Воспитанница любви

      Антип Игнатьевич поймал Веру за кулисами и, растроганный до слез, поцеловал в лоб.
      – А с рубашечкой ты славно придумала. Так невинно и трогательно.
      Кажется, никто не заметил подмены костюма, будто так и должно быть. Натали бесилась, что мешало ей сосредоточиться, и едва не провалила финал.
      Вернувшись в уборную, Вера ни слова не сказала кающейся Глаше, лишь упала на стул и застыла, будто из ее тела вынули сердце и она превратилась в куклу. Все силы были отданы спектаклю, и Вера чувствовала теперь внутреннюю пустоту и полное изнеможение. Она лишь махнула рукой, и Глаша тихо удалилась, оставив барышню в одиночестве. Татьяна давно уже сидела в буфетной и отмечала премьеру.
      Спектакль закончился.
      – На поклоны, сударыня! – крикнули из-за двери. – Поспешайте.
      Одеваться было некогда. Вера набросила на плечи платок, чтобы прикрыть голые руки, и прошла на сцену, где уже толпились артисты. Ее выход сопровождался криками и рукоплесканиями. Особенно бесновалась молодежь из райка. Вера едва нашла в себе силы улыбнуться и согнулась в низком поклоне. Антип Игнатьевич ободряюще пожал ей руку, но при первой возможности Вера ускользнула за кулисы. Она успела разглядеть толпившихся у сцены гусарских офицеров, каких-то богатых господ в ложах, но знакомых лиц, кроме губернатора, среди них не было. Вернувшись в уборную, юная актриса вновь рухнула на стул.
      Вера все сидела без движения, пока в дверь не постучали, требовательно и торопливо. В уборную просунулся Сашка:
      – Вера, тебе тут прислали цветы, целую корзину. Сказывают, от Прошкина.
      Он внес огромную корзину, полную роз. Где только добыл такую роскошь незадачливый поклонник? Среди цветов актриса нашла подарок – бархатную коробочку с уже известными бриллиантовыми сережками, с которых все начиналось. Капельдинер принес букет от губернатора с поздравлениями. Потом вновь и вновь несли цветы, и уж некуда было ставить. Сашка в растерянности посмотрел на благоухающий цветник и тихо произнес:
      – Вера, это же целая армия поклонников! Как же мне справиться с ними со всеми?
      Девушка равнодушно смотрела на красноречивое свидетельство успеха. Покачав головой, она тускло произнесла:
      – Полно, Саша, не с кем воевать. Поди, я устала.
      Не был сил даже переодеться. Явился Антип Игнатьевич, весьма довольный и потирающий руки.
      – Полный сбор! Успех! Все билеты раскуплены в кассе, лишь Фоме Львовичу я послал персонально. Душенька, ты чудо! Истинная Кастальская. Губернатор доволен, будем давать «Гамлета» весь месяц. Фома Львович вдругорядь ожидает гостя из Петербурга, надо расстараться.
      – Целый месяц! – в ужасе прошептала Вера. – Я не смогу, Антип Игнатьевич.
      – Да что ты, что ты, Вера! Такие сборы, как же можно упустить? Ты уж не выдай, душенька, на тебе все держится. Зритель пойдет на тебя.
      В своем воодушевлении Антип Игнатьевич и не приметил ни теней под глазами Веры, ни ее потухшего взгляда. Представить себе, что те затраты сил и нервов, которые понесла юная актриса во время представления, она понесет еще хотя бы раз, Вера не могла. А целый месяц!
      – Воля ваша, я не смогу, – упрямо повторила она.
      – Ну полно, полно, душенька! Ты устала. Отдохни, после поговорим. – И он отправился принимать поздравления и переодеваться.
      Надо отдать должное антрепренеру, он тоже не ударил лицом в грязь и провел свою роль из всех своих недюжинных возможностей. Теперь, в отличие от Веры, он испытывал удовлетворение и торжество.
