгляде дикарки мелькнуло вовсе не предупреждение, а ревнивое бешенство. Метнулась яркая шаль, и дверь захлопнулась. Андрей наконец поднял глаза на трепещущую Веру, и девушку поразила кротость и чистота его взгляда. Вера задрожала, как от сильного холода, все чувства ее были напряжены.
      – Пойдем к тебе, здесь все слышно, – предложил Андрей и первым ступил в ее светелку. – Присядь, мой ангел, и выслушай внимательно, что я скажу. Не перечь, не отвечай, не подумав хорошенько. Моя судьба в твоих руках.
      Девушка вовсе похолодела. Не помня себя, она присела на краешек стула и покорно склонила голову в ожидании. Стиснутые пальцы ее побелели. Андрей сделал несколько шагов по комнате, он тоже изрядно волновался. Вере казалось, прошла вечность, прежде чем ее возлюбленный наконец заговорил.
      – Завтра мы с тобой обвенчаемся.
      – Как? – Вера хотела вскочить, но ноги отказали ей. – Разве маменька ваша дала благословение?
      Вольский поморщился, как от сильной боли.
      – Нет, Вера. Но послушай мой план. Я все подготовил: завтра утром нас ждет священник в маленькой церквушке в десяти верстах от Москвы. Мы обвенчаемся. После уедем в Петербург. Я поступлю на службу, ты не будешь нуждаться. Я все сделаю для этого.
      – Но как же ваша маменька? А ваш брат? – Вера смотрела на него со слезами и мольбой.
      Вольский кусал губу и продолжал ходить маятником. Затем он ударил кулаком в стену и без всякой надежды произнес:
      – После мы падем к ее ногам. Неужто материнское сердце не дрогнет? Ведь она любит меня, я знаю наверное. Неужто не простит?
      Вера заплакала, не выдержав испытания.
      – Нет, Андрей Аркадьевич. Так нельзя. Вы губите свою будущность. Матушка не простит вас, я знаю! Не простила же она вашего брата. Так нельзя, я не могу. Мы не должны…
      – Брось, Вера! – Вольский остановился. – Без тебя мне не жить. Хочешь, чтобы я вовсе пропал или был пристрелен на дуэли кем-нибудь вроде Отрешкова? Ты – моя последняя надежда. Только ты можешь спасти меня, ангел мой.
      Он упал перед ней на колени и опустил белокурую голову ей на грудь. Вера невольно обвила ее руками и прижала к трепещущему сердечку. Силы покидали бедняжку, горячее дыхание Вольского обжигало.
      – Полно, Андрей Аркадьевич, не искушайте меня, грешно вам… – едва пролепетала она.
      – Ах, Вера, неужели счастье невозможно для нас? – шептал Вольский, и девушка чувствовала горячую влагу его слез и поцелуев на груди и руках. – Не отвергай меня, спаси, спаси…
      Бог весть, что могло бы случиться, продолжи Вольский в том же духе: рассудок изменял Вере, она уже была готова на все. Но верно, раскаяние Вольского было искренне и он взаправду желал спастись. Посему Андрей не дал воли закипающей страсти, а бережно отстранил от себя размякшую девушку и поднялся с колен. Вера продолжала тянуться к нему, как младенец к груди матери, но Вольский твердо произнес:
      – Завтра, дитя мое, Господь соединит нас, теперь уже навсегда. – И он поцеловал ее в чистый пробор.
      – Вот и славно, – неожиданно раздалось от двери, и влюбленные вздрогнули.
      На пороге стояла Луша с бокалом и бутылкой вина в руках. Вера со страхом увидела, каким дьявольским огнем полыхают очи цыганки. Однако Луша продолжила, улыбаясь:
      – А я к своим вернусь теперь, будет с меня в клетке-то сидеть…
      Вольский смотрел на нее с недоверчивым прищуром.
      – Не гневайся, голубчик, что подслушала. Лучше выпей со мной за ваше счастье!
      Цыганка протянула Андрею наполненный бокал. Вольский медленным движением взял бокал из рук дикарки и поднес к губам. Он все еще щурился недоверчиво, однако вино выпил до последней капли. Далее все произошло как в кошмаре. Андрей поставил бокал на стол и пошатнулся.
      – Что ты подмешала в вино? – спросил он, морщась.
      Дикарка не ответила, она пристально следила за каждым движением молодого мужчины. Вольский направился было к двери, но силы изменили ему. Вера в остолбенении видела, как он рухнул на ковер, успев лишь выговорить: