Воспитанница любви

      Вольский продолжил:
      – В письме я просил тебя подождать. Мне необходимо получить благословение матери и свою часть наследства, иначе нам нечем будет жить. Верно, мы как-нибудь и перебились бы на жалованье, но я поклялся помочь брату и отдать его семье часть наследства. Вообрази, мой ангел, как это важно. Они так стеснены.
      – Потому-то вы нацелились на девицу Изотову? – не удержалась Вера.
      Вольский усмехнулся:
      – О, эти светские сплетники! Шагу нельзя ступить, чтобы тебя не женили или на худой конец не объявили женихом. Поверь, душа моя, ни о ком, кроме тебя, я и думать не мог.
      Вера подняла глаза, полные слез:
      – Но ваше равнодушие! О, как это было невыносимо: вы холодны как лед, меня не замечаете.
      Вольский обнял ее крепче.
      – Дитя мое, я столько грешил в моей жизни! Ты не можешь вообразить сколько! Я дал себе слово не касаться тебя, покуда не уверюсь, что нам ничто не мешает обвенчаться. Сколько их, бедных жертв моих прихотей! Вносить тебя в сей список я не желал, потому держался подальше. Твоя репутация должна быть чище снега.
      Вера обреченно приникла к нему вновь.
      – Вы хотите, чтобы я вечно оставалась в девицах? Ведь ваша матушка никогда не даст согласие на наш брак.
      Вольский отстранился и мрачно заходил по комнате, кусая губы.
      – Да, сейчас она твердо стоит на своей позиции: никаких воспитанниц! – наконец выговорил он.
      Вера устало опустилась на кушетку.
      – Что же теперь будет, Андрей Аркадьевич?
      Вольский молчал.
      – Мне уже нельзя вернуться к княгине, я навсегда потеряла то положение, в котором состояла, – продолжила Вера. – Вы привезли меня сюда без всякой надежды на будущее, держите под замком… Какую же роль вы отвели мне?
      Андрей подошел к ней, стиснул ладонями ее лицо:
      – Я люблю тебя, Вера, и не собираюсь отдавать этому негодяю Алексееву!
      Вера спокойно и устало ответила:
      – Чем же вы лучше, Андрей Аркадьевич? Алексеев-то жениться хотел, а вы делаете меня содержанкой. Так у вас уже есть одна. Или гарема, как у турецкого паши, вам не хватает?
      Вольский ударил кулаком по столу:
      – Ты будешь только моей! Я женюсь на тебе, Вера, пусть даже без матушкиного благословения.
      Девушка решительно качнула головой:
      – Нет. Я не пойду на это.
      – Ты будешь моей! – с незнакомыми нотками в голосе произнес Вольский, и девушке на миг стало страшно.
      Вера гордо поднялась и холодно произнесла:
      – Андрей Аркадьевич, я ваша пленница, и вы вольны насильно принудить меня отдаться вам. Однако это вовсе не делает вам чести.
      Вольский стукнул кулаком по лбу и, захватив шубу и шляпу, выскочил из дома. Кто-то запер сени на замок.

Часть II

Глава 1
Луша

      К Вере постепенно приходило осознание всего ужаса ее положения. Покуда Вольский был с ней, девушка не чувствовала одиночества и отверженности, когда же он уходил из дома, а это случалось все чаще, Вера тосковала, не знала, куда себя деть, и очень боялась цыганки.
      В доме жила еще кухарка Авдотья, которая стряпала немудреные кушанья, убирала комнаты, стирала, топила печи. Она же ходила в ряды и в лавочку за провизией. Иногда появлялся мужик, который во дворике колол дрова и складывал их в поленницу под навесом, а потом долго пил чай у Авдотьи. Вере не позволялось выходить из дома, за ней неусыпно следили и Луша (так звали цыганку) и Авдотья. Если они обе отлучались, то непременно запирали пленницу. Впрочем, куда ей было бежать? Поначалу она ждала, что княгиня бросится ее искать, однако Вольский однажды сообщил, что та отбыла в Италию в расстроенном состоянии души и тела. Более у Веры никого не было. Какой-то мифический опекун, которого она никогда не видела и, вероятно, не увидит… А княгиня даже не искала свою незадачливую воспитанницу…
      Вера жила в комнатке, соседствующей с кабинетом Вольского. Все в ней было просто, но модный туалетный столик с трюмо, роскошный ковер на полу, бронзовый подсвечник свидетельствовали о заботе Вольского, чтобы Вере было уютно. Окна комнатки выходили в глухой дворик, где в палисаднике росла сирень. Чуть поодаль, засыпанные снегом, ветлы и липы шумели на ветру.
      В первые дни пленница почти не выходила из комнаты. Пристроив свои пожитки и забрав у Вольского с этажерки несколько томиков Вальтера Скотта, она читала и спала. Обед и ужин просила подавать к себе. Однако жизненные потребности вынудили Веру обратиться к Луше. Цыганка свела Веру в полуподвал, где постоянно грелся котел с водой и стояла огромная лохань для мытья и стирки. Там же располагалась кухня и клетушка Авдотьи.
      Цыганка вовсе не стремилась подружиться с пленницей. Она целыми днями бренчала на гитаре, раскладывала пасьянс или гадала себе и Авдотье. Иной раз надолго замирала у окна гостиной, глядя на улицу и поджидая Вольского. Завидев его экипаж в переулке, Луша радостно вскрикивала и бежала в сени встречать. Вера старалась не присутствовать при этих бурных встречах и не прислушиваться к громким восклицаниям. Однако в ней будто открывалось какое-то иное видение. Ревнивый внутренний взор отмечал объятия, в которые бросалась красавица цыганка, и то, как висла она на шее Вольского всякий раз и покрывала поцелуями его лицо. Было бы вовсе невыносимо, кабы Вольский оставался ночевать, но, по счастью, он стал уезжать вечерами в Английский клуб и после уже не возвращался. Луша злилась не шутя и мрачно смотрела в сторону Веры. Это по ее вине Андрей избегал оставаться в домике на ночь.
      Тому были причины. Оказавшись в положении содержанки, Вера сразу же заняла оборону, но Вольский попытался взять эту крепость. Однажды он явился под вечер, когда Луша, изведясь у окна от ожидания, тихо пела какой-то слезный романс и Вера нечаянно заслушалась, приоткрыв дверь. Андрей привез шампанское, конфеты, фрукты и какую-то картонку. Впервые ему улыбнулась удача, и он выиграл в карты немалый куш. Вольский в этот вечер был особенно хорош, наряден и улыбчив, и Вера с тоской наблюдала за ним. Луша не отходила от Андрея, пытаясь всячески ему угождать. Вера хотела было скрыться в своей комнатке, однако Вольский попросил:
      – Не уходи, будем пить шампанское.
      Он сам откупорил бутылку и разлил по бокалам шипучее вино. Потом, припомнив вдруг, кинулся к картонке, достал оттуда изящную модную шляпку, украшенную перьями и цветами, с улыбкой протянул ее Вере:
      – Это тебе.
      Девушка равнодушно посмотрела на подарок и тихо произнесла:
      – Мне ничего не нужно.
      Вольский пожал плечами и швырнул шляпку на диван. Луша тотчас ее подхватила и стала примерять перед зеркалом. Вера отметила, что обновка цыганке к лицу. Та радовалась, как ребенок. Однако скоро ей надоело вертеться, и она устроилась на коленях Вольского с бокалом шампанского. Вера напряженно ждала, что последует дальше, но Вольский и бровью не повел, будто так и должно быть. Девушка отхлебнула шампанского и хотела все же уйти, но Андрей поймал ее за руку:
      – Побудь еще немного. Луша нам споет. – И он спихнул цыганку с колен, понукнув ее: – Ну же!
      Взяв в руки гитару, дикарка мгновенно преобразилась. Куда делись вульгарность и жеманство? Взгляд ее черных глаз сделался вдохновенным, голос зазвучал воркующе, низко. Что это был за голос! Вопреки всему Вера подчинилась его магии. Луша начала тихо, но уже сейчас в этих грудных звуках слышалось скрытое страдание. Нарастая, чувство прорывалось наружу в цыганском надрыве и русской широте. Уже стеная, Луша все же не теряла меры, останавливаясь на шаткой грани искусства и фарса. Она пела «Друг милый, друг милый, сдалека поспеши», и «Не бушуйте вы, ветры буйные», и «Ах, матушка, голова болит!». Вера могла поклясться, что видела слезы на глазах цыганки. Да и сама она едва удержалась, чтобы не расплакаться.
      Взглянув на Вольского, девушка убедилась, что он не менее тронут пением Луши. Андрей смотрел на свою наложницу с неприкрытым восхищением и даже с некоторой томностью. «Я лишняя здесь, лишняя!» – горько подумала Вера. Прищуренные глаза Вольского, обращенные к цыганке, красноречиво подтверждали сей печальный факт. Меж ним и дикаркой давняя страсть, Андрей упивается звуками чарующего голоса Луши, это так очевидно… Ревнуя, Вера углядела и другое во взгляде молодого мужчины: желание. Силясь держаться независимо, она осторожно поставила бокал на стол и прошествовала к себе в комнату. Андрей более не стал ее удерживать…
      Бросившись на кровать, Вера мечтала забыться, но о сне и помину не было. Чуткое ухо ловило всякий звук и всякий шорох из гостиной. Вот Андрей снова разливает шампанское, а Луша перебирает струны. Вот она запела что-то чувственное, просящее. Дрожащими руками расстегивая крючки и насилу дотянувшись до шнуровки, Вера наспех разделась, побросав платье куда придется. Она зарылась в подушки, чтобы ничего не слышать. Однако слух ее, обретший сверхъестественную чуткость, даже сквозь подушки доносил ей о происходящем в гостиной. Верно, это уже не уши виноваты, а особая чувствительность в отношении девушки к Вольскому, некая магнетическая связь, установившаяся между ними. Теперь пение прекратилось, за ним последовал громкий спор. Луша выговаривала Андрею свое недовольство, свою тоску и одиночество. Произведя на него впечатление и посему чувствуя некоторое право, Луша пеняла Вольскому его забывчивостью.
      – Ты больше не любишь меня! – кричала цыганка, мгновенно обратившись из сирены в фурию. – Ты вовсе забыл меня, не даришь подарков, не ласкаешь, как бывало! И все из-за нее! К чему тебе эта глупая барышня, если все равно не женишься на ней? Разве мало тебе меня? Для чего тогда забрал меня из хора, такие деньги потратил? Но я не раба твоя, я могу уйти. Пока люблю – терплю, но бойся меня, коли разлюблю!
      Вера насилу заставила себя лежать, хотя невероятно тянуло к двери посмотреть на его лицо. В ответ на гневную тираду ничего не последовало.
      – Ты вовсе не слушаешь меня! – вновь разбушевалась Луша. – О ней думаешь?
      Тут она, должно быть, бросилась на колени перед Вольским.
      – На что тебе она? Вот я, твоя, рядом. Люби меня, мой родненький! Лаская меня, целуй, драгоценный мой…
      Дрожа от волнения, Вера напрягала слух, силясь разобрать смысл шорохов.
      – Полно, Луша, – наконец раздался голос Вольского. – Встань. Тебе грех жаловаться – ни одну женщину я не любил так, как тебя. Но рано или поздно всему приходит конец. Теперь не то. И не смей косо смотреть на Веру, прибью!
      Хлопнула дверь. Это Луша убежала к себе. Вера перевела дух и высунулась из подушек. Прохладные простыни жгли ее обнаженное тело, и думать было нечего искать теперь ночную сорочку. Откинув одеяло, бедняжка металась по кровати, ища успокоения. В кабинете за стеной раздавались мерные шаги Вольского, в гостиной прибиралась Авдотья. Вот она закрыла печные заслонки, погасила свечи и спустилась в свою каморку, а Вольский все вышагивал по кабинету.
      Ночь за окном была морозная и светлая от полной луны, занавески Вера забыла задернуть. Лунный свет колыхался по комнате, заполнял все углы, проникал под распахнутый полог кровати. Вера слушала толчки сердца, пульсацию крови и никак не могла уснуть. Ее охватило томление, которое посещало ее только во сне. Близость Вольского, его присутствие за стеной волновало девушку и будило безумные грезы. Теряясь в них, Вера уже тихонько переступала порог сна, когда услышала странный скрип. Он раздавался не со стороны двери, а от стены, за которой был кабинет Вольского. Вздрогнув, Вера подняла голову и тотчас вскрикнула от страха и натянула на себя одеяло. В стене открылась потайная дверка, оклеенная обоями, и в комнату вошел Андрей. Не было нужды зажигать свет, такой ясной была ночь. Девушка разглядела, что Вольский облачен в персидский архалук, под которым виднелась тонкая белая сорочка с распахнутым воротом.
      Вера притаилась под одеялом, силясь удержать трепет тела. С глубоким вздохом Андрей присел на край постели и провел ладонями по лицу. Некоторое время он сидел, упершись лбом в сплетенные пальцы. Затем вдруг Вера ощутила, как поверх одеяла скользит его ладонь. Вот она добралась до лица девушки и принялась нежно ласкать ее лоб, щеки, шею. Следовало немедленно оттолкнуть сие грозное оружие ловеласа, но Вера отчего-то не могла и двинуться. А это несносное трепещущее тело все подалось навстречу легкой ласке. «Я гибну», – мелькнуло в ее голове, но сознание уже подернулось туманом. Вера почувствовала на лице щекотанье волос Андрея и легкие, как касания весеннего ветра, поцелуи. Ее губы сами открылись навстречу его горячим, влажным устам. «О, если бы теперь умереть!» – думалось или чувствовалось ей, однако откуда-то из глубин разума доносился последний вопль, не давая деве вконец раствориться в объятиях мужчины. Далекий голос рассудка требовал немедля прогнать коварного соблазнителя и грозил самыми печальными последствиями.
      Тем временем, не встречая предполагаемого сопротивления, Вольский осмелел. Он вовсе потерял голову, когда откинул одеяло. Еще немного, и его уже нельзя остановить. Однако Вера вдруг отрезвела, и ласки тотчас превратились в страстную борьбу. Девушка схватила руки Вольского и с силой сжала их.
      – Андрей Аркадьевич, довольно! Одумайтесь, остановитесь! Вы пожалеете об этом, я же никогда не прощу вас.
      Вольский замер, уткнувшись лицом в одеяло, затем медленно поднялся, тряхнул головой и хрипло произнес:
      – Ты определенно сведешь меня с ума.
      Вера лихорадочно нащупывала свой пеньюар, а найдя его, тотчас набросила на себя.
      – Зажгите свет, – попросила она.
      Вольский послушно исполнил, засветив от лампады свечу. После он задумчиво посмотрел на Веру (казалось, безумие страсти вовсе не касалось его) и тихо спросил:
      – Я так не люб тебе, Вера?
      Девушка смутилась, не зная, как ответить. Вольский ждал, продолжая смотреть ей в глаза. Терзая ленты пеньюара, Вера наконец заговорила:
      – Как не грешно вам, Андрей Аркадьевич! Что скрывать, я люблю вас, и вы это знаете. Но не требуйте от меня большего! Это неблагородно, ведь я в вашей власти. – И она заплакала от неразрешимости сего противоречия.
      – Ну полно, не плачь. – Вольский бережно обнял Веру и прижал к себе. – Что мне сделать, чтобы ты не плакала? Ну хочешь, верну тебя домой?
      Девушка затрясла головой:
      – У меня нет дома! – Немного успокоившись, она продолжила упреки: – Зачем вы привезли меня сюда? Луша меня ненавидит, а я боюсь ее. Она так страшно смотрит!
      Вольский поцеловал девушку в затылок и, сходив за сигарой, закурил ее, расположившись на стуле чуть поодаль.
      – Не бойся Луши, она добрейшее существо, – пуская клубы дыма, заговорил Андрей. – Прогнать я ее не могу – обязан ей жизнью.
      Вера удивленно приподнялась на подушках и села, прислонившись к спинке кровати. Вольский рассказал следующую историю.
      Однажды он в пух проигрался в Английском клубе.
      – Глупейшим образом купился! – возмущался Андрей. – Знал же, с кем сел играть: известный шулер без совести, лишенный всякого понятия о чести! В пылу азарта я забыл обо всем. И никто не остановил меня, хотя все видели, как этот мошенник передергивал.
      Вольский проиграл изрядную сумму.
      – К матушке не следовало и соваться. Она давно мне сказала: «Не бросишь карты – погибнешь. Проиграешься по-крупному – ни копейки не дам, хоть стреляйся!»
      Просить об отсрочке того негодяя Андрею не пришло и в голову. По правилам клуба имена всех должников и нарушителей выставляли на черную доску и запрещали появляться в клубе. Это был позор, который страшнее смерти. Оставалось одно – стреляться. Раздобыв у знакомого гусарского ротмистра пистолет, Вольский явился в домик к Луше, чтобы осуществить свой роковой замысел. Луша сразу почувствовала нехорошее, видя, в каком возбужденном состоянии ее господин. Она принялась выспрашивать, что случилось. Вольский поначалу и не думал рассказывать ей что-либо, но цыганка умела лаской да хитростью добиваться своего. А когда увидела пистолет, то уже не отстала от Андрея, пока тот все ей не рассказал. Отняв у него пистолет, Луша попросила:
      – Подожди до завтра, драгоценный мой. Только до завтра.
      Вольский мало что понял, но, измученный переживаниями, упал на кровать и уснул. Утром его разбудила Луша. Она уже съездила куда-то и протягивала Андрею деньги. Именно столько, сколько требовалось, чтобы отдать долг.
      – Откуда у тебя эти деньги? – изумился Вольский.
      – От тебя же, любовь моя. Ты мне дарил, а я прятала. Ничего на себя не извела, все приберегла. Вот и пригодилось.
      Как ни совестно было Андрею брать деньги от цыганки, однако не смертельно. Снес деньги в клуб и после старался по крупной не играть. Стреляться и думать забыл.
      – Однако давеча вы как раз от карточного стола, – напомнила с упреком Вера.
      – Да ведь я выиграл.
      – Нет, Андрей Аркадьевич, вам надобно оставить карты беспременно, – не унималась Вера.
      – Как прикажешь, мой ангел. Ради тебя я готов и на это…
      И вот, после неудачной попытки соблазнить пленницу, Вольский не дерзал более оставаться в домике на ночь. Время шло, Вера жила затворницей и весьма тосковала, не видя впереди ничего утешительного. Она прочитала все книги с готической этажерки, попросила Вольского доставить ей новых, однако это была не жизнь. Луша поначалу не желала дружить с соперницей или подругой по несчастью, но волей-неволей им пришлось сойтись. Долгие зимние вечера, немудреные хлопоты по хозяйству, а главное – общее ожидание постепенно сблизили двух невольниц.
      Вера любила за пяльцами слушать негромкое пение цыганки, наблюдать за ней, когда та гадает. Себе же гадать не позволяла.
      – Грех это, – утверждала Вера.
      А то вдруг Луша стала отлучаться из дома. Уходила куда-то, а после возвращалась задумчивая, тревожная. На вопросы отвечала неохотно, легко раздражалась. Иной раз Вера замечала, что Луша борется с невольными слезами, встряхивает черными кудрями, закусывает пухлую яркую губку. Девушка не раз пыталась выспросить подругу, где она бывает и что так удручает ее после. Дикарка куталась в свой узорный платок и упрямо молчала. Но однажды, когда Вольский вновь не явился в обычное время, она вдруг разговорилась и поведала свою историю.
      Луша родилась в таборе, который стоял под губернским городом Коноплевым.
      – Ах, это в двадцати верстах от моего родного Слепнева! – воскликнула Вера.
      В Коноплеве на Святки да на Масленицу устраивалась ярмарка. Цыгане кормились от нее: торговали лошадьми, гадали, пели, водили медведя. Там-то и приметил Лушу Илья Соколов, выкупил ее из табора для своего хора. Пятнадцати лет Луша попала в Москву. Поселилась вместе с хором на Живодерке, выступала по трактирам. Скоро и полюбовник появился – смуглый кудрявый цыган Яшка, бесшабашная голова. Как он на гитаре играл! Руки с длинными тонкими перстами скользили по струнам легко, как ласкали. Однако с каким проворством! Яшка и не глянет на струны – само идет. А как танцевал, какие коленца выделывал! Чудо как хорош!