      Едва закрылась за ним дверь, как распахнулась вновь и на пороге оказался невысокий щуплый офицерик в красном ментике с огромным букетом в руках. Он смело взошел в уборную и рухнул на колени перед растерявшейся актрисой:
      – Божественная! Офелия, помяни меня в своих молитвах, нимфа! – И он взялся целовать ее колени.
      Вера вскочила со стула, освободившись из рук чересчур пылкого обожателя, и уронила цветы, которые он высыпал ей на колени.
      – Кто вы? – только и сумела она спросить.
      Гусар вскочил и, шаркнув ногой, поклонился:
      – Рекомендуюсь – корнет Шишков. Божественная! – Он вдругорядь бухнулся об пол. – Поедем со мной! Едем в ресторацию. Я потрясен! Я вне себя!
      – Это сейчас видно, – ответила Вера, не имея сил тотчас выставить навязчивого поклонника. – Однако позвольте мне одеться.
      – Ты согласна, моя богиня? Едем в «Париж»! – настаивал корнет.
      Обращение «ты», бесцеремонность, с которой Шишков ворвался в уборную, в другое время возмутили бы Веру, но теперь она страшно устала и желала бы одного: забыться. «Что ж, – подумала она невесело, – падать так падать. Надобно принимать участь артистки со всеми сопутствующими обстоятельствами».
      – Подождите меня у подъезда, я скоро буду, – безжизненно произнесла она.
      – Непременно! – воскликнул гусар и на прощание ухитрился запечатлеть горячий поцелуй на ее руке.
      Вера неспешно оделась, велела капельдинеру снести корзины цветов к ней в номер и направилась к выходу.
      – Вера, ты домой? – перехватил ее Сашка.
      В окружении балетных девиц он направлялся вспрыскивать премьеру в ближайший трактир.
      – Нет, – сказала Вера и дерзко посмотрела в глаза братцу.
      Сашка забеспокоился. Отослав девиц вперед, он задержал сестрицу.
      – Что с тобой, Вера? Ты сама не своя. Куда ты идешь?
      – В ресторацию, – коротко ответила девушка.
      – С кем?
      – С гусарским корнетом Шишковым.
      Сашка ахнул. Он заглядывал под шляпку, пытаясь поймать ее взгляд, но Вера отворачивалась.
      – Что случилось, сестрица? Тебя обидели?
      – Я артистка, поклонник пригласил меня в ресторацию, что в этом необычного?
      Сашка преградил ей путь:
      – Ты никуда не пойдешь. Я провожу тебя домой.
      – Меня ждут, – предупредила Вера, пытаясь обогнуть Сашку.
      – Опомнись, Вера. Поначалу ресторация, а после что? Или ты полагаешься на благородство гусара?
      – Не все ли равно? – равнодушно ответила Вера.
      Сашка испугался. Сестрица натурально была не в себе. Он оглянулся вокруг, ища поддержки, но артисты уже оставили театр. Тут юноша обнял Веру и жалобно прошептал:
      – Не бросай меня сейчас, Вера. Помнишь масленичные колядки, я с Натали?
      Вера подняла на него глаза, полные слез:
      – Помню.
      – Отведи меня домой, не отпускай с ними. Ты обещала меня беречь.
      Девушка вопросительно глядела на него, силясь понять, правду говорит братец или шутит. Сашка был печален и жалок. Хитрый юноша немножко сыграл на чувствах сестрицы, но, как всегда, попал в цель. Вера очнулась от сомнамбулизма и взяла Сашку под руку:
      – Идем. Только нельзя к подъезду, там меня ждут.
      Юнец прекрасно знал все ходы в театре и вывел Веру через хозяйственные склады, где громоздились декорации, доски, банки с красками и прочая строительная чепуха, оставшаяся от ремонта. Дома Вера свалилась на постель и тотчас уснула мертвым сном, не успев раздеться. Сашка неумело ослабил ей шнуровку, укрыл одеялом и, загасив свечу, тихо выскользнул из номера…
      Вера проспала всю ночь не шелохнувшись и только в полдень насилу продрала глаза. Она долго вспоминала, что было накануне и почему она не раздета. Глаша трижды подходила к двери и тихо стучала, присылали от Антипа Игнатьевича справиться о ее здоровье, но девушка ничего не слышала. И теперь словно очнулась от многолетнего сна, но и сил заметно прибавилось, и снова закипела в ней жизнь. Вера кликнула Глашу и велела принести сытный завтрак. Она не сразу вспомнила о давешнем визите гусарского поручика, о своем согласии на ресторацию. А вспомнив, устыдилась до слез и никак не могла понять, что с ней было.