      Так вот он души в Луше не чаял и ревновал ее безумно. А и было к кому. К цыганам частенько гости заезживали. Не посмотрят и на ночь, приедут, подымут с постели: «Пойте, пляшите!»
      Ну так и деньгами сыпали, не жалели. Почти у всех хористок были постоянные поклонники, иные цыганки даже уходили из хора в наложницы. Яшка никого не подпускал к своей Луше, но не по правилам это было. Поклонники деньги приносили, дарили богатые подарки, а что с Яшки взять?
      И вот однажды в Глазовском трактире выступали. Луша пела любимые «Уж как пал туман» да «Ах, когда б я прежде знала». В тот день она повздорила с Яшкой из-за янтарного ожерелья, подаренного одним барином. Грустно и тоскливо было на душе, оттого пение Луши обрело особую сердечность и трепетность. Хор подхватывал ее рыдания, вторил разноголосо. Забывшись, цыганка не сразу приметила красавца блондина, который не ел и не пил и не сводил с нее глаз. Уж друзья над ним подсмеиваться стали, он не внемлет. Яшка, почуявший опасность, заходил в пляске вокруг него:
      – Эх, барин! Не туда смотрите, барин!
      А сам и ногами и руками работает, всячески отвлекает хорошенького блондина от Луши. Однако тот как зачарованный не в силах был оторвать глаз от юной дикарки. Да и сама Луша будто поддалась власти этого взгляда. И понимает, что не надо бы, что опасно и Яшка рядом, готов вот-вот вспыхнуть, да ничего поделать с собой не может. Все вдруг перестало существовать для бедной цыганки. Полюбила как вздохнула, вмиг пропала головушка.
      Спела, ее зазвали к столу. Офицер в красном ментике весело предложил блондину:
      – А что, Вольский, похитим красавицу?
      Блондин усмехнулся, подал Луше бокал с шампанским.
      – Поедешь со мной? – спросил он, щуря глаза.
      Цыганка только молча кивнула, бледная и решительная. Без боя сдалась, не задумываясь.
      Тут бешеный Яшка подскочил:
      – Ай-ай-ай, барин! Зачем цыган обижаете? Лушке петь надо.
      Гусар и тут все решил: пошел к старшему и добился согласия на выкуп. Тут и бархатная голубая шуба откуда-то взялась, сели на тройку и помчались. Поначалу к офицеру ее привезли: Андрею мамаша не позволила. А после уж он деньги в хор отвез и домик снял. Ох и баловал свою Лушу на первых порах! Ласкал да нежил, подарками засыпал, дня без нее не мог прожить. Ну и натерпелась она тоже. Яшка прознал как-то, где поселили наложницу, и повадился ее караулить. Как только Луша одна останется или с кухаркой, сейчас подскакивает и грозить начинает:
      – Не бросишь своего красавца, и тебя и его порешу!
      Сам весь худой, глаза диким огнем горят. Верно, не сладко ему без Луши приходилось. Она уж бояться стала на улицу показываться. И жалко было Яшку, нехорошо ему, по всему видно. Однако любовь делает человека эгоистом. Луша скоро утешилась с Вольским, радуясь богатым шалям, красивым платьям, драгоценностям, которые он дарил, а пуще всего – его любви.
      Полгода длилось счастье, а потом Вольский заскучал. Уж и песни цыганки не волновали его так, как ранее, все чаще он зевал возле нее и уезжал в клуб или в гости.
      – Вдругорядь княгиня поманила, а он и рад! – При этих словах яркие черты Луши исказила злость. – Сколько я молилась, чтобы он ее забыл! Даже отворотное зелье варила и подливала ему в вино – ничего не помогло!
      Андрей уверял цыганку, что вовсе не любит Браницкую, а заботится о своем друге. Однако бедная наложница чувствовала, что неспроста Вольский охладел к ней. Чей-то образ вытеснил из его сердца цыганку, которая любила его с прежней страстью. Гордая природа дикарки протестовала в ней, но Луша делала вид, что ничего не изменилось. По-прежнему она нетерпеливо ждала своего возлюбленного, а когда тот появлялся в домике, всеми силами пыталась ему угодить. Но любовь ее не находила ответа; теперь и вовсе казалось, что Вольский досадует и тяготится ею. Тогда-то Луша и вспомнила о Яшке. О ту пору Яшка пропал из виду. То ли смирился, то ли случилось с ним что, только давно не тревожил он Лушу угрозами и тоскливым взором.
      Однажды Луша, не сказавшись Авдотье, ушла из дома, поехала на Живодерку навестить соплеменников. Там, в одном из трактиров, нашла Яшку. Тот от неожиданности чуть гитару не выронил и вопреки всем опасениям изрядно обрадовался ей. Луша тайком стала встречаться с бывшим любовником и постепенно готовить побег.
      – Побег? – удивилась Вера. – Разве ты не можешь вернуться в хор, ежели Андрей Аркадьевич тебя более не держит?
      Луша объяснила, что за нее уплачены большие деньги и назад ее не примут. Они уговорились с Яшкой бежать в Коноплев, к цыганам. На Масленицу там будет гулять большая ярмарка, вот туда и надобно бежать.
      – Только ты смотри не проговорись барину! – вдруг сурово прервала себя Луша. – Он хоть с виду ласковый, да за такие проделки может очень осерчать. Ревнивый больно: сам не гам и другим не дам.
      – Возьми меня с собой! – вдруг взмолилась Вера.
      Цыганка удивилась:
      – Тебе какая надобность бежать? Разве не тебя любит барин? Ведь это ты отняла его у меня. Княгиня – это так, по старой памяти. Или не тебя он похитил и привез, чтоб уж не расставаться? Мне об его любви рассказывал Евгений Дмитрич. Это барин был! Тихонький такой, весь светленький, аж прозрачный, хоть и в нашу масть пошел. Добрый, душа перед ним так и открывалась…
      – Он умер, – горестно прошептала Вера и вдруг расплакалась.
      Луша покосилась на нее:
      – Знаю небось. Приходил наш суженый сюда, рыдал, как иная девица не рыдает… Утешала как могла, да и самой жалко. – Губы ее дрогнули, глаза блеснули влагой, но Луша сдержалась.
      – Увези меня отсюда! – плакала Вера. – Со мной будет то же: Андрей разлюбит меня и бросит. Я скоро наскучу ему, моя жизнь превратится в ад!
      Луша молча смотрела на плачущую девушку и о чем-то думала.
      – Он никогда, никогда не женится на мне! – причитала Вера. – А это значит, что я буду жить взаперти, как пленница. Андрей никогда не введет меня в общество, он будет стесняться меня и прятать от друзей!
      – Вздор! – вдруг услышали они от двери. – Душа моя, ведь ты сама все выдумала и теперь убиваешься! Ну зачем так увлекаться фантазиями?
      Девушки замерли, пытаясь угадать, что известно Андрею из их разговора. Вольский оглядел их и расхохотался. Луша немного успокоилась.
      – Любовь моя! – Она бросилась помогать мужчине снять шубу, а после, как водится, повисла на шее с поцелуями.
      Вера смотрела на все это, уже позабыв свои стенания и жалобы, и закипала от жгучей ревности и негодования. Мгновение назад это ветреное существо рассказывало о любовнике и побеге, теперь же как ни в чем не бывало бросается в объятия обманутому хозяину. О, коварная!
      Андрей ласково высвободился из кольца Лушиных рук. Подойдя к Вере, он поцеловал ей руку, затем сказал усмехаясь:
      – И чтобы развеять твой сплин, я завтра же приглашу сюда друзей. Что скажешь на это, мой ангел?
      Вера грустно улыбнулась. Что ж, она примет эту жертву с благодарностью.

Глава 2
Гости

      Ранним утром Авдотья сходила в ряды и затеяла печь курник. Луша и Вера взялись помогать в изготовлении кушаний. Андрей к вечеру обещался быть с гостями из Петербурга, знакомыми еще со студенческой скамьи. Прежде он свозит их в Лепехинские бани, что у Смоленского рынка, а после уж сюда.
      Авдотья ворчала, ворчала и все же прогнала помощниц с кухни.
      – Али дел нету, под ногами болтаться? Ступайте прихорашиваться да наряды выбирать, чтоб ублажить барина. Он ведь небось похвастаться хочет, какие у него красавицы. Уж расстарайтесь для кормильца.