      Покуда она завтракала с отменным аппетитом, Антип Игнатьевич, не дождавшись вестей от питомицы, явился к ней сам. После приветствия и отказа разделить трапезу он сообщил:
      – Нынче, Вера, так и быть, отдыхаем, а завтра – снова в бой! Билеты распроданы, какие сборы! За одно представление тысячу двести рубликов получили!
      Вера испугалась:
      – Уже завтра? Я… я не смогу.
      Она сбивчиво рассказала о своем состоянии после спектакля (о Шишкове же умолчала), о долгом сне, похожем на смерть. Антип Игнатьевич внимательно слушал ее, а после заговорил мягко, но наставительно:
      – Тебе, душенька, должно научиться рассчитывать свои силы. Артист – это прежде всего ремесленник, актерство – ремесло. Коли ты будешь так расходоваться, то скоро тяжко заболеешь или сойдешь с ума. Это не жизнь, душенька, а всего лишь ее подобие, театральное действо, игра. Со временем ты научишься подражать чувствам, а не переживать их. Цель артиста – не жить на сцене, а заставить зрителя поверить, что живешь. Мы лицедеи, комедианты. Умение плакать и смеяться – это наше ремесло. Вообрази, некоторые представления мы повторяем по двадцать, тридцать раз! Коли не поменять манеру, то тебе не сыграть двадцать раз одно и то же, верно?
      Юная артистка слушала внимательно и ответила кивком головы. Нет, не нравится ей это ремесло! В грезах все было иначе. Это все равно что надевать чужие маски, кривляться, повторять одно и то же сотни раз на потребу толпы. Это обман!
      И все же как пленительна эта возможность жить в другие эпохи, среди героев, и самой быть великой, божественной… Антип Игнатьевич по-своему расценил ее молчание:
      – Жалованья прибавлю, бенефис – изволь. На случай болезни введем подмену, пусть малышка Коко репетирует твои роли. Но зритель теперь пойдет на тебя, попомни это, душенька. Уж не выдай, не разори старика. Коли так дальше пойдет, выкуплю помещение. Теперь отдыхай, дитя мое, ну а завтра с утра – изволь на репетицию пожаловать. Будем готовить новые роли.
      С этим он удалился. Однако не успела Вера отпить кофе, в номер ввалился Сашка, слегка опухший, взъерошенный, с клочками сена в волосах.
      – На кого ты похож, Саша? – ахнула Вера. – Где ты спал?
      – В каретном сарае, кажется, – ответствовал братец.
      Он скинул шинель и, взяв из рук Веры чашку с кофе, стал жадно пить. После, отставив чашку, легкомысленно сообщил:
      – Ну и наделал же вчера шуму в ресторации твой Шишков!
      – Вовсе он не мой! – возмутилась Вера.
      – Не мой же, – огрызнулся Сашка морщась. – Ох, мне бы рассольнику!
      Вера послала горничную за рассолом, а пока взялась за кувшин:
      – Подставляй руки!
      Она умыла его как маленького, утерла, причесала вихры, а после с молчаливым укором смотрела, как он пьет принесенный рассол. Сашка с удовольствием подчинялся ей, рассказывал при этом о давешнем скандале в ресторации «Париж». Корнет Шишков, прождав Веру более часа, явился в приятельский кружок, уже вспрыснувший премьеру изрядным количеством шампанского, и был осмеян.
      – Где же твоя нимфа, Шишков? – потешались над ним. – Браво, Шишков, холостой выстрел! Да, брат, орешек тебе не по зубам, смирись.
      Разгоряченный неудачей и шампанским, корнет стал уверять, что актриса дрянь, не стоит его мизинца, и что не пройдет и двух недель, как она сдастся без боя. Он даже готов биться об заклад со всеми желающими. Тут и составилось пари на дюжину шампанского.
      – Будь осторожна, Вера, гусар весьма распален, – завершил свой рассказ Сашка. – Кажется, ты наживешь себе мстительного врага, когда он проиграет пари. Он и обшикать может, и друзей подговорить, чтобы устроили скандал на спектакле. Так часто бывает, мне сказывали.
      Девушка не верила своим ушам. Гусарский корнет ставит на кон ее честь, и все с воодушевлением поддерживают его. Возможно ли это? Не бредит ли Сашка после вчерашней пирушки?
      – Как тыэто знаешь? – запоздало удивилась злосчастная актриса.
      – Мы были там же вначале, потом отправились по трактирам, далее не помню…
      Вера с сожалением посмотрела на юношу:
      – Грешно тебе, Саша. Остановись, что ты с собой делаешь?
      Лукавый братец приласкался к ее плечу:
      – Не брани меня, Вера, я и так уже наказан: голова вот-вот треснет.
      – А что такое бенефис? – спросила Вера, вернувшись мыслями к насущному.
      Сашка объяснил:
      – Это представление пьесы в пользу актера. – И восхитился: – Неужто наш старец предложил тебе бенефис? Ты уже выбрала, что будешь играть? Возьми и меня!
      Вера не успела ответить: в дверь постучалась Глаша и внесла огромный букет роз. К давешним благоухающим корзинам цветов прибавилась еще одна.
      – Что это? – холодно спросила Вера у горничной.
      Та покраснела и еле выговорила:
      – Господин гусар велели передать-с. Они внизу, дожидаются ответа-с…
      Вера обнаружила в букете записку, в которой значилось:

       Божественная! Подарите несчастному один миг свидания. На коленях умоляю. Если не велите принимать, буду ждать вашего появления сколько придется. Ночь так ночь!

      «Совсем спятил, – подумала Вера. – Или пари его так раззадорило?»
      Сашка взял записку из ее рук и прочел.
      – Надобно мне спуститься и поговорить с ним! – намерился было он.
      – Нет, – твердо сказала Вера, – я сама спущусь. А ты, – обратилась она к горничной, – если еще раз возьмешь у чужого все равно что, я тебя прогоню.
      Глаша опустила голову и присела, не смея возражать. Завязав шляпку и набросив на плечи мантильку, Вера спустилась в зал, однако там настойчивый воздыхатель не обнаружился. Пришлось выйти на улицу. Бравый гусар расположился напротив трактира, возле лавки сапожника. Он пристально смотрел на дверь, верно, ожидая Глашу с ответом. Завидев вместо горничной ее госпожу, он смешался и не сразу нашел верный тон.
      – Простите за дерзость, – пробормотал корнет, избегая спокойного, внимательного взгляда Веры. – Я потерял голову совершенно…
      – Боитесь проспорить дюжину шампанского? – холодно спросила девушка.
      Шишков покраснел и смешался еще более:
      – Вздор! Вовсе нет.
      Вера решила воззвать к его протрезвевшей совести:
      – Опомнитесь, сударь, ваше поведение недостойно благородного человека.
      Однако гусар уже вошел в роль и, пощипав тощенький ус, насильственно ухмыльнулся:
      – Актриса, которая открыто живет со своим любовником, учит меня благородству? Не много ли на себя берете, мадемуазель?
      – С каким любовником? – растерялась Вера, начиная дрожать.
      – Штафирка, мальчишка, актеришко, с которым выделите номер! Разве не любовник?
      – Это мой брат, – тихо произнесла Вера, чувствуя, как падает сердце и страх овладевает ее душой: она совершенно беззащитна перед грубостью и наглостью.
      Корнет деланно расхохотался:
      – Сказывайте младенцам, авось и поверят, но я человек опытный.
      – Вы попрежде глупый и пустой человек! – дерзко ответила девушка, умирая от страха.
      Шишков побледнел и сжал эфес сабли так, что пальцы его побелели. У Веры душа ушла в пятки, она огляделась по сторонам и не увидела никого, кто мог бы вступиться за нее. На углу стоял нищий во фризовой шинели, незначительный человечек, лицо которого все же показалось Вере знакомым. Однако ей было не до бродяги: лихой гусар, настроенный весьма решительно, бросился в атаку:
      – Будь вы мужчиной, я нашел бы способ проучить вас! Однако вы ответите за свои слова!
      Вконец струсив, юная актриса инстинктивно переменила тактику. Она приняла глубоко тронутый вид и со слезой в голосе произнесла:
      – Помилуйте, чем я досадила вам? За что вы пытаетесь обидеть беззащитную девушку? Я знаю, вы благородный и честный человек, иных и не бывает в гусарах, отчего же вы преследуете меня? К кому же теперь идти за защитой бедной сироте, коли самые благородные мужи, призванные быть опорой, посягают на честь и достоинство несчастной девицы, волею злой судьбы сделавшейся актрисой?
      Она трогательно поднесла к глазам кружевной платочек, и сердце молодого гусара дрогнуло. Он готов был пасть к ее ногам, и Вера не знала, что лучше: его негодование или пылкая преданность?
      – Я буду вашим защитником! – горячо шептал корнет, сжимая ее запястье.
      Вокруг уже толпились любопытные. Определенно назревал скандал, грозящий окончательно погубить репутацию Веры.
      – Оставьте барышню, корнет, иначе я вынужден буду вас вызвать! – раздалось вдруг рядом.
      Вера с благодарностью обернулась и узрела пред собой другого гусарского офицера, высокого стройного блондина с синими глазами. Девушка дрогнула: офицер напомнил ей Вольского. Иллюзия была столь сильна, что Вера тотчас расположилась сердцем к своему избавителю.
      Тем временем Шишков сник, оставил в покое руку девушки и довольно злобно поглядывал на блондина, который продолжал:
      – Наше пари, Шишков, вовсе не дает вам права подвергать барышню домогательствам подобного сорта. Я отказываюсь от условий пари, считайте его расторгнутым!
      Офицер небрежно отвернулся от Шишкова и не без изящества поклонился Вере:
      – Позвольте рекомендоваться: поручик Стельковский. Имел счастие видеть вас в «Гамлете».
      Незадачливый корнет вынужден был ретироваться, что-то проговорив сквозь зубы, но Вера не испытала облегчения. Снова она попала из огня да в полымя. Что этот Стельковский? Он чем же лучше? Однако сердечко томилось и ныло от напоминания: густой светлый хохол, ухоженные руки. Светский шик, вот только усы… Усов у Вольского не было.
      – Не годится такой хорошенькой барышне гулять по улице в одиночестве. Позвольте, провожу вас, – предложил свою руку Стельковский.
      Вера встрепенулась:
      – Не затрудняйтесь, я уже дома.
      Однако Стельковский, как и давешний поклонник, отличался настойчивостью.
      – Я должен быть уверен, что вы в безопасности.
      Уже не было сил сопротивляться, и Вера позволила проводить ее до двери номера под любопытствующие взгляды постояльцев. В память ее впечаталась уличная картинка: расходится кучка зевак, а нищий во фризовой шинели так и стоит на углу. Где она могла видеть его, где? Да полно, должно быть, это его постоянное место, потому и запомнился.
      Распрощавшись с изысканным кавалером, девушка вошла в номер и вспугнула своим появлением Сашку с горничной. Глаша порскнула в двери мимо госпожи, а Сашка залился румянцем и, приняв независимый вид, силился оправдаться. Вера не слушала его. Она развязывала ленты шляпки и устало твердила:
      – Куда деться? Куда уйти от всей этой грязи, от низости? Куда?..

Глава 8
Стельковский

      Не сразу Вера научилась беречь свои силы во время представления и возвращалась после спектакля домой вся разбитая, изнемогшая. Играли каждый день, Антип Игнатьевич ликовал: самые смелые его предположения сбылись. Публика валила валом. Однако требовалось постоянно обновлять репертуар. Веру вынудили репетировать легкомысленных, кокетливых особ в водевилях. Деваться было некуда: в условии указано, что она должна играть во всех предложенных антрепренером пьесах. Здесь опять Антип Игнатьевич, обычно ласковый, мягкий, употребил настойчивость и твердость. Иначе он и не был бы антрепренером, думала Вера, если б неумел достичь цели. Иногда и вопреки собственным представлениям о хорошем вкусе и нравственности.
      Одно хорошо: водевиль не требовал много сил. Все игралось грубо, ненатурально, а большего и не нужно было. У Веры оставалась одна надежда – бенефис. Предусмотрительный Антип Игнатьевич не упомянул о бенефисе в условии, так что все было лишь на словах. Неоднократно Вера заговаривала робко о занимающем ее вопросе, антрепренер не отказывался от своих слов, но ссылался на занятость труппы и большие сборы. Впрочем, юная актриса еще не решила, в какой пьесе хочет играть. Опять понадобятся костюмы. Ее забота – набрать актеров, кто согласится с ней играть, а в труппе вся женская часть недолюбливала Веру. Особенно Натали.
      Бывшая премьерша донимала Веру мелкими пакостями. Она так и не призналась, что испортила костюм Офелии. Теперь юной актрисе приходилось держать ухо востро. В ее уборной то и дело обнаруживалось что-нибудь курьезное: то стул вымазан белилами, то зеркало треснуло, то в баночке вместо румян окажется деготь. Одно утешало – костюмы теперь оставались целехоньки, потому что шились за счет труппы.
      Со временем Вера отчаялась дождаться бенефиса и уже не напоминала о нем Антипу Игнатьевичу. Он сам однажды вошел после спектакля в уборную Веры и сообщил:
      – Присылали от губернатора, Фома Львович просит удивить чем-нибудь петербургского гостя. Того самого князя, помнишь ли, душенька, что на Масленицу гостил у губернатора. Князь – отменный ценитель театра, его не удовольствуешь водевилем «Крестная маменька», тут драму подавай, трагедию! А это именно твой род. Но одного «Гамлета» будет мало. Готовь бенефис, душенька, да поскорее.
      Девушка не верила своим ушам. Наконец-то бенефис! Веру мало занимали деньги, которые она получит от бенефиса, но возможность блеснуть в выгодной драматической роли! Однако что сыграть? Что ей, неопытной, по силам? Антрепренер и сам вдохновился: ему тоже виделась роль вроде Гамлета, значительная.
      – Надо еще Шекспира играть! «Отелло» или «Макбета». О, там есть где развернуться! – Должно быть, он уже видел, как душит бедную Дездемону, такое вдохновение было написано на его лице.
      – Однако что же мне выбрать? – заметалась Вера.
      Антип Игнатьевич задумался, оценивающе разглядывая юную актрису.
      – Я бы выбрал леди Макбет. Вообрази, душенька, какие страсти! Ведьмы, убийства, коварство, сумасшедшая леди Макбет, которая трет руки и не может оттереть невидимую кровь! Какой восторг!
      Вера пожала плечами, не разделяя этого восторга.
      – Однако ты подумай, душенька, после скажешь свое решение.
      В размышлениях, какую роль ей предпочесть, Вера вернулась домой. Она уже не ютилась более в трактирном номере, а сняла крохотную квартирку чуть не на чердаке. Переменить жилье девушка решилась после эпизода с Шишковым. Самолюбивый корнет подкупил Натали и все выведал у нее о приватной жизни госпожи Кастальской. Должно быть, о Сашке тоже Натали насплетничала. Бывшая премьерша не знала наверное, состоят ли они в родстве с Верой, но что-то подозревала.
      Братец же вовсе отдалился от нее, но Вера настояла, чтобы он переехал с ней. Сашка не часто появлялся дома, однако все же можно было за ним приглядывать. В редкие встречи они вспоминали о намерении навестить родной Слепнев, маменьку, но обязательства по условию не давали этой возможности. А ведь еще предстояло путешествие по ярмаркам! Вера с содроганием думала об этом. К театру она едва притерпелась, что же будет в странствиях? Тряска, день в повозке, ночевки в поле, грубые пьяные актеры, клопы в гостиницах… Не ехать же было нельзя – плати пять тысяч рублей неустойки. Только теперь Вера начала понимать, на что она обрекла себя, подписав условие на четыре года.
      Тяжелые мысли обступили ее, но девушка научилась отгонять их. Велев Глаше подать ужин, юная премьерша подкрепилась со знанием дела. Всякий раз после спектакля она испытывала волчий голод. Поедая трактирные котлеты, она окончательно решилась: «Буду играть Дездемону».
      Кровавые страсти леди Макбет были непонятны, непостижимы для юной актрисы, еще не столь опытной в человеческих драмах. Дездемоне неведомы темные инстинкты, она ясная, кроткая. Вера уже представила себя в простом белом платье у ног возлюбленного и повелителя. Доверчивость, полная самоотверженность, детская вера в его любовь. Воображение вело ее дальше. Вот клевета, навет, любимый одержим ревностью, он одинок в своей темной страсти, а сердце Дездемоны сжимается от жалости и любви. Умереть от руки возлюбленного – как это прекрасно, как романтично!..
      – Барышня, к вам господин гусар, – сообщила Глаша.
      Вера встрепенулась, взглянула на себя в зеркало и кивнула Глаше. Горничная открыла дверь, и в маленькую гостиную вошел Стельковский с неизменным букетом.
      – Отчего вас не было на спектакле, Павел Николаевич? Отчего вы так поздно? – не скрывая радости, спросила Вера и передала букет горничной.
      – Дежурство, – ответил Стельковский, нежно целуя ей ручку. – Только сменился и теперь весь ваш!
      Девушка велела Глаше принести кофе.
      – Что ж ныне? – спросила Вера, когда они устроились за столиком с чашками. – Куда мы едем теперь?
      Стельковский загадочно молчал, с улыбкой глядя на вопрошающую девицу. Эта улыбка казалась Вере обворожительной и совершенно обезоруживала ее. Удивительно, как скоро гусарский поручик завоевал расположение юной актрисы, как легко она сошлась с ним и стала делить досуг, словно с давним знакомым. Поначалу Вера настороженно приняла ухаживания Стельковского, в недобрый час вторгшегося в ее жизнь. Однако молодой офицер ни разу не дал повода усомниться в его благородстве. Он был почтителен, держался на расстоянии и при этом осыпал Веру цветами, пылкими письмами, подарками. Девушка была заинтригована, не понимая причины робости нового поклонника.
      Стельковский бывал на всех ее спектаклях, поджидал ее возле театра, чтобы выразить восхищение, проводить до дома и, поцеловав ручку, раскланяться до завтра. Кажется, он не смел приблизиться к предмету обожания и вовсе не предпринимал попыток сделать это. Вера первая предложила ему прогуляться в городском саду чудесным солнечным днем. С тех пор между ними завязались теплые дружеские отношения, не переходящие в амурное ведомство.
      Стельковский прилежно следил, чтобы Вера не скучала в редкие часы досуга и не чувствовала одиночества. Поручик взялся обучить прелестного друга верховой езде, и всякую свободную минуту они выезжали либо на манеж, либо в поле за городом. Вечера неизменно завершались прощанием у дверей Вериной квартирки. Поначалу девушка радовалась скромности и ненавязчивости поклонника, но постепенно привязанность росла и Вера чувствовала смутную потребность упрочить отношения, переведя их в иную стадию.
      Она немного свыклась с положением актрисы, то есть не ждала от окружающих почтения. Вера вполне понимала, что не могло быть и речи о женитьбе блестящего офицера хорошей фамилии на провинциальной актрисе, однако она так устала от одиночества, да еще весна делала свое дело, лишая остатков благоразумия. Веру стала раздражать чрезмерная почтительность ее постоянного кавалера. Она взялась было кокетничать, повела себя легкомысленно, а добилась лишь того, что гусар исчез на несколько дней. Потом он сослался на дежурство, но Вера инстинктом чувствовала, что служба здесь ни при чем. Стельковский почти не бывал в ее квартирке, обычно они встречались на людях или на верховых прогулках, когда молодой офицер с крайней предупредительностью подсаживал ее на лошадь.
      И вот теперь, глядя на улыбающегося мужчину, Вера размышляла, не оставить ли его здесь под каким-нибудь предлогом. Девушка чувствовала, что играет с огнем, но эта игра была так увлекательна!
      – Что вы затеяли? – вновь спросила Вера.
      Поручик жестом фокусника вынул из-за пазухи билет и подал Вере. Это было приглашение в Дворянское собрание на полуночный бал. Сердце девицы замерло: как давно она не танцевала! Как давно не наряжалась в невесомый бальный наряд! Вера теперь только заметила, что офицер тщательно завит и причесан, благоухает духами, а перчатки его – ослепительной белизны.
      – Собирайтесь, и едем. Я обожду вас.
      Вера подпрыгнула и, кликнув Глашу, умчалась в спальную комнату. Девушки перевернули все вверх дном, пока не извлекли из вороха нарядов любимое бальное платье Веры. То самое, в котором она танцевала с Вольским и которое не смогла оставить в его доме. Легкая грусть коснулась ее души. Андрей, любимый… Как это все далеко. Он давно уже забыл Веру, иначе нашел бы и увез. Пора и ей забыть. Только вот отчего сердце все же томится и грустит? Оттого ли, что она держит в руках серебристую газовую тунику?
      Несмотря на театральную сноровку Веры, сборы заняли довольно долгое время. Стельковский определенно вздохнул с облегчением, когда девушка выпорхнула из комнаты – нарядная, раскрасневшаяся от спешки. Поручик прижал руку к сердцу в знак того, что вконец сражен красотой девицы. Оставалось накинуть мантильку и прикрепить шляпку к высокой прическе с локонами.
      – Ах, веер! – вспомнила девушка и бросилась искать изящную безделушку – подарок княгини Браницкой.
      В ушах ее блестели роскошные бриллиантовые серьги.
      У подъезда их ожидала щегольская английская коляска. Они уселись и понеслись. Вера забыла обо всем. О том, что она актриса с жалованьем в две тысячи в год, что она живет на чердаке, что всякий ее может обидеть и оскорбить. Теперь она вновь была светская барышня, одетая по моде и к лицу. Движения Веры естественным образом приобрели прежние изящество, непринужденность, грацию. Когда она в сопровождении гусарского офицера поднималась по парадной лестнице, казалось, что сказочная принцесса посетила сей скромный уголок. Дамы разглядывали ее в лорнеты, мужчины восхищенно восклицали, барышни с жадностью изучали ее безупречный наряд и аристократическую осанку. Стельковский слегка задирал нос, но был мил и внимателен, как всегда.
      Он усадил Веру неподалеку от губернатора и его семейства, а когда грянул вальс, тотчас склонился перед ней в поклоне. Объятия его были приятны, двигался он довольно умело, и Вера скользила по паркету в изящных атласных туфельках легко и беззаботно, как в лучшие времена. Стельковский наслаждался танцем не менее. Он возбужденно ловил губами ее локон и сжимал тонкий стан крепче дозволенного. Вера упивалась музыкой, близостью красивого мужчины, танцем…
      Мазурка, котильон, экосез, польский, снова вальс. Мужчины толпились возле Веры, ожидая очереди танцевать с ней.
      Даже губернатор с любопытством поглядывал в ее сторону, пока не видела его дородная супруга. Никто не узнавал в прекрасной незнакомке актрису из труппы Антипа Игнатьевича. Совершенно запыхавшись, девушка решила пропустить один танец и услала Стельковского за мороженым. В ожидании кавалера она обмахивалась веером и с любопытством озиралась вокруг, с удовлетворением ловя восторженные взгляды мужчин, злобные – дам, ревнивые – девиц. Полковой оркестр гремел бравурно, победительно, и душа Веры ликовала, радуясь празднику.