      Вера согласилась было и отправилась к себе, однако что-то в словах Авдотьи ее задело, что-то в сказанном было весьма обидно. Вяло перебирая на туалетном столике флакончики, коробочки, баночки, Вера задумалась не без горечи. Неестественность положения все еще изрядно мучила ее, а кухарка затронула больное место. Что ж получается: Вольский приведет сюда холостых приятелей, чтобы похвастать своим гаремом? О, как низко Вера пала! На нее придут смотреть как на содержанку, публичную девку. Если бы ее добрая маменька Марья Степановна увидела это! Нет, надо немедля бежать отсюда. Но куда? Вернуться к Свечиным, чтобы отягчить и без того трудное их существование? Нельзя…
      От горестных раздумий Веру отвлек странный шум, доносившийся из гостиной. Незнакомый женский голос, громкий и властный, вещал:
      – Полное право имею: на мои деньги все тут живете. Что уставилась, чернавка? Не на тебя пришла смотреть, довольно уж насмотрелась. Где новое приобретение? Ее я еще не видела.
      Дверь в комнату Веры распахнулась, и растерянная девушка услышала:
      – Поди-ка сюда, красавица. Дай гляну, кого подобрал мой непутевый сыночек на этот раз!
      Дрожа от обиды и волнения, Вера ступила в гостиную. Перед ней стояла сама Варвара Петровна – высокая статная дама с немного грубоватыми, но не лишенными приятности чертами и властными складками у яркого рта. Пепельные ее волосы украшал кокетливый кружевной чепец, на плечах лежал теплый платок.
      – Ну, хороша, хороша, ничего не скажешь, – бесцеремонно разглядывая девушку, заключила Варвара Петровна. – К такой красоте бы еще и приданое изрядное да имя. Знаешь ли ты, дитя, что я никогда не дам согласия на брак моего сына с безродной бесприданницей? А коли против моей воли пойдет, останется нищим, как его братец. Знаешь?
      – Да, сударыня, – прошептала, бледнея, Вера.
      – Не слушай его, коли станет обещать да уговаривать. Он плут, умеет обольщать женщин, да ты ему не верь. Или уже сдалась его ласкам, забыв о чести девичьей? Я вижу, ты не из простых, с воспитанием. Не устояла, признайся, здесь все свои.
      Уже полыхая огнем негодования, Вера ответствовала:
      – Сударыня, я не давала вам повода думать обо мне дурно.
      Варвара Петровна отмахнулась:
      – Сама все знаю, нечего указывать. Так вот что. Он не женится на тебе, надежд напрасных не питай. А так – насладится и бросит, ему не впервой. Сама позаботься о добром имени и о будущем. Хочешь, я тебе денег дам? Наймешься в гувернантки, давеча я объявление в «Московском вестнике» прочла.
      – Не смейте! – едва выговорила Вера сквозь слезы срывающимся голосом. – Не смейте меня подкупать!
      – Ну, добро, – вполне миролюбиво ответила Варвара Петровна, охотно пряча ридикюль. – Вижу, неплохой выбор сделал сынок, на него это не похоже. Но все же берегись его, дитя. Спасай себя, пока не поздно.
      Накинув теплый капот и отругав по дороге Лушу с Авдотьей, нежданная гостья удалилась в сопровождении трехаршинного лакея. Вера не смела взглянуть вокруг после пережитого позора. Рыдания теснились в груди, но плакать было нельзя.
      – Не печалься, – легонько тронула ее за плечо Луша. – У нас нынче праздник, петь будем и веселиться. Ну ее, старую… Пойдем, я покажу тебе чего.
      Вера покорно двинулась за ней. Комната Луши напоминала цыганскую кибитку: на полу лежал ковер, на стенах тоже висели ковры. Пахло чем-то пряным, душистым. На столике в беспорядке разбросаны костяные гребни, веера, шпильки и даже трубка.
      – Ты куришь трубку? – изумилась Вера.
      Луша, радуясь, что отвлекла подружку от тяжких мыслей, тут же показала свое умение, чем даже рассмешила Веру. Раскрыв комод, цыганка достала целый ворох изумительных шалей